Текст книги "Стихи. Избранное"

Ирина Одоевцева
Стихи

 
ТОЛЧЕНОЕ СТЕКЛО
К. И. Чуковскому
 
 
Солдат пришел к себе домой -
Считает барыши:
"Ну, будем сыты мы с тобой -
И мы, и малыши.
 
 
Семь тысяч. Целый капитал
Мне здорово везло:
Сегодня в соль я подмешал
Толченое стекло".
 
 
Жена вскричала: "Боже мой!
Убийца ты и зверь!
Ведь это хуже, чем разбой,
Они умрут теперь".
 
 
Солдат в ответ: "Мы все умрем,
Я зла им не хочу -
Сходи-ка в церковь вечерком,
Поставь за них свечу".
 
 
Поел и в чайную пошел,
Что прежде звали «Рай»,
О коммунизме речь повел
И пил советский чай.
 
 
Вернувшись, лег и крепко спал,
И спало все кругом,
Но в полночь ворон закричал
Так глухо под окном.
 
 
Жена вздохнула: "Горе нам!
Ах, горе, ах, беда!
Не каркал ворон по ночам
Напрасно никогда".
 
 
Но вот пропел второй петух,
Солдат поднялся зол,
Был с покупателями сух
И в «Рай» он не пошел.
 
 
А в полночь сделалось черно
Солдатское жилье,
Стучало крыльями в окно,
Слетаясь, воронье.
 
 
По крыше скачут и кричат,
Проснулась детвора,
Жена вздыхала, лишь солдат
Спал крепко до утра.
 
 
И снова встал он раньше всех,
И снова был он зол.
Жена, замаливая грех,
Стучала лбом о пол.
 
 
"Ты б на денек, – сказал он ей,-
Поехала в село.
Мне надоело – сто чертей!-
Проклятое стекло".
 
 
Один оставшись, граммофон
Завел и в кресло сел.
Вдруг слышит похоронный звон,
Затрясся, побелел.
 
 
Семь кляч дощатых семь гробов
Везут по мостовой,
Поет хор бабьих голосов
Слезливо: «Упокой».
 
 
– Кого хоронишь, Константин?
– Да Машу вот, сестру -
В четверг вернулась с именин
И померла к утру.
 
 
У Николая умер тесть,
Клим помер и Фома,
А что такое за болесть -
Не приложу ума.
 
 
Ущербная взошла луна,
Солдат ложится спать,
Как гроб тверда и холодна
Двуспальная кровать!
 
 
И вдруг – иль это только сон?-
Идет вороний поп,
За ним огромных семь ворон
Несут стеклянный гроб.
 
 
Вошли и встали по стенам,
Сгустилась сразу мгла,
"Брысь, нечисть! В жизни не продам
Толченого стекла".
 
 
Но поздно, замер стон у губ,
Семь раз прокаркал поп.
И семь ворон подняли труп
И положили в гроб.
 
 
И отнесли его туда,
Где семь кривых осин
Питает мертвая вода
Чернеющих трясин.
 

 
БАЛЛАДА ОБ ИЗВОЗЧИКЕ
Георгию Адамовичу
 
 
К дому по Бассейной, шестьдесят,
Подъезжает извозчик каждый день,
Чтоб везти комиссара в комиссариат -
Комиссару ходить лень.
Извозчик заснул, извозчик ждет,
И лошадь спит и жует,
И оба ждут, и оба спят:
Пора комиссару в комиссариат.
На подъезд выходит комиссар Зон,
К извозчику быстро подходит он,
Уже не молод, еще не стар,
На лице отвага, в глазах пожар -
Вот каков собой комиссар.
Он извозчика в бок и лошадь в бок
И сразу в пролетку скок.
 
 
Извозчик дернет возжей,
Лошадь дернет ногой,
Извозчик крикнет: «Ну!»
Лошадь поднимет ногу одну,
Поставит на земь опять,
Пролетка покатится вспять,
Извозчик щелкнет кнутом
И двинется в путь с трудом.
 
 
В пять часов извозчик едет домой,
Лошадь трусит усталой рысцой,
Сейчас он в чайной чаю попьет,
Лошадь сена пока пожует.
На дверях чайной – засов
И надпись: «Закрыто по случаю дров».
Извозчик вздохнул: «Ух, чертов стул!»
Почесал затылок и снова вздохнул.
Голодный извозчик едет домой,
Лошадь снова трусит усталой рысцой.
 
 
Наутро подъехал он в пасмурный день
К дому по Бассейной, шестьдесят,
Чтоб вести комиссара в комиссариат -
Комиссару ходить лень.
Извозчик уснул, извозчик ждет,
И лошадь спит и жует,
И оба ждут, и оба спят:
Пора комиссару в комиссариат.
На подъезд выходит комиссар Зон,
К извозчику быстро подходит он,
Извозчика в бок и лошадь в бок
И сразу в пролетку скок.
Но извозчик не дернул возжей,
Не дернула лошадь ногой.
Извозчик не крикнул: «Ну!»
Не подняла лошадь ногу одну,
Извозчик не щелкнул кнутом,
Не двинулись в путь с трудом.
Комиссар вскричал: "Что за черт!
Лошадь мертва, извозчик мертв!
Теперь пешком мне придется бежать,
На площадь Урицкого, пять".
Небесной дорогой голубой
Идет извозчик и лошадь ведет за собой.
Подходят они к райским дверям:
«Апостол Петр, отворите нам!»
Раздался голос святого Петра:
«А много вы сделали в жизни добра?»
– "Мы возили комиссара в комиссариат
Каждый день туда и назад,
Голодали мы тысячу триста пять дней,
Сжальтесь над лошадью бедной моей!
Хорошо и спокойно у вас в раю,
Впустите меня и лошадь мою!"
Апостол Петр отпер дверь,
На лошадь взглянул: "Ишь, тощий зверь!
Ну, так и быть, полезай!"
И вошли они в Божий рай.
 

 
БАЛЛАДА О ГУМИЛЕВЕ
На пустынной Преображенской
Снег кружился и ветер выл…
К Гумилеву я постучала,
Гумилев мне дверь отворил.
 
 
В кабинете топилась печка,
За окном становилось темней.
Он сказал: "Напишите балладу
Обо мне и жизни моей!
 
 
Это, право, прекрасная тема",-
Но я ему ответила: "Нет.
Как о Вас напишешь балладу?
Ведь вы не герой, а поэт".
 
 
Разноглазое отсветом печки
Осветилось лицо его.
Это было в вечер туманный,
В Петербурге на Рождество…
 
 
Я о нем вспоминаю все чаще,
Все печальнее с каждым днем.
И теперь я пишу балладу
Для него и о нем.
 
 
Плыл Гумилев по Босфору
В Африку, страну чудес,
Думал о древних героях
Под широким шатром небес.
 
 
Обрываясь, падали звезды
Тонкой нитью огня.
И каждой звезде говорил он:
– «Сделай героем меня!»
 
 
Словно в аду полгода
В Африке жил Гумилев,
Сражался он с дикарями,
Охотился на львов.
 
 
Встречался не раз он со смертью,
В пустыне под «небом чужим».
Когда он домой возвратился,
Друзья потешались над ним:
 
 
– "Ах, Африка! Как экзотично!
Костры, негритянки, там-там,
Изысканные жирафы,
И друг ваш гиппопотам".
 
 
Во фраке, немного смущенный,
Вошел он в сияющий зал
И даме в парижском платье
Руку поцеловал.
 
 
"Я вам посвящу поэму,
Я вам расскажу про Нил,
Я вам подарю леопарда,
Которого сам убил".
 
 
Колыхался розовый веер,
Гумилев не нравился ей.
– "Я стихов не люблю. На что мне
Шкуры диких зверей"…
 
 
Когда войну объявили,
Гумилев ушел воевать.
Ушел и оставил в Царском
Сына, жену и мать.
 
 
Средь храбрых он был храбрейший,
И, может быть, оттого
Вражеские снаряды
И пули щадили его.
 
 
Но приятели косо смотрели
На георгиевские кресты:
– «Гумилеву их дать? Умора!»
И усмешка кривила рты.
 
 
Солдатские – по эскадрону
Кресты такие не в счет.
Известно, он дружбу с начальством
По пьяному делу ведет.
 
 
Раз, незадолго до смерти,
Сказал он уверенно: "Да.
В любви, на войне и в картах
Я буду счастлив всегда!..
 
 
Ни на море, ни на суше
Для меня опасности нет…"
И был он очень несчастен,
Как несчастен каждый поэт.
 
 
Потом поставили к стенке
И расстреляли его.
И нет на его могиле
Ни креста, ни холма – ничего.
 
 
Но любимые им серафимы
За его прилетели душой.
И звезды в небе пели: -
«Слава тебе, герой!»
 

 
* * *
Нет, я не буду знаменита.
Меня не увенчает слава.
Я – как на сан архимандрита
На это не имею права.
 
 
Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я – маленькая поэтесса
С огромным бантом.
 

 
* * *
Январская луна. Огромный снежный сад.
Неслышно мчатся сани.
И слово каждое, и каждый новый взгляд
Тревожней и желанней.
 
 
Как облака плывут! Как тихо под луной!
Как грустно, дорогая!
Вот этот снег, и ночь, и ветер над Невой
Я вспомню умирая.
 

 
* * *
По набережной ночью мы идем.
Как хорошо – идем, молчим вдвоем.
 
 
И видим Сену, дерево, собор
И облака…
А этот разговор
На завтра мы отложим, на потом,
На после-завтра…
На когда умрем.
 

 
* * *
Я сегодня с утра весела,
Улыбаются мне зеркала,
Олеандры кивают в окно.
Этот мир восхитителен… Но
 
 
Если-б не было в мире зеркал,
Мир на много скучнее бы стал.
Если-б не было в мире стихов,
Больше было бы слез и грехов
 
 
И была бы, пожалуй, грустней
Невралгических этих дней
Кошки-мышкина беготня -
Если б не было в мире меня.
 

 
* * *
Все о чем душа просила,
Что она любила тут…
 
 
Время зимний день разбило
На бессмыслицу минут,
На бессмыслицу разлуки,
На бессмыслицу «прости».
 
 
…Но не могут эти руки
От бессмертия спасти…
 

 
* * *
На дорожке мертвый лист
Зашуршал в тоске певучей.
Хочется ему кружиться,
С первым снегом подружиться,
Снег так молод и пушист.
 
 
Неба зимнего созвучья,
Крыши и сухие сучья
Покрывает на вершок
Серебристый порошок.
 
 
Говорю на всякий случай:
– Память, ты меня не мучай.
Все на свете хорошо,
Хорошо, и будет лучше…
 

 
* * *
Ночь глубока. Далеко до зари.
Тускло вдали горят фонари.
 
 
Я потеряла входные ключи,
Дверь не откроют: стучи, не стучи.
 
 
В дом незнакомый вхожу не звоня,
Сколько здесь комнат пустых, без огня,
 
 
Сколько цветов, сколько зеркал,
Словно аквариум светится зал.
 
 
Сквозь кружевную штору окна,
Скользкой медузой смотрит луна.
 
 
Это мне снится. Это во сне.
Я поклонилась скользкой луне,
 
 
Я заглянула во все зеркала,
Я утонула. Я умерла…
 

 
* * *
К луне протягивая руки,
Она стояла у окна.
Зеленым купоросом скуки
Светила ей в лицо луна.
 
 
Осенний ветер выл и лаял
В самоубийственной тоске,
И как мороженное таял
Измены вкус на языке.
 

 
* * *
Сквозь музыку и радость встречи
Банально-бальный разговор -
Твои сияющие плечи,
Твой романтично-лживый взор.
 
 
Какою нежной и покорной
Ты притворяешься теперь!
 
 
Над суетою жизни вздорной,
Ты раскрываешь веер черный,
Как в церковь открывают дверь.
 

 
* * *
В этот вечер парижский, взволнованно-синий,
Чтобы встречи дождаться и время убить,
От витрины к витрине, в большом магазине
Помодней, подешевле, получше купить.
 
 
С неудачной любовью… Другой не бывает -
У красивых, жестоких и праздных, как ты.
В зеркалах электрический свет расцветает
Фантастически-нежно, как ночью цветы.
 
 
И зачем накупаешь ты шарфы и шляпки,
Кружева и перчатки? Конечно, тебе
Не помогут ничем эти модные тряпки
В гениально-бессмысленной женской судьбе.
 
 
– В этом мире любила ли что-нибудь ты?..
– Ты должно быть смеешься! Конечно любила.
– Что? – Постой. Дай подумать! Духи, и цветы,
И еще зеркала… Остальное забыла.
 

 
* * *
Все снится мне прибой
И крылья белых птиц,
Волшебно-голубой
Весенний Биарриц.
 
 
И как обрывок сна,
Случайной встречи вздор,
Холодный, как волна,
Влюбленный, синий взор.
 

 
* * *
Над водой луна уснула,
Светляки горят в траве,
Здесь когда-то утонула
Я, с венком на голове.
 
 
…За Днепром белеет Киев,
У Днепра поет русалка.
Блеск идет от чешуи…
Может быть, меня ей жалко -
 
 
У нея глаза такие
Голубые, как мои.
 

 
* * *
Но кто такой Роберт Пентегью,
И где мне его отыскать?
Баллада о Роберте Пентегью.
И. О.
 
 
В такие вот вечера
Цветут на столе георгины,
А в окнах заката парча.
Сегодня мои именины
(Не завтра и не вчера).
 
 
Поздравлять приходило трое,
И каждый подарок принес:
Первый – стихи о Трое,
Второй – пакет папирос.
 
 
А третий мне поклонился:
– Я вам луну подарю,
Подарок такой не снился
Египетскому царю…
(Ни Роберту Пентегью).
 

 
* * *
В легкой лодке на шумной реке
Пела девушка в пестром платке.
 
 
Перегнувшись за борт от тоски,
Разрывала письмо на клочки.
 
 
А потом, словно с лодки весло,
Соскользнула на темное дно.
 
 
Стало тихо и стало светло,
Будто в рай распахнулось окно.
 

 
* * *
Потомись еще немножко
В этой скуке кружевной.
 
 
На высокой крыше кошка
Голосит в тиши ночной.
Тянется она к огромной,
Влажной, мартовской луне.
 
 
По кошачьи я бездомна,
По кошачьи тошно мне.
 

 
* * *
Сияет дорога райская,
Сияет прозрачный сад,
Гуляют святые угодники,
На пышные розы глядят.
 
 
Идет Иван Иванович
В люстриновом пиджаке,
С ним рядом Марья Филиповна
С французской книжкой в руке.
 
 
Прищурясь на солнце райское
С улыбкой она говорит:
– Ты помнишь, у нас в Кургановке
Такой-же прелестный вид,
 
 
И пахнет совсем по нашему
Черемухой и травой…
Сорвав золотое яблоко,
Кивает он головой:
 
 
Совсем как у нас на хуторе,
И яблок какой урожай.
Подумай – в Бога не верили,
А вот и попали в рай!
 

 
* * *
Я помню только всего
Вечер дождливого дня,
Я провожала его,
Поцеловал он меня.
 
 
Дрожало пламя свечи,
Я плакала от любви.
– На лестнице не стучи,
Горничной не зови!
Прощай… Для тебя, о тебе,
До гроба, везде и всегда…
 
 
По водосточной трубе
Шумно бежала вода.
Ему я глядела вслед,
На низком сидя окне…
 
 
…Мне было пятнадцать лет,
И это приснилось мне…
 

 
* * *
Каждый дом меня как-будто знает.
Окна так приветливо глядят.
Вот тот крайний чуть-ли не кивает,
Чуть-ли не кричит мне: Как я рад!
 
 
Здравствуйте. Что вас давно не видно?
Не ходили вы четыре дня.
А я весь облез, мне так обидно,
Хоть бы вы покрасили меня.
 
 
Две усталые, худые клячи
Катафалк потрепанный везут.
Кланяюсь. Желаю им удачи.
Да какая уж удача тут!
 
 
Медленно встает луна большая,
Так по петербургски голуба,
И спешат прохожие, не зная,
До чего трагична их судьба.
 

 
* * *
– Теперь уж скоро мы приедем,
Над белой дачей вспыхнет флаг.
И всем соседкам и соседям,
И всем лисицам и медведям
Известен будет каждый шаг.
 
 
Безвыездно на белой даче
Мы проживем за годом год.
Не будем рады мы удаче,
Да ведь она и не придет.
 
 
Но ты не слушаешь, ты плачешь,
По-детски открывая рот…
 

 
* * *
Как неподвижна в зеркале луна,
Как будто в зеркало вросла она.
 
 
А под луной печальное лицо,
На пальце обручальное кольцо.
 
 
В гостиной плачет младшая сестра:
От этой свадьбы ей не ждать добра.
 
 
– О чем ты, Ася? Отчего не спишь?
– Ах, Зоя, увези меня в Париж!
 
 
За окнами осенний сад дрожит,
На чердаке крысиный яд лежит.
 
 
Игру разыгрывают две сестры,
Но ни одной не выиграть игры.
 
 
На свадьбе пировали, пили мед,
Он тек и тек, не попадая в рот.
 
 
Год жизни Зоиной. Последний год.
 

 
* * *
Облокотясь на бархат ложи,
Закутанная в шелк и газ,
Она, в изнеможеньи дрожи,
Со сцены не сводила глаз.
 
 
На сцене пели, танцевали
Ее любовь, ее судьбу,
Мечты и свечи оплывали,
Бесцельно жизнь неслась в трубу,
 
 
Пока блаженный сумрак сцены
Не озарил пожар сердец
И призрак счастья… Но измены
Простить нельзя. Всему конец.
 
 
Нравоучительно, как в басне,
Любовь кончается бедой…
 
 
– Гори, гори, звезда, и гасни
Над театральной ерундой!