Текст книги "Праздни и будники (сборник)"

Похороны Магомета

С утра Витюшка выпросил у жены новый спортивный костюм, чистую футболку; нарядился и пошел хоронить Магомета.

Магомет – бывший Витюшкин сослуживец, отравился водкой. Купил человек водку в киоске, чтобы отпраздновать день рождения, гостей созвал, и – такое несчастье.

Погибли все пять человек, включая соседку – старенькую учительницу, зашедшую к Магомету за солью.

Киоск, конечно, закрыли, водку конфисковали, дело уголовное завели, но Магомет ушел навсегда…

По поселку ползли слухи: когда, мол, обнаружили отравившихся, кто-то еще был жив; учительницу даже отвезли в больницу, но не откачали…

Витюшка, слушая все эти подробности, вспоминал о том, как он обиделся на Магомета, из-за того, что тот не позвал его – Витюшку, праздновать. А теперь, выходит, что Магомет ему жизнь спас?

Год выдался урожайным, на смерти. Весной от инфаркта умер Генка – лучший друг Витюшки. Тридцать два года, а он взял и умер. Витюшка тогда так испугался, что не пил восемнадцать дней. Сегодня он выпьет, конечно, чуть-чуть, за упокой души; нельзя не выпить! И почему все считают его алкоголиком? Ну, выпивает он, иногда, как и все. Он же мужик, в конце – концов! Он сам знает, когда ему пить и сколько.

У подъезда дома, где жил Магомет, уже стояла машина, с откинутыми бортами, собрались зеваки. Витюшка прошел в дверной проем, деловито расталкивая мешающих.

– Пропустите, пропустите! – строго покрикивал он, и люди расступались.

В магометовой однокомнатной квартирке царило оживление. Оставшиеся в живых друзья, вовсю провожали покойного. Красный гроб с телом Магомета покоился в комнате на столе. Витюшка мельком скользнул взглядом по серому, с провалившимися щеками лицу того, кто недавно был Магометом, вздохнул и прошел на кухню.

– Витек! Пришел!

– Держи! За упокой! – загомонили присутствующие. Витюшке тут же протянули стакан с водкой.

– Он, вроде, мусульманин… Был…, – предположил Витюшка, принимая стакан «по– культурному», двумя пальцами.

– Ну, пусть земля будет пухом!

– На поминках не чокаются.

– Не боись, эта не отравленная. Витюшка кивнул и быстро выпил, вздрагивая животом.

– А вера у нас у всех одна…

– Все-таки, надо было ихнего муллу пригласить, – посетовал Витюшка, – родственники где?

– Да нет у него родственников.

– Э, мужики, айда – выносить!

Загомонили, затоптались на тесной кухне, столпились в узком коридорчике.

– В двери-то пройдет?

– Мы – аккуратненько!

Витюшка под шумок быстро налил и выпил еще с пол стакана. Он поторопился, водка пошла «не в то горло», он закашлялся, до слез. Кто-то вбежал в кухню и сзади стукнул его по спине. Витюшка вздохнул:

– Благодарю!

– Закусывай, Витек!

– Ага…

В дверях произошел затор. Пытались протиснутся с неудобной ношей.

– Чего встал?

– Застрял!

– Наподдай!

– Да, развернулись бы!

Витюшка выглянул из кухни, понаблюдал за суетой, опять вздохнул, вернулся к столу, подхватил початую бутылку, сунул под футболку и быстро вышел в освободившийся дверной проем..

Мужики тащили гроб по узкой лестнице, то и дело задевая им углы стен, перила, мешали друг другу. Покойник сползал, его все время поправляли, тюль сбилась, но на это никто не обращал внимания.

На нижней лестничной площадке столкнулись с другим гробом. Хоронили старенькую учительницу. Разминуться никак не удавалось. И тут Витюшка принял самое деятельное участие: он стал руководить, подставлял плечи то под один, то под другой гроб, кричал на родственников с другой стороны и на своих.

– Вир-ра! – распоряжался Витюшка, – Ма-а-йна!

– Женщину вперед пропустите, – не выдержал Андрюха, мокрый под своей ношей. И порядок сразу удалось восстановить. Магомета чуть подняли вверх по лестнице, учительницу сразу пронесли вниз. Так и пошли дальше.

Витюшка несколько раз останавливался и отхлебывал потихоньку из бутылки. Он проникся важностью происходящего, ничто не раздражало его чувства. Он скорбел, как мог.

Что и говорить, похороны удались!. Вот когда хоронили этого, как его? Брата жены дяди Вовы. Так вот: тот сгорел в машине, и за ним пришлось ехать в другой город, забирать из морга… Потом родственники, особенно женщины. Вою было! Неприятно. Помянуть, по-человечьи, удалось уже только в автобусе, а так – все время на трезвую голову…

Витюшка понаблюдал, как оба гроба поднимают на машины, спохватился и сам полез. Но оказалось, не туда, чужая машина. Мужики машут, народ зубоскалит. Витюшка потрусил к своим, его втянули на платформу. Тронулись.

По дороге опять разлили по стаканчику, умаялись… Оркестры заиграли. Витюшка предложил нести гроб на руках.

– До кладбища – рукой подать!

Идею поддержали, но вяло. Витюшка прислонился спиной к гробу, прикурил папироску и хотел предложить Магомету; тюль прожег, его остановили… А Магомет лежал все так же тихо и безразлично, уставив заострившийся нос в белесое небо.

– Цепелин утонул, слыхали?

– Утонул?

Витюшка зашевелился, отлепился от гроба и уставился мутными глазами на говоривших.

– Цепелин?

– Пьяный был…

– Не достали?

– Да-а…

Машина дернулась и встала. Подъехали. Учительницу опустили и понесли. Оркестры заиграли одновременно. Двойное звучание заунывного похоронного марша так подействовало на Витюшку, что он вдруг прослезился, стоя на четвереньках на краю платформы.

Магомета тоже стали снимать. Витюшка хотел вместе со всеми нести, но его оттеснили. Он сначала плелся рядом, но потом отстал у каких-то кустов. Продолжая плакать, справил нужду, обрызгал новые штаны, уронил бутылку; наклонившись за ней, упал, и лежа, подтянул бутылку ко рту, хлебнул. Бутылка выскользнула из его руки и откатилась в сторону, сочась драгоценной влагой. Витюшка выругался, пытаясь дотянуться до нее, а когда ему это удалось, в бутылке ничего не осталось. Он зашвырнул ее в бурьян.

Напрягая все силы, Витюшка долго поднимался с земли, помогая себе руками. Ему удалось обрести вертикальное положение. Он стоял, покачиваясь и тупо глядя по сторонам. Наконец, до него дошло, что все уже там, внутри, за воротами кладбища. Опасно балансируя, Витюшка направился разыскивать своих.

На кладбище он совсем заблудился. Растерянно бродил среди могил, сосредоточенно рассматривая фотографии и надписи… Неожиданно он увидел себя в толпе людей, услышал звук, осыпающейся земли; комья ее стучали обо что-то…

– Э-э-э… Мужики!

На него зашикали, оттерли плечами от засыпаемой могилы.

– Горсть земли! – с горестным пафосом произнес Витюшка. Ему что-то говорили, стыдили, что ли? Это его-то?! Лучшего друга Магомета!

– Уйдите, молодой человек! – раздраженно попросила незнакомая женщина.

– Магомет… – попытался объяснить обескураженный Витюшка.

– Какой Магомет?! – возмутилась женщина, – это – Любовь Ивановна!

– Учительница! – обрадовано загомонил Витюшка.

– Да, замолчите вы!

– А где же Магомет? Уже закопали? – Витюшка стоял растерянный, опираясь своим большим телом, на чей-то памятник.

– Витек! Ты чего здесь?

– Перепутал?

– Айда, Витек!

– О, мужики! А где Магомет? – недоумевал Витюшка.

– Пошли, пошли… Уж, зарыли Магомета.

– Все, без меня? – совсем расстроился Витюшка.

Его подхватили с двух сторон под локти и потащили по кладбищенской дорожке. Он не сопротивлялся.

Оркестры еще что-то пробухали, напоследок и смолкли разом.

– Ма-го-ме-ет!!! – что есть силы, закричал Витюшка.

Кто знает, возможно, он был услышан.

Красная щель

повесть

…шелест моря, скрипичный концерт цикад, вдохновенные лягушачьи хоралы: и, за всем этим, почти неслышимое, неуловимое постукивание снастей, укрытой в бухте феллуки. Дикая луна, резкие тени, очерченные горные склоны, тонкий запах дыма, смешанный с другими: влажными и пряными. Быстрые людские тени, негромкий говорок, незнакомый и, в то же время, словно бы понятный, известный и вечный язык…

Высокий старик в драной черкеске: босой, сутулый, редкобородый, равнодушно торгуется с суетливым турком; а тот торопится, поглядывая на сонное море с опаской, словно дерзкая луна вот-вот наколдует казацкий шлюп.

Заворожил меня Советский, заворожил красным башлыком, сложенными крыльями колышущимися поверх черкески. Это все он: ходил мягко, развернув плечи перед разинувшими рты туристами и рассказывал об адыгах, населявших когда-то эти берега, о черкесах, кубанском казачьем войске, о шустрых турках, промышлявших пиратством и работорговлей.

– Геленджик переводится как невесточка; здесь процветал невольничий рынок, отсюда увозили красавиц-черкешенок за море в турецкие гаремы. Казаки поставили крепость, разогнали турок, но название осталось…

Гордость Советского – дискотека: дощатый настил с навесом, выкрашенный финской краской (почему-то происхождение краски особенно подчеркивается). Отдыхающие тихонько сидят на скамейках, слушают, смотрят.

И… замер казак на мгновение, словно дожидался опаздывающей музыки, чуть коснулась улыбка рыжеватых усов, и взлетели полы черной черкески, застучали стремительной чечеткой мягкие сапоги, порхнул алыми крыльями башлык – пошла, пошла гулять лихая казацкая плясовая.

Было? Не было?

– Спрос рождает предложение, – говорит Советский, – народ в здешних поселениях часто голодал. Что лучше – продать девчонку богатому турку, или смотреть, как она же от голода пухнет? Вот сюда, например, в нашу щель, приходили турецкие феллуки, их загоняли по прорытому каналу в такую яму-бассейн, маскировали, чтоб с моря не было видно, и грузили-разгружали. Место, где была яма, до сих пор сохранилось, можно посмотреть.

– А куда делись поселения? – спросил кто-то.

– Смерч упал и полностью смыл оба аула. Их тут два было: на том и на этом склоне, – объяснил Советский. – Это давно было, более двухсот лет назад. Только с тех пор здесь никто не селился, а щель прозвали Красной…

Давно…

Рыжая луна пролилась тяжелыми каплями в море, разделила тусклым золотом, залила светом каменный берег, погасила звезды. Словно смотришь на мир, сквозь темные очки, а на самом деле – что ни на есть, солнечный день. Только лягушки поют свою долгую песню – радуются ночи.

Уже завтра. Уезжать…

Спать невозможно! Спать грешно и нелепо. Море тянет поиграть с ним в русалочьи игры. Я подчиняюсь. Вода теплее воздуха. Я плыву с луной, по луне, к луне… На берегу парень поет одну за другой песни для своей подружки, поет почти не прерываясь и не меняя интонаций. Лягушки, цикады, человек… Так тоже уже было, наверно… Было уже много, много раз.

Странное место, ей Богу. Сначала, вроде, ничего – как обычно: мусор на пляже, столовка под навесом, пересохшее русло горной речки – треснувшая дощечка на двух камнях перекинута, палатки желтые в зарослях кизила на склоне. Туалеты пахнут по-человечески: хлоркой и… чем еще пахнут туалеты? Туристический приют в ущелье с названием Красная щель, а по-другому – турбаза Черномория. Тоже все по-человечески – смешные деньги, и живи себе, радуйся: море, солнце, кормежка трехразовая. Хозяин всего этого рая – Валера Савицкий. Мальчишки его Советским прозвали. На вопрос «почему», отвечают, что Валера, мол, любит все советское. Мальчишек много, как и девчонок: спортсмены из Питера, школьники из Твери, две группы из разных сибирских городов. В общей сложности набирается до ста человек, вместе с преподавателями.

– А что это такое – советское?

– Ну, это когда все бесплатно и еще партсобрания были, – соображает кто-то. Другие мычат удовлетворенные ответом. Для одних – целая жизнь, для других – краткий промежуток жестокой российской истории. Ленин – мифический герой, Сталин и Гитлер – близнецы-братья, больше похожие на голливудских вампиров. И ничего с этим нельзя поделать. Правда, патриотизм тоже имеется.

– Почему американцы хотят присвоить себе нашу победу над фашистами? Ведь это мы победили! В этом «МЫ» чувствуется гордость великоросса, гены которого не знают поражений.

О том, что было раньше, мальчишки не знают, или почти не знают; да и сам Советский плохо помнит.

Он приехал сюда 27 лет назад – инструктором на студенческую практику и затянуло.

– Я юрист, – с гордостью говорит Валера, – у меня образование высшее, поэтому я все понимаю. Чего они теперь носятся со своим президентом? Смотреть противно! Демократы хреновы, развалили страну: этот алкаш и тот еще был – меченый… Воры. Вор на воре. Собрались разбойники в Пуще и поделили. Оно им принадлежало? Они это собирали? Раньше идеалы были, а теперь? Жадность возвели в государственную идею. Уголовники! У меня друзей не осталось, все помешались на прибыли.

Жмурюсь лениво после только что поглощенного обеда. Валера сидит напротив и грузит меня по обыкновению.

– Валер, почему ты все время о политике? – удивляюсь, – тебе-то что?

– Как – что. Я историей увлекаюсь, книжки читаю. Вот, кто сегодня модный писатель – Сорокин. О чем пишет – о говне. Вот она – главная идея, основа нынешнего рыночного общества. А был бы Сталин – всех этих говноделов давно бы к стенке поставил!

Столовский навес и густая листва заботливо укрывают нас от послеполуденного жара, шелестит море, стучит мячик – рядом играют в пинг-понг. Самое время пойти в палатку, поваляться…

– Уже было…

– Что? – Он неумолим, – значит, мало! Мешаешь жить – к стенке!

– Так ведь, ты тоже кому-то мешаешь, – хмыкаю в ответ, – Значит, и тебя тоже? Перспектива Валере явно не улыбается. Он не желает к стенке; он хочет жить в обществе людей достойных, поступающих только по справедливости. Таких людей, как он сам – ведь он, несомненно, человек достойный и справедливый… Некоторое время он молчит, наклонов над столом голову. Наверное, я, сама того не ведая, подтачиваю Валерину теорию всеобщего счастья. Он знает, реализация любой идеи требует жертв. И Валера готов жертвовать, ратуя за свою мечту. Распрямившись, глядя прямо мне в глаза, он говорит:

– Значит, и меня!

– Нет, – вздыхаю, – не проходит твоя доктрина. Нам не стрелять друг друга надо, нам в мире пожить хоть немного, очухаться, детишек нарожать.

Он задумывается, встает и молча уходит. Наверное, переваривает услышанное, чтобы снова как-нибудь, сидя со мной в столовке, или, поймав на пляже, поделиться новыми мыслями о том «как обустроить Россию».

На островке, что намыла речка, один из Валериных постояльцев построил вигвам. Настоящий вигвам, только вместо звериных шкур – листы рубероида. Чтобы место не пустовало, Валера пустил на островок дикарей. Они поставили палатки, заплатили за аренду земли и живут.

Об этом надо подробнее. Дикари появились с моей легкой руки. Сначала приехал один из моих старых приятелей, так сказать, посмотреть. Он появился как раз во время ужина.

– Валера, это – Саша, – представила я вновьприбывшего. – Можно ему остановиться на несколько дней?

Советский придирчиво осмотрел незнакомого парня и разрешил, даже денег с него не взял. Саша поселился в пустующей палатке рядом с нами, питался кашей, оставшейся от завтрака и бродил по побережью в поисках халявной стоянки. Таковой не обнаружилось. Тогда предприимчивый Саша договорился с Советским об аренде поляны вокруг вигвама. Валера и это разрешил, с одним условием: не должно быть маленьких детей. Это условие жестко оговаривается Валерой со всеми туристами: на базе нет врача, до ближайшего поселка семь километров, змеи и огонь-трава. Валера панически боится детей. Поварихи рассказывали потихоньку, что у Валеры есть сын, которого он видел в последний раз, когда мальчику было лет пять. Мол, при виде младенцев директор сатанеет. Правда на турбазе вместе с мамой живет годовалый младенец, но он – сынишка Валериного друга. Советский поселил маму с ребенком в домик, подальше от глаз.

Валера подробно инструктирует Сашу:

– У нас туристический приют. Существуют определенные правила, которые нарушать нельзя: никаких детей младше семи лет! У нас не комната матери и ребенка, случись что – меня по головке не погладят. Комиссии каждый день, – он раздраженно машет рукой в сторону моря, – я вас селю, потому что за вас поручились, – теперь кивок в мою сторону. Саша слушает внимательно, медленно, с достоинством соглашается. Его прямо-таки распирает от солидности и понимания.

– Конечно. Ты не волнуйся. Моему сынишке уже восемь. Остальные все взрослые. – Они расходятся довольные, пожав друг другу руки. Саша бежит на берег, сбрасывать SMS-ки друзьям.

Первыми приезжают Сашин шеф с семейством. Груженая продуктами и вещами лодка привозит моложавую тещу шефа, пока сам с женой и дочерью идет по побережью, любуясь красотами. Саша у них за проводника, разумеется.

– Не встревай, – предупреждает Ольга, – потом не отвяжешься. Ты уже все сделала. Я соглашаюсь. Но, перед ужином иду на берег. Одинокая женщина в кокетливом джинсовом костюме сидит на горе рюкзаков, кастрюль и сумок.

– Здравствуйте. Вы к Саше?

– Да, – удивленно отвечает она.

– Сейчас я позову кого-нибудь, чтобы помогли вещи отнести.

Ольга обреченно качает головой. Мальчишки быстро перетаскивают на место стоянки пакеты с картошкой, выварки с салом, тюки, сумки… Они хорошие, мальчишки.

Советский успокаивается окончательно. Правда, ему непонятно, отчего такие солидные люди не хотят платить за полный пансион, но, видимо, решив, что это не его дело, Валера отступает. Он разрешает взять лишние настилы для палаток, и на островке с вигвамом поселяются первые дикари.

С утра Валера в белых брюках, красной рубахе и портфелем под мышкой уехал встречать новую группу. Вернулся расстроенный. Нашел меня на пляже, присел на выкинутое штормом бревно.

– Что случилось, Валер?

Он достал платок из кармана, вытер пот со лба. Помолчал.

– Да ну их!

– Кого?

– Туристов! Ждал, ждал; по всему вокзалу бегал, троих так и не нашел.

– Бог с ними, сами доберутся.

– Нет, ну до чего народ у нас дурной! Ведь сказано же: будет автобус. Нет, двое на частнике уехали, а еще одна даже не знаю где. Ведь обдерут как липок!

Об этом я знаю. Ученая. Как только мы с Ольгой приехали в Новороссийск, я нарвалась на кукольников. Мы ждали свой автобус на вокзале. Ольга осталась присматривать за вещами, а я отправилась в туалет. Мимо пробежал мужчина. Что-то уронил и, не оглядываясь, повернул за угол.

– Молодой человек! – крикнула ему во след. Рядом остановился пожилой кавказец и поднял с земли сверток.

– А, это Ваше? – я пошла дальше. Но кавказец нагнал меня и спросил:

– Вы знаете того парня?

– Какого?

– Того, что уронил сверток.

– Нет…

– Он не с Вами?

– Нет…

– Это он уронил, – доверительно сообщил кавказец.

– Так это не Ваше? – удивилась я в свою очередь. – Надо его догнать…

– Тише, тише, – попросил он. – Надо посмотреть, что в этом свертке. Будете свидетелем.

– Извините, я в туалет…

– О, да тут деньги, – не обращая внимания на мои слова, мужчина развернул полиэтиленовый пакет, – и доллары есть. Раз, два, три… Пятьсот долларов, не считая рублей!

– Слушайте, давайте, я догоню его. Это же, наверное, все его деньги. Как же он…

Мужчина оттеснил меня к забору, как бы преграждая дорогу, и начал расспрашивать:

– Вы куда едете?

– В Криницу.

– А я с женой в Ростов. У Вас автобус когда?

– В 10.30…

– У меня тоже скоро. Слушайте, раз он такой лох, давайте поделим и дело с концом. – Он пытливо заглядывал в мои глаза.

– Как же, – я испугалась, – может, у него вообще больше денег нет. Что вы!

– Да я могу вообще себе все взять. Просто подумал, раз вы видели, то и вам половину, а? – Видя мой страх, он заторопился, прикоснулся к крестику на груди. – Вы не подумайте, я тоже христианин. Но, раз такое дело, людей иногда надо наказывать.

В голове моей происходил полный сумбур: «Что делать? Взять у него деньги и бежать за этим несчастным? Ведь должна же быть милиция? А вдруг он не один? Господи! Куда я вляпалась? И Ольга не видит…»

Молодой человек неожиданно подошел сзади и спросил:

– Вы не находили мой пакет?

– Пакет? – сообразила не сразу.

– Пакет, полиэтиленовый. – он нетерпеливо переминался с ноги на ногу и заметно нервничал. И тут до меня дошло. Я стояла между двумя мужчинами, понимая, что сейчас у меня отберут все, вокруг никого не было, как себя вести, я не знала.

– Там были деньги, – сказал молодой.

– Так, ребята, никаких денег я не брала. Я иду в туалет.

– Я не видел, – сказал кавказец. Он держал пакет под газетой. Я смотрела на него.

– Покажите, что у Вас в сумке? – это мне.

Я открыла сумочку.

– А у Вас? – это кавказцу. Он развел руками.

– Вот же мой пакет! – торжествующе крикнул молодой. – И не стыдно? – кавказец опустил голову.

– Девушка не виновата, – это он обо мне.

Молодой ушел со своим пакетом. Я на ватных ногах все-таки добрела до туалета. «Что это было?» – думала все время.

– Ты где так долго? – удивилась Ольга.

– Кажется, меня ограбили.

– Как?!

Я пожала плечами и, наконец, полезла в сумочку. Естественно, денег там не было.

Валера эту историю знал. Пришлось рассказать, потому что мы смогли оплатить только часть стоимости путевок. Он волновался за своих туристов, звонил в агентство, предупреждал. Мы сейчас думали об одном и том же: кидалы продолжали обирать отдыхающих. Саша рассказывал о пожилом кавказце, кинувшем ему под ноги бумажную куклу. Этот же кавказец пытался развести еще одного наивного, но тот был с женой, женщина, в отличие от меня, оказалась стреляной воробьихой и пригрозила вызвать милицию. Говорят, что это гастролеры, потому, мол, такие нахальные. Что делать – сезон! Все жить хотят: и жулики, и милиция…

Думать об этом не хочется, не стоит оно того. Солнце уже низко. Нежное море лениво готовится к закату. Прохладные горные тени прогнали дневное пекло. Благословенные часы, когда каждая клеточка живет в полной гармонии с окружающим миром. Мы молчим, закрыв глаза, теплый воздух гладит кожу, осторожно, не спеша раскрашивает тело бронзой. Хорошо…

Я поворачиваюсь на бок и вижу, как по берегу в нашу сторону бредет женщина.

– Смотри, какая странная.

Советский приложил ладонь ко лбу и разглядывает некоторое время приближающуюся тетеньку. Она абсолютно голая, если не считать двух тонких платков: на плечах и бедрах. Женщина тащит тяжеленную сумку.

– Не твоя потерявшаяся, случайно?

Советский хмыкнул, но остался сидеть на месте, ожидая, пока женщина подойдет поближе. Вскоре сомнений не осталось, она направлялась прямо к нам.

– Здравствуйте, – голос у нее низкий с хрипотцой. Она сбросила с плеча сумку, выдохнула с облегчением и уселась рядом с Валерой.

– Вы директор? – спрашивает она.

– А вы отставшая? – в свою очередь интересуется Валера.

– Да.

– Как же вы добрались? – он разглядывает ее не смущаясь, скорее чуть раздраженно. Женщина успела обгореть, пока протопала семь километров. Плечи и живот стали малиновыми, солнце обожгло ей лицо и покрыло красными пятнами небольшую отвисшую грудь.

– Ничего, нормально, – отдуваясь, отвечает она, – только сумка тяжелая.

Советский сокрушенно покачал головой.

– Пойдемте, я вас оформлю. – Она поднялась поспешно, попыталась подхватить свою поклажу. Советский опередил ее.

– Там еще пакеты, – сказала женщина, – я бросила их на пляже. Сейчас сбегаю…

– Оставьте, – поморщился Советский, – я скажу, вам их принесут.

Вечером был шашлык, вино и знакомство с новенькими. Отставшую женщину зовут Валей, а по профессии она – экономист. Я почему-то так и подумала, когда впервые увидела ее. Мы с Ольгой тоже представляемся, я – журналисткой, она – художницей. Заранее договорились, не будешь же каждому объяснять, что мы зарабатываем на жизнь торгуя на выставках всякой ерундой. Да и не соврали мы, в общем-то. Я действительно, время от времени пишу рекламные статейки, иногда рецензии на книги, или еще какую-нибудь заказуху. Ольга – прикладник: то куклу подружке на день рождения сошьет, то из кожи что-то мастерит, то ткани расписывает, иногда это удается продать. Одна наша знакомая, та керамикой занимается. Точнее, она ей торгует. Берет у художников их изделия и продает. У самой уже времени на творчество не остается. Как говориться: двум богам служить невозможно… Но кушать-то хочется!

Новенькие словно с цепей сорвались. Всю ночь турбаза стояла на ушах, народ надрался до изумления. Кто-то тоскливо кричал из темноты: «Люди! Где я живу? Кто-нибудь!». Снизу по склону пыталась подняться женщина, закутанная в одеяло. Она шла на свет от фонаря, но у нее никак не получалось преодолеть подъем, она тянула вперед руки и всхлипывала: «помогите…». Мы втащили ее на наш пятачок.

– Проводите меня, пожалуйста, до палатки, – лепетала несчастная.

– Какой у вас номер?

– Не знаю…

– Господи, Боже! Ну, хоть примерно, – взмолилась Ольга. Женщина тяжело сопела, честно пытаясь вспомнить номер. – Кажется, пятая.

– Идемте! – Ольга, тихонько чертыхаясь, пошла провожать перебравшую.

Потом сверху шумно скатился упавший юнец и завозился у задней стенки палатки, видимо, в тщетных попытках встать на ноги. Подобрали и его. В довершение ко всему, появилась парочка.

– Ты от меня не уйдешь? – громко вопрошала она.

– Не волнуйся, я тебя доведу, – тихо обещал он.

– Ой, как писать хочется… Нет, стой! Стоять! – крикнула она.

– Да я стою…

– Знаю я вас, – проворчала женщина. – Дай руку. Судя по звукам, она писала и, видимо, держала его за руку, чтобы не смылся. Чуть позднее он все-таки оторвался от нее и шумно убежал, не разбирая дороги, преследуемый ее гневными криками. Кажется, Валя-экономист упустила местного инструктора.

А утром пошел дождь. Первый за десять дней.

За завтраком народ тяжело похмелялся, разливая под столом.

У вигвамных дикарей пополнение – приехала Сашина знакомая с маленькой дочкой. Они пришли по берегу. Валера сделал вид, что никого не видел.

Штормит.

Одинокая экономистка лежит неглиже на туристическом коврике, сердитое море бросается волнами, окатывает ее ноги. У всех проходящих мимо она кокетливо спрашивает «который час». Мы загораем далеко от пляжа, там, где прибрежная скала пьет соленую воду длинным каменным языком, окруженным тремя рядами белых клыков; обточенные морем валуны с кварцевыми наконечниками, пасть дракона.

– Вы не подскажете, обед во сколько? – радостно спрашивает Валя со своего коврика.

– В половине второго, – вежливо отвечает Ольга.

– Хорошо здесь, не правда ли?

– Замечательно.

– Кстати, вы будете участвовать в Дне Нептуна? Директор обещал устроить нечто грандиозное.

– Вряд ли. – Мы порываемся уйти.

– А вы не знаете, где это все будет проходить?

– Нет, не знаем. – Ольга тянет меня за руку. Валя замечает этот жест, приподнимается на локтях.

– Хорошо вам, у вас компания… Директор обещал сделать фотографии, – вспоминает она. – Приходите на праздник, будет интересно.

– Знаете, у нас такая работа, что мы, наоборот, стараемся избежать компании хотя бы на отдыхе.

– Понимаю, конечно, – она обреченно вздыхает. Мы уходим, оставив позади драконью пасть.

Во время обеда Валера распекает воронежскую группу, особенно достается самым молодым. Причина – вчерашняя поголовная пьянка.

– Хотите орать, идите на берег и орите! – чеканит слова Советский. – Вы здесь подчиняетесь правилам общежития. Нет – возвращаю деньги, путевки, и до свидания!

На скамейке, в стороне ото всех сидят: медсестра Эля, сторож Олег Федорович и инструктор Юра. Им досталось от разгневанного начальника за продажу водки туристам. Валера не пьет, не курит и не переносит алкашей. Почти все работники базы – родня Советского: его сестры, племянники и племянницы, или люди по особым рекомендациям от друзей. Олег Федорович и Юра относятся к спасателям, они назначены местной администрацией, с которой ссорится Советский не хочет, оно и понятно.

Юра, загорелый до черноты, полнеющий и стареющий блондин. Ходит в шортах, на морщинистой шее толстая цепь, наверное, золотая. У него есть машина, на которой он возит желающих на экскурсии. По молодости, видимо, был избалован курортными романами; теперь, не заметив, как постарел, хорохорится, пристает к молоденьким женщинам, смотришь на него – смешно и жалко. Сказать? – не поймет.

Олег Федорович – маленький сухой дедок. Запойный алкоголик, но человек очень хороший. В периоды трезвости жарит на своей кухоньке оладушки для отдыхающих, ловит сетью рыбу. Если попросить, то может приготовить вкуснейший шашлык на углях. Зарплата копеечная, около 30 долларов, вот он и подрабатывает, как может.

Эля – другое дело; единственный случайный человек, нанятый впопыхах, потому что прежняя медсестра не смогла приехать.

Крупная высокая девушка, громогласная, мужеподобная и сильнопьющая. О том, что она и есть медсестра я узнала случайно, когда один из мальчишек упал и разбил губу, поварихи направили его к Эле. Эля сказала «заживет». Тогда приятели привели плачущего подростка к нам. Оказалось, что у него кровоточит десна и шатается передний зуб. Промыли, намазали и велели не есть ничего твердого несколько дней.

На завтраке повариха Лена подошла и тихонько спросила, не умею ли я делать уколы.

– Умею… А Эля что?

– Она спит, теперь до обеда не добудишься, а мне надо по времени делать, – шептала Лена. – Только Валере не говори, а то Эльке и так достается.

– Слушай, у нее хоть какие-то лекарства есть?

Лена сокрушенно вздыхает и снова шепчет:

– Ей Валера спирт выдал, медицинский. Но она его уже выпила, – Лена оглянулась и одними губами произнесла, – целую банку!

Повара работают через день. В одной смене – родная сестра Советского и племянница Лена; в другой двоюродная сестра и Миша. Миша профессионал, знаток кубанской кухни Советский сманил его из ресторана в Новороссийске.

Каждый вечер, как только Советский собирает народ на дискотеке, мы уходим в столовку и сидим там со свечкой, пьем кофе и поджидаем енотов. Они приходят, потому что добрый Миша оставляет для них полное ведро помоев. Сначала мы познакомились с крупным самцом. Он почти не боялся, спускался со склона, становился на задние лапы, передними упираясь о край ведра, и принимался громко чавкать, время от времени, помешивая в помоях лапой, в поисках лакомых кусочков: мясных косточек или курицы. Миша иногда присоединяется к нам и рассказывает о том, как осенью голодные шакалы подходят совсем близко и воют по ночам, о сучке Моте, которую на самом деле зовут Матильдой – и она единственная, кто выжил из всей живности в последнее наводнение.

– Когда река все здесь посмывала, зверья не осталось совсем. Сидишь вечером, такая тоска… Мы приехали, апрель, туристов нет, по ночам до того жутко бывало, да еще шакалы воют, оголодали за зиму… Вот, однажды сижу в столовке, смотрю – енот пришел. Тоже кушать ищет. Я так обрадовался. С тех пор всегда оставляю им еду. Теперь-то опять размножились, – он замолкает, отпивает глоток кофе, – я вверх по руслу реки ходил, там выдра живет, зайца видел, кабаны, тоже, есть…

Пока мы слушаем его, совсем забываем о ведре. Нас привлекают усилившиеся звуки возни, резкого писка, тявканья и топота. Миша светит фонариком: из ведра торчат пять полосатых хвостиков, заботливая мамаша суетится рядом, фыркает на стаю ежей. Поужинавший папа взобрался на мойку и пьет воду. Малыши пугаются света, смешно сваливаются с ведра, только один продолжает увлеченно сопеть и чавкать, почти целиком погрузившись в помои. Самец замирает напряженно, мать, видя что ее детеныши разбежались, лезет в ведро, как будто нас и нет вовсе.