Текст книги "Эльфика. Другая я. Снежные сказки о любви, надежде и сбывающихся мечтах"

Карандаш

В картонной коробке с надписью «Цветик» жила семья карандашей. Жили они хоть и в некоторой тесноте, но, как принято говорить, не в обиде. Мама – оранжевый карандаш – была жизнерадостной и приветливой. Всегда позитивная и невероятно оптимистичная, она не отставала от моды и всех просила называть ее Оранж. Милое имя, не правда ли?

Муж ее – синий карандаш – любил свою жену, хоть, как настоящий мужчина, не всегда в этом признавался даже самому себе. Слыл он великим мечтателем и философом. Отдыхая в уютном картонном домике, он представлял себя то тучей, плывущей по небесным дорогам, то глубоким могучим океаном, а то и вовсе – человеком.

Жили в этой коробке и бабушка – красный карандаш, и коричневый дедушка, и его черная незамужняя сестра.

Но самым главным членом семьи должен был стать маленький карандашик (но если учесть, что в карандашном мире не растут, а уменьшаются, он должен был быть далеко не малышом).

День его появления в семействе Цветиков все ждали с нетерпением. Оранж мечтала о дочке лимонного цвета. «Ах как бы мы с нею хорошо сочетались на рисунках!» – говорила она. Папа, конечно же, хотел фиолетового сына, которому когда-нибудь можно будет доверить все свои мысли и идеи. Бабушка грезила розовой внученькой, которая непременно стала бы любимицей Девочки, хозяйки письменного стола. Дедушка мечтал… Впрочем, он уже давно разучился предаваться этому глупому занятию.

И вот – свершилось! В коробке появился он – высокий, стройный карандашик, с остро заточенным грифелем и… серыми боками.

«Какого же он цвета?» – недоумевала бабушка, разглядывая долгожданного внука. «Как же мы его назовем?» – озадаченно ворчал папа, искоса поглядывая на жену.

Прошло время, а малышу так и не нашли имени. И все потому, что родителям было ужасно стыдно. Их сын оказался не синего, не оранжевого, не красного и даже не зеленого цвета, а невразумительно, просто возмутительно серого.

«Не знаю, в кого он пошел», – сквозь слезы жаловалась Оранж своим подружкам – фломастерам из соседнего ящика письменного стола. Ей было стыдно за то, что ее сыном Девочка-хозяйка ни разу не воспользовалась. «Тяжело, когда ребенок обделен талантами», – притворно вздыхали приятельницы, с облегчением думая про то, что у них-то дети нормальные – цветные!

Много ли времени прошло, мало ли, но без имени жить трудно. И как – то незаметно, нечаянно, невзначай все привыкли называть малыша Серым. Таким вот невзрачным, неопределенным именем. А некоторые и вовсе дали ему прозвище Простой. И надо сказать, что оно было под стать Серому. Ну ничего в нем не было сложного: не мучился он душевными терзаниями, как его тетя – черный карандаш, не умел так бурно выражать эмоции, как красная бабушка, не знал, что такое настоящая мысль, хоть его папа и слыл философом. По крайней мере, в облике Серого никто не видел и намека на что-то подобное.

Мама с папой с завистью смотрели на то, какими яркими и одаренными цветом растут чужие дети, и украдкой вздыхали.

«Нет, это нельзя пустить на самотек! – провозгласила однажды эмоциональная бабушка. – Не хотите заниматься ребенком сами – им займусь я. Вот увидите, он обязательно обретет цвет!» И начала она внука развивать. Повела в Альбом хозяйки стола. А там все пестрело от ярких цветов, барышень в розовых нарядах, дворцов невиданной красоты. Но Серому там совсем не нашлось места. Посудите сами: разве можно нарисовать шляпку на голове прекрасной принцессы серым цветом? Это совершенно немыслимо!

Привела расстроенная бабушка внука домой и слегла с нервным срывом.

Тогда за дело решила взяться Оранж: напоминаем, что она не относилась к пессимистам. Решила она показать Серого своим подружкам-фломастерам. Может, они что-нибудь посоветуют? Может, знают, к кому обратиться? Но те лишь стали восклицать: «Ой, какой он у тебя серенький! Какой хорошенький! Ничего, не расстраивайся, зато вон какой блестящий!» Пришлось Оранж смиренно сносить притворную жалость: сама напросилась.

«Бедняжка, сама не очень-то уж и яркая, а сын так вообще невзрачный», – потом еще долго сочувствовали приятельнице сочные фломастеры.

Водили Серого и к гуаши, и к восковым мелкам. Но ответ был один: «Серость. Посредственность. Простота». Только одна акварель сказала загадочно: «Кто знает, иногда в спокойствии и невзрачности таится невиданная глубина». Но семейство Цветиков ничего не поняло: ну не умели они различать оттенков, полутонов и прозрачных намеков!

Так и жили бы Цветики, сожалея о несбывшихся надеждах, с завистью поглядывая на детишек-фломастеров и выполняя свой долг в детском альбоме, если бы однажды в их письменный стол не заглянул мужчина.

«Папа Девочки-хозяйки!» – гулом прошлась невероятная новость по столу. Все знали, что он был настоящим художником и о нем даже ходили легенды.

На удивление всем, гость не открыл ни коробку с фломастерами, ни баночки с гуашью, а сразу взял в руки коробку с Цветиками.

«Сейчас он меня увидит и заберет!» – со страхом подумала Оранж. «Ну наконец-то меня ждет настоящее будущее!» – подумала тетя – черный карандаш.

Но большая рука вытянула Серого.

«Как? Не может быть! – зашептал народ. – Наверняка он что-то перепутал! Сейчас опомнится и положит этого бездаря на место!»

Но мужчина и не думал этого делать. Проведя пару раз Серым по листу белого полотна, он улыбнулся и прошептал: «Наконец-то нашел! Это именно то, что мне нужно».

То, что творилось после, передавалось потом из уст в уста, из поколения в поколение карандашей и красок. Как поговаривали мудрые жители, это называлось графикой. Сначала Серый в человеческой руке создал озеро. Наверное, оно было чрезвычайно глубоким, потому что в нем отразились и небо, и почтенно склонившиеся сосны, и даже луна. На другом полотне нарисовался смеющийся малыш, которого папа подбросил в воздух. Казалось, что его звонкий смех сейчас зазвучит в комнате, и отчего-то все заулыбались.

А потом лист перевернулся, и появился он. Это был простой парень. Стоя на краю обрыва, он тихо улыбался. А в глазах его отражался мир, о существовании которого обитатели письменного стола даже не догадывались. Было видно, что этот чудак не искал одобрения, не пытался кому-то понравиться, он просто стоял и наслаждался раскрывшимся перед ним простором. Воздух, пропитанный ароматами уходящего дня, полыхающий закат, пронзительное ощущение бесконечности – все это было для него.

Отчего-то карандашам стало стыдно, ведь они поняли, что молодой человек на картине – это и есть Серый. Тот самый простак, неприметный, невзрачный, неоцененный… И в то же время обладающий поистине бесценным даром! Даром видеть Истину посреди яркости, насыщенности, крикливости и пустоты красок.

Как же все-таки здорово позволить себе и своему ребенку роскошь не бояться казаться окружающим людям серым и чересчур простым.

* * *

– Очень поучительная история, – произнесла я, едва «экран» погас. – Действительно, так сплошь и рядом бывает. Если честно, я тоже поначалу старалась своих детей «соответствовать» каким-то высоким стандартам. Чтобы и спорт, и искусства, и иностранный язык, и учиться только на «отлично». Хорошо, вовремя опомнилась и поняла, что тешить родительскую гордыню за счет ребенка просто нечестно.

– И что ты сделала? – заинтересовалась Снежная королева.

– Позволила им выбирать, что им нравится и чем им хочется заниматься. В результате сын окончил музыкальную школу, а дочь – кандидат в мастера спорта по художественной гимнастике. И с учебой было без проблем, потому что помогала, но не давила.

– Повезло твоим деткам! – одобрил мой рассказ Санта. – Не всем так везет, если честно. Вот у меня есть одна история в тему, если интересно – расскажу.

– Конечно интересно! – горячо заверила я. – А это сказка или быль?

– Мне ее рассказал один знакомый Ангел. А он уж сам был непосредственным участником. Значит, точно все было на самом деле.

Ангел

То, что вы не видите меня, еще совсем не значит, что я не существую. Признаться, вы много чего не можете разглядеть, да и слышать привыкли только свой напыщенный, раздувшийся от информации ум. А между тем здесь, совсем рядом с вами, находимся мы. Невидимые, легкие, светлые помощники. (Ой, я, наверное, не очень скромна!)

Так вот, если только захотите, то можете расслышать эхо наших голосов. Внезапно разлившееся по телу тепло, исходящее от сердца, тихие слезинки, проступившие на глазах, мурашки, разбежавшиеся по телу, – мы говорим на языке любви.

Лично я пришла сюда совсем недавно, а если быть точной – ровно год и два месяца тому назад. Моя миссия – оберегать вверенную мне душу, а самая заветная мечта – быть услышанной. Пока нас могут видеть и ясно слышать лишь младенцы, не знающие человеческих слов. А так хочется поговорить нормально, по душам, с их родителями, бабушками и дедушками!

Но ходят слухи, что матери младенцев на некоторое время обретают способность нас слышать. Я решила проверить это на своем опыте.

Вот мой краткий отчет.

* * *

Малышу три месяца. Я сижу на шкафу. Часы на стене тихонько отсчитывают земное время, ветер за окном воюет с тучами, а внизу, под кроватью, порванный носок вот уже целый час ссорится со старым тапком:

– Проси прощения! – надрывно хрипит он. – Тоже мне – обувь. Да таких, как ты, – стоптать и выкинуть!

– А ты не ворчи, а то вылетишь отсюда, – в тон ему шипит тапок, у которого от злости старые нитки вдоль шва встали дыбом.

Терпеть подобные диалоги мне приходится каждый день, ведь я слышу абсолютно все: болтовню хрустальных бокалов, горделиво позвякивающих в серванте, шепот пыльного ковра, недовольное бормотание тумбы, которую нагрузили старыми газетами. Поверьте, все это так отвлекает от важного! Ну вот, опять чуть не пропустила малыша.

– Мамочка, ты где? Я боюсь! – посреди квартирного многоголосия слышу детский голосок. Это она, вверенная мне душа! Конечно, человеческими словами малыш еще не владеет, а слышать НАШ язык его родители, как вы понимаете, совсем не могут. Поэтому приходится кричать. Маленький ротик скривился в недовольную гримаску, грозя перерасти в сирену.

– Эй, тебя зовут! – тихонько трогаю за плечо маму, прикорнувшую на краешке дивана. Жалко беднягу, а что поделать?

Вскочив, она тут же бросается к сынишке, готовая подхватить его на руки.

– Ну куда ты бежишь по первому зову? – слышится насмешливый голос бабушки, показавшейся в проеме двери. – Три месяца мальчишке. Пускай отвыкает от рук. Потом не набегаешься.

«Ох, ну кто просил вмешиваться? Почему некоторые, начитавшись книжек, наслушавшись умников, считают себя вправе учить? Почему те, кто умеет мыслить только умом, но не прислушивается к голосу сердца, так и норовят дать совет, да поназойливей иной мухи?» – думаю я.

Сделав шаг в сторону кроватки, мама неуверенно останавливается. А потом разворачивается и выходит из комнаты.

Голос малыша звучит все отчаяннее:

– Мама! Мамочка! Где ты? Мне страшно! Тут кто-то ссорится. Мамочка, подойди ко мне поскорее!

– Ты ему сейчас нужна! Неужели не слышишь? – догоняю я мать в коридоре, но она лишь смахивает выступившую от моей мольбы слезинку.

«Нет, ничего она не слышит, кроме своего „не приучай к рукам – разбалуешь“. Тьфу, глупости какие в ваших человеческих умах. Это выше моих сил!»

Подхожу к кроватке сама:

– Не плачь! Она любит тебя, только не понимает ничего.

– Ты так думаешь?

– Конечно. Любит. Очень сильно.

В его космических глазах облегчение, он начинает успокаиваться, на лице появляется улыбка.

– Видишь, учится потихоньку играть самостоятельно, – довольно говорит бабушка, глядя на улыбающегося внука.

– А если бы его сейчас взяли на руки, он бы громко рассмеялся. Первый раз в жизни, – обреченно говорю я, понимая, что все равно мне не суждено быть услышанной.

* * *

Ночь. Мы с малышом не спим.

– Скажи, а зачем я сюда попал? – вдруг спрашивает он, глядя на меня огромными глазами.

– Чтобы учиться.

– А мама для чего нужна? Чтобы меня учить?

– Нет, она тоже пришла сюда для того, чтобы учиться.

– А кто наш учитель?

– Вы сами же и являетесь учителями. Вы учите друг друга. Сейчас ты учишь маму прислушиваться к своему сердцу, а вскоре она начнет учить тебя жить среди людей.

Мальчик улыбается. Как жаль, что скоро он забудет наши разговоры!

– Где же мама?

«Ох, опять начинается!»

– Проснись, – шепчу я в горячее от сна ушко молодой женщины.

Из детской кроватки слышится требовательное кряхтение. Мама поднимает голову, бросает взгляд на часы и вновь зарывается лицом в подушку. «Еще нет трех часов», – слышу ее мысль и ужасаюсь.

– При чем здесь часы? Тебя сын зовет! Он есть хочет! И просто почувствовать, что ты рядом! Ты же сама решила спать отдельно от него, вот и мучайся теперь – вставай!

«До трех еще целый час, нужно потерпеть», – упрямо отвечает мне ее ум.

И я понимаю, что без более действенных мер не обойтись (а так хотелось без них!). Только бы она поняла меня правильно.

Следующей ночью молодая мама мучается от температуры: застой молока – штука мучительная.

– Ну, теперь-то ты понимаешь, что нужно делать? – спрашиваю я ее, нежно гладя по шелковистым волосам.

– Пора отказываться от грудного вскармливания, – авторитетно заявляет всезнающая бабушка.

Я горько вздыхаю.

* * *

Прошло почти полтора года. За это время, признаюсь, я изрядно пала духом. Как быстро приходится расставаться со своей мечтой!

Ну скажите, зачем отдавать малыша в ясли, если сердце разрывается от тоски, если места себе найти не можешь, если совесть мучает? «Пора ребенка приучать к коллективу» – кто такое придумал? Кто придумал все эти «пора», «пришло время»? Почему вы живете, движимые страхами «а вдруг», «а что потом»? Планы – самая великая иллюзия людей.

Моего голоса женщина так и не слышит, и малыш пытается докричаться до мамы сам. Болезнями, разбитыми коленками, беспокойным сном. Она пичкает сына таблетками, но каждый раз он находит новые способы.

Сколько раз я пыталась рассказать малышу о том, что мама его не бросает. Просто она – плохая ученица. Но он, кажется, перестал меня слышать. Ему страшно.

* * *

Лето. Вечереет. Малыш, ошалевший от счастья, несется навстречу маме по узенькой дорожке детского сада. И конечно же, не замечает крутых ступенек лестницы, по которым через секунду кубарем скатывается вниз.

Кровь хлещет алым потоком, мигом заливая майку с серо-желтыми следами манной каши и пыльцы одуванчика.

Я знаю, что все обойдется: разбивать нос ему придется еще не раз. Хочу отойти в сторону, но не выдерживаю и выкрикиваю:

– Это вырвалось на свободу его горе. Он так скучал по тебе!

Отворачиваюсь. Она все равно ничего не слышит.

– Я все поняла, – всхлипывает вдруг кто-то за спиной. – Прости меня, сынок.

«Что? Это она сказала? Я не верю своим ушам!»

Поворачиваюсь к ним снова. Мальчик не плачет, стоит и смотрит на мать. Я – на них двоих.

«Она что – слышит?» – вопрошает ребенок.

А я ничего не отвечаю, потому что в первый раз за все это время теряю дар речи.

Вот оно – счастье!

Они молчат. Но говорят их сердца. Никто, кроме меня, не слышит их голосов.

А жаль!

* * *

Ну наконец-то можно вздохнуть свободнее. Осталось лишь дописать отчет (вы даже не представляете, как строго с этим у нас в Небесной канцелярии!): «Сегодня, 15 июня, в 17:00 родилась Мама – Никольская Татьяна, по отцу Викторовна».

Теперь я знаю, что сегодня вечером они вместе с сыном улягутся спать, несмотря на то, что это ужасно «непедагогично». Но так хорошо прижать к себе ребенка и сладко заснуть, не вслушиваясь в каждый шорох, доносящийся из соседней комнаты! Знаю, что теперь ему не придется болеть гриппом посреди лета, а в августе он заговорит «по-человечески», целыми предложениями.

Впрочем, всему свое время. Когда-нибудь он обязательно захочет спать отдельно, попросит маму отвести его в сад, сам научится читать и сделает много-много всяких открытий. Жаль, что с каждым днем он будет взрослеть и терять способность слышать меня, своего Ангела-хранителя. Но пусть он знает, что я всегда стою за его спиной.

Собственно, для чего я все это пишу?

Хочу задать один лишь вопрос: а как вы думаете, моя мечта когда-нибудь исполнится?

* * *

– Это просто потрясающе! – в изумлении воскликнула я. – Надо же, Ангел-хранитель… Какие у вас интересные знакомые! Мы, люди, не можем этим похвастаться.

– Ну почему же? – усмехнулась Снежная королева. – Ты, например, отныне можешь хвастаться личным знакомством с нами – Снежной королевой и Санта-Клаусом.

– Мне все равно никто не поверит.

– Да, люди разучились верить в чудеса, – поддержал меня Санта.

– Мы не то чтобы разучились… Понимаете, просто у нас слишком прагматичный мир. А для чуда все-таки нужны какие-то необыкновенные условия! Волшебные палочки, скатерти-самобранки, сапоги-скороходы…

– Ничего подобного, – категорично заявила Снежная королева. – Волшебство таится в любом месте и в каждом предмете. В табуретке. В старом тапочке. И даже в старой шляпе.

Шляпа

Михаил, хозяин Мастерской счастья, сегодня был необычайно задумчив. Наверное, по этой причине он не услышал ни робкого стука в дверь, ни ее скрипа, ни тихого покашливания вошедшего.

– День добрый, – пробормотал гость и немного попятился назад, наткнувшись на недоуменный взгляд старика, о котором вот уже несколько веков ходят легенды.

– А, вы новенький? – отстраненно спросил хозяин и привстал. – Ну что ж, прошу, присаживайтесь, – и рукой показал на кресло рядом со столом.

– Вот, направили… к вам на подмогу, – выпалил парень и густо покраснел. Будто опомнившись, он принялся хлопать себя по карманам. Через минуту лицо озарилось улыбкой, и гость вытянул из сумки конверт с печатью. – Это для вас.

Михаил нетерпеливо вскрыл сверток: «Дорогой брат, знаю прекрасно о проблемах Мастерской. Сегодня вы переживаете не лучшие времена: люди разучились пользоваться вашей продукцией, а значит, не способны ощутить внутри себя великий дар по имени Счастье. Музыка ветра, пение птиц, свежесть утренней зари потеряли свою силу. И даже смех ребенка не всегда способен подействовать на этих закоренелых материалистов. Именно по этой причине я высылаю тебе подающего надежды Григория, нашего лучшего студента».

– Студе-е-нта? – протянул Михаил. – А опытных, значит, не нашлось? – вздохнул он и спросил сквозь зубы: – Что заканчивал-то?

– Факультет дизайна и красоты, – неуверенно проговорил парень, но потом его словно прорвало: – А вы не думали, что сегодня именно через вещи можно достучаться до человека? В учебниках так и сказано: «В век потребления всевозможные аксессуары, красивые обертки и спецэффекты обретут невиданную мощь. Именно они станут средством управления миллионами».

– Розовые очки уже давно не в моде, – недовольно выдавил старик.

– Зато есть масса других вещиц, – сказал Григорий и достал из объемной сумки одно из своих изобретений.

– Ты хочешь сказать, что это может подействовать? – усмехнулся Михаил.

– Возможно, стоит попробовать? – в тон ему улыбнулся парень.

И заговорщицки подмигнул.

* * *

Желтая шляпа лежала на полке универмага «Ракета» уже третьи сутки. Продавщица давно хотела спрятать ее подальше: ну кто в октябре купит соломенный головной убор, да еще такой яркой расцветки? Но что-то мешало ей это сделать.

В этот магазин любила захаживать Мария Михайловна, педагог первой категории средней школы номер 167. После тяжелого, насыщенного событиями трудового дня она прогуливалась мимо полок, полных баночек с ароматной косметикой, кружевного белья и прочих женских штучек. Все это было словно из другого мира: не школьно-отчетного, не котлетно-борщового… и не того, где муж, с которым прожила семнадцать лет, назначает свидания длинноногим девчонкам.

Взгляд Марии Михайловны наткнулся на шляпу. Невероятная, ярко-желтая, какая-то отрешенная посреди трикотажных беретов и шапочек, – она нежилась на полке, бесстыдно раскинув свои широкие поля.

«Ну и куда в такой? На педсовет? На линейку?» – громко шептал здравый смысл в левое ухо.

«Какая шляпа! Прямо как в кино!» – пищал с другой стороны голос, который Мария привыкла не замечать. А как иначе? Именно он двадцать лет назад подбивал ее поступать в театральный, где конкурс превышал все мыслимые пределы; уговаривал бросить учебу в педагогическом посреди третьего курса; а вчера и вовсе настаивал на скандале с битьем посуды, после того как Мария наткнулась на сообщение в телефоне супруга: «Завтра в семь в кафе „Невидимка“. С тебя – красное белье».

«А что, если…» – вдруг подумала Маша и полезла за кошельком.

Вскоре из универмага вышла женщина в сером драповом пальто, практичных сапогах на плоской подошве и… ярко-желтой соломенной шляпе с огромными полями.

* * *

На съемочной площадке царило оживление. Мужчина в мятой рубашке крупными шагами отмеривал расстояние между скамейкой и фонарным столбом.

– Она не придет. Это конец, – впивался он в волосы пожелтевшими от многолетнего курения пальцами.

– А я говорила – не стоит доверять актрисе, репутация которой подмочена. В прямом смысле. В прессе так и пишут: каждый роман у нее заканчивается запоем, – ухмыльнулась ассистентка.

– А что, если поискать среди прохожих? – с надеждой взглянул на девушку мужчина.

– Такую мы не найдем. Она должна быть… необыкновенной!

Но режиссер уже ничего не слышал. Его вниманием завладело яркое пятно, медленно двигавшееся посреди серого многолюдного проспекта.

– Что это?

– Это? Шляпа.

– Ведите ее сюда! Быстрее!

– Шляпу?! – хихикнула ассистентка.

– Да! И ее владелицу тоже!

* * *

– Вы, случайно, никогда не хотели сниматься в кино?

Мария не сразу поняла, что слова адресованы ей.

– Я? В кино? Почему вы так решили?

– Многие девочки мечтают об этом… – Девушка в очках критически осматривала Марию.

– Ну допустим хотела. А что?

– Нам срочно нужна актриса. Необыкновенная. Такая, как вы.

– Да что ж необыкновенного вы во мне увидели?

– Разве наденет обычный человек такую шляпу? Да еще в октябре? – улыбнулась ассистентка. – Только снимите, пожалуйста, ее перед тем, как показаться режиссеру.

Мария стянула обновку, и тяжелая копна волос рассыпалась по плечам…

«Она», – шепнул режиссер и по многолетней привычке щелкнул пальцами. Так он делал всегда, когда был уверен в верности принятого решения.

Мария завороженно смотрела на то, как выскользнувшая из рук шляпа мчалась, кувыркаясь, в сторону проезжей части, подгоняемая порывами ветра. Там, резко взметнувшись вверх, она воспарила над крышами домов. Женщина вздрогнула и улыбнулась. «Это знак», – подумала она и решительно направилась в сторону мужчины в помятой рубашке…

* * *

На огромном столе из мореного дуба стояла стеклянная ваза, а в ней яркими надписями на обертках приветливо подмигивали конфеты. Влада не выдержала, вытянула одну.

– Ну что ж вы, Владлена Павловна, молчите? Разве вы не согласны?

Женщина совершенно не понимала, что заставляет ее сидеть здесь и трусливо соглашаться на трудовые подвиги, которые вовсе даже не входили в ее компетенцию.

– Но… я не могу. Мне ребенка нужно из садика забрать, – робко шептала она.

– Соседку попросите. Или кого еще. Вы же прекрасно понимаете, что никто, кроме вас, не подготовит доклад на достойном уровне. – И Сергей Петрович заглянул в глаза Влады.

Этого взгляда она боялась больше всего. Так когда-то смотрела на нее бабушка перед тем, как обрушиться с очередной порцией нравоучений; учительница, привыкшая ставить маленькую Владу всем в пример; свекровь, свято верившая, что достойна идеальной невестки.

«Смелость», – с удивлением прочитала Влада на обертке конфеты и вопросительно взглянула на директора.

– А, это наши партнеры прислали презент. «Волшебные конфеты» – новая линия, – снисходительно пояснил тот и взглянул на часы. – Вы пробуйте, пробуйте! Должно быть вкусно.

Влада нервно закинула в рот конфету, пытаясь взять себя в руки и придумать неоспоримый аргумент, который убедит Сергея Петровича поискать другую кандидатуру. Конфеты были кисло-сладкие, немного терпкие, очень необычные…

– Ну что ж, мне пора, скоро встреча с конкурентами. А вы – за дело! – улыбнулся он женщине, уверенный, что его приказ будет исполнен. Но, видимо, зря.

Влада, глядя куда-то в сторону, с громким хрустом раскусила леденец и так же звонко отчеканила:

– Вы знаете, поручите доклад кому-нибудь другому, а мое рабочее время истекло. И нужно спешить. Сын ждет.

Женщина улыбнулась и быстро вскочила с кресла.

– Я люблю тебя, – шептала она через полчаса Антошке, трехлетнему мальчишке, целуя его мокрые от слез щеки.

– А я думал, меня сегодня опять будет забирать баба Валя.

– Нет, сынок, теперь тебя всегда будет забирать мама!

* * *

Галина Владимировна медленно брела по улице. От осеннего ветра немного знобило, ноги подкашивались от слабости, но возвращение домой казалось еще большим испытанием.

Там все напоминало о Грише, ее любимом муже, которого она потеряла три года назад. Да еще о сыне, который вот уже пять лет живет в Америке.

– Милый мой Гриша, когда уж я к тебе приду? Мне так одиноко без тебя, – говорила она вслух, не замечая, как оборачиваются прохожие вслед странной бабушке.

* * *

Сергей Петрович был необычайно зол. Подумать только, всегда исполнительная и безотказная Владочка вдруг показала зубки! Настроения не было. Но не отменять же из-за этого свидание с девчонкой, у которой ноги растут от ушей!

Дома, конечно, ждет супруга. Она уже пришла домой и нажарила котлет.

Но куда ж она денется вместе со своими котлетами?

Рука потянулась к соседнему сиденью. Там лежала маленькая коробочка с туалетной водой. Ее он купил в обеденный перерыв: взял первую попавшуюся – не очень дорогую, но и не дешевку. Девчонки любят знаки внимания. Внезапно, сам не понимая, что делает, Сергей вскрыл шелестящую упаковку.

«Так и есть, – ошеломленно подумал он, вдохнув аромат. – Тот самый запах».

Воспоминания нахлынули тяжелой волной. Аромат Машиных волос, ее звонкий смех, нежное прикосновение тонких пальцев. Семнадцать лет назад так пахла весна, та самая, когда он познакомился со своей будущей женой. Маша, Манюня, Мэри… Она была разной: интригующей и чувственной, смешной и строгой, наивной и дерзкой одновременно.

Что же произошло? Отчего она превратилась в Марию Михайловну, серую учительницу средней школы? Куда делась Маша?.. Или он сам забыл про нее?

– К черту все, – прошептал Сергей и резко перестроился в первый ряд для того, чтобы развернуться в сторону дома.

* * *

Галина Владимировна смотрела в небо. Оттуда в медленном вальсе спускалось ярко-желтое солнце.

«Нет, это не солнце. Это – шляпа! – Женщина удивленно уставилась на соломенное чудо, приземлившееся прямо у ее ног. – Подумать только – именно такую я надела в день нашей помолвки!»

Дрожащими руками Галина подняла шляпу и прочла на вшитой внутри бирке: «Имеющий глаза – да увидит».

– Я люблю тебя… – прошептала она и посмотрела в небо. Она знала – сверху сейчас на нее смотрит ее Гришенька.

* * *

А там, наверху, сидели двое.

– Научить видеть, ощущать вкус, прикосновение и запах счастья – это все, на что я способен… – произнес Григорий, вчерашний студент факультета дизайна и красоты.

– Ты беспокоишься о звуке? Тогда послушай, что они говорят! – Михаил не скрывал того, что доволен новобранцем.

– О чем вы?

Ответ последовал снизу. Из того мира, где обитают люди.

– Я люблю тебя… – шептал мужчина, сидя на диване в пустой квартире. В руке Сергей Петрович держал флакончик с туалетной водой, в которой, он знал, был не просто аромат ванили, пачули и фруктов. В нем жила свежесть весны, терпкость страсти, горечь любви. Той самой, о которой он так незаслуженно забыл и которая, оказывается, жила у него в сердце до сих пор.

– Я люблю тебя, – сквозь слезы шептала пожилая женщина, вглядываясь подслеповатыми глазами в небеса.

– Я люблю тебя, – вновь и вновь повторяла Влада на ушко сыну.

– И я тебя люблю, – слышала она в ответ.

* * *

Глупые взрослые. Трехлетний Антошка не успел забыть, что счастье – оно во всем! В солнечном зайчике, в осеннем ветерке, в золотой листве на деревьях, в мамином смехе, в запахе корицы и даже в этой забавной старушке, которая взяла и надела на себя смешную ярко-желтую шляпу! Оно везде, стоит только присмотреться, прислушаться… и вдохнуть его в себя поглубже. Разве не так?

* * *

– Надеюсь, теперь ты сможешь разглядеть чудеса не только в гуслях-самогудах и шапках-невидимках, – заключила Снежная королева. – Хотя не могу не признать: ваш мир действительно стал слишком прагматичным. Вы все необыкновенное пытаетесь объяснить с точки зрения науки, разложить по полочкам и наклеить ярлыки.

– Есть такое, – не могла не признать я.

– А когда чудо приходит, вы его не замечаете или пытаетесь объяснить чем угодно: совпадением, флуктуацией, галлюцинацией, – уличил Санта.

– И такое наблюдается, – с тяжелым вздохом покивала я. – Но, видите ли, если честно, то когда же нам обращать внимание на чудеса? Некогда нам! Жизнь все время вгоняет в стрессы и подбрасывает кризисы.

– Чтоб ты знала, именно поэтому вгоняет и подбрасывает, – просветила меня Снежная королева. – Потому что в моменты стрессов и кризисов люди наиболее открыты для чудес. Когда вам плохо, вы жаждете помощи и страстно желаете хоть во что-то верить.