Текст книги "БаЮчки. Лекарство для радости"

БаЮчки
Лекарство для радости
Ирина Петрова

Назад смотрю, прошлому говорю – ну было и было, что было, уплыло.

Вокруг смотрю, здесь и сейчас говорю – как есть, так есть, жди хорошую весть.

Вперед смотрю, будущему говорю – что будет, то будет, добра прибудет.

Во все времена спокойно смотрю, всем событиям жизни «да» говорю.

Иллюстратор Олеся Чистякова

© Ирина Петрова, 2024

© Олеся Чистякова, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0060-2049-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Есть в моем внутреннем пространстве где-то сбоку от сердца особе место. Место, где живут и резвятся Баючки. Они любят радость, это их среда обитания, поэтому я смеюсь, когда пишу их. Напишу фразу и жду – если радость поднимается из глубин, растекается улыбкой или прорывается хохотком, значит все верно, правильные слова.

Впервые Баючки появились в июле 2021 года и продолжали рождаться почти до конца 2022 года. А затем попросились в книжку – бумажную, с рисунками и в твердой красочной обложке. И вот теперь книжка в ваших руках. Листайте, читайте, радуйтесь.

А я пока займусь еще одним веселым делом, буду каждую Баючку голосом наговаривать, звуковую книжку записывать. И будут тогда мои Баючки не только на страницах резвиться, но еще и разговаривать с вами, смешить да настроение поднимать.

И пусть всем нам будет хорошо.

С любовью, Ирина Петрова

Рекомендации

по принятию лекарства для радости

Принимайте Баючки вместе с десертом утром, в обед и вечером (а можно и вместо), на свой вкус и вес.

Подслушивайте что стучит сердце, ловите божьих коровок, подставляйте ладони солнцу, признавайтесь бабочкам в любви.

Каждая Баючка найдет вас именно в тот момент, когда будет нужно.

Читайте медленно, лучше всего вслух и нараспев, тогда терапевтический эффект будет многократно усиливаться.

Баючки принимаешь – радость получаешь!

Баючка разрешалкина

А разрешу-ка я себе всё!

Пускай моё всё разгуляется, растопырется и пойдет в пляс.

Эх-ма! Гони-лети заигрывай, душа дорогая, разрешалки выданы столетние – выпендривайся, куражься и восторгайся ежечасно, пока не надоест.

Пой!

А не хошь петь, так вой заоблачно, туда за небосферы повыше голоси.

Не трусь.

Песни то все равно получатся. Кривенькие, маленькие, а все ж свои, нутряные, улыбчивые. Покувыркаешься с ними в рукавах, повалякаешься в травах и топанькай домой, буквочки калякать.

А вот гундосить не надобно, зря это. Брось маяться. Мозго-выносилку выключай живее, пусть передохнёт пару годков, а там глядишь и передохнет. И еще поучилку заглуши, жужжит противно, мыслишками паутинными обматывает незаметно, придушивает ласково, а ведь мечтает погубить разрешалку, зараза эдакая.

Айда лучше обнимашки плодить, они такие мяккие да тепленькие, прыгают радостно прямо в руки, хохочут да щекотятся. От них словеса куражиться начинают и сами по себе в баючки-почемучки складываются.

А что, живым существам нравится такое, так то.

Пряными вечерами солнышком ласковым укроешься, с ума сползешь и растечешься улыбчиво. Усядешься у оконца, сердечко распахнешь и давай округу созерцать. А по-над ней красота как мамочка родная распускается, далями волнистыми течет-растекается, цветомузыкой щебечет, ветерком забавляется, на птичьем да заячьем самовыражается.

Накатят внезапно поленюшки-развалюшки ласковые, уложат на боковую, колыбельные замурчат-замяукают, так и зажмуришься от нежности да начнешь подпевать тихонько. Хорошо-то как!

И даже если приползут внезапно говорилки пустозвонные, запрещалка вредоносная да осуждалка недовольная, начнут жизни правильной учить, «так не можно» приговаривать да лентяйкою обзывать, – гони напрочь окаянных, выпроваживай поскорее, платками размахивая.

А если будут тормозить да цепляться, свою правду гнуть да хитрить, припугни бестолковых громко: «Вот сейчас разрешалка придёт и вам тявкалки-то надерёт!»

Разрешалка она у нас такая, мягкая да боевая, кого хошь отпугнет.

Так что бери скорее разрешалочку под ручку и выходи на просторы мировые, с песнею залихватской.

Можно-можно, ешь пирожно!

А почему, спросишь удивляясь с улыбкою, почему так?

А потому что можно всё, так и знай.

Баючка боязкина

А ты боязку-то не боиссь.

Она всегда будет.

Колючим солдатиком приставлена, сторожит-оберегает, потрясывает. Службу-недружбу вынашивает, скотинка служанкина, куда ж ее выгонешь.

Трудновыносимо, говоришь?

Ага, так.

Середёнку жамкает, коленки заворачивает, боязка эдакая, грудь кулачным боем стукает, в животе минами взрывается. Ты ее не пускаешь, хорохоришься, а она набок валит, трясучку накидывает, поди удержись!

Окаянная да потная, боюссина-несуссина.

Вот, думаешь, в колыбельку б юрк, а лучше б к маме в животик упрятаться. Насовсем и верно.

Ан фи-к.

Жизнекрутилка толкает, живи, мол, не трусь.

Попыхаешь малость, да дальше ползёшь, ковылкаешься.

Боязку под мышку и айда передом. Поделом да пуром.

Пробьемся да справимся, вот и песня вся.

Юк-юк!

Путешение

Ладненько, оторву.

Снуют таммки ужно, сокоряют.

А васьни путешениют.

Путешение бывает осказное.

Ухлое, но такое никого не оброляет.

А вот чуманкое сильно всем ага, ажукает.

Потому и надо их непремательно обрыван. От этого они снуют восхитутельно, млодозают тоненько.

И мне тоже хороро.

Брависю. Хляп-хляпушу.

А вам оборван?

Ничто-баючка

И понесется скоро как водолед и стукнется мраком в суть, по-над речью запоется.

Скажи, как получить живое?

Почему не дышит мертвое?

Устало, наверное. Маялось много долго – стухло. Воск весь вышел. Пух, и нет никого. Только ничто и прижилось.

А ничто забавное: круглое бывает, но легкое.

Знаешь его?

Вроде и нет, а оно все же есть.

Оно же ничто голимое. Родненькое, а все же.

Думаешь, я зря все это?

А то!

Может и никак. Точнее, ничто.

Все равно буду.

Потому что оно такое. Круглое.

И у меня есть.

Бычно-баючка

– Странно. Делала, как о – бычно – баючка оп!

Бычно мычало и щурилось.

Я опоздала и сузилась.

– Мечтательно тут у вас!

– Нам-то да. Некоторым – узко.

– И что, много некоторых?

– Считали сотнями, а предел пропустили. Печать сломалась.

– Вы что ли атомные?

– Нет, конечно. Мы внутри, но надолго.

Мне пришлось автоматизироваться.

Жалко некоторых.

Ох.

Про Радочку

Во внутрю смотрю, подмигиваю, кусочки свои перебираю.

– Радочка, а ты где? – зову заигрываю.

А она раз – и выпрыгнет, как заичка, растечется мякушкой.

– Привет, – улыбается во все стороны, брызгами светится.

Знаю-знаю, ты теперь моя верная мурочка, куропатка смешливая. Как люблю тебя, Радочка, буду звать тя каждый день до дна самого.

Прихахади!

Знаю-таю

Ай-да-карача, с кем луновалась?

Чаем с чаинками, печеньем с песчинками

Танцевала там-тамы с лучами и шляпами

Позабыла трясины, погуляла с утятами

Знаю-таю на обморок шишечкой

Заколдованный мячик, с углом и пупышечкой

Таю-баю узнать не пыталася

Сколько выдано жить, столько мне и осталося

Отворестих

расцветунья певучая, пряно сладенько мяккая

развернула листовочки, обрела высоту

это есть просветуние

это есть новоруние

слямзить радости порцыю

ах как вот карашо

мне бы вот к пере-песенкам

пусть чуточек марусеньким

перелить нотамусенькой алымазных круглов

пусть сиянькают важенько

пусть любуют скоромненько

значка песенька ахает

значка всё карашо

Ишаньки

Ишаньки в рукаве жили. Узенькие и тихие.

Курили мяту ранним утром.

Слушали – стучат оба сердца. Перестукивались с ними по вечерам, шалили морзянкой.

Солнечные мошки щекотали их макушки.

А все остальное было как у всех.

Здак, абратись!

Уф как долгинько мыркали, носилися пряно сто логов. Лунали, лунали, а никак коробоньку не сотарили. Слямзили удорянку по-первости, а по-вторости – уньк, и никак.

Здак нылся. Вечерели чушечки. И тута как морзякула дрохнула!

– Зю-ю-ю-ю-ю-ю-м! – торкнула и взвилась таря.

– Бурись мардякая, ухтомись даранже! – звонка тряснул Здак и абратился.

Таковася мысечка.

Не знаете, аватарина надо ли?

Буду малюська за первушку, друличку и триночку.

И вама смусь.

Тринда-да

Ах, слушать это невыносимо!

Но продолжаю, скукожилась-аукаю, переношу вес с одной ноги на другую. А руки-то как болят! Ноют, жалуются, трещат. Накатило утречком и весь день изнывалось, жучило, маялось.

При чем тут я? Спрашиваю, тереблю, прускаю.

Тыр-тыр-тыр – только мне в ответ.

Тырк-ма-тырк, и все тут.

Молотила ладошками, звонко так, яростно, старалась пышно. Много трамваев прошло, аж рельсы опухли.

Коротала обрезки времени, обметывала, строчила ровно.

А оно все равно – вниз, в низину, на дно.

Улетело, скрылось, ушипело.

И пускай оно там.

Простынкой укрою, и спать.

Баючка про Пыречку

Рьяно-рьяно утром вышла Пыречка посмотреть на небосферу. Солнцу подъем скомандовать, проспит ведь! Видит она облако-тыблако, что всю небоплоскость как потолок затянуло, бороняется оно и трепещет от чего-то.

Вот ведь непонятка, хрюняется Пыречка, что творить ей в данном моменте – никак не сбудит. Дуется и пурхает Пыречка, шнурочки пушистит, ветерком затуманивает.

Зашелестели подорожники, законопатились горошинки, тут стайка и вылетела.

Дождик поехал.

Собралось облако-тыблако в кулачок, со-жамкалось, поскуливает. Пыречка гладит его по макушке, присвистывает, дождинки-пальчики пересчитывает.

– Наведись порядком, – моросит, – заверну в портянку, уносись!

Скатилось оно обмороком в кошелечек, да и стукнуло.

– Ой-как-ой, порошучек миленький, снизойти к Пыречке торопись-ка! Будет соботачка шамкать лукою, будет и сайка голубенькая!

Глянула, а во-он там – крошечка солнечная побежала по верхушкам, золотинками разгулялася, ласковостью разлилася.

Хорошайка теперь ко всем нам пришла.

Гидеально и ай!

Аскин вальс

– Аска! Аска! – щурился Ваука, – понь, понь!

Голова кружилась и вальсом убегала с туловища.

Ноги голову просили: «Заземлись, зацепись…»

Ваука сморгнул и смолк.

Аска ушлындрала вся, труженики понькали, ситно хмыкая в обе щеки.

Судьба стекла слезами, усолила печень, обмякла грушами.

Солнце хохотало.

Сяйка и Бяшечки

Пружинила Сяйка важно, топорщилась, аукала. У нее то было ажно третий раз. Велико! Всем на завучь и в усмирение.

Бяшечки зуркали: «А почем брали?»

Но никто не замерил их, притихли да замыркали в пуговицу.

Приготовили суетки вязаные, из хлопот и поясков.

Навьюкали смирно и ловче покатили шуркою ветрономой.

– Сяечка, моля твоя, теряй моню! – пряла Бяша лаская.

Сяйка сияшкала и пружила.

Всем счастливости плескарились.

Баючка туповатая

Пыжусь думку выдумать, а она никак. Убегает, прячется, аукает далёко, не поймать, не увидеть, не вымолвить.

Почему дымкою туповатой накрыло так?

Странноватто, однакко.

А вопросы наклоняются с ухмылкою, спины гладкие гнут, в пустоту глазниц моих серокруглых заглядывают. Спрашивают смешливо, ждут со вниманием. Вдруг мыслишка искрой проскочит? Аль идея какая хвостом вильнет?

И я тоже жду.

Хмурюсь туповато, секунды считаю.

Еще пятнадцарик подождать, а там и пальнёт.

Закудрявятся извилины, заскрипят сознаньки во лбу, ледоколом туповатость раскрошится, тут гениалька и прискочет. Капля за каплей мудрятинка накапает, умнота просветлеет, чудота наконец-то и сотворится.

Всем хватит.

Баючка обидкина

Низзя так со мной, вот что скажу.

Низзя совсем.

Молчанкою губки надую и глазки уверну.

Ф-сё, буду надутогубою.

Уйдите все, а не то сама уйду далеко-далеко и никогда-никогда не вернусь.

Накрыла меня обидка-обиданская, мокрая и соленая.

Тяжело и холодно под ней.

Горчинка першинная в горло пролезла, щекотит, а не до смеху. Поплакать бы, а никак – кусок кома перегородкой маячит, как мячик русло перегораживает. Море слезливое подкатит и назад бежит-отливается, никак поток не пройдет, не выйлется.

Вою-по-вою под луною, брошенкой выкинутой, всеми отринутой, несправедливо поруганной.

Низзя так со мной, низзя, вою вам.

За что так?

Одиннокко, однакко.

Разные обидки знавала-выла, помню все, не забуду кромешные.

Солено-зеленые липкие да тягучие, куда ты, туда они, век не отмоешься.

Красноокие жвачные жуешь-непережуешь, давишься, а сказать мочи нет.

Заморозные льдистые убодробильные, всю душу искрошат, искусают.

А еще игольчато-чугунные, ох тяжелые, скажу вам, животики так и надрывают.

Пойду-ка по-выплесну закавыки обиданские, чтоб не видел никто и не думал чаво. Буду кричать-пинать-обзываться, подушку колотить-бросаться, ой как ругаться буду!

Жуть заморочная мрачная, пусть дымкой выходит, выплескивается, кромешная.

Уезжай обидка в кибитке, забирай шупальца холодные, хватит мучить меня истощенную.

Пойду с другими дружить, буду разных полезных звать-зазывать.

Осознанку прохладную строгую привечать стану, пусть накроет меня ясно-прозрачная, да поскорее бы. Обнимай-согревай куполом желанным, осознанка спозаранку, очень жду!

А за ней и расслабенька пушистая прилетит птичкою, усядется, зачирикает. Расс-лаб-ляночка мяккая, теплотой растечется, зардеется, песенку радости запоет.

А тут и понимашечка в чашечке подоспеет, нальется полненькая, ум успокоит, душевностью подсластит, до краев напитает.

Тут спокойность в меня и войдет.

Свободно вздохну-выдохну и пойду гулять в просторы любезные.

И всем добра желать буду.

Баючка Пустоватина

Пустовата молчком ширится, никому не показывается, а если кто вякает – обрывает гудящие эхи-охи.

Утягивает в темную штольню, манящими щупальцами пришептывает: броссь-брыссь-боиссь!

Тереблю думками мозгулины, а те никак не зашевелются. Прыгаю аж пальцами ног землю цапаю, жалобно икаю – а пустовата рьяно оковами леденит.

Рычать пробую, рругаюссь.

А оно все никак не ладится.

Завалюсь на закат, залинюсь назло, пускай пустоватится.

Ешь меня, проглатывай донышком, Пустоватина ядреная.

Меня ледорубом не возьмешь, я лишь от ласки растаю и сольюсь тихоненько.

Зазвездилось небесное полотно, хлопает под ветром, туманится.

А я сдамся, как лютик-нытик, и пускай валится в низины темень, ага.

Потеряюссь, и пуссть-груссть.

А там – ого как!

Низко-вязко, шепелявится-шевелится недро.

Мне показывает изнанку дрожащую.

Я и смотрю, взглядом за-нутро проникаю, суть вижу.

– Пустовата-пустовата, ты ни в чем не виновата! – выдыхаю гортанькой, затихаю.

Чудится такое: мне бы солнышка, но чтобы внутри под ребрами грелось.

Подышу носопыркою с придыханием, может и взойдет.

Встанну поранню, в темноте солнцелучи нащупаю и притяну.

Веревочкой с петелькой, хорошо цепляется.

А Пустовата пусть живет себе тихонько, у нее своя песня.

Боговатина баючка

Боговатушка, а ты со мной?

Слезариками как-капелью мокрюсь, переживалку мяккую укутываю, истончилась она, сердешная. Маяться беспомощно устала уже, пыжилка кончилась. Как жить-быть ответы искала-копала, умноту слушала-читала, людей разнокалиберных спрашивала. Зря все. Только силы тратила, да переживалку расковыривала. Нет их, ответов тяжеленьких. Дымчатые приходят, но улетают быстро.

Вот тут про Тебя и вспомнила.

Солнышко же работает, по расписанию обычному, значит и у Тебя все в порядке.

А ты со мной?

Да?

И даже когда я про Тебя забываю? Тоже со мной?

Взаправду? Честно-честно?

Ах, вот как, оказывается.

Ну, ладно-ладно, проверялку заторможу маленько, пусть остывает.

Антенки-ангеленки лучше пойду починю. Почищу ладошками, ресничками повыхлопую, пусть засверкаются, шевелялкой заколышатся, запереливаются.

Авось и в меня перельется мирра Твоя.

Пусть так.

Я с тобой, Ты со мной.

Теперича вместе мы, Боговатушка ты мой.

Душеласка

Течёт-тянется мяккая, длонно и тепленько, из моих очей в твои да обратново, волною карусельною.

Твои темно-спуганные, дрожанкою ресничат, ожиданки нежданые оторопят. Будет ласка или мимо пройдет?

Потеряется или снова вернется?

А вдруг навсегда?

Ой-как щикотно эт-твое душеванное, моська-морошка бежит-шуршит по рукам, к ушкам торопится.

Перешоптувает, аю-ай, только ли мне всё это?

А я уж дюже смолю, серенькую голубею выпускаю, лети и грей, много есть.

То шуточки от душечки, бережись, говорю, а то заласкавеешься.

Бери насовсем до макушки, много есть, всё ласкаться может.

Баючка любаватина

Сначала думала, что нету ее, нехватка окаянная совсем извела.

Собирала крошечки по блюдечкам, да все не свои. Липкие, чужие. Дайте-лайте пожалуйста, просила-уговаривала. Вам, таким хорошим, что угодно за это сделаю, правда-правда!

Давали маленько, жадные все. У самих-то нет.

Потом добывать научилась. Лихо! Как сделаю такое большое, что все сразу Ах! Так и получаю медальку. Позолоченную, тепленькую. Мне нравилось. Много накопилось, вяляются кругляшечки вон там в уголочке, пылеватостью лохматятся.

А я тогда даже довольная была, думала, вот она, поймала я хвостатую, приманки все знаю. Накоплю и наемся досыта, на всю путеечку жизнедолгую хватит.

Ошибалочка получилась. Ага.

Вот как было. Дозу кругляшечки получу, а она шмыг и ускочет. И пустонько так вдруг, и хотейка опять зажмется под ложечку, хнычет. Она маленькая, но голодранная какая-то. Ей снова ахота, много-много и чтоб всегда, а сил-то уж нет. Кончилися, упластанные.

Нет Ахов, нет и медалек. Грусненько.

Стала рыскать кругом, копаться.

Где-то же должна быть! Чую же, пластами лежит, реками льется, бездонными тоннами прячется.

Где? Кричу, плачу. Помоги-Господи молю.

Тихота в ответ пришла.

А за ней Пустовата навалилася.

Ук, зря всё. Нолики бесконечные, да и те сдулись.

Умнота съехала, в землю провалилась.

Тут я и нашла донце бездонное.

Кругом она вся, любовата самозванная, ешь не хочу, черпаками лови, втягивай. Скок хошь выпевай, все твое. Пей, проглатывай, да пропитывайся вся до капельки. Сочится будет – поделишься.

И все на этом, думаете?

Нетушки.

Погодите листочки поворачивать.

Принималка усвоянская – хорошо прививается, но что это вцелости значит? Раз любовату брать надо, так значит нету ее изначально изнаночно.

Не сразу дошло, мыркалась плескалась долгонько. Принималка сладкая такая, сытноватая. Так бы и топала с радочкой под ручку до самых концов.

А тут приключеньице со мной приключилося.

Ни с чего вдруг стукнуло сердечко по темечку, думалку мою щелк разочек, и вот.

Докатило-о-ось!

Я-то любовата и есть.

Во-как оно по правде-то. Да-да-да, реалию глаголю, зуб съесть!

Теперь живу так. Наблюдаю ее, заветную, примериваюсь, принюхиваюсь – тут она. Никуда не девается, есть и все. Течет, не краснеет, переливается, тепленькая. Розоватая иногда, а вечерами золотится немножечко. Подсвечивает. И ничего ей не надо совсем. Есть и все тут. И всегда была.

А я-то и не чуяла. Чуйка потамушто маленькая была, неразвитая. А тут выросла, видимо.

Так-то.

Тихотина баючка

Шепетит Тихота, тянучится шалями, укрывает ласкою, мурчит шир-шир. Надо с ней поговорить, чтобы тайну выведать.

– Мне бы, Тихота, тайну услышать, хоть одну вот. Поможешь?

Тихота таится, помуркивает и не ширится никак.

Шепчу ей нежненько – я тебе на ответку радочки дам. Хочешь?

Хохочет тихонечко тихота, радочку хочет, вижу то.

– Какую такую тайну-крутайну хочешь? Сама повыбираешь или мне давать? – муркнула Тихота и затихла.

– Твою хочу! Тихотины тайны таинственней. А другие мне наскучили, простые да вязкие.

– Мои тайны морошками пахнут и шишками еловыми постукивают. Воют еще.

– Вот и славненько оно, давай. Согласная я.

– Заворачивай ушки, ладошки подставляй, насыплю, – мырк Тихота и шмыг долой. Радочку свистнула, за пазуху сунула и айда.

А я что?

Семечками тайны лузгаю, ядрышки вкусные перевариваю.

Теперя чай много тайнов у меня в животе, тепленько им там и карашо.

Баючка убоговатина

Накатила вдруг да затюкала, убоговатость ваннюччая. Опля-ля свистнула, по лбу хлопнула, потащила в низины.

Унырк, и в яме ты.

Пищишь, задыхаешься: «Никудыська я пустоголовая, вау-квау никчемная, ничегошеньки у меня не ладится, не клеится, все пустошь да рытвины ямами».

Горько, мокро, слякотно.

А убогость плесневатая дело свое знает: тюк-тюк затюкиваает, чтоб уж донельзя и напрочь. Душит, душит, задранка эдакая, а задушить-то никак и не может, мощей не хватает.

Потому что зазряха она валяная, ничего путнего сделать не может. Только шипилявит да блюкается, убоговожка плакучая.

Пойду-поползу миллиметрами на вылет, потянусь наружу пальчиками, авось шнурочек найду, что к выходу выведет.

Вот тут-то хорошайка показушная и выскакивает обычно. Хорошайка-попрошайка одобрянская.

Бодрит-толкает, тужится, пригожестью вальяжится.

Полезная да бравая, кричит-пыжется: докажу-покажу!

Только выскакивать ей все выше и выше приходится. Сильно старается, да убоговатость никак не перекрывает. Заплатки латает, выскочка лоскутная, рвется по швам, но углы убогие никак скрыть не может, вылазят они да колются. Маячит маятником туда-сюда хорошайка, а убогость никуда не девается.

Крой не прикрой, а видать убогушку, пованивает плеснявая.

Тут, казалось бы, и тупик нам пришел.

Как жить-то? Без убогости бородатой можно ли? Да и хорошайкой скакать умаешься, как не звезди.

Где ж ответов-то взять? Сильно ведь хочется, ага.

Ну, если хочется, тогда можно.

Шепну на ушко.

Светилка боголюбая знает.

Ты ее за пазухой поищи, она у всех есть.

Кто дышит, тот имеет.

Сидит светилка внутрях, никуда не девается, прячется только, не сразу показывается. Искоркой мелькнёт, а дальше сам решай: или помнишь, или веришь.

У тебя, кстати, как?

Стучится светилка в сердцевинку, боголюбостью согревает, мудрёностью одаривает. Как заглянешь да послушаешь, так и крепчает она. Ярче светит, жарче греет, ясновидностью проявляется.

А если убоговатость с хорошайкой наваливают, обнимает их светилка с радостью, прижимает к себе нежненько, те и засыпают уютно.

Просто так.