Текст книги "Тонечка и Гриша. Книга о любви"

19. У самого Тихого океана. Гриша написал!

«Я уходил тогда в поход

В суровые края.

Рукой взмахнула у ворот

Моя любимая.

Чтоб все мечты мои сбылись

В походах и боях,

Издалека мне улыбнись,

Моя любимая.

В кармане маленьком моём

Есть карточка твоя,

Так значит, мы всегда вдвоём,

Моя любимая»

Евгений Долматовский

В начале марта случилось, наконец, то, что и должно было. О чём исстрадалось сердце, о чём молила Тоня день и ночь.

Может быть, для кого это и показалось немыслимым чудом, после восьми–  то месяцев молчания! Но только не для ждавшей и любящей Тонечки.

Как загадано, так и вышло. И иначе быть просто не могло!

Одним белым от тумана весенним днём 1942 года пришло письмо!

С фронта!

От Гриши!

Так запросто и пришло!

Принёс его почтальон как обычную газету. Вручил Тонечке и даже не понял, что даёт он ей в руки не просто обычный «треугольник» с войны, а дарит спасение, возможность дышать, увидеть-ощутить, наконец, жизнь вокруг себя!  Услышать и птичий звон, и шум весенних ручьёв, и солнечный свет…

Как долго была Тонечка ни жива ни мертва в кошмарах бесконечных мук, впору сказать ей, как царевне из той её детской книжки: «Ах, как долго я спала!».

Разбудил прекрасную спящую царевну в сказке королевич Елисей.

Пробудил Тонечку к жизни маленький треугольник – долгожданная весточка от Гриши!

А ведь он, Гриша, и писать-то ей боялся. Как Тонечка не знала о судьбе мужа своего, так и он доподлинно не знал о судьбе своей семьи. Но ему было много хуже, страшнее. Ведь стало известно о зверствах той жуткой и кровавой ночи. Кого-то местные успели спасти, как Тонечку с детьми, кого-то – нет. Светлая им память, русским женщинам и малым детям, невинным жертвам дикой, безжалостной резни.

Еле разбирает сквозь слёзы Тонечка, что Григорий Сергеевич дал тогда отчаянный бой фашисту!

А потом, что сборный отряд бойцов различных частей, объединившихся вокруг молодого капитана и группы пограничников, с боями шёл лесными тропами и просёлочными дорогами на соединение с Красной Армией.

Скупо, всего в нескольких словах, сообщал жене Григорий о себе.

А на деле выходило, что военный талант Григория и его хладнокровие в бою сберегли жизни многих и многих. И в дальнейшем эти бойцы просились служить под его, Григория Сергеевича, началом. Узнали они на деле его разумность и справедливость, его решительность и отвагу. Не ту отвагу, что кидает жизни людские без счёта в кровавую мясорубку. Нет. Постоянно повторял себе Григорий фразу Суворова, врезавшуюся в память: «Вся земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови».

Крестьянский сын, Григорий Сергеевич знал и уважал своих бойцов, берёг их, но и спуску не давал. За малейший просчёт – суровая кара. Но мало было просчётов у его подчинённых. У умного командира и подчинённые – народ умный.

Трудно выходил сводный отряд из окружения.

Пробивались с боями.

Но до своих добрались!

Молодой капитан смог, вывел бойцов, почти тысячу человек, на соединение с основными силами Красной Армии. Вернул советской Родине почти два батальона бойцов! Не попали они в позорный плен, не погибли в боях.

Оно, конечно… потом была и проверка после выхода к своим.

Тогда-то Григорий Сергеевич и встретил Васькина и Сергеенко, двух измотанных, измождённых бойцов. Намётанный глаз Григория определил – пограничники.

– Вы откуда, товарищи?

– Товарищ капитан, мы рядовые, пограничники Измаилского отряда. Я – Васькин, он – Сергеенко.

– Как вы здесь очутились? Вы же были под Измаилом?

– Так, товарищ капитан, мы десантировались на румынскую территорию.

– На румынскую! Когда? Как так?

– 23 июня. Мы были вместе с подразделениями 51-й стрелковой дивизии. Ещё нас поддерживал отряд пограничных кораблей.

Григорий Сергеевич ощутил великую гордость за своих. За пограничников.

Вот же они, герои!

Ему было понятно, что целью этого отчаянного десанта на румынскую территорию было захватить плацдарм и создать условия для вывода из-под вражеского огня наши военные, транспортные и пассажирские суда, запертые на Дунае. Не отдать их на растерзание фашисту!

– А 26 июня мы румын прямо с ходу атаковали! Сволочи, сопротивлялись, но к утру 27-го задачу мы выполнили, плацдарм взяли!

– Был приказ полосу держать четыре км и глубиной до трёх км! Мы и держали! – Это перехватил разговор второй боец,

– Да, так и сделали. В момент разбили румынский пехотный батальон, пограничную заставу и артиллерийский дивизион! Он нас там не ждал, румын…

– Плацдарм долго удерживали? – с любопытством спросил Григорий Сергеевич.

– Нет, товарищ капитан. Корабли наши по Дунаю тогда быстро вывели, а нам отдали приказ – назад. Вот смотрите, 27 июня мы там плацдарм держим-держим,  а 28 июня – уже назад! Наши то на корабли грузятся обратно на нашу сторону плыть.  А тут – опять контратака. Румыны…  холера!  Вот мы с Петром и прикрывали нашим отход. От своих, конечно, отстали. Долго добирались… по тому берегу шли…  кушерями. А потом на подручных средствах переплыли, как смогли. И вот, добрались…

– А кто же у вас организовал этот десант?

– Да говорили, что командовал десантом моряк-пограничник, сам капитан лейтенант Кубышкин!

Григорий Сергеевич слышал это имя. И всегда говорили об этом командире только в превосходных тонах. Григорий думал: «Вот же, не растерялись, провели своевременную и удачную контратаку, вывели флотилию с Дуная… Отчего же не везде так?»

Бури бушевали в груди капитана…

***

А Тонечка всё читает такие долгожданные, столь дорогие строчки: «Но вот, теперь всё хорошо!»

Не мог написать ей Григорий, что продолжает он службу начальником маневренной группы. И что, наконец-то, после проверки дано ему разрешение написать семье. Поэтому пишет он Тонечке во Владивосток только одно: «Жив-здоров. Выслал тебе мой аттестат. Жди, скоро придёт».

А он и пришёл.

Аттестат!

Выправили бумаги.

Получила Тонечка на семью Гришину зарплату. Сразу стало много легче. И как прибавилось сил у Тонечки!

Да и Верочку пора домой забирать от брата Георгия!

Долго обнимала и целовала Тонечка Верочку, кровиночку ненаглядную!

Поздоровела та и выглядит лучше! Спасибо братцу и невестушке за доченьку!

Теперь Тонечка признана в статусе своём.

Жена пограничника, принявшего на себя первый удар фашиста.

Жена боевого офицера Красной армии! Ей и девочкам выдают вспоможение уже и по линии ленд-лиза тоже. Девочки хоть немного приоделись, стало им теперь в чём выйти погулять на пронизывающем ветру тихоокеанского города.

Как радовалась Тоня, глядя Верочке вослед, когда та бежала с подружками в кино. А крутили в кинотеатре новый фильм «Котовский», только выпущенный в прокат. На цветной афише гарцевал на лихом коне сам Котовский, роли играли знаменитые артисты: Марецкая, Крючков, Ванин.

Когда впервые Тонечка прошла мимо кинотеатра и увидела эту афишу, у неё стукнуло в сердце и ослабли ноги.

Вот, кажется, только вчера гуляли они с Гришей и девочками по милому и уютному Тирасполю, разговаривали о Котовском, учитель так прекрасно и самозабвенно читал стихи у бывшего штаба комдива, а вокруг неслась полноводная мирная жизнь, всё росло и цвело, строилось, рождалось и смеялось от счастья!

Всё пошло прахом…

Всё погибло, сгорело в злом пламени войны.

Полная впечатлений вернулась Вера и рассказывала, рассказывала каждому, кто изъявлял согласие послушать,

– А он! А они! А наш советский комдив Котовский…

И долго ещё Верочка припевала из фильма задорные мелодии Оскара Строка:

«Одесситка – вот она какая,

Одесситка – пылкая, живая!»

«Ах, мама, мама, что мы будем делать,

Когда настанут зимни холода?

У тебя нет тёплого платочка,

У меня нет зимнего пальта!»

Тонечка улыбалась забавной песенке Веры, но и хмурилась истинной правде этих слов. Действительно, что им делать? Ничего у них нет, еле пережили прошлую зиму. Всё больше дома сидели.

А утром, смотри-ка, их позвали получить помощь по ленд-лизу. Тоне дали пальто, Лизе – тёплый плюшевый капор, а Верочке досталась серенькая меховая шубка, поношенная, конечно, но шубка же!

Радость-то какая!

Пусть теперь «настанут зимни холода»! Ничуть не страшно!

Не раз сидела Тонечка над Гришиным письмом, перечитывала его в миллионный раз, целовала строчки, плакала слезами радости. Пусть весь свет ополчается против них – они любят друг друга. И эта любовь, как незримая броня, окутывает их семью! Хранит и бережёт!

Всё обязательно будет хорошо!

Не может быть иначе!

Ведь на чём стоит белый свет?

На обычных людях! В том числе на них – Тонечке и Грише. Именно они балансируют, держат жизнь на своих плечах. И обязательно удержат!

Так мнилось Тонечке. И свято верила она в это.

А потом по репродуктору услышала песню. Как будто о них – Тонечке и её Грише – написанную поэтом Долматовским. Как смог тот поэт узнать и всем советским людям рассказать об их крепкой и нерушимой любви?

«Я уходил тогда в поход

В суровые края.

Рукой взмахнула у ворот

Моя любимая».

Слушала Тонечка песню и верила, свято верила: всё переживут они с Гришей, и отойдёт от них зло. И придёт к ним, наконец, покой и радость. Так обязательно будет. А пока ей надо быть сильной и жить дальше.

Вот тогда и пришло Тонечке на ум сделать карточку и отослать её Грише на фронт. Вот он, этот фотопортретик: как лучатся глаза молоденькой Тонечки светлой радостью непременной будущей встречи с желанным её!

Получил Гриша эту карточку и написал большое и нежное письмо о том, что теперь в нагрудный карман гимнастёрки положил он этот портретик. И не расстаётся с ним ни днём, ни ночью. Так через всю войну и пронёс. Крепким оберегом стала фотокарточка для Гриши. Спасла и сохранила. И во всех испытаниях на всех путях-дорогах войны сияла и ободряла его милая улыбка Тонечки.

20. У самого Тихого океана. Китайцы

А тыловая жизнь катит свои волны. Наступал и отходил высокий прилив Тихого океана. Бесконечные туманы, серая дальняя даль – как привычны они Тонечкиному глазу.

Но как не похожи эти пейзажи на бессарабские степи и перелески, на солнечные поля и виноградники, которые нет-нет да и встанут перед внутренним взором. Какая светлая то была полоса в Тониной жизни. Солнечное счастье… Да вот грозные тучи наглухо закрыли солнце. Ураган войны подхватил Тонечку, оторвал её от Гриши, закрутил-завертел и оставил её тут, у самой кромки великого океана слёз.

Сколь суров климат у Тихого океана, столь суровы и люди здесь.

Кроме русских, в посёлке жили и инородцы.

Китайцы.

В маленьком домишке, недалеко от Терченок, проживала семья Фан.

Мужа самого, Фан, никто почти и не видел. Он или тихо сидел в комнатах, писал, или пропадал на какой-то работе.

А жена его частенько стояла во дворе. Была она непривычной русскому глазу. Низенькая и полная. С похожим на тыквенное семечко плоским лицом.

С высокой затейливой причёской.

Ходила с трудом, просто ковыляла, держась за стену или забор. Во дворе они какое-то диво развели: махонькие, прямо игрушечные… сопочки, что ли? Нет там огородика, как у людей. Только эти камни, дикие растения из тайги. Муж принёс. И ещё цвели пионы.

Катерина рассказала, что китайцы бежали от японских зверств. Что они –   из знатной семьи. Оттого так китаянка и ходит плохо – её ноги с детства были «вбиты» в деревянные колодки, чтобы ступни не росли большими, как у незнатных женщин. А обувается она в крохотные, просто детские туфельки – «утюжки». Как там они называются? Лотосовые крючки, как-то так. А ноги, соседки сплетничают, она бинтует широкими полосами материи, пересыпая материю душистым порошком.

Странно всё это было казачкам.

Но ведь соседи же.

В каждой избушке – свои игрушки.

Взрослые соседки с китаянкой жили мирно.

Только мальчишки были безжалостны, как все подростки во все времена. Швыряли из-за угла галькой и горланили:

– Худя! Худя! Собаку съела!

Дразнили.

Им весело было смотреть, как она, разъярившись и громко крича, пыталась бежать за ними, переваливаясь уточкой, перехватываясь руками за забор.

Но скоро эту жестокую забаву соседи пресекли.

У китайцев случилось горе. У них была дочка – маленькая китаяночка, хорошенькая и крохотная, как игрушечка. Она и раньше редко выходила во двор, и Тонечкины девочки её совсем не знали. А с недавнего времени на улицу она и носа не казала.

Китаяночка была ещё совсем младенцем, когда родители надели ей её первые деревянные «колодки» на ножки. С тех пор прошло несколько лет, и колодки стали сначала немилосердно жать, потом – жечь огнём. Наверное, боль стала просто невыносимой – девочка всё время жалобно и тоненько кричала и скулила. Стала падать в обморок. Родители вызывали врача. Врач установил у ребёнка порок сердца и приказал снять колодки.

Но как можно? Ведь тогда девочка запятнает честь и положение знатной фамилии.

Вот и страдали родители, слушая стоны дочки. Слышали эти стоны и соседи и ходили чернее тучи.

А одним недобрым утром из дома китайцев вынесли маленький гробик.

Тонечка не знала, пойти ли ей по казачьему обычаю к соседям. Или это будет ими плохо воспринято?

Все решили – не трогать осиротевших родителей. И мальчишкам под страхом порки наказали строго-настрого оставить свои «наскоки» и дразнилки.

Эти китайцы были «новые», безобидные.

Но были в городе и «старые», жили там ещё при генерал-губернаторе, при царском режиме.

Вот те-то пользовались дурной славой.

Жестоки они были. Ой как жестоки.

Давали деньги взаймы под проценты. Но не приведи Господи задержать им возврат. Тонечка ещё с детства помнила жуткую историю об одном казаке, который не вернул долг в нужный срок. Как об этом происшествии страшным шёпотом, округлив глаза, толковали меж собой соседки: прямо на следующий день у казака пропал маленький сынок. Обежав весь город, перепуганный отец собрал деньги и принёс китайцу.

Тот сказал ему:

– Холосо, сопка ходи. Тама он.

Казак бегом бросился к указанному месту.

И нашёл на камне трупик сына.

Были ли последствия этой истории для китайцев, Тонечка не помнила, но сохранила опасливое отношение к этому народу.

А дикие истории о хунхузах? О таёжных китайских бандитах, которые совершали немыслимые зверства, крали людей, назначали выкуп, мстили тем, кто им противился, смертью детей, но при этом… не трогали сумасшедших.

Говорили в казачьей слободке, удивляясь, и о поразительном происшествии. Давно это было, лет двадцать пять тому назад. Ещё до революции.

Была одна молодая девушка, приезжая, кажется – учительница в семье подполковника, командующего батальоном охраны железной дороги Транссиба. Раз она заблудилась в сопках. Ушла одна-одинёшенька собирать для своей коллекции необыкновенных бабочек – синих приморских махаонов. И, потеряв тропинку, попалась прямо в лапы отряду хунхузов!

Другая бы перепугалась, стала плакать, но не эта.

Молодая учительница не растерялась! Она принялась весело болтать с главарём хунхузов о том о сём, демонстрируя ему свой «улов» бабочек, не выказывая никакого страха.

Тот, поразившись её поведению, посчитал девушку умалишённой, не обидел, даже велел сопроводить до окраины города! Рассказывали, учительница об этом потом даже рассказ написала. Звали её Софьей. А значит это имя – мудрость. Вот девушка и оправдала его. Мудро поступила, храбро.

Хунхузы тогда соблюдали территориальность, каждая шайка грабила в строго определённом районе. И те купцы, неважно, русские или китайские, которые хотели жить «спокойно», платили «своим» хунхузам дань. В срок получали от них подмётные письма, сколько платить и куда нести. На какой камень какой сопки или ещё что.

Бывало и такое, припоминала Тонечка рассказы родных, хунхузы совсем донимали. Тогда из Владивостока посылали в посёлки при станциях железной дороги отряды русских пограничников для усмирения. Помогало, но на время.

А отец Тонечки, Степан Петрович, им, детям своим, всегда рассказывал, что железнодорожников хунхузы и не трогали вовсе. Никогда не трогали. И поезда не грабили. И даже солдат охраны путей не обижали. Не жгли их станций и поселений. Уважали хунхузы железнодорожников, что ли? Или приказ им какой вышел от их китайских старших, кто же то знать может? Вот та учительница и прогулялась свободно по сопкам. А была бы она при семье генерала пограничных войск – ничего бы ей не помогло, никакие ухищрения!

Но эта история случилась давно, если и вообще она была.

Вот теперь присмирели китайцы. Война – она всем война.

И легче жизнь не становилась. Голод всё ближе придвигал свои жёлтые клыки к горлу жителей Дальнего-предальнего Востока.

21. У самого Тихого океана. «Жди меня, и я вернусь!»

«Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

      Кто не ждал меня, тот пусть

      Скажет: – Повезло.

      Не понять не ждавшим им,

      Как среди огня

      Ожиданием своим

     Ты спасла меня.

     Как я выжил, будем знать

    Только мы с тобой, –

    Просто ты умела ждать,

    Как никто другой».

Эти строки Константина Симонова прочитала Тонечка в газете. Приняла их как наказ ей, Тонечке. Понимала – это горькое заклинание, мольба солдата, вера его, вливавшая мужество в отчаявшиеся сердца. Колдовство любви в давильне войны.

Давильня… Какая страшная давильня…

Хоть и полегче стало Тонечке и девочкам, когда восстановлен был её статус жены фронтового офицера, но общая скудность и неизбывное горе того времени калечили души всех, давили, сгибали людей.

И припомнилась Тонечке картина, столь привычная для бессарабской осенней поры, когда в большую давильню местные жители корзинами сносили виноград и парами или втроём прыгали и топтались по нему. Сок стекал в жерло упрятанного в землю кувшина…

Да только теперь Тонечка представляла себе весь советский народ, каждого человека, каждую семью – вот как те гроздья винограда в той давешней давильне. Топчутся, пляшут по ним немцы-оккупанты, фашисты проклятые! И не виноградный сок утекает в землю – слёзы и кровь, кровь людская!

Подлые!

Подлые!

Звери!

– Я умею ждать, –  шептала Тонечка. – Я дождусь тебя, Гриша, не сомневайся. Мы все дождёмся: и девочки, и я. И будем мы жить дальше, назло врагу, назло бедам! И будем мы счастливы, сильно-сильно! Верь мне, Гриша, так и будет!

В чёрной хрустально-ледяной вселенной молитвы её взвивались огненно-жарким закрученным вихрем и вдруг, в звёздном небе над Землёй, встретились с такими же зароками, которые в то же самое время давал себе и ей в душе своей Григорий Сергеевич. Сплелись горячие токи их чувств и чаяний в одно, стократ усилились в межзвёздном эфире и одновременно отразились в зеркале душ их, единых, хоть и разделённых тысячами километров. Странное спокойствие и уверенность вселив.

Мы выстоим!

Мы всё выдержим!

Мы встретимся, иначе рухнет небо на землю, взорвётся вселенная, погаснет солнце.

Мы встретимся.

Бабушка Катерина покупала на базаре единственную еду, что тогда (кроме рыбы) была доступна в городе. Не удивляйся, мой читатель, глядя со своих современных позиций, еда та была – живые тихоокеанские крабы.

Они легко ловились, не были нужны на фронте. Поэтому-то и составляли практически весь рацион жителей Владивостока в первые годы войны. Катерина покупала краба за небольшие деньги, приносила домой, мыла и варила в чугунке. Потом все садились за стол и, достав краба, разрезали его ноги, вынимали белое мясо.

Питательности в той еде было мало. Одна видимость. Ели-то почти без хлеба. Картофель был редок и дорог.

По карточкам выдавали постное масло, но его Катерина выделяла внучкам по столовой ложке в день как лекарство.

Однажды случилась беда.

Голодная Лизочка полезла за бутылью с маслом и… уронила! Вылилось больше полбутыли, но Катерина уже была не та. Поутих её горячий нрав, сломленный столькими бедами. Она только мягко попросила Лизу, рыдавшую от ужаса содеянного, не убиваться так.

Ничего. Проживём.

Только часто, чаще обычного, доставала Катерина старую засаленную колоду карт и, шепча себе под нос, раскладывала на всех своих. И тайно – на зятя…

Гадала, что было, что есть…

Чем сердце успокоится?

Глядя на сестёр, невольно задумывалась и Тонечка.

Как сильный порыв ветра поднимает пыль, слепит глаза, бьёт в лицо, так и война замутила чистое и плавное течение их жизни.

Перемешались карты судьбы всех четырёх молодых казачек Терченок.

Что там впереди?

22. У самого Тихого океана. Судьбы сестёр Тонечки

Сёстры… Рождены от одних родителей, взращены в одном доме. Связаны нежной дружбой. Но какие разные судьбы!

Кому – мрак потерь.

Кому – геройство, военная страда, такая, что и мужчине не сдюжить.

Кому – женихи завидные на выбор, да только на выбор матери, Катерины.

Кому – вечные мытарства, гарнизонные переезды и скитания, в которых никакого домашнего добра не наживёшь, но зато – с беззаветно любимым мужем и на всю долгую-предолгую жизнь.

Скоро сестра Таня ушла на фронт.

Забегая вперёд, скажу, что стала Таня санитаркой в стрелковом полку. Спасла медсестричка Татьяна немало жизней бойцов, вынесла их с поля битвы. Заслужила целый «иконостас» боевых медалей на грудь. На парадном кителе и места нет – везде награды. Да какие!

Но война есть война.

Не избежала и красавица Татьяна участи многих и многих женщин на фронте. Полюбила она там.

Казалось, военная любовь обернётся счастьем. Её избранник был холост и хотел жениться на ней, Тане, тем более что была она уже от него на сносях. В 1944 году отправил он Таню к своим родителям.

Рожать. Да прежде Тани пришла в дом к его старикам похоронка на него, их сына.

Чёрная ночь пала на землю.

Вернулась Таня домой во Владивосток, родила дочку.

Горевала очень. Два года ждала: может, ошибкой похоронка пришла? Но нет. Чуда не случилось.

Все эти два года поддерживал Татьяну, не давал ей пасть духом Сергей –   знакомый её с детства, теперь моряк. На путях-дорогах войны сохранял он в груди своей тайную горячую преданность Танечке, незабываемой первой любви его. На доброту его, на заботливость, на верность через время ответило и сердечко Тани. Через два года поженились они. И стала Таня – Мухина. Усыновил Сергей дочку Танечки, а затем родили они и сына. Хорошо, любовно прожили супруги во Владивостоке. Только первым Сергей покинул этот свет. А Татьяне был отмерян долгий век, более 90 лет. После смерти Сергея смотрела за матерью дочка.  Даже сама смерть отнеслась с большим уважением к отважной фронтовичке. Тихо-тихо пришла за ней во сне. Но всё это потом, потом.

А пока идёт 1942 год. У младшей сестры Любушки произошла резкая перемена в жизни. Она готовится выйти замуж. Женихом, выбранным Катериной дочке своей восемнадцатилетней, оказался человек известный, можно сказать, знаменитый на весь Советский Союз. Звали его – Ефрем Иванович Гаманков. Герой Советского Союза.

Вот как! Матрос-полярник.

Зимовал на льдине вместе с Папаниным!

Ему – около 30 лет. И тоже, как и Тонечкиного Гришу, привела Ефрема судьба в Приморье из Брянской области. Поучившись в школе, некоторое время работал Ефрем на лесопильном заводе в окрестностях Мурманска. А когда пришёл 1932 год, Ефрем уже ходил на ледокольном пароходе «Таймыр». Дальше –   на мотоботе «Исследователь» и ледоколе «Ермак». Тяжёлые походы, но какая интересная жизнь!

Как стал Ефрем героем? С октября 1937 года он, уже Ефрем Иванович, матрос первого класса, стал невольным участником легендарного дрейфа на пароходе ледокольного типа «Георгий Седов». Дрейфа, что длился два с половиной года, по январь 1940 года.

Знаменитая зимовка на льдине вместе с Иваном Дмитриевичем.

С Папаниным, с тем, кого так восторженно встречала вся страна!

Мужественным и стойким показал себя Ефрем Иванович в этом испытании. И совершил много подвигов, о которых даже жене Любочке не всё впоследствии рассказывал.

Чтобы не пугать, как оно там было…

В газетах того времени писали, а семья Терченок читала: «3 февраля 1940 года Президиумом Верховного Совета СССР выпущен указ о присвоении матросу парохода ледокольного типа “Георгий Седов” Гаманкову Ефрему Ивановичу, звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали “Золотая Звезда” (№ 238) за проведение героического дрейфа, выполнение обширной программы исследований в трудных условиях Арктики и проявленное при этом мужество и настойчивость. Ему выдана денежная премия в размере 25000 рублей».

А тут этот легендарный матрос оказался рядом. Едва лишь началась война, как Ефрем сразу подал рапорт о добровольном зачислении его во флот.

И вот он уже ходит матросом на судах Дальневосточного пароходства: «Смольный», «Ким», «Кулу» и «Красногвардеец». Сопровождает караваны гуманитарной помощи из США.

Ах как заглядывались на него все женщины – служащие Владивостокского управления ВМФ СССР. Но он сразу выделил для себя Любушку – яркую, красивую, весёлую. Хоть и в старом жакете, зато с такими кокетливыми «чёртиками» в тёмных, роковых очах. Казачка!

Ухаживание прошло стремительно. Сразу последовало предложение руки и сердца.

Люба не хочет замуж, сомневается, слишком молода и пока страдает по своему погибшему другу. По первой детской любви. Вася её был хороший малый и служил матросом. Но Охотское море известно своими жестокими штормами на весь мир. Вот там, в бурю, судно Васи и погибло.

Пошло ко дну.

Поплакала Любушка, но не обладает она твёрдостью характера своей старшей сестры – Тонечки. А все родные в один голос уговаривают её «не упускать своего счастья».

Что тут делать?

Вот Люба и дала себя уговорить. Катерина внушала ей, что мать – она  всегда знает, что для дочери лучше.

– И не сомневайся. Потом увидишь, я была права.

Как не послушать мать?

Жених торопил.

Свадьба состоялась.

Сначала выбор Катерины оправдывал себя. Гаманковы занимали одну из комнат Катерининого дома.  Жили хорошо, дружно. Ефрем обожал Любушку. Но виделись они редко – он ходил в походы. Привозил из дальних краёв подарки. То целую головку литого шоколада, то обнову. По возвращении его бывали у молодой семьи шумные компании, чем могли – накрывали стол, Ефрем же привозил и выпивку.

Сначала было весело.

Да со временем не рада оказалась Люба компаниям и выпивке. Это начинало становиться проблемой.

Катерина молча поджимала губы, когда дочь жаловалась ей. Однако недолго прожили вместе Люба и Ефрем.

Умер Ефрем Иванович от туберкулеза 15 мая 1951 года во Владивостоке.

Похоронили его на Морском кладбище.

Остался у Любы сын – Саша. Светлый, умный и способный был мальчик. Всеобщий любимец. Да не пришлось ему дожить и до двадцати пяти лет. Сгорел от белокровия – недуга, что так нередок на Дальнем Востоке.

Но и это случилось потом. Много после.

А мы вернёмся назад, в тот страшный 1942 год. Голод был неимоверный, выворачивающий внутренности, изводящий и грызущий сердце.

Не спасали людей рыба и крабы.

Тонечка совсем извелась.

Вдобавок ко всем бедам из города Ворошилова (Уссурийска ныне) пришло известие. Старшая сестра Тонечки только что получила похоронку на своего мужа Ивана. Да ещё при особых обстоятельствах…  Не пережив горя и шока, Марья страшно занемогла, трое детей остались почти без присмотра. На семейном совете решено было Тонечке ехать спасать Марью.

Семья разделилась.

Решили: Катерина, Люба и Лизочка остались во Владивостоке. Еды на них хватает, а Тонечка, взяв старшую дочь, отправляется к своей сестре. На помощь.

Иван был намного, на целых десять лет, старше юной Марьи, когда её отец Степан привёл его в свой дом. Возможно, что и с дальним прицелом привёл, как говорится.

И ведь не ошибся Степан.

Ах какая случилась любовь у Ивана да Марьи!

Неслучайно в одном полевом цветке объединены их имена. А цветок тот, Иван да Марья, всегда в народе был символом любви, семейности и верности.

Был Иван человеком очень добрым и заботливым, на руках носил юную жену свою. Баловал её, как ребёнка, чем мог. А служил он начальником одного из железнодорожных товарных депо большого дальневосточного города…

Как, читатель, нам тот город называть? Был он сначала Никольск-Уссурийский, затем – Ворошилов, а сегодня же он – Уссурийск…

Вот в том странном своей историей городе  неспешно шла жизнь Ивана да Марьи, народили они троих детей.

Да вдруг началась война!

У Ивана была бронь железнодорожника.

Ворошилов – он узел всех дорог и путей Приморья. На станции города прибывали и отправлялись грузы на запад, на войну. Шли и мешки с зерном. А где зерно, там и мышки полевые, и птицы небесные. И все они рвут-грызут мешковину. Зерно себе добывают.

Гляди, сыплется зерно через дырки, прямо на доски вагона!

Стоял март 1942 года. Самый голод на Дальнем Востоке.

На станцию пришёл вагон с зерном в мешках, особенно попорченных грызунами. Просыпавшееся зерно ковром укрывало дощатый пол товарного вагона. Женщины, работавшие на станции, увидев такую картину, стали слёзно молить начальство товарного депо позволить им подмести просыпанное зерно

– Детям же! Погибают с голоду!

Не вытерпел слёз Иван.

Дозволил.

Да в ту же ночь на него донесли. Нашлись охотники на его место.

С немыслимой скоростью был Иван в тот же час лишён брони и отправлен на фронт.

Прямо на передовую.

Не послали его на курсы первичной подготовки бойца, сразу в бой кинули. Вот в том первом и единственном для него бою и сложил свою буйную голову и доброе сердце Иван, муж Марьи, отец троих детей.

А Марья чуть ума не лишилась от шока и горя.

Заболела.

Сильно.

Сердечные приступы один за другим.

Вот и едут теперь Тонечка и Вера ей на помощь. Сами чуть живы, но кто ещё Марье поможет, как не родная кровь?