Текст книги "Тонечка и Гриша. Книга о любви"

11. Бессарабия. Война! Чудесное спасение

Однако неладно было в мире.

Тревожно.

Пахло войной, как приближающейся грозой. Вот уже и сполохи бьют на чернеющем небосклоне, и маслянистый воздух полон электрических разрядов…

Но все люди всегда надеются, что обойдётся, что война, как гроза, пройдёт стороной, не заденет их. Многие тогда так и думали.

Но только не пограничники. Тем – через границу в бинокль всё видно.

Следует верить пограничникам, им всегда виднее.

1 сентября 1939 года немецкие войска напали на дружественную им Польшу, а 9 сентября уже вышли к Висле. 16 сентября польская оборона оказалась окончательно дезорганизована. Вермахт молниеносно продвигался к границам СССР, создавая страшную угрозу безопасности советского государства. В свете этих событий Красная Армия перешла границу Польши и взяла под свою защиту население Западной Белоруссии и Западной Украины.

Дома Григорий Сергеевич говорил как бы сам себе, в волнении говорил, старался предугадать ход событий:

– Мы восстановили контроль над нашими территориями, которые были силой захвачены Польшей после Первой мировой! Даже Англия это признаёт! Что мы вернули своё! И только своё! Дело теперь в том, как будет оборудована новая граница и чем укреплена… Ведь система укрепрайонов под Киевом только-только выстроена. Теперь же наново строить придётся! Да и у нас тут… Во время интервенции и Антанты в 1918-м Румыния, будь она неладна, как и Польша, бессовестно отхватила же себе часть наших исконных земель… Бессарабию. Вот и в газетах тоже читаю…  Правительство Румынии по доброй воле возвращать нам наши земли не собирается. А сами румыны всё глядят в сторону Гитлера. Сближения ищут. Должен быть наш ответ. Должен!

– Ты о чём, Гриша?

– Ни о чём. Подождём, увидим.

28 июня 1940 года РККА заняла Кишинёв, Черновцы, Бендеры, Аккерман, а к 30 июня стремительным марш-броском вышла к реке Прут. За армией двигались, устанавливая новую границу, пограничники, наскоро оборудуя новые заставы.

Зиму 1940 года семья Григория Сергеевича встретила на новом месте. Рядом был небольшой городок, и Тонечка сняла часть домика на окраине. Хозяйка, она держала двух коров и продавала молоко семьям пограничников, душевно

привязалась к незлобивой и ласковой Тонечке и её девочкам. Предупреждала, что местные русских любят мало. Сказывается румынская пропаганда. Говорила, чтобы Тонечка ушки держала востро. Тонечке это было неприятно слышать, но наивной она никогда не была.

В конце 1940 года Григория откомандировали в советскую Прибалтику, только в августе вошедшую в состав СССР, делиться пограничным опытом с тамошними служащими новых застав. Вернулся он удивлённый богатой жизнью прибалтийцев. И с обновами для жены и дочек.

– Ой, Гриш, какая кофточка пушистая… красивая, Лизочке как раз… А это что? Платье Верочке? Ты, Гриш, бедный мой, ничего там и не ел, верно, всё на вещи потратил, да?

– На вот, тебе купил, – сказал, конфузясь, Гриша, – там к рублю ещё не приценились, всё так дёшево, все вещи. Я и купил на все, что было. Подумал, тебе к лицу будет. Примерь, а?

Тонечка, покрасневшая от удовольствия, вертелась перед большим хозяйским трюмо, а Григорий вдруг вспомнил их ужасающе скудное житьё-бытьё на холодном Сахалине. Вспомнил и клятву свою в поезде, что приоденет он красавицу свою, как королевну. Вот и приодел!

Ни с того ни с сего предчувствие кинжалом ударило ему в сердце – такой радостный момент, чем заплатят они с Тоней за этот миг безоблачного довольства и счастья? «Ты что, баба старая, –  мысленно прикрикнул он на себя, – уймись!»

«Уймись» – любимое Тонечкино словечко – расстроило его ещё больше. Да что это с ним? Всё же так хорошо!

Да полно, хорошо ли?

С начала 1941 года Григорий Сергеевич, участвуя в обнаружении и задержании диверсионно-разведывательных групп, наблюдая за своим участком границы, принялся отсылать донесения по команде о странных передвижениях и концентрации тяжёлого вооружения на той стороне границы. В июне 1941 в ответ на постоянные тревожные рапорты Григория Сергеевича на заставу приехали проверяющие. Тонечка испугалась комиссии больше, чем домашних предсказаний мужа о неотвратимой войне с фашистами. Членов комиссии нарядили в рядовых, как и было положено на границе, отвели на пункты наблюдения за «той» стороной. Комиссия ничего опасного якобы не заметила, Григорию Сергеевичу грозно пообещали трибунал за паникёрство. С тем и уехали. Неизвестно, чем бы это закончилось для молодой семьи, но комиссия отбыла восвояси 21 июня 1941 года.

И настало раннее утро 22 июня 1941 года.

В исторических книгах можно прочитать, что оборонительная операция в Молдавской ССР – это оборонительная операция в Бессарабии и Северной Буковине, фронтовая операция Южного фронта Вооружённых сил СССР против румынско-немецких войск. В немецкой историографии известна она под наименованием операция «Мюнхен», начало которой приходится на 22 июня 1941 года.

Вот так всё просто в книге, даже и читать не страшно.

Да то – в книге.

А в жизни Тонечки и Григория Сергеевича настало, нагрянуло, нечеловечески страшное время.

И война грянула!

Комиссия отбыла. Но непоколебимый и полностью уверенный в своей правоте командир сделал полный смотр личного состава. Была проведена вся возможная подготовка. Дата наступления противника не была известна, но все пограничники знали, что скоро. Решено было наутро вывозить семьи в тыл. На место сбора семей в лесок в ночь с 21 на 22 июня был послан грузовик маневренной группы. Семьи предупредили о времени и месте сбора. Велели жёнам много вещей с собой не брать.

Почти угадали.

Почти сделали.

Почти.

Но произошло великое преступление.

Подлость.

Этой же ночью, ещё до начала войны, до перехода немецко-фашистских войск через границу СССР, по сигналу фашистов тайные убийцы пошли резать спящие семьи пограничников. Зверски и безжалостно проливали нелюди кровь спящих русских женщин и детей!

Многие пограничники застав потеряли свои семьи в ту ночь!

Многие, но только не Григорий Сергеевич.

Судьба сохранила ему жену и детей!

Судьба или приветливость и доброжелательность Тонечки? Что спасло её и деток? Посеешь поступок – пожнёшь характер, посеешь характер – пожнёшь судьбу…

Молочница прибежала раньше убийц!

В полночь разбудил Тонечку стук в дверь. Перепуганная, она подхватилась с кровати и, накинув халат, метнулась к двери.

– Кто? Гриша, ты?

Спросила и сама поразилась своей глупости. У Гриши-то был ключ. Не стал бы он её пугать и барабанить в дверь ночью.

– Тося, Тося, открой, –  шипели из-за двери женским голосом. – Да скорее же!

Тонечка узнала свою хозяйку. Отворила, полупроснувшаяся, вся в тёплых сновидениях, ещё не отлетевших прочь.

С перекошенным лицом и жутью в глазах бессарабка влетела в комнату.

– Скорее, хватай девок, побежали!  Румыны вас резать идут! И тихо! Ни звука! А то будет нам всем!

Ухнуло-рухнуло вниз сердечко Тонечки! Но не вскрикнула она, не молвила ничего. Один взгляд на лицо хозяйки сказал ей всё.

К чести Тонечки прибавим, что ночные тревоги были ей знакомы ещё по Сахалину, когда стремглав прибегал боец с границы и в мгновение ока весь семейный барак, молча, в полной темноте бежал к окопам, прятаться-спасаться от самурайских вылазок.  И тут Тонечка не стала тратить драгоценные мгновения на расспросы и сборы. Тихо и быстро подняли женщины девочек. Тапочки, халатики, документы – и бегом!

Приученные подчиняться матери девочки даже и не плакали. Бессарабка затолкнула Тонечку и девочек к себе в сарай, закидала сеном и страшным шёпотом велела сидеть тихо, как мышки, без единого звука. Наказала – и опрометью кинулась прочь из сарая.

Тонечка обхватила дочек, и все настороженно замерли. Девочкам очень хотелось есть, но больше – пить. Они тихонько пытались поскуливать, но Тонечка шёпотом уговаривала их потерпеть. А сама умирала от страха. Мутилось в голове, кружилось в глазах, но Тонечка запрещала себе думать о худшем. Проходили ночные часы, далеко-далеко изредка слышались странные тонкие и захлёбывающиеся вскрики, грубые мужские голоса, затем вдруг грохнуло!

Ударили орудия!  Тонечка чётко осознала, что случилось непоправимое. Началась война!

И её Гриша первым встречает натиск врага! От страха не было даже слёз.

Что им делать теперь?

Они беззащитны и отданы на милость людей.

Хорошо, если добрых людей!

Тут Тонечка оборвала себя. Конечно добрых. Хозяйка спасла, заново подарила жизнь и ей, Тонечке, и дочуркам её!

Хозяйка не бросит! Не предаст!

– Не предаст, – как заклинание шептала Тонечка пересохшими губами.

В щелях сарая зарозовело небо.  Скоро рассветёт…

Вдруг перехватило дыханье…

Дверь тихо открылась!

Кто там?

Кто пришёл?

Жизнь или смерть?

А на пороге стоит хорошо знакомый Тонечке мальчик, сын хозяйки.

– Тётя Тося, выходи, – прерывисто прошептал мальчик. – Свезу вас к вашим. Ты только скажи, куда везти.

На крытой телеге с сеном вывез он Тонечку с девочками из городка, по окраине которого уже трещали немецкие мотоциклы и ходили румынские конники и пехота.

А вот и лесок!  Вот наш грузовик стоит!

– Антонина Степановна! – обрадовался знакомый шофёр грузовика.

– Вася, а что Григорий Сергеевич? – прошептала еле живая Тонечка.

– Не знаю, Антонина Степановна, ничего не знаю. Отправлен сюда с ночи. Велели все семьи утром эвакуировать. На станции эшелон ждёт. А вот народу собирается мало…  Да вы залезайте, давайте подсажу?

Водитель помог окоченевшей Тонечке и деткам залезть в кузов, там были всхлипывающие женщины с детками. Но мало, страшно мало!

Ждали ещё какое-то время…

И наступил тот суровый момент, когда медлить уже опасно. Да, видать, и ждать уже некого…

Грузовик зарычал и тронулся с места.

Вовремя.

И вот Тонечка с дочками уже на железнодорожной станции, где ждёт их товарняк. К нему со всех сторон стекаются потрясённые событиями беженцы…

К ночи приговорённый приграничный город уже был весь занят румынами и немцами.

12. Бессарабия. Тонечка и Гриша разлучены войной

А что же Григорий?

Пограничники бились.

Бились насмерть. Самозабвенно и решительно.

Бились, потеряв счёт времени.

Румыны организовали переправы через приграничные реки, пытались захватить плацдармы. Но были встречены хорошо организованным огнём пограничников, поддержанных нашей артиллерией.

В бой вступили все: и маневренные группы, и батальоны войск прикрытия РККА, все резервы.

Нашим пограничникам удалось нанести наступающим передовым частям

немецких, румынских и венгерских войск тяжёлые потери в живой силе. На многих

участках фашисты были отброшены на исходные позиции. Основные бои шли возле железнодорожных и шоссейных мостов через впадающую в Дунай реку Прут.

– Товарищ капитан, приказ… начальника погранотряда. Отходить!

– Как отходить? Тут румыны лезут!

– Отходить! На соединение с частями Красной армии!

– Что с мостом?

– Приказ – взорвать.

И взрывы сотрясли мир.

– Товарищ капитан, товарищ капитан, вы меня слышите? Что с вами? Товарищ капитан!

– Отходим! Отходим! Приказ начальника погранотряда! Все в лес!

Григорий вёл остатки отряда по лесу. Вдруг в кустах раздался тихий свист.

– Приходько, проверь свистунов.

Но уже из подлеска выбирались и бежали к ним молодые бойцы.

– Товарищи, да это же Григорий Сергеевич!

Он узнал своего бывшего ученика из школы младшего комсостава.

– Зацепа, ты?  Сколько вас?

– Нас пятеро.

– Идите с нами.

– Спасибо, товарищ капитан! Мы тут маленько заплутали.

– Быстрее, не копайтесь!

Наступал вечер. К группе молодого командира присоединялись совсем ему незнакомые бойцы РККА, отбившиеся в пылу схватки, потерявшие «своих» в кровавой кутерьме. Григорий Сергеевич с пограничниками организовывал эту аморфную массу разнородных бойцов сначала в отделения, потом и взводы.

Назначал старших из «своих» бойцов. Каждого присоединившегося лично предупреждал: если идёшь с нами – тут дисциплина железная.

Предупреждал только однажды.

Второго раза не требовалось.

Сборный отряд всё шёл и шёл.

Григорий Сергеевич хорошо знал эту местность по картам. Он преподавал тактику младшим офицерам и часто повторял им слова генералиссимуса Суворова: «Умей пользоваться местностью, управляй счастьем». К тому же за годы службы он сам прекрасно изучил окрестности. Теперь он вёл бойцов по памяти. Временами рука Григория касалась кармана, в котором лежал ключ от дома. Ключ от того мирного и счастливого дома, где ещё недавно ждала его Тонечка, где бурно и радостно скакали вокруг него его девочки…

– Так было и так будет! Будет! Я тебе это обещаю, Тоня, слышишь!

А пока он, Гриша, сохранит этот ключ. Этот талисман. Он приведёт его к Тосе! Они встретятся, иначе и быть не может.

Но сейчас перевес оказывается на стороне захватчика. Надолго ли?

***

На станции Тонечка поражалась, что вот вовсю грохочет война, режут русских людей, а железная дорога – как будто вне времени и событий. Вот – паровоз, вот – вагоны, станция, кипяток. А вокруг кричат и стонут, рыдают и молятся обезумевшие люди.

Всё вокруг Тонечке казалось диким и нереальным. Она обмерла внутри и как будто смотрела на себя со стороны. Чувства прекратились. Это был шок.

Но она сделала, что была обязана.

Собирала других, бьющихся в сухой истерике женщин, их детей, помогала забираться в товарняк, позаботилась о воде. Велела всем мамам написать имя и фамилию их детей на лоскутке или тряпочке и нашить на платья или штанишки. Когда все занялись делом, то немного пришли в себя. Между женщинами пошли разговоры о том, что непременно через день-два врага выдворят с нашей территории и все вернутся домой. Ведь никто из беженцев ничего и захватить-то с собой не успел.

– Вот увидите, завтра-послезавтра мы отобьём гадов, война кончится, вернее, перейдёт на землю агрессора! Наши войска разобьют врага на его территории! И мы вернёмся, – так толковали жёны пограничников и красноармейцев, уезжающие от границы в товарняке всё дальше и дальше от границы.

Под мерный стук колёс в полуоткрытых дверях вагона мелькали леса, степи, перелески, виноградники. Нарядный летний день придавал событиям прошлых суток ещё больше нереальности.

«Это дурной сон, кошмар, –   думала Тонечка, –   вот сейчас я проснусь. Вот сейчас…»

Но поезд шёл зелёными полями, шёл под синим небом, колёса стучали на стыках, дети не плакали, притихли и удивлённо смотрели на мать, шептавшую что-то сухими губами. Кажется, молитву…

Настала ночь. Поезд шёл всё быстрее. Быстрее, подальше от границы… Тут только Тонечка позволила себе подумать о муже… Его судьбе…

– Его уже нет, – сказал в ней жёсткий сухой голос, – он первым принял удар. Он храбро бился, он исполнил свой долг. Он погиб. Тебе придётся дальше жить без него.

Но Тонечка спокойно и твёрдо не согласилась.

– Это неправда. Он жив. Я знаю. Знаю точно. А ты, – сказала она голосу, –   ты – уходи.

И он ушёл, а Тонечка обняла измученных девочек и задремала.

Под полом вагона в отчаянии бились колёса: «Вой-на, вой-на, вой-на, война…»

Но Тоня не слышала их приговор. Ей снилось, что уютно пылает на столе лампа, что нет никакой войны, что скоро с дежурства вернётся Гриша, и они будут пить чай… А в кроватках дремлют доченьки, и надо припевать над ними, как певала над нею, маленькой, её мама… И во сне пришли из мирной жизни к Тонечке слова колыбельной:

Баю-бай, трещит сверчок,

Баю-бай, шумит лесок,

Баю-бай, стучат часы,

Баю-бай, усни и ты.

«У-сни, у-сни», –  соглашались колёса эшелона, спеша увезти прочь от войны обездоленных, потрясённых и насмерть испуганных советских женщин, детей, стариков.

Бесприютных беженцев теперь.

13. Фашистский налёт

Едут они мучительно долго. Бесконечно много дней, так кажется Тонечке. Что-то едят, больше – голодают, бегают на станции за кипятком. Одежду Тоне и девочкам кое-как собрали с миру по нитке. Но обуви не было. Только их старые и рваные уже тапочки.

Однажды вечером, возле Орла, их нагнали фашистские самолёты.

Вера – девочка любопытная и живая. Услышав в небе гул моторов, она закричала: «Наши!» – и высунулась до пояса в верхнюю щель двери вагона, замахала ручонками. Тонечка еле успела сдёрнуть её вниз, на пол, и навалиться – прикрыть Веру и Лизу собой, своим телом.

Фашист заложил петлю и, снизившись почти до уровня вагона, дал пулемётную очередь. Туда, откуда ему приветливо махала такая забавная малышка… Немец оказался смешливым, он хохотал, нажимая на гашетку, посылая смерть в вагон.

Это было только начало.

Вдруг раздались взрывы и страшный скрежет. «Юнкерсы?» – подумалось Тонечке. В один миг мир встал на дыбы, страшная сила подняла Тонечку, казалось, к самому к небу и отшвырнула прочь. Тоня потеряла сознание.

Когда  она пришла в себя, то поняла, что умерла.

Вся вселенная была огненной, красной, в чёрных обломках.

Взрывы, полосы огня и вой.

Боже мой, что это за вой? Как он давит на уши!

И почему детские голоса?  Тонечка опять начала проваливаться в милосердную тьму. Вдруг в её обморочную истому вторгся знакомый плач и крик:

– Мама!

И пришла мысль: «Нет, я не могу так уйти, они погибнут без меня».

– Кто они? – спросила себя Тонечка.

Осознание ужасом обрушилось на неё, как небо на голову.

– Мои дочери! Мои малышки!

Усилием воли Тонечка распахнула глаза. Живая жизнь ворвалась ей в душу, руша смертное оцепенение и безразличие. Вот же рядом её Верочка, испуганная, но целая и живая, теребит за руку, тянет: мол, мама, вставай!

– Верочка, где Лизочка?

– Мама, мамочка, ничего не знаю! Мамочка, вставай!

Тонечка поднялась на колени. Голова гудела, в глазах всё плыло.

«Сильно ударило, – подумалось ей, – контузия, наверное».

Непроизвольно она поглядела вверх – небо было голубое и чистое. Высоко-высоко улыбается солнце, красиво, как на картинке, плывут белые барашки… И Тоня, опять оставив землю, полетела в эту зовущую и радостную высь…

***

– Женщина, вы слышите?

Кто добивается от неё ответа? Неужели они не видят, что она ничего не может им сказать…

– Несите её в лес. Сама она не дойдёт.

Снова страшные взрывы! Это взорвались цистерны с горючим.

Сознание опять померкло.

***

Резкий запах нашатыря, и снова – плач. Тонечка с трудом сфокусировалась – это Вера. Только почему в красных сапожках? Откуда у неё красные сапожки?

Да не сапожки это – кровавые бинты!

Верочка, рыдая, бежала босыми ножками прямо по разорванным телам, бежала по колено в крови вослед за теми, кто нёс её мать… Но тут рядом, на путях взорвались цистерны. Взметнулось-закружило огненное колесо, дикий грохот разметал вселенную на части.

И Верочка потерялась!

Потерялась во времени и пространстве …

Кто она?

Где она теперь?

Где верх, где низ?

Сознание выключилось.

Оглушённая, Верочка застыла посреди смерти, огня, крови и хаоса, не в силах вообще ничего понять, идти куда-то…

– Женщина, не плачьте. Ваша девочка – вот она. Её бойцы нашли и привели. Смотрите, ноги ей уже перебинтовали…

Боже мой, Боже! Как Ты это допускаешь?

И вдруг новая мысль! Чудовищная!

«Лизочка! Где Лизочка?!»

– Все, кто может, выходите на разборки эшелона, там под обломками могут быть ещё живые!

– Конечно! Я иду!  Верочка, сиди здесь вот с другими детьми, мама пойдёт и найдёт сестричку. Поняла? Никуда не ходи. Тётя за вами посмотрит. Посмотрите же? Я – на раскопки!

…Тонечка разбирает завалы. Ею оплакана кровавыми слезами каждая оторванная детская ручка, каждая отрезанная ножка… Вдруг это она, Лизочка? Некоторые раненые живы, им оказывают помощь, оттаскивают в лес. Некоторые умирают от потери крови и ран прямо на глазах ошеломлённой Тонечки.

Удивительно, что есть ещё живые после такого жуткого налёта.

После взрывов цистерн с горючим.

В иступлённом отчаянии Тонечка разбрасывает обгорелые доски.

Лизы нет нигде.

– Мамаша, это не ваш ребёнок? Вы кричите «Лизочка», а тут нашито на платье  «Лиза Мусенкова»!  Девочка  хоть молчит, но живая, сами посмотрите.

Оказывается, всё это время Тонечка кричала, звала, а сама и не замечала… Да вот же она – доченька! Целенькая, только глазки странные, внутрь себя смотрят, перепугалась, маленькая. Ничего не слышит…

– Лизочка, это я, мама! Посмотри же, это я!  Милая моя! Всё теперь будет хорошо! Мамочка тебя нашла!

К ночи подогнали другой эшелон. А впереди километры и километры пути. Как одолеть их?

14. Долгий путь домой

Но не только фашисты были фашистами.

На одной из станций шла эвакуация жителей города. Вдруг к вагону, набитому женщинами и детьми, к тому, в котором ютились и Тонечка с девочками, подбежал офицер с пистолетом в руке.

– Всем немедленно выходить! Это товарный вагон. Ищите себе теплушку. Этот вагон – для вещей.

Испуганные пистолетом женщины нехотя стали выбираться из товарного вагона.  Тонечка и ещё другие побежали к командиру поезда за ответом – что это делается.

Пока-то они нашли командира эшелона, пока растолковали ему суть вопроса, прошло время. Вдруг прозвучал сигнал к отправлению. Обезумевшие женщины кинулись назад, к своему вагону, попробовали было забраться в него, но офицер точным ударом сапога в грудь опрокинул первую из них на руки остальных.

Да что же это? Да как же это?

Но командир с несколькими красноармейцами уже бегут по перрону. И что за картина открывается их глазам? Штабной офицер отправляет с полным комфортом в тыл свою семью – жену и двух чернявеньких дочерей, подростков. Жена закричала:

– Софа,  Адочка, сядьте, не суетитесь, папа всё устроит…

А в вагон – Тонечка поразилась – уже были загружены диван, кровати, столики, какие-то коробки. Когда только успели?  А вот вещи их, беженок, валялись на перроне. Выброшены.

«Этого – арестовать, вагон – разгрузить! Немедленно!» Красноармейцы кинулись исполнять приказ командира. Управились в десять минут.

Тонечка и другие женщины с детьми погрузились в свой «отвоёванный» вагон. Жена того штабного, обхватив своих девочек, притихла в углу. Другие женщины её не трогали, словно не замечали. На первой же остановке жена штабного с дочерьми перешла в другой вагон.

И снова леса, поля, деревни, опять леса. И города. Станции, вокзалы, кипяток, голод.  Голод и бесконечное ожидание следующего состава. Денег не было ни у кого из беженцев. Где-то на станциях местные власти организовывали кормёжку для несчастных, обездоленных войной, а где-то приходилось и побираться.

Война порушила мирное, налаженное течение жизни, разворошила быт, как вселенский муравейник.

Люди…  люди… люди, бегущие прочь от войны! Старики, женщины, потерянные и горестные.

Детей Тонечке жальче всего. Дети всегда остаются детьми.

Их весёлое щебетание только и утешает, отвлекает от ужаса.

Того ужаса, что всё теснее сжимает душу кольцом сводок СовИнформБюро.  Ужасные известия рвут Тонечкино сердце.

– В результате кровопролитных боёв… под напором превосходящих сил противника… отступили… был сдан…

И снова вагоны – теплушки, плацкартные, товарные, любые, какие только двигались в нужном направлении. На Дальний Восток.

– До-мой, до-мой, до-мой, – стучит на стыках.

«Мама, мамочка! Мне так плохо! Так страшно! Господи, помоги моему Грише! Спаси и сохрани! И пусть всё вернётся как прежде…»

«Нет, не будет как прежде. Очнись. Чужая злая воля рвёт и корёжит жизни и счастье миллионов наших людей! Гибнут безвинные под железной пятой фашистской алчности! Завидуют фашисты нашей земле, нашей воде, нашему безоблачному небу, нашим песням о радости, о любви, нашему с Гришей счастью!»

«Да будь они все прокляты на веки вечные! Убийцы, убийцы!»

А поезд везёт их всё дальше вглубь страны. Прочь от войны и взрывов. Вот уже бесчисленные километры пропастью пролегли между Тонечкой и её Гришей.

Божьей волею целым и невредимым Гришей! Воюет он с фашистскими зверями, стрелявшими в его детей!  Мстит за всех и за всё!

Ни разу в то страшное время Тонечке не пало в душу сомнение. Она просыпалась и засыпала с одной мыслью: её Гриша жив.

Жив!

И защищает их. Всеми силами своими, всей кровью и горячей своей любовью! Он так любит её, Тонечку, он жить не может без девочек! Он бьётся там, а она в горячке молитвы каждую ночь видит его во снах. И он говорит ей:

– Ты обязана сохранить детей. Это твой святой долг!

– Это мой долг. Я делаю всё, что могу. И то, что не могу, тоже делаю. Слышишь, Гриша? Вот она – я, перед тобой как на духу. Я стараюсь, Гриша! Мы живы.

И она старается. Выменяла несколько буханок хлеба за те маленькие золотые серёжки, подарок родителей. Сама голодает, отдавая девочкам последний кусок. Выпрашивает у станционных властей продукты, горячо доказывает что-то, убеждает и с радостью приносит в вагон дочкам еду. А те, хоть и сами голодные, но стараются угостить маму, ну хоть кусочком. Верочка кашляет, кричит ночами. Лизочка молчит и бледной тряпочкой повисает у Тонечки на руках.

Ах, как больно сердцу, как больно, даже дышать невозможно.

Скорее бы добраться до родного дома, к маме. На родной Дальний Восток. Там тёплая печка, чистая горница, добрые сёстры, накрыт стол. Они все ждут её, Тонечку, и девочек её, таких исхудавших и грязненьких…Тонечка плачет украдкой, чтобы дочки не видели. Она должна быть твёрдой. Но чем ближе к Владивостоку, тем невыносимее становится их бесконечное бегство от войны.

Наконец, прибыли в Куйбышев. Тонечка совсем заболела, всё время теряла сознание, никого не узнавала. Кто-то из беженцев побеспокоился, отвёл её в госпиталь. Там её поместили в палату, но детей в госпиталь не взяли. Не положено. Кое-как разместили Верочку и Лизочку в приюте для беженцев. Чужие люди присматривали, как могли…

Ой, плохо! Совсем плохо Тонечке! Из больницы сообщили матери Катерине во Владивосток о бедственном положении её дочери. Катерина собрала денег и выслала в Куйбышев. Чтобы смогли бедняжки домой добраться. Вместе с денежным переводом прислали и пропуск во Владивосток. Пограничный город. Иначе нельзя!

Собравшись с силами, Тонечка вышла из больницы, забрала еле живых дочерей, и опять поехали они на восток. На восток, на восход солнца!

А поезда и товарняки всё шли и шли навстречу. На запад. На войну. Везли вооружение, бойцов, продукты. Страна напрягала все свои силы, чтобы отбить нападение. На запад. Запад…

И везде военным поездам дают «зелёный» свет, пускают по путям в первую очередь. На запад!

А пассажирские поезда с беженцами от войны – на восток – сутками, неделями простаивают на запасных путях, в железнодорожных тупиках. Потому что в первую очередь везут-перевозят на восток заводы и рабочих, чтобы убрать подальше от войны и фашистских бомб оборонные производства. Чтобы быстрее начать сборку самолётов, танков, снарядов – всего, что нужно для будущей победы.

Тонечка не ропщет.

Они подождут.

Пусть едут заводы, пусть крепнет наша оборона. Пусть новые серебряные крылья и могучие танки дадут Грише свою поддержку, чтобы бил он ненавистного врага.

А она, Тоня, всей душой так мечтает о том, чтобы кончилась война. Чтобы вернулись все домой… и Гриша.

Прощайте, постылые теплушки и товарняки. Теперь, купив билеты на присланные мамой деньги, можно ехать «с комфортом» в плацкарте по бесконечно длинным рельсам и шпалам Транссиба.

По всем его дорогам. По рельсам, бегущим прямиком к Владивостоку.

Здравствуйте, Новосибирск, Красноярск, Иркутск, Чита, Благовещенск!

Кланяюсь вам!

Да вот только заторы и долгие ожидания в тупиках и на запасных путях всё те же.

Хабаровск!

– Ско-рей, ско-рей, – в нетерпении громыхают колёса, торопясь довезти до Владивостока исстрадавшуюся Тонечку с детками.

Родная Уссурийская дорога!

Уже осень. Дожди, холодно. Грязное, запотевшее стекло вагона с капельными дорожками. Дети кашляют.

Тонечка уже на исходе последних сил.

Мама, как нам трудно… Но мы держимся!

Мы уже проехали через всю нашу огромную страну. И мы обязательно доедем! Жди…