Текст книги "Парк свиданий. Большая книга весенних романов о любви"

5. Пусть все будет так, как ты захочешь

И наступил Новый год. В этот раз он подкрался неожиданно. Было много забот – приходилось все начинать заново: жить, учиться, смотреть на мир. Даже говорить. Поначалу казалось: каждый, кто к Маше обращается, хочет обидеть или обмануть. И обязательно спросить про Олега. Еще бы! Она ведь так много о нем раньше говорила. И вдруг замолчала. Его все видели. И вот – он пропал.

Перед уроками, пока не было Юльки, Колесников сел рядом за парту и стал нести какую-то ахинею про погоду, снег, мороз и каток.

– Я не катаюсь на коньках, – нехотя отозвалась Маша.

– О чем вы? – Нарисовавшаяся рядом Юлька улыбалась. Она последнее время постоянно улыбалась.

– Колесников на каток зовет. – Маша взяла вещи и пересела на одну парту назад, уступая место Мазуровой.

– Ну так пойдем! – тут же согласилась Юлька.

И они пошли. Вечером Юлька хвасталась фотографиями – фигуристы из них с Ваней получились еще те.

«Пришли уроки, – сыпал просьбами Колесников. – Подскажи, как решить».

Он еще пару раз подсаживался к ней, когда Юлька носилась где-то по своим неотложным делам.

– Как будешь встречать Новый год? – спрашивал, а сам на нее не смотрел. В сторону. На дверь. Ждал, когда появится Мазурова?

– С родителями.

– А к Юльке придешь?

– Ну да, после двенадцати. Папа обещал проводить.

– Хочешь, я за тобой зайду?

Он, и правда, зашел. Но папа одних не отпустил, пошел «прогуляться за компанию». Колесников хмельно улыбался, хватал Машу за руку, шагал, сильно дергая Степанову за собой.

– Машка! – кричал он. – А ведь я люблю тебя!

– С Новым годом! С Новым годом! – поддакивал сзади отец, успевший выпить коньяка еще в прошлом году.

«Дурак!» – мысленно вздыхала Маша. Когда же эти праздники закончатся? Почему-то она их боялась.

Праздники. Их надо было как-то пережить.

Но то, что казалось таким длинным, стремительно понеслось вперед. Юлька сияла. Словно наверстывая недовстречи, она постоянно звала куда-то идти, что-то делать. Цепко держала Ваню за локоть.

– Колесников, – требовала она, – купи нам с Машкой мороженого.

И Ваня покорно шел. Первый стаканчик отдавал Степановой, второй Мазуровой. В кино садился между ними. Низко склонялся, когда что-нибудь говорил Маше.

– Я сегодня никуда не пойду, – прошептала Маша в трубку.

– Почему? – фейерверком эмоций взорвалась Юлька.

Потому что сегодня на пороге появился Олег. Без предупреждения. Просто позвонил в квартиру. Мама еще была дома.

Звонок. Маша распахнула дверь, не спрашивая и не смотря в глазок. Взгляд – как выстрел. Перехватило дыхание. И сердце заколотилось.

– Привет! – робко улыбнулся Олег.

Столько всего произошло, а он был все такой же. Высокий. Челка падает на лоб. Мягкая улыбка. И эти движения. И этот поворот головы.

– Мама! – заорала Маша, убегая в свою комнату.

– Олег! Зачем вы пришли? – Голос у мамы дрожит. Она раздражена.

– Извините, но мне надо Маше сказать всего несколько слов.

– Не нужны ей ваши слова! Все, что могли, вы ей сказали.

– Но вы-то должны меня понять. Я в безвыходном положении. Я люб…

Маша затыкает уши. Шепот ядом проникает в мозг, сжигает тонкие переборки, стирает память. В какую-то секунду хочется выскочить в коридор, повиснуть на шее, вдохнуть знакомый запах. Маша выпрямляется, все вспоминая. Ничего ей не хочется. Это эхо давно забытых событий.

– Олег! Вы понимаете, что вы делаете? Они в этом возрасте идеалисты! Не лезьте к ней со своей ложью.

– Это правда!

– Это для вас правда! Вы придумали себе массу оправданий, поэтому и видите в этом правду. А для нее это ложь. Самый настоящий обман. Все так и есть, если смотреть на это без ваших мнений и фантазий.

– Какие уж тут фантазии! – вздыхает со всхлипом Олег.

Ушел. Слава богу! Маша закрывает глаза. Как это, оказывается, тяжело. Хорошо, что дома мама. Хорошо, что Маше пятнадцать и есть за кого прятаться. Хорошо, что пока есть выбор. Больше она никогда не будет влюбляться. НИ-КОГ-ДА. Хватит.

Поэтому она и отказалась идти с Юлькой. Вокруг подруги витает любовь. Маше теперь все это было неприятно.

Но Мазурова не отстала. Прислала Ваню. Колесников застыл в коридоре в позе Наполеона – руки скрестил на груди, правая нога чуть согнута в колене.

– Слушай, и чего ты все время выполняешь Юлькины приказы? – Степанова изображала из себя радушную хозяйку – наливала чай, резала торт.

Ваня краснел и отводил глаза. Боится, что она станет припоминать ему глупые крики в первый час нового года?

Маша прислушивалась к себе. Нет, ее не волнует появление Олега. Больше не волнует. Она никогда-никогда не станет попадать в такие ситуации. Двусмысленностей в ее жизни хватило.

Вышли на улицу. Около школы столкнулись с Шульпяковым.

– Зима, а все влюбляются, – неожиданно прокомментировал он появление одноклассников. – Как будто бы весны подождать не можете.

– Дурак ты, – отозвалась Маша.

Глеб обиделся. Это было видно по отражению в стеклах его очков, по тому, как он поджал губы. По его тяжелой походке.

Январь стелил белоснежные ковры и сам же их торопливо менял. Жизнь застыла в сумраке ожидания. Словно в сотый раз перечитываешь «Ромео и Джульетту», наивно надеясь на то, что от этого бесконечного перелистывания страниц изменится сюжет, что Ромео опоздает, что он придет к пробуждению возлюбленной. Январь давал надежду, что когда-нибудь ночь закончится, что наступит утро, что совсем скоро будет много-много солнца. Но все равно боязнь того, что сработает «плохой» сценарий, рождала тревогу. Кто его знает, этого Шекспира, а вдруг он решит написать очередную трагедию? И весна уже не придет никогда.

Юлька на уроках снова рядом со Степановой. Колесников с Максимовым за ними. Романтика.

– Я сяду? – как-то утром спросил Ваня.

– А Юлька?

– Она заболела.

Максимова тоже не было. Вроде бы перемещение Колесникова логично. Глаза ей на происходящее открыл Шульпяков. Подошел в столовой, посопел, посверкал стеклами очков.

– Гуляешь? – многозначительно спросил он.

– Обедаю, – не поняла его Маша.

– Мазурова скоро выйдет?

– Не знаю. – Вопросы были странные.

Из толпы вывинтился Колесников с подносом.

– Гуляешь? – забыв, что ему только что на этот вопрос ответили, спросил Шульпяков.

– Макароны ем, – грубо отозвался Ваня. На обед была котлета с картошкой.

– Вот я и смотрю, что макароны.

Глеб стащил кусок хлеба и тяжелой походкой отправился прочь.

– Дурак. – В Маше поднималось глухое раздражение.

– Да нет, – вздохнул Колесников. – Слишком умный.

– Это ты о чем? – насторожилась Маша.

– Может, сходим куда-нибудь?

– Да я вроде уже нормально себя чувствую, – осторожно произнесла Маша, думая, что Юлька все еще посылает Ваню ухаживать за ней. Ведь и про любовь он три недели назад кричал потому же – Мазурова попросила не расстраивать подругу.

– При чем здесь это? – проворчал Колесников. – Просто я сегодня свободен.

Зазвенели, затрезвонили колокольчики тревоги. Что-то было не так.

– Не, нам сочинение задали. Надо писать.

Но о «Зимнем утре» не думалось. Все было слишком странным. Хорошо, что перестала напоминать о себе Алиса, предупредив, что в феврале у нее депрессия. А февраль вот-вот наступит.

– Четверг, – настаивал на следующем утре Ваня. – Новое кино показывают. Пойдем?

В кино хотелось.

– А как же Юлька?

– У нее ангина. На улицу никак.

Маша знала, что у Мазуровой ангина – подруга всегда заболевала в конце зимы, это у нее был такой ритуал. Без солнца чахла.

В четверг выбраться в кино решил чуть ли не весь класс. Около развлекательного центра встретили Шульпякова. Он выплыл из компании Скрипочки, Богдасарова и еще кого-то из своих.

– Гуляете? – В нем дремал великий следователь. Очки посверкивали таинственно.

– Макароны едим. – Ваня встал боком, словно загораживал Машу от Глеба.

– Подруга с температурой, а ты с ее парнем? – некрасиво ухмыльнулся Шульпяков. Нет, не станет он следователем, будет писателем. Таким, из малоизвестных.

– Ты чего, дурак? – Маша заметила, что реагирует на одноклассника одинаково.

А потом сидела в темном зале и думала, что он имел в виду.

– Слушай, ты когда болеть кончишь? – Маша устроилась на своем любимом месте – на подоконнике. Был он в Юлькиной комнате большой. Не какой-нибудь хлипкий пластик, а прочное дерево.

– Когда солнце выйдет, – тяжело, через силу произнесла Юлька. Болезнь в этот раз ее серьезно прихватила.

– А Ваня к тебе заходит?

– Бывает. – Юлька закашлялась, прикрывшись журналом. – Что у вас нового?

– Шульпяков роман пишет. Говорит, будет похлеще «Войны и мира».

– С вами не помрешь! – морщилась Юлька – у нее все болело. – Только расслабишься, а тут такие события происходят.

Маша спустила ноги с подоконника. Вообще она пришла жаловаться на Колесникова. Где-то к середине фильма она поняла намеки Глеба, причину его таинственного посверкивания очками. Да и Ваня вдруг взял ее за руку. Это было неприятно. Пускай когда-то она ему нравилась, но сейчас он с Юлькой. И точка.

– Чего молчишь? – Юлька вынырнула из-под журнала. Была она бледная, с запавшими глазами, с потрескавшимися губами. Бедная Мазурова!

– Погода на улице хорошая, – прошептала Маша. – Тебе бы на улицу. Сразу поправишься.

Маша давно подозревала в себе северного мишку – любила морозы. Вот и сейчас деревья трещали от стужи, скрипел под уггами снег, куртка задубела и похрустывала от движений, воздух застыл, казалось, его можно брать руками. Низкое солнце било по глазам, вытягивало тусклые тени из деревьев и домов. А еще было лазурное небо. Оно казалось до того промытым и бездонным, словно специально кем-то нарисованным.

– Вы чего, с ума тут все посходили? – возмущался подмерзший Ваня. – Она же помрет!

Закутанная в шубу Юлька помирать не собиралась. Наоборот, раскраснелась, изо рта у нее вырывался банный парок.

Выгуляв подругу, они с Колесниковым вдвоем шли от Юлькиного дома. Ваня все еще ворчал, что Маша зря вытащила Мазурову на мороз.

– А тебе-то что? – разозлилась Маша.

– В каком смысле?

– Что ты за мной таскаешься?

Ваня молчал. Стоял на месте, переминался от холода в своих кроссовках. И молчал. Смотрел в сторону.

– Ты же с Юлькой!

– Ты была занята, – прошептал еле слышно.

– А теперь свободна? Нашел кассу!

Зашагала вперед. Это надо, второй раз попасть в такой же бред! Словно все мальчишки сговорились.

– Да нет… Я не то… – мямлил Ваня, догоняя. – Понимаешь!

– Понимаю! Поэтому не подходи ко мне!

– Степанова! – Он устал догонять и схватил за руку. – Ты – дура!

– Отлично! – Она попыталась вырваться, но он перехватил за локоть.

– Я все равно буду тебя ждать!

Затрезвонил телефон в куртке.

– Я вас вижу! – Это была Юлька.

Маша медленно повернулась к дому Мазуровой, от которого они не успели далеко отойти. Запоздало вспомнила, что окна выходят как раз на эту сторону. Сколько раз она в это окно смотрела. Оттуда хорошо видно, далеко…

– Как себя чувствуешь? – О чем Маша еще могла говорить?

– Отлично! Вы там деретесь?

– Да!

Маша спрятала телефон и пошла прочь. Ваня привидением следовал за ней.

«Убирайся! – твердила она про себя. – Убирайся!»

– Опять гуляете?

Первые два раза могли быть случайностью, но третий – это уже слишком. Глеб. Вряд ли ждал. Шел куда-то по делам. Воротник пальто поднят, шарф завязан узлом, торчит под подбородком. Без шапки, и оттого кажется, что волосы у него заледенели – коснешься, сломаются, как сосульки.

– Макароны едим, – огрызнулась Маша.

– Отвали! – пошел на него Ваня.

Шульпяков засмеялся и побежал по сугробам прочь. Колесников за ним. Скрылись за поворотом. Степанова не стала ждать возвращения победителя.

«Никогда ни в кого не влюблюсь! – вывела Маша категоричное. – Все это для «Дома-2». Глупость».

«Тебе пятнадцать? А, тогда понятно».

Кто это влез? Какой-то парень. Вместо фотки картинка. Или не парень?

«Что тебе понятно?»

«Подростковый негативизм! Это пройдет».

«Да пошел ты!»

Только сейчас разглядела, что вместо письма Юльке стала писать у себя на стене, на всеобщее обозрение. Тут же набежал народ.

«Я-то пойду. Догоняй!» – отбили жизнерадостный ответ.

«И замуж не выйду», – добавила она, скопировала и отправила Юльке. Пусть порадуется ее решению.

За окном стыл в холодном ожидании февраль.

Ну раз уж так получилось, можно и поговорить…

«Почему взрослый парень может встречаться с малолеткой?»

«Комплекс Гумберта».

«Что за?..»

«Роман такой есть «Лолита». Набоков написал. Там взрослый дяденька спал с маленькой девочкой».

Чего она раскраснелась, сидя за компом? Камера выключена. Чего она застеснялась?

«Не то. Не спит. И не целуется».

«Больной?»

«Нет».

Сдержалась, чтобы не выйти с сайта. Какой нахал!

«Отыгрывает сценарий. В детстве не нагулялся».

В кресле отъехала к стене. Если Алиса еще в школе Олегу так компостировала мозги, то сейчас вполне возможно, что он хочет нормальных школьных отношений, когда просто гуляли, просто стояли в подъезде. Целоваться при этом необязательно… Вот в чем дело! То-то Олег все твердил, что с Машей не так, как… с Алисой. Там были вечные истерики и требования, а Маша ничего не требовала, она просто восхищалась Олегом. И ему это нравилось. Он возвращался в неотыгранное детство. Отношения у него с Машей и Алисой были разные, вот он и не считал, что кому-то делает плохо.

– Почему все так ужасно? – плакала вечером Маша.

Папа сидел на кровати, смотрел в окно. Синели сумерки, снизу, от земли, их лизала чернота.

– Зима. Темно. Это скоро пройдет. – Папа был рассеян. Словно он не заметил, что его дочь выросла. Как говорить с маленькой – он знал, как с большой – не догадывался. – Вот придет весна, появится солнце, и станет легче.

– А когда она придет, весна эта?

– В конце марта – начале апреля.

Февраль, март, апрель. Долго. Очень долго.

Юлька выздоровела, опять села рядом с Машей. За ними одиноко торчал Максимов. Колесников отсел и теперь буравил взглядом со своего ряда около стены затылки подруг.

– Почему ты мне раньше не сказала? – шипит Юлька. – Я бы его убила.

– Можешь начинать. – Стрелочки и кружочки. В тетради. Это успокаивает.

– И убью. – Мазурова гнула шею, пытаясь посмотреть на Ваню, но при этом делала вид, что глядит на доску. – Как только подойдет.

Но он подходил к Маше. Пытался заговорить. Стоило им оказаться друг напротив друга, воздух между ними кончался, и, чтобы не задохнуться, они поскорее расходились.

– Он думает, что если расстался с тобой, то может за мной бегать, – возмущенно шептала Маша.

– Все мужики сволочи, – вздыхала Юлька. Она была расстроена. Не успела выздороветь – а тут такие новости. Колесников и не скрывал, что хочет теперь быть с Машей. Класс удивленно обсуждал это событие. От постоянных взглядов и брошенных в ее сторону слов Маша чувствовала себя наканифоленной до скрипа. Как там у Толстого? «Плечи Элен лоснились от сотни взоров…»

– Что делаете? – садился напротив них Шульпяков и таинственно посверкивал линзами очков.

– Весны ждем, – отзывалась Маша и смотрела в окно. Там было серо. В полудремных сумерках проступали призраки прошлого. То ей казалось, что идет Олег, то она начинала ждать звонка от Алисы, а то мерз в подъезде Ваня.

Март прибавил света, но подпустил холода. Праздник Маша просидела дома. Ждала весну. Почему-то ей казалось, что достаточно увидеть на календаре 31 марта, как ей станет хорошо и спокойно.

Алиса, как всегда, ворвалась неожиданно. Звонок телефона заставил вздрогнуть.

– Слушай, у тебя есть тысяча? – кричала она в трубку. – А лучше две!

– Зачем?

– Я верну. Мне нужно срочно, а Лежий, гад, не дает.

– Зачем?

– Пои.

– Кого? – Маше показалось, что готесса собирается кого-то чем-то поить.

– Штуки такие! Ты дома? Я сейчас!

И она примчалась. От былой тоски ни следа, глаза горят, черная подводка делает их демоническими.

– Пошли!

Маша посмотрела в окно. Хотелось сдохнуть, а не куда-то идти.

– Уже поздно.

– В самый раз.

– А разуваться тебя не учили? – вышла из кухни мама.

Она недовольно смотрела на Алису, на ее армейские ботинки, на кожаные штаны, на потертый плащ, на черные волосы, кривую ухмылку. Еще чуть-чуть, и Маша услышит знакомое: «С кем ты связалась? Лучше бы уроки делала! Сначала ненормальный Олег, теперь не менее ненормальная готесса».

Это стало решающим. Маша шагнула в прихожую.

– Я скоро!

– Куда? – встала на пути мама.

Действительно! Уже в сапогах Маша вернулась в комнату, взяла шкатулку с деньгами.

– Куда?! – Мама была на грани истерики.

– В кино. – Маша смотрела на Алису. – Вампиров показывают. Надо идти.

Она сунула деньги в карман. Там было около трех тысяч. Должно хватить и на вампиров, и на оборотней.

– Мы куда?

Сеял мелкий снег, делая дорогу скользкой.

– Ты увидишь и поймешь, что это круто! – кричала Алиса, торопясь вперед. Ее слова падали к ногам, до Маши долетали только ошметки: «…эжий……ак… файер…»

– Это такие штуки, пои называются, – путано объясняла Алиса в метро. Им мешал говорить шум поезда. – Нам до «Третьяковской»! – Алиса бросалась к карте – в схеме она почти не разбиралась.

– Одна пересадка, – оттащила ее в сторону Маша. – Дальше что?

– Шарики. На веревках. Их крутят. Веревки еще так красиво украшают лентами. Если крутить быстро, клево получается.

– Художественная гимнастика? – С лентами ассоциировался только спорт.

– Какая гимнастика! – захлебывалась словами Алиса. – А есть еще такие пои с фитилями – их поджигают. Я Лежему говорю: «Клево!» А он мне стал талдычить, что я спалю дом. Зануда. Я от него уйду.

Мысль не успела сформироваться, только сердце немного кольнуло – он будет свободен. Но Алиса все говорила и говорила, не давая подумать.

– К нам на тусню пацан стал ходить. Он наш, местный. У него были стаффы. Это такая палка, а с двух сторон фитили. Круто! Я Лежему говорю: «Давай купим!» А он жмотится, говорит, что мой Флор и так много жрет. У нас девка одна веер огненный купила. Она его теперь так крутит – закачаешься. Клево, короче. А я туда метнулась, сюда, никто не дает. И сразу про тебя вспомнила. Мы ж теперь с тобой как сестры. Помнишь, как тебя Флор покусал? Ну вот!

Алиса смотрела так, как будто вдруг доказала теорему Пифагора новым, неожиданным, но весьма убедительным способом.

– Я там с мужиком договорилась, он пои принесет. Ничего особенного, тренировочные. Надо будет потом еще за занятие заплатить. И тренироваться еще постоянно. Ты где будешь тренироваться?

Маша опешила. Как-то неожиданно разговор от Олега и его жадности перескочил на тренировки.

– Дома.

– Дома неудобно, все побьешь. Место нужно. И чтобы без свидетелей. А то будут все лезть – дай попробовать, дай посмотреть!

Все, что говорила Алиса, казалось бредом. Качественным таким, развесистым. Маша смотрела в ее сумасшедшие глаза и верила, что Алиса способна на все.

Они бежали под снегом, влажно переходящим в дождь. Пронеслись мимо Третьяковской галереи, пряничным домиком смотрящейся из-под непогоды. Дальше был мост через Водоотводный канал. Перила моста гнулись от навешанных на них замков и замочков. Деревья. Черные кусты. За ними мелькнул свет.

В первую секунду Маша подумала, что кто-то уронил уличный фонарь. С чего вдруг свет будет бить снизу да еще плясать? А потом они обогнули уснувший фонтан. Дальше неожиданностей не было. В душе поселилось убеждение, что так оно и должно быть.

Жжих! – метнулся огненный шар. Чадящий фитиль зашипел под снегом. Высокий худой парень со светлыми волосами, собранными в короткий хвост, повел плечами, шевельнул кистями, словно проверял работу тела. Зашипел, застонал воздух, заворчал возмущенный огонь. Огневая лента потянулась по полукружью, повторяя движения рук. Сначала рисунок шел синхронно вдоль тела. Потом линии стали дробиться, взметнулись над головой парня, прыгнули за спину, вперед, взлетели вверх.

– О! Смотри, Фрай!

Алиса толкнула Машу, и только сейчас Степанова заметила, что стоит с открытым ртом.

– Здоро́во! – налетела на стоящего в стороне парня Алиса.

– Ну?

У парня оказалась борода и усы щеточкой, темные волосы собраны в хвост. Легкая нейлоновая спортивная куртка.

– Это Маша! – Алиса вывела Степанову вперед.

– Кот, я когда тебе велел приходить? – Парень не проявлял никаких эмоций. Говорил лениво, словно со столбом.

– Я деньги нашла. Ты принес?

Фрай молчал. Долго. Маша уже решила, что он онемел от лени. Но вот он шевельнулся, склоняясь к спортивной сумке около своих ног.

– Чуть не продал, – уронил он свои слова в недра сумки. – Тут желающих полная площадь.

Черный пакет неприятно хрустел. Алиса перехватила сверток, порвала посередине. Это были черные бархатные ленты с круглыми шариками на конце.

– Клево! – еле слышно прошептала Алиса.

– А тебе что? – спросил Фрай.

Маша не сразу поняла, что обращаются к ней.

– Для начала возьми тренировочные. Я твоей подруге говорил, что не фига выпендриваться. Изотрет, испортит. Начинала бы с обыкновенных шариков, а ей приспичило сразу булавы брать. В общей сложности с вас трешка. За пои и пробное занятие. Понравится – с каждой по десятке за абонемент. Пошли.

Маше всучили шуршащий пакет. Алиса, нанизав петли на пальцы, неловко крутила пои, роняя неповоротливые шары на грязную землю, бежала за Фраем, что-то спрашивая. Тот бросал ей через плечо свои ленивые слова.

А потом они оказались чуть в стороне от фонтана и танцующего огня. На площадке уже стоял народ. Фрай присел на постамент фонаря и стал сквозь зубы цедить правила безопасности, основные положения. Все старательно слушали, вымеряя длину веревки. Маша тоже тянула руку, проверяла, дотягиваются ее пои до подмышки или нет. В темноте долго крутили петли вокруг пальцев, гадая, как удобней держать.

– Движения плавные и равномерные, – словно умирая, шептал Фрай. – Сначала намотайте веревки на ладонь, возьмите шары в руки… Не! Ну ты куда смотришь-то? Я сказал – в руки!

И все затихали, поглядывая друг на друга, чтобы понять, кто получил нагоняй.

– Руки вперед, и работаем только кистями! Одна за одной, одна за одной. Поехали!

А потом они долго стояли на площади, толкались между людьми, смотрели, как выступают научившиеся.

– Трешку гони, – цедил тяжелые слова Фрай. Деньги быстро исчезли в его ловких руках. – И на «Китай-город» приходите, в зал. Десятка. Это лучший вариант. Четыре месяца безлимитки. Приходи, хоть на каждое занятие. Хотя тебе, Кот, надо попробовать с месячных занятий. Не продержишься долго. А вот ты бери по полной. У тебя рука гибкая.

Он исчез. Как будто и не стоял минуту назад рядом. Маша с опозданием поняла, что слова про безлимитное посещение занятий относятся к ней.

Темнело. Снег усилился. Огонь шипел. Свистели веревки. Забулькало пиво.

– Я на электричку. Спасибо тебе! Созвонимся! – крикнула напоследок Алиса.

Мост сгорбился и погрузнел от легковесного снега. Третьяковка уснула. Руку оттягивал пакет. Маша осталась одна. Но одиночества больше не было. Она грела шары в ладонях, словно они были живые. Словно они могли отдавать тепло.

Тепло ранней весной – большая ценность.

Дома нанизала петли на пальцы, уронила шарики. Они пружинисто повисли, готовые двигаться, готовые крутиться.

Живые.

От пальцев по веревке вниз прошел электрический ток. Маша и сама не заметила, как повела плечами, крутанула запястьями, разминаясь. А потом перед глазами встал парень с горящими фитилями, огненные полукружья… Девчонки со светящимися палочками в руках… Маша накрутила веревки на ладони, подхватила шары, потренировала движения – плавно, в одном ритме, движения вперед, назад, в перекрестье. Не заметила, как шарики скользнули вниз, разматывая веревку. Как они замерли, ожидая движения. Оставалось всего лишь повторить то, что получалось только что. Натянулась веревка. Раз, два, свистнул воздух. В груди что-то знакомо защемило, затрепыхались под кожей бабочки. Мир поплыл, растворяясь в крутящем моменте. Шаг в сторону. Шарик задел кровать, сбив движение.

– Черт!

Маша выбежала в коридор, примерилась, заранее понимая, что между стенками слишком узкое пространство. На кухне – стол, стулья, посуда. Оставалась родительская комната. Маша ворвалась в нее. Шары выпали из ладоней, чуть подпрыгнули, спрашивая: «Ну? Когда же?» И она не заставила их долго ждать. Шары пошли по кругу вперед, синхронно, заставляя чувствовать их неизбывное желание оторваться и улететь. Шаг, еще, теперь назад.

Кажется, за окном чирикнула птичка. Маша на секунду отвлеклась. Шар потерял равномерность центробежного направления силы и скакнул в сторону. Дверца шкафа отозвалась недовольным гулом. А следом и веселым звоном.

Точка приложения силы была выбрана более чем удачно. В шкафу обрушилась полка, а вместе с ней коробка с праздничным сервизом.

Сначала Маша хотела выбросить осколки вместе с коробкой, но потом решила, что коробка, хоть и пустая, может полежать на своем месте, создавая видимость порядка.

– Папа! Мне нужно десять тысяч!

Самое сложное в этой просьбе было то, что ничего не хотелось объяснять. Пришлось бы слишком много и долго рассказывать, а Маша и сама кое-чего еще не понимала. А главное – самый страшный вопрос: «Зачем?» – мог остаться без ответа. Потому что на него можно было ответить только невинным: «Затем!» Других объяснений не было. Были чувства. Был восторг каждый раз, когда она вспоминала парня с горящими факелами на цепочках, вспоминала танец огня.