Текст книги "Тонечка и Гриша. Книга о любви"

9. Бессарабия. Письма Тонечки

И отправилась Тонечка в своё первое большое путешествие с востока на запад через весь-весь Советский Союз.

Измерили они с Гришей свою страну телеграфными столбами за окном вагона, бегущими рядом с насыпью, как верный пёс рядом с хозяином, крохотными домишками станционных смотрителей, бревенчатыми заборами поселений вдоль Великого Сибирского пути, медной осенью тайги, звёздными ночами и дождливыми рассветами, стаканами безвкусного, но обжигающего чёрного чая в железных подстаканниках… и длинными разговорами попутчиков. Болотами и горными кряжами, тоннелями и бесконечными мостами. Забайкальская, Кругобайкальская дороги. Боже мой, по каким местам шёл паровоз! Скалы справа, Великое озеро –   славный Байкал – слева! Ребятишки на полустанках стоят, смотрят, дивятся. Поезд идёт!

– Ты-ты, ты-ты? Ку-да? Ку-да? – бьют по рельсам колёса, спрашивают Тонечку.

А та и сама не знает, куда.

Чем дальше мчал паровоз Тоню на запад, тем всё более удивительной казалась ей жизнь. А когда переехали за Урал, то и вовсе поразилась она городам и посёлкам, полям и равнинам. Всё более огромные города вставали на пути. Всё выше дома, всё богаче одеты люди. Тонечке казалось, что они с Гришей въезжают в вечный праздник. Вокзалы как дворцы. Женщины в красивых плащах и шляпах.

– Гриша, мы и правда с тобой как из тайги! – шутила Тоня.

Но Гриша замечал нотку печали в её голосе и давал себе слово в лучшие наряды разодеть её, свою красавицу!  Вот только получит денежное содержание, когда прибудет на место службы, и накупит Тосе всего-всего! Хватит, настрадалась она, теперь они заживут получше.

Долго ехали. Многое на пути увидели, а речей попутчиков выслушали ещё больше.

– Гриша, и книг читать не надо, всё люди расскажут, – смеялась Тонечка.

– Всё расскажут, да и не по одному разу.

Старалась Тося учиться у попутчиков говорить правильно, без дальневосточных прибауток и словечек. Хотелось ей ничем Гришу не смутить, достоинства жены его, командира Красной Армии, не уронить.

Корила себя она, а не замечала, какими завистливыми глазами глядели на её мужа попутчики-мужчины, как и не замечала в своей прелестной наивности и простодушии направленных на неё жарких взглядов, полных восхищения.

Грациозна и изящна была Тонечка, выдержанна и немногословна.

Но как пылали её глаза, как лукаво умела она усмехнуться, приопустив ресницы, какая роскошная корона из кос украшала её головку, как притягивала взоры плавная линия покатых плеч, округлые руки, высокая грудь, тонкие лодыжки.

Во всём её теле чувствовалась порода.

Когда Тонечка, изящно выгнувшись назад, маленькими ручками поправляла, перекалывала шпильками свои косы, мужчинам-попутчикам кровь бросалась в лицо, и они под разными предлогами спешили выйти из купе Мусенковых.

Наконец длинное-предлинное путешествие окончилось. Приехали!

Новым местом службы Григория была юго-западная граница СССР. Граница между Молдавией и Румынией. Теперь им служить и жить под Тирасполем на заставе. Бессарабия – так звали то место тогда. Бессарабы – так звала местных и Тонечка.

Она писала матери: «Тут всё по-другому. Земля совсем плоская. Сколько ни смотри, всё ровное как стол! И поля, поля, виноградники! Тайги нет. Лесов совсем мало, не то что у нас. И сопок нет. Ой, тепло же тут! И не ветра дуют тут –  ветерки, мягкие, ласковые! После Сахалина мне кажется всё это тут – рай земной! И девочки не болеют.  Представляешь? Совсем не болеют! И зимы почти нет. Не то что на Сахалине!»

«Люди мне  непривычные, невысокие, черноглазые и темноволосые, но все очень резкие. Смотрят так колко и говорят по-своему. Празднуют часто. Поют на своих праздниках много. Песни же у них – не как у нас, протяжные, а как-то быстро и дико они поют, но ноги сами в пляс летят от их песен. На месте не усидеть! Вот правда истинная! И ещё там играют не на гармони, а на маленьких скрипочках, так быстро-быстро пиликают, прямо рвут струны».

«Много винограда. Из него все местные давят вино и пьют вместо воды. Вино это не пьяное совсем. У каждого на базу есть дедами ещё вкопанный кувшинище для вина. Мне говорили, что кувшин этот – больше человеческого роста. Так одна семья всё вино из этого кувшина выпивает за год! И по осени давят туда новый сок. Мы как приехали, так все местные виноград как раз давили. Ногами! Чудно!»

«А если мужики тутошние по-настоящему крепко напиться хотят, они пьют местную самогонку из слив. Сливянка – так называют её по-нашему. Говорят, она шальная, люди от неё звереют прямо!»

По прибытии Григория Сергеевича назначили командиром пулемётного дивизиона погранзаставы, одной из четырёх на этом участке, что находилась в ведении пограничной комендатуры Тираспольского укрепрайона. Теперь у него много подчинённых! И большая ответственность. Теорию и практику пограничной службы Григорий изучил серьёзно, да и продолжает самообучение.

Тонечка писала: «Читает, когда может урвать время. Стал такой серьёзный, озабоченный!»

Ещё Тонечка с гордостью сообщала, что Гришу уважают, он на хорошем счету, и у него везде порядок. Вот он какой, муж её дорогой!

Застава эта была – не чета сахалинской. Всё обустроено. И большой город недалеко. Можно иногда туда съездить. Семьи пограничников снимали жильё у местных жителей. Тонечка познакомилась и подружилась с женщиной. У неё и остановились. Сняли полдома с отдельным входом.

Так и жили.

Григорий дни и ночи проводил на службе.

Тонечка же день-деньской была с детьми.

Лизочка и правда была полной противоположностью бедовой Веры. Была она беленькой, угловатой, тихой. Росла привязчивой и нежной, но страшно обидчивой и ревнивой.

За мамино внимание дочери воевали на равных, истово и постоянно. Когда ночами Гриша был на службе, Тонечке приходилось всё время спать на спине, чтобы дочери, лежавшие по обе стороны от неё, не ревели от соперничества и не дрались.

Верочка же была большая выдумщица и шкодница. Чтобы маленькая Лизочка не увязывалась за ней и не мешала играть с «большими» подружками, Вера накладывала брезгливой малышке в сандалики гусиного помёта. Та рыдала, Вера удирала. А однажды пятилетняя Верочка сделала парашют из газет, затащила трёхлетнюю сестричку на шкаф (благо – невысокий) и спустила вниз в затяжном прыжке с парашютом… Лиза на всю жизнь осталась с горбинкой на носу. Ох и доставалось же Вере от отца! Но Тонечка всегда говорила мужу:

– Смотри, Гриша, она вся в тебя характером!  Вспыльчивая и шумная, но правдивая, отходчивая и добрая!

Закончился 1937 год. В РККА среди командиров разных уровней шли аресты.

Офицеров.

Членов семей.

Затронуло и пограничников. В погранвойсках велась кампания за усиление дисциплины и исполнительности.

Органами НКВД проводились активные мероприятия по «беспощадному выкорчёвыванию из армейской среды троцкистско-бухаринских и буржуазно-националистических элементов». Как-то получилось, что в одночасье освободилось много командных должностей.

Григорий Сергеевич, приходя со службы, предупреждал Тонечку:

– Ты теперь вот этого фамилию нигде не упоминай. Он оказался врагом.

Тонечка, бледнея, кивала. Она вовсе не болтлива была, а теперь и совсем примолкла.

В январе 1938 года и саму Тонечку вдруг обвинили в дворянском происхождении! Да так вышло серьёзно, что ей пришлось доказывать всю беспочвенность этих обвинений.

Ох и натерпелись они с Гришей страху!

Потом вдруг откуда-то всплыл другой навет – о том, что она дочь священника. И опять Тонечке удалось отбиться.

Чудом каким-то!

Посылали запрос во Владивосток, выяснили, что вся семья матери была в красных партизанах, а отец, Степан, хоть и из казаков, против советской власти не воевал, ни в чём предосудительном не участвовал. Да и родился он до того, как дед Тони получил личное дворянство, в метриках его это не отразилось никак. А вот смертельно опасный факт этого дворянства деда Антонины по счастливому случаю не всплыл совсем. А оба Тониных брата были на хорошем счету в Приморье и имели отличную партийную характеристику. Григорий несколько месяцев, пока шло разбирательство, спал на полу у порога. Спал, положив рядом собранный узелок. Так он сам решил… на всякий случай, чтобы, если «придут», не будили семью, девочек.

Но как-то обошлось.

С конца 1938 года в личном деле офицера Красной Армии Григория Сергеевича Мусенкова появилась запись «начальник маневренной группы». Он пояснял дома:

– Понимаешь, Тося, маневренная группа – это резерв пограничного отряда для наших четырёх застав. Понимаешь? Это важно, особенно в настоящее время. Я ещё буду обучать младший начсостав. У нас теперь школу учредили.

Григорий умалчивал, что под его командованием теперь было 42 пограничника, вооружение. Два станковых пулемёта, четыре ручных, винтовки и 2 грузовика.

Два следующих года прошли относительно безоблачно. Относительно. Насколько это возможно на границе в такое время.

Теперь и Тонечка была одета не хуже других.

И живут они в доме, не в бараке.

Своя кухня даже есть. Тонечка каждый день готовит обед и радуется.

Смотрите, у них всё как у людей!

Праздники встречают все вместе, всей заставой. Музыка, флаги, девочки веселятся, прыгают вокруг Тони.

Она и тут стала председателем женсовета, и хлопот у неё теперь довольно. Всё организовать, разрешить хозяйственные и бытовые вопросы, которые перед ней ставят её подруги, жёны пограничников.

– Идите, доченьки, поиграйте, с детьми. Мама с тётями поговорит.

Девочки подрастали. Радовали родителей. Скоро Верочке уже идти в школу.

10. Бессарабия. Комдив Котовский

Летом 1939 года Григорий Сергеевич согласовал выезд от места службы в Тирасполь. Поехали всей семьёй. Тоня всегда с радостью бывала в городе. Правда, очень редко удавалось. Сам город Тонечке нравился. По пути туда она разглядывала бесконечные поля и каналы оросительной системы. Молдавская автономная советская республика была чистенькой, уютной. Утопала в зелени садов, в бескрайности полей. Солнце золотым яичком каталось по лазурному блюдцу небосвода. Тонечка – такой счастливый характер – веселилась чуть не больше своих девочек.

– Гриша, ой, как много каналов!

– Тут же дождей не столько, как в Приморье, поливать нужно.

– А полей-то, полей сколько! Куда ни глянь!

– Так, Тося, тут же республика «заготовок на зиму», – смеялся Григорий Сергеевич. – Представь нашу страну – как семью, вот здесь «хозяйка» выращивает ягоды и овощи и «закатывает их на зиму».

– Ты шутишь?

– Ну да… А если серьёзнее, то сюда в 1925—1930-х годах из скудного бюджета нашего советского государства было направлено такое огромное количество денег, ты не поверишь! Как раз восстанавливать сельское хозяйство и местную промышленность. И что? Восстановили, и так скоро.

– Местную? Это как?

– Ну, сахарные заводы, спиртоочистительные, консервные. Здесь выращивают, здесь и перерабатывают. Сама видишь, сады, сады, поля с сахарной свёклой, виноградники кругом. Нам лектор сказал, что в этом, 1940 году тут рекордный урожай овощей – 91 центнер с гектара. Это выше, чем в сопредельной Бессарабии в три раза! Кстати, зря ты местных «бессарабами» зовёшь, давно хотел тебе сказать. Зови их молдаванами.

– А кто же они, как не бессарабы, – заупрямилась Тонечка. – Гриш, а они все тут по колхозам! Мне хозяйка рассказывала. Поголовно все в колхозах!

– Так уж и все! Тут и заводы тоже есть: чугунолитейный, известковые…  да мало ли. Так что и рабочих тут хватает. Не только колхозники.

– Знаешь, Гриш, а я вот удивляюсь, тут все грамотные. Прямо все! Не то что у нас на Сахалине…

– У нас в школе младшего начсостава один преподаватель истории говорит, что в 1937 году, ну когда мы сюда приехали, только три процента людей оставалось неграмотными. Он говорит, тут открыто более 500 школ, есть и пединститут в Тирасполе. Если у нас всё пойдёт хорошо…

– Да, Гриш, я бы поучилась. На учителя… младших классов… Очень хочу…

– Тось, если всё будет хорошо… конечно!

Девочки устали сидеть и вертелись. Им хотелось побегать. Они уже привыкли к молдавской вольнице.

А вот и приехали.

Город весело шумел скверами и садами. Кругом в центре высились красивые, даже величественные здания постройки последних десяти лет. Особенно хорош был театр. Наскоро пробежав по магазинам, сколько позволяли их небольшие средства, Мусенковы решили просто погулять.

Старый город был похож на село. Маленькие мазанки с тростниковыми крышами и сады, сады. Улицы земляные, без тротуаров, иногда есть деревянные мостки через рытвины или древние лужи. Тоня решила, что под лужами бьют родники, не дают тем высохнуть.

А вот – белёные старинные торговые ряды с крытыми многочисленными арками, а вот – древние винные погреба. Возле них штабелями лежат бочки.

По современным улицам беззастенчиво передвигаются крепкие крытые телеги-фургоны селян. Такие, какие ездили тут и сто лет назад.

– Гриша, смотри, цыгане… «Цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют…», –   смеялась Тонечка. –   Пушкин же говорил «бессарабы», а ты ругаешься.

Цыганки побоялись подойти к семье командира в синей форме. Зато хватали других прохожих за руку, звенели монистами, браслетами на загорелых руках, от их ярких юбок рябило в глазах. Тут же шныряли страшно грязные и оборванные цыганята. Они с весёлой наглостью блестели чёрными глазками, выпрашивали что-то.

Пообедали всей семьёй в столовой с открытыми настежь окнами.

За соседним столом оживлённо беседовали. До Мусенковых доносились слова «Котовский», «конники», «Париж».

Григорий Сергеевич обернулся и вежливо поинтересовался:

– Простите, товарищи, тут правда комдив Котовский жил?

– Всё верно, товарищ командир, тут рядом старое здание бывшей гостиницы «Париж» – да его все знают! Вот там и был штаб его кавалерийской дивизии, и сам он там же жил. Даже, говорят, свадьбу там играл. Ох же и огневой человек был! Герой настоящий! Тут его все уважают и гордятся им.

– Это когда было?

– Да году в 20-21-м.

– Спасибо, товарищи.

Вышли, посмотрели, стоит углом кирпичное здание.

Интересно. Да, Котовский – легендарный красный командир – фигура незабываемая. То ли великий герой, то ли… преступник, что ли…

У здания толпились дети. Молодой человек с бледным и одухотворённым лицом читал им какие-то стихи.

– Гриша, подойдём?

Не дожидаясь ответа мужа, Тоня по

дошла поближе, прислушалась, странно заныло сердечко её…

Ходит ветер над возами

Широкий, бойцовский,

Казакует пред бойцами

Григорий Котовский…

Над конём играет шашка

Проливною силой,

Сбита красная фуражка

На бритый затылок.

В лад подрагивают плечи

От конского пляса…

Вырывается навстречу

Гривун Опанаса. 

– Налетай, конёк мой дикий,

Копытами двигай,

Саблей, пулей или пикой

Добудем комбрига!..

Налетели и столкнулись,

Сдвинулись конями,

Сабли враз перехлестнулись

Кривыми ручьями…

У комбрига боевая

Душа занялася,

Он с налёта разрубает

Саблю Опанаса.

Рубанув, откинул шашку,

Грозится глазами: 

– Покажи свою замашку

Теперь кулаками! 

– У комбрига мах ядрёный,

Тяжелей свинчатки,

Развернулся – и с разгону

Хлобысть по сопатке!..

……………………

Плещет крыжень сизокрылый

Над водой днестровской;

Ходит слава над могилой,

Где лежит Котовский…

За бандитскими степями

Не гремят копыта:

Над горючими костями

Зацветает жито.

Над костями голубеет

Непроглядный омут

Да идет красноармеец

На побывку к дому…»

Тонечка слушала, и её казацкая душа играла и неслась, как вороной конь под седлом её прадеда. Разве же это стихи? Стихи – это про розы, любовь, не про сечу же! А тут, в этих наскакивающих на тебя рваных ритмах строк – сама горячая кровь пульсирует, ударяет в уши, аж дыхание перехватывает.

Учитель не раз и не два уже поглядывал в её сторону. Ему льстило такое напряжённое внимание этой красивой женщины, жены командира РККА.

Но вот стих окончил свой широкий бег по вольным степям. Выдохшийся, учитель как-то сник и стал меньше ростом.

– Простите, это что вы теперь читали?

– Это Эдуард Багрицкий. «Дума про Опанаса». Багрицкий написал эту поэму в 1926 году. Я читаю здесь детям, чтобы помнили о герое гражданской войны Григории Ивановиче, предательски убитом в 1925 году.

– О Котовском?

– Да. Я говорю детям, что он грабил богатеев и раздавал всё бедным, такой необыкновенный и добрый был человек…

– Пойдём, Тоня, – неожиданно резко сказал Григорий Сергеевич и чуть ли не силой потащил её за руку прочь от группы.

Учитель проводил её грустным и обречённым взглядом.

– Ты что? Что с тобой, Гриша? – спросила Тоня, чуть не плача, поражённая странно-грубым поведением мужа.

– Тоня, мне это всё не нравится. И стихи какие-то… как провокация. Чужие стихи. Как оплакивают махновца Опанаса. Ишь ты, плакальщик нашёлся! О бандите стихи. Не стоит нам тут быть. Пойдём.

– Гриша, да он же о Котовском…

– Ты, Тося, мало настрадалась? Ещё хочешь? За чужие стихи? Пойдём.

На обратном пути Григорий поучал Тонечку:

– Вот что ты о Котовском знаешь?

– Ну, то, что и все… Красный комдив, банды бандита Махно гонял. Смелый был, отважный, решительный, за народ бился и был очень счастлив во всех своих делах, всё ему удавалось, только вот его бандит убил… Ты что скривился? Я что, не то говорю?

– Тось, да ты пойми, у Котовского всё в жизни перепуталось. Сегодня он сам бандит, завтра за бандитами гоняется. Сегодня он банки грабит, завтра от повестки на фронт уклоняется, а послезавтра – он член Реввоенсовета СССР. Вот холера! В смысле Котовский – холера! Ты знаешь, он же был сиротой, но ему повезло, многие люди по доброте своей о нём заботились, в училище определили. На агронома учиться. Так он там с эсерами связался вместо учёбы! Их взгляды ему приглянулись, вишь ты. А после, как отучился, так он просто как с цепи сорвался. То грабил, то… В общем, много чего говорят. Вот и ты слышала, что он якобы украденные деньги батракам отдавал… Может, случалось, что и отдавал когда… А когда и сам тратил. На разгул. Я вот тут слышал, что в 1904-то году его короновали местные уголовники, в «паханы», знать, выбился.

Тоня тихонько ахала, не забывая придерживать девочек. Они уснули и постоянно во сне сползали с жёсткой скамейки. А Григория «понесло».

– Вот ты мне про деда говорила, того, что от вас отказался, что ему дворянство дали за русско-японскую войну, за героизм. А Котовский, не будь дурак, с этой войны-то и дезертировал! Конечно, что он там забыл? Вернулся сюда, стал тут помещикам имения жечь да и загремел на каторгу. В Забайкалье, в Нерчинск. И что же? Тут же стал вроде как сотрудничать с царскими властями.

– Гриш, отец говорил, каторжане нам всю забайкальскую часть дороги и построили. Это что же, и Котовский нашу дорогу строил? Мы же по ней ехали сюда… а ты говоришь…

– Что ж, видать, и он руку приложил. Да только не рассчитал маленько, когда к властям там примазывался-прилаживался. Его-то под амнистию не подвели! Уголовник же был.

– Ка… какую амнистию?

– На трёхсотлетие царского дома. Тогда большая вышла амнистия. Но не для «блатных».

– Вот ты, Гриш, так плохо о нём говоришь, а тот учитель такие стихи про него… До сих пор голова кружится, и на душе так… Прямо летит душа. Вот как!

– Ты стихи слушала, а я суть услышал. Вредная суть. И коммунистов очерняет потихоньку, и бандитов жалеет. Не тот это поэт. Вот почему он про Котовского? Потому, что эдакая романтическая фигура! Эдакий Стенька Разин. А на поверку? Хитроумный разбойник и умел вывернуться из любой истории.

– Да уж, так и из любой. Сам вот давеча сказал – не попал под амнистию

– А что ему амнистия? Он взял да и сбежал! Утёк, убёг! И опять сюда! Грабить! Налётчик! – Голос Григория уже гремел командирскими раскатами, но, взглянув на завозившихся во сне девочек, он сбавил тон. – Но, признаю, умный и обаятельный. А мошенник же только таков и бывает. Обаятельный…

Григорий сложил лицо в гримасу «обаятельного мошенника». Тоня прыснула, очень уж забавно это у Гриши вышло.

– А знаешь, Котовский любил эдаким лордом прикидываться, кстати, он и образованный же был. Мог говорить по-немецки, по-еврейски, по-русски очень грамотно, да… По-румынски, даже и по-французски! – Гриша не удержался, сам фыркнул.– Ах, форсист был! Пыль умел пустить в глаза. А сам банки грабил.

Тонечка попробовала вступиться за героического комдива.

– Гриш, мне рассказывали, что его тут все очень любят. Про него такие сказки ходят: «Ноги на стол! Я – Котовский!»

– Это почему ноги? Я не слыхал.

– А местные говорят, под столом у одного директора банка была кнопка. Охрану вызывать. А ты не знал?

Тонечка «подловила» мужа с таким трогательным триумфом! Гриша засмеялся.

– Вот же шельмец! Как ты там: «Ноги на стол! Я – Котовский»? Я же говорил – обаятельный, раз его вообще до директора допустили!

– А что потом было? – спросила Тонечка, уже очарованная притягательной личностью комдива-налётчика.

– А потом, в 1916 году в Одессе его ранили. Повесить хотели даже. Но он, холера такая, письмо жене генерала Брусилова написал… знал женскую душу, стервец! Она мужа упросила казнь отсрочить. Ты только подумай! И отсрочили. А тут уже и февральская революция. За Котовского даже адмирал Колчак ходатайствовал… Будущий «Верховный правитель России», как он сам себя потом величал, сука! За землячка, что ли, заступился? Вспомнил, что предки владели имениями, здесь, в Балте? Вот и понимай, что за фрукт такой. Котовский-то. В 1917 его Керенский на волю отпустил, так этот… (Гриша хотел сказать «шут гороховый», но сдержался).  Явился твой Котовский в оперный театр в Одессе и устроил там вместо оперы митинг, да ещё с аукционом!

– Гриша, – давясь смехом, простонала Тонечка, не в силах выносить забавные гримасы мужа, разрываемого между восхищением и возмущением, – что он там устроил? Ну, в театре?

– Да кандалы свои продал тому, кто больше денег заплатил. За три тысячи рублей! Тось, а когда его ловили, награду обещали всего две тысячи, вот же чёрт! Кандалы дороже продал, чем за него самого давали!

Теперь хохотали оба. Да уж, необыкновенная личность, этот Котовский. Неслучайно его тут боготворят. Если рассказы о нём так забирают, каков же он сам был, живьём, так сказать?

– А потом тут такая чехарда пошла. Тонь, да ты по Приморью знаешь. У вас ничуть не лучше было. В общем, с 1918 года стал Котовский красным командиром, но связи с бандитами-налётчиками сохранял. Друг у него был, «пахан» Мишка Японец. Нет, не так… Япончик! Так Котовский то ловил его, то дружил с ним… мутная история. В 1919 он стал комбригом здесь, в Приднестровье, да тут Деникин Украину захватил. Котовский со своей конной бригадой ринулся к Петрограду, защищать от Юденича. А дошёл к шапочному разбору. Без них к тому времени отбились. А как котовцы до Питера дошли, то все больными оказались. Зимнего обмундирования у бригады Котовского же не было. Тут видишь – всегда тепло, зимнего не нужно. А в Питере – ну как в Приморье. Сыро и холодно. Вот конники и… того. Да и сам Котовский, говорят, воспаление лёгких прихватил. Ну а дальше он воевал против Петлюры, выгнал Украинскую Галицкую армию из Одессы, ну, в общем, стал красным комдивом. Воевал против банд Махно и Антонова. Да… Конечно, применял свои особые приёмы усыпить бдительность врага и выманить, вроде как на переговоры… А потом… –   Григорий показал – ладонью по горлу – что было потом. –   Однажды его сильно ранили. Чуть не умер.

– Вот видишь, Гриш, – Тонечка вступилась за удивительного комдива, – он кровь проливал! За нашу советскую страну! Значит, изживал свои старые привычки. Герой он, Гриша!

– Что же, – раздумчиво произнёс Григорий. – Сам товарищ Фрунзе его хотел взять себе в заместители, да не успел. Убили Котовского. 6 августа 1925 года. Под Одессой и убили. На даче. Дотянулись до него руки старых дружков-уголовников.

Тонечка примолкла. Всегда тяжело слушать о смерти. И вдвойне – о смерти такого брызжущего жизнью, могучего и просто поразительного человека.

– Да, Тось, если бы мы в Одессу смогли съездить, там мавзолей ему построили. Там он и теперь лежит, Котовский…

– Как так, мавзолей? – взвилась Тонечка. –  Мавзолей только у Ленина!

– Нет, Тось, сама видишь, местные на Котовского чуть не молятся. Сразу после убийства вызвали, представляешь, врачей из Москвы, которые его забальзамировали, сохранили его тело. А тут и мавзолей достроили.

– Вот бы съездить, Гриш, а? – загорелась Тонечка.

– Это как выйдет. Что я могу, Тонь? Я на службе. Мне – как Родина велит. А пока я – на границе.

Григорий Сергеевич помедлил и добавил:

– Ты, Тось подумай, это было-то всего каких-то четырнадцать лет назад, а как теперь всё изменилось! Теперь совсем не то! Вот рассказываю тебе, а сам даже думаю, что о давней старине говорю… Нет же, почти вчера это всё было. Банды Махно, Антонова, Марусь всяких разных, кровь, битвы, разруха, смерти, смерти, смерти… Не дай-то Бог… чтобы повторилось…

Тем и окончился разговор про легендарного красного комдива.

Дальше ехали молча, смотрели в темноту.

Гриша придремал, а Тонечке всё виделся в южной тихой ночи призрак статного мускулистого красавца с чеканными чертами лица, с чёрными бровями вразлёт над дерзкими, но добрыми глазами, красиво и ловко сидящего на танцующем под ним белом скакуне… Романтический комдив Котовский.