Текст книги "Чёрт в поезде"

В подвале

Пролог

Прухин Виталий Антонович, токарь-фрезеровщик на заводе «Красный Октябрь», приходил домой с работы каждый день ровно в шесть вечера. Шел по улице не спеша, с достоинством, здоровался с соседями, останавливался поговорить.

– Как дела, дядь Коль? – спрашивает, завидя соседа, копошащегося у себя во дворе. А дядя Коля и рад прерваться, ковыляет к калитке, опираясь всем телом на клюку, а потом рассказывает и про свой радикулит, и про то, что пенсии ни на что не хватает. Прухин стоит, слушает внимательно, не перебивает. Потом головой покачает сочувственно, да мол, времена сейчас непростые.

Дядя Коля помнил Прухина, теперь уже немолодого пятидесятилетнего мужика, еще ребенком. И отца его покойного помнил, и с матерью всегда уважительно здоровался. Потому что мать Прухина всю жизнь очень уважаемый человек. Высокая, с густыми светлыми волосами, собранными в высокую, державшуюся на шпильках и лаке «Прелесть», прическу, в строгом синем костюме: пиджак с красным значком на лацкане и прямая юбка ниже колен, в руке сумочка, туфли на высоких каблуках, позволявших смотреть на всех жителей этой улицы свысока, она выходила каждое утро, резко захлопнув за собой калитку и шла, гордо подняв голову.

– Здравствуйте, Зоя Ивановна! Доброе утро! – здоровались с ней наперебой соседи до самой автобусной остановки. Там почтительно пропускали первой, а как же, такой человек и ездит с ними, простыми людишками, из пригорода в одном автобусе! Она заходила через передние двери, чуть кивала водителю и садилась на первое место, пусть оно и для льготных пассажиров, ничего, на другое сядут.

Зоя Ивановна работала в «ГорГазе». Только тот, кто жил в частном доме в пригороде и топил печку дровами, может в полной мере оценить все могущество этой конторы. А Зоя Ивановна там работала, и не абы кем, а самим личным секретарем самого главного начальника, поэтому на улицу, на которой она жила, газ был проведен. Тянули ветку до самого ее дома, благо тот стоит чуть ли не последним, а раз вели туда, то и соседей «врезали». Вот таким она была человеком, Зоя Ивановна Прухина. Но и сейчас, давно уже выйдя на пенсию, умела внушить трепет окружающим.

Отец Прухина был другим. Мягкий человек, податливый. Жену уважал и побаивался. После работы бежал домой, а там, надев фартук, жарил-парил, стирал бельё и под неодобрительные взгляды соседей вывешивал его на натянутые во дворе веревки. Был не то, чтобы низкого роста, но какой-то кривенький и косенький. И как такая красавица могла за такого пойти? Дом этот был еще его родителей, которых уже никто и не помнил толком. Отец Прухин достроил веранду, остеклил ее, крышу перекрыл, все успевал. Младший Прухин в него, такой же рукастый, такой же домовитый. Ростом, правда, в мать пошел, но только ростом, а на лицо такой же невзрачный, как покойный отец, встретишь на улице и забудешь тут же, вот ничего примечательного в человеке нет.

Дядя Коля посмотрел вслед удаляющемуся Прухину и подумал, что вот как оно бывает, хороший же мужик, а сам с матерью живет, не женат и детей нет.

– Вот чего бы не жениться ему, а, Зоя Ивановна? – спрашивали соседки Прухину, но уже тогда, когда она вышла на пенсию и стала попроще в обращении, и вроде как ближе к ним.

– Да был он женат, – отмахивалась от них она, – был, да толку с того не было. Жили у нее в квартире год, она все из него пыталась веревки вить, детей не завели, да и разошлись. Я ему и сказала: «Возвращайся домой, Виталик, хватит, нажениховался».

– Ага, ага, – кивали соседки в глаза, а за глаза говорили совершенно другое:

– Небось лезла старуха в молодую семью, такая мимо не пройдет, чтобы не сказать что-то.

– Да и не помню я никакой свадьбы у Прухиных, врет, наверное.

– А может он этот, ну что по телевизору показывают? – спрашивали одни.

– Не может быть, те артисты все сплошь, а он, как и его отец, токарь на заводе, – отвечали им другие.

Виталий Антонович тем временем жил, лысел, дряхлел, и перестал окончательно рассматриваться всеми немногими наивными женщинами, вдовами и разведенными на их улице, как объект внимания, а перешел в категорию бесполую и вневременную, такой себе еще не дед, но уже и не мужчина, нечто непонятное.

Сад у Прухиных был просто загляденье, предмет зависти всех соседей. Его еще старый Прухин заложил, выкорчевав подчистую все деревья, насаженные еще его родителем. Сажал не бездумно, бессистемно, а очень внимательно, подбирая сорта. Постригал деревья правильно, сформировал им красивые кроны, и получился не сад, а конфетка. Зоя Ивановна это все дело не любила, сама в квартире выросла и грядками не занималась.

– Что хочешь делай, меня, главное, не трогай! – говорила она мужу.

Вот они с сыном и вырастили сад. И теплицу построили. Но не такую, как у соседей, лишь бы было и каждый год новый полиэтилен покупай на нее, а настоящую, как стеклянный дом.

– Сделай и мне такую, Егорыч! – как-то попросил их сосед, Вихоткин. Тот был бригадиром в экспериментальном цеху, а жена его, Люська, работником торговли, так что деньги водились, но старый Прухин отказал и вариантов не оставил. Поэтому такая теплица была только у них, Прухиных.

Дядя Коля стоял, опершись на клюку, и курил в сторону забора, чтобы жена не учуяла. Смотрел на Прухинский сад, на теплицу, думал, вот как оно так бывает, что у умелого отца и сын таким умелым вырос. На небе начали проступать звезды, папиросу дядя Коля докурил, стало ему совсем зябко. Поежившись, эх, не греет старые кости уже никакая теплая одежка, он развернулся и, стараясь не напрягать больную ногу, неспеша пошел к дому. В этот момент в теплице на мгновение загорелся и погас свет. Но в эту самую секунду стал виден силуэт Прухина. В этом не было бы ничего особенного, если бы в руках у того не было кастрюли. Что, спрашивается, делать человеку с кастрюлей в теплице? Может, зашел Прухин овощей на салат нарвать, ну сразу и кастрюлю захватил, чтобы удобно было нести обратно. Точно! Но если бы свет случайно загорелся еще раз, то можно было бы увидеть, что в теплице нет ни Прухина, ни кастрюли. Как сквозь землю провалились! Но свет в этот вечер больше не загорался.

Глава 1. Надя. За четыре года до этого

Домой идти совершенно не хотелось. Мать там пьяная, отчим не лучше. То, что с утра уже глаза себе залили, можно было не сомневаться – вчера пенсия за Надиного отца пришла. Пенсия как бы Наде положена, это же ее отец умер, но её получает мать, и ни копейки с той пенсии Наде не перепадает. Но ничего, через четыре года закончится их лафа, будет ей восемнадцать, и если к тому времени мать с отчимом не сдохнут, то тю-тю, плакали их денежки. Надя сидела на остановке и глазела по сторонам. Вон мужик какой-то остановился на своих красных «Жигулях», поднял капот и ковыряется внутри. На таких машинах уже мало кто ездит, разве что совсем пенсионеры, а этот вроде как не старый, одет только чудно: рубашка в клеточку застёгнута под самую шею, как у пай-мальчиков на старых фотографиях, брюки странного коричневого цвета, немодные совершенно, и сандалии такие, как еще в прежние, советские времена носили. Образ странного дяденьки дополняла стрижка, которую бы можно было бы назвать «под горшок», если бы ветер не растрепал его жидкие бесцветные волосёнки по выпуклому лбу. Мужик покопался еще немного в машине, закрыл капот и поехал куда-то. Надя осталась сидеть.

Сегодня был у нее неприятный разговор в школе с завучем. На самом деле, только Елизавета Павловна к ней нормально относится, переживает, остальным на Надю наплевать. Но от ее переживаний Наде все равно не по себе, неприятно, чувствует она свою ущербность, что ли, за остальных мама-папа переживают, а за нее только Елизавета Павловна. Надю прямо с урока к ней отправили. Она одернула на сколько могла юбку, застегнула пару верхних пуговиц на блузке, не хотела огорчать пожилую женщину, и пошла.

– Садись, Надя, – указала ей на стул напротив своего стола. Вот тоже, все к ней по фамилии, Фомичёва да Фомичёва, а Елизавета Павловна только по имени. Надя села, заложила ногу за ногу, а потом подумала, и села по-другому, плотно сведя ноги вместе, так лучше, только юбка предательски опять поползла вверх. Елизавета Павловна кинула быстрый взгляд на Надины коленки, но ничего не сказала.

– Надо поговорить.

Надя не испугалась, вроде бы ничего такого плохого не делала, оценки, как всегда, ну что могло случиться еще. Физик что ли нажаловался? Он в последнее время краснеет как помидор, стоит ей к нему обратиться, ну или сесть за партой посвободнее. Одноклассники ржут как кони, физик совсем малиновый становится, ну и понятно, уроку конец. Но завуч завела совершенно другой разговор.

– Как ты видишь свое будущее, Надя? – неожиданно спросила она.

Вот тебе и на! Как она может видеть свое будущее? Будет учиться, в школу ходить, потом свалит из дома, поступит в институт. Какие еще могут быть варианты?

– Я вот что подумала, – тем временем продолжала говорить завуч. Она встала у окна в пол оборота к Наде, и уставилась куда-то вдаль, – может, тебе стоит пойти в колледж дизайна? Ты рисуешь хорошо, шьешь, и тебе будет легче, и маме поможешь? Как ты на такое смотришь, Надя?

Надя вначале и не сообразила, о чем это она, но потом до нее дошло:

– В швейное ПТУ? – переспросила она удивленно.

– В колледж, – с нажимом поправила ее завуч, – да, я понимаю, Надюша, что не такого ты хотела, но этот класс выпускной, надо определяться. Понятно, что с твоими оценками ты могла бы и дальше учиться, но это значит, что потом институт.

Надя не выдержала и зло спросила:

– А что, я такая тупая, что в институт не поступлю?

– Ну зачем ты такое говоришь? – завуч смягчила свой голос насколько смогла, – конечно ты не тупая, а совсем наоборот! Но сама подумай, кто тебя будет учить в институте? Опять же, маме твоей надо помочь…

Надя вскочила и закричала:

– Да чего вы все только о ней думаете?! А обо мне кто подумает?! Она зеньки с утра залила и лежит, ни о чем не думает, довольная! Но нет, все только за нее переживают! Только о ней думают! Ах бедная, ах несчастная, муж у нее умер! А у меня отец умер! Отец, понимаете?! У нее уже другой муж, а у меня другого отца не будет!

Надя выскочила из кабинета и побежала. Она залетела пулей в гардероб и содрала с вешалки свою старенькую ветровку, а уже подбегая к дверям, чтобы вырваться куда подальше от всех этих сочувствующих, вспомнила, что сумка-то в классе осталась! Сунула руку в карман, ключи от дома на месте, ну и хрен с этой сумкой, ничего с ней не случится, не хотела она заходить в класс такой – с опухшим от слез лицом.

Завуч в чем-то права. ПТУ даст ей возможность свалить пораньше из этого дурдома, который прочно обосновался у них в квартире. Она уже отгородилась от него как могла и, несмотря на истерики внезапно протрезвевшей от такого матери, даже врезала замок в свою комнату. Перетащила туда ещё бабушкину швейную машинку и все вещи отца, которые мать с Маратом не успели изгадить, даже блузка на ней сейчас – перешитая свадебная рубашка ее папы.

Красные «Жигули» теперь возвращались, видать, дяденька с застегнутой на последнюю пуговку рубашкой сделал все свои дела и ехал обратно. Неожиданно он притормозил рядом. Перегнувшись через пассажирское сидение, со скрипом начал крутить ручку и, открыв окно наполовину, спросил Надю:

– Не подскажите, где тут поликлиника?

Надя встала с лавки и подошла поближе:

– Вам какая: взрослая или детская?

– Детская.

Надя заглянула в машину, но там никого не было, и дяденька, угадав, о чем она подумала, добавил:

– Мне талончик к окулисту надо взять. Для дочки.

Если бы тогда Надю спросили, как так, что она сама села к странному дяденьке в машину, ведь знала же, что так делать нельзя, мало ли что может случиться, она бы ответила, что он же о дочке переживал, разве мог быть плохим человек, который переживает о своей дочке? Вот и о ней раньше папа переживал, а теперь некому это делать, ну кроме Елизаветы Павловны. И Надя сказала:

– Давайте я вам покажу! – и, не дожидаясь дяденькиного ответа, быстро открыла тугую дверь и села на переднее сидение красных «Жигулей». В салоне пахло чем-то неприятным. Настораживающий такой запах, как в больнице.

Голова страшно болела. Вернее, с одной стороны она ее вообще не чувствовала, половина лица онемела, а с другой стороны в виске пульсировала сильная боль. Надя лежала на чем-то холодном и сыром. Холод и заморозил половину лица, а вот второй его части было огненно жарко. Надо было бы приподняться, может тогда станет легче, но тело совершенно не слушалось ее, глаза открыть она тоже сразу не смогла. Неизвестно, сколько пролежала она так в совершенной темноте, не чувствуя своего тела, но вдруг даже сквозь опущенные веки ощутила свет. Превозмогая боль, она все-таки сумела открыть и сощурить правый глаз.

Вначале Наде показалось, что вокруг нее сплошные стены, но потом она как-то смогла догадаться, что лежит на полу в углу странной комнаты. В ней особо ничего не было, стены были серые, с поперечными темными полосками. С трудом поведя глазом, она увидела низкий, такой же серый в широкие полоски потолок и яркую лампочку, наглухо закрытую решетчатым колпаком. Чуть дальше от нее на полу стояло цинковое ведро и дальше какое-то странное сооружение, что-то среднее между подстилкой для собаки и короткой кроватью. На ней лежал в темных пятнах матрас, давно утративший свою первоначальную расцветку. Где-то наверху стальным скрежетом что-то грохнуло, и Надя, повернув с огромными усилиями голову, обдирая щеку о шероховатую поверхность пола, увидела лестницу, ведущую куда-то под потолок. По ней спускался кто-то еще не видимый ей, но несший с собой тот самый больничный запах, запах из красных «Жигулей». Но Надя все равно не сразу узнала спустившегося по лестнице мужика. Он успел переодеться и теперь совершенно не походил на дяденьку в застегнутой на последнюю пуговку рубашке. Теперь на нем был старый, вытянутый на локтях и коленях синий спортивный костюм. Жидкие светлые волосы его растрепались, а лицо, потное и красное, блестело странным, нездоровым блеском.

– Ууууу ты какая, – вдруг произнес он утробным голосом и облизнул неестественно длинным темно-красным языком пухлые губы.

Ухватив сзади за связанные руки и ноги и кряхтя при этом от натуги, он швырнул Надю на топчан в углу. Больно ударившись плечом, она вскрикнула, а увидев, что дядька начинает елозить в своих штанах, закричала.

– Кричи, кричи, – радостно сказал он, и одной рукой шаря в штанах, начал рвать на груди у Нади блузку, – вот так, вот так, давай, кричи громче, – приговаривал он, наваливаясь всей своей тушей на нее. Боль была адская, ничего подобного Надя и представить себе не могла, казалось, даже слышно, как рвется ее плоть. Она повернула голову, чтобы не чувствовать гнилостный запах из полуоткрытого рта своего насильника. Кричать было бесполезно.

Мужик встал, довольный:

– Ну, полежи, отдохни, я скоро опять приду, готовься.

И ушел. Надя лежала с онемевшим от боли телом и ощущала себя сплошной кровоточащей раной.

Глава 2. Вера. Спустя два года

– Нет, нельзя же такой быть! – возмущалась мама, – ты же должна сдачу давать!

Вера шла понуро рядом. Мама приехала за ней в школу прямо с работы и не догадалась заехать домой и взять сухие вещи, поэтому Вера шла в мокрой школьной форме, источая вокруг себя вонь воды, которой помыли пол, потому что именно этой водой Веру и окатили одноклассники. Позже, когда она сидела в ванной с душистой пеной, которую щедро налила мама, она слышала, как та говорила отцу:

– Ну что она за мямля?! Учительница говорит, что это какой-то буллинг, что ее травят, что надо что-то делать, а я вот понять не могу, да моя мать не знала, где школа находится! Все сама! И дралась, и вопросы решала, никогда никаких родителей в школу не вызывали, чтобы меня забрать. А на эту помои вылили, а она стоит, сопли жует. Да мне бы отец шкуру спустил, если бы я потерпела такое отношение к себе!

Вера раньше училась в другой школе и там было все совсем не так, но тогда они жили с дедушкой и бабушкой, и мама ходила нервная и выговаривала отцу:

– Сколько можно тут жить! Я уже согласна уйти жить на съем, только бы недовольное лицо твоей мамочки не видеть!

Что отвечал отец, Вера не помнила, может и ничего не отвечал, но в прошлом году они наконец-то переехали. И Веру мама сразу же перевела в эту школу. Они ходили относить документы вместе, а потом шли обе веселые, мечтали, как Вера будет отлично тут учиться. Не отлично учиться оказалось невозможно, потому что эта школа была одна из лучших в городе. Но вот как оно все обернулось… Вера уже в шестом классе, начались серьезные предметы и выяснилось, что она «не тянет». Вот совершенно никак. Школа то хорошая, но и требования высокие. Вера до ночи сидит над домашними заданиями, а у одноклассников – репетиторы. Но мама считала, что это глупость:

– Ну какие репетиторы в шестом классе?! – возмущенно говорит она отцу, – если мы сейчас начнем за все платить, то она никогда не научится, только и будет ждать, что мы все решим, все устроим. Да, мне наняли репетитора по математике, но в выпускном классе, подготовиться к экзамену, и я, поверь, каждую родительскую копейку отработала – сдала на «пять»!

Вера не слышала, что отвечал на это отец, может и молчал.

Больше всего Вера любила читать, и, если бы можно было, она бы вообще не выходила из своей комнаты, и читала бы, читала. Подружки ее все остались в старой школе и прежнем дворе, а тут дом большой, во дворе никто не гуляет кроме малышей с мамами, а в школе, понятно, у Веры подруг нет и не предвидится. Мама не сильно радовалась Вериному увлечению, говорила, что она в ее возрасте уже мальчиками интересовалась, а не читала, как старая бабка.

Года два назад, когда они еще жили у родителей отца, был случай: пропала девочка из Вериной прежней школы. Вера ее толком не знала, потому что училась тогда в четвертом классе, а та девочка в восьмом. Помнила только, что у нее были длинные черные блестящие волосы и ровная прямая челка до глаз. Мама тогда совершенно не так говорила, наоборот, пугала теми же самыми мальчиками, и даже отправляла деда встречать Веру после школы, хотя до дома было идти два квартала. Но со временем история с девушкой забылась, а потом вообще сказали, что она из дома убежала, потому что она такая. Вот какая такая, это Вера не поняла, но все успокоились и стали ходить домой сами, как прежде, но Вера попросила дедушку всё равно встречать ее, потому что была трусиха.

Росла Вера медленно. Глядя на неё нынешнюю, и не скажешь, что ей двенадцать, десять, не больше. В её новом классе девочки все были как взрослые, носили лифчики, обсуждали мальчиков, а Вера завязывала черной резинкой куцый хвостик на волосах и боялась пауков. Понятно, что это не добавляло ей популярности.

– Веруня, никого не слушай, – говорила ей бабушка, когда Вера тайком от мамы бегала к ней в гости, – успеешь еще вырасти, не спеши сильно. Эх, знаешь, как время то бежит. Оглянуться не успеешь, а уже все и закончилось.

Вера пила чай, ела рассыпчатое, густо посыпанное сахаром печенье, смотрела на бабушкино морщинистое лицо, ее руки с покалеченными артритом пальцами и даже представить не могла, как это так, что время может закончится.

– Ладно, беги уже, заждались тебя подружки! – говорила бабушка, и Вера бежала со всех ног во двор.

Глава 3. Никто. Сейчас

Дядя Коля вернулся в дом, когда солнце начало припекать. Сел к столу, отдышался. Жена его что-то готовила, ходила туда-сюда от стола к плите, не обращая на него внимания. Дядя Коля вроде бы как сам себе начал рассказывать:

– Прухин Виталька машину свою из гаража выгнал, чинит. Я подошел посмотреть, сгнила уж вся.

– Ну так то же еще его отца, понятно, что сгнила. На машине ездить надо, – ответила жена, и дяде Коле этого стало достаточно, чтобы тут же продолжить:

– Но вот смотрю на него, рукастый он, вот бы отец за него порадовался…

Жена резко остановилась и, упершись руками в бока, сказала:

– Вот не начинай только, а!

В свое время она стала инициатором отъезда всех их детей в столицу. «Делать тут нечего», – говорила она как заведенная вначале их старшей, Алле, а потом уже Алла помогла младшим брату и сестре туда перебраться. Все устроены, все довольны, у всех семьи, сюда приезжают раз в год, и дядя Коля понять не мог, чем же жена недовольна. Вот хоть бы сын их младший, Колька, тут остался, но нет, и он уже там обосновался. Пробовал скандалить, так жена сказала ему, что теперь ее точно ничего не держит и тут же соберет сумки и уедет к детям.

– Да я что, просто к слову пришлось, – сказал примирительно.

Жена фыркнула и продолжила заниматься делами.

– Жаль, что жизнь свою не устроил, – продолжил дядя Коля о Прухине, – мог бы как отец, жениться, да и жить душа в душу…

Жена обернулась и спросила удивленно:

– Коля, ты что сегодня, консультант в рубрике «Отношения»? Успокойся уже. Не все там так просто у них в семье было, уж поверь мне, – и, помолчав, вроде как решая, достоин ли ее муж знать всю правду о соседях, сказала, – между прочим, твой Антон Прухин жене изменял.

– Да ладно!

– Вот тебе и ладно, – подогретая недоверием собственного супруга, сказала жена, – я сама, своими собственными глазами видела, как он в дом девок водил, когда его жена на работе была. Так что давай, хватит идеализировать их семейку.

Дядя Коля с недоверием покачал головой:

– Не может этого быть.

– Да ты что, мне не веришь?! Вот в это окно видала, как девка какая-то по их саду бежала, а Прухин за ней.

– Голые?!!!

– Почему голые? Вот ты старый извращенец! Нет, одетые. Поссорились, наверное. Она бежала, он за ней, догнал, за руку схватил, та давай вырываться, но он ее уговорил и обратно отвел.

– А ты Зое не сказала?

– Вот еще! Одно дело самой узнать, другое – когда соседи расскажут. Не помнишь, что ли, какая она гордая ходила? Нет, не стала я с ней ссорится. Между прочим, нам газ вообще по её доброте душевной достался, наш дом после её, могли к нам и не заводить, – напомнила она мужу.

– А когда это было?

– Я уже и не вспомню. Год восемьдесят пятый, наверное, может раньше. Но врать не буду, было это один раз и больше не повторялось. Ну, я так точно не видела.

Зоя Ивановна в этом момент тоже вышла на кухню. Сын варил что-то в кастрюле, медленно помешивая. Принюхалась – пахло тушенкой.

– Что там у тебя?

– Макароны по-флотски.

– Зачем столько делаешь? Я есть не буду! – сказала и уселась на табурет, – чаю мне налей, – приказала.

Прухин налил заварки на дно чашки и снял чайник с плиты.

– Вскипяти вначале, – остановила его мать.

– Кипел только что.

– Вскипяти, сказала!

Прухин молча зажег газ.

Зоя Ивановна поерзала на табурете и закряхтела.

– Что, мама?

– Жопа болит, – сказала она, имея в виду свой геморрой, – пойду, лягу. В комнату мне принеси!

Прухин проводил взглядом ее, уходящую в комнату, потом достал из кармана таблетку, положил ее в чашку с заваркой и тщательно принялся размешивать, стараясь не звенеть ложечкой. Пару раз останавливался и прислушивался, но нет, ничего, показалось.

Сегодня он выкатил наконец-то из гаража отцовские «Жигули». Отец ездил на них на охоту, как он это называл. Становился где-то чуть поодаль какого-то техникума или ПТУ, стоял, высматривая. Последние разы брал с собой Виталия.

Отцу нравились совсем юные, тоненькие и беленькие, а приходилось брать какие были: ширококостных, грудастых селянок постарше. Некоторые сами в машину лезли. Но отец был трус, говорил, что маленькую девочку сразу бросятся искать, а такую, которую в пятнадцать из дому за тридевять земель отпустили, хватятся дай бог через неделю, когда она не приедет за очередной сумкой с закрутками в родную деревню.

Сегодня, когда Прухин ковырялся в машине, подошел к нему этот старый дурак – дядя Коля, постоял рядом, заглянул с умным видом под капот, будто разбирается в машинах. Прухину нравилась когда-то их Алка, высокая, красивая, волосы длинные, но отец тогда сказал ему: «Даже не вздумай!», и объяснил, что нельзя «охотиться» рядом с домом. Потом Алку отправили учиться, и Прухин решил, что и ее младшая, Люба, тоже хороша, и отец уже к тому времени умер, но та ходила везде, как приклеенная с братом-двойняшкой, а потом и она уехала.

Отец держал своих под гаражом. Прухину так было неудобно: машину надо было то выгонять, то потом на место ставить. Поэтому он сделал себе комнатку под теплицей, провел свет, который включал из дома, короче, все удобства. И утилизировать было удобно – тут же под грядками, специально сконструировал их съемными, потому и запаха особо не было. Но даже если бы и был, мать в теплицу не ходила, а чужие и подавно, посторонние к ним никогда не заходили.

Эта, которая сейчас у него, наверное, умрет скоро. Выглядит она неважно: лицо зеленое, волосы вылезли клочками, оттого вся башка в проплешинах, фу. Поэтому Прухин загадал, что если машина заведется, то поедет на охоту. Только выбирать будет хорошо, это может быть уже последняя у него. И захотелось ему вдруг найти такую, какие отцу нравились: маленькую, беленькую. Ему самому нравились совсем другие: крупные, высокие, с большой для своего возраста грудью. Прухин плотоядно облизнул губы.

– Скоро ты там?! Оглох, что ли, не слышишь, чайник кипит? Я слышу, а он не слышит! – раздался недовольный голос матери из глубины дома.

– Сейчас! Несу! – крикнул он и налил кипятку в чашку, в которой уже полностью растворилось снотворное. Сегодня не нужно было, чтобы ему помешали.

Вера и не заметила, как начало темнеть. «Мама меня убьет», пронеслось в голове. Наскоро попрощавшись с подружками, она еще мгновение колебалась, подняться ли в квартиру, чтобы попрощаться с бабушкой, но, решив, что каждая минута дорога, побежала домой что есть силы. Если идти нормальным шагом, Вере надо полчаса, чтобы добраться, но за полчаса окончательно стемнеет. Автобусы тут не ходят, маршрутка поворачивает дальше, возле частного сектора, можно попробовать сесть там, решила Вера, на ходу меняя маршрут. На остановке было пусто.

«Жду пять минут и, если не приедет, то бегу», – решила она твердо и оттого почему-то успокоилась. Вдалеке показалась машина, «Жигули», которая ехала тяжело, еле тащилась, тарахтя и звеня всем корпусом. Когда машина подкатила ближе, то Вера увидела, что она уже совсем старая, с пятнами ржавчины по краям, немодного тусклого красного цвета. В машине сидел старый дядька. Он перегнулся через пассажирское сиденье и попытался открыть окно. Было слышно, как скрипит ручка, но окно открылось сантиметров на пять, не больше, и застряло как вкопанное.

Дядька что-то крикнул из салона Вере и помахал рукой, показывая, что ей стоит подойти к машине, Вера замешкалась. Она же трусиха. С другой стороны, чего ей бояться этого пенсионера. Она встала с лавки, на которой сидела, но тут из-за угла выехала маршрутка. Дядька в красных «Жигулях» резко рванул с места, так что даже заглох через пару метров, но завелся опять и быстро, насколько его корыто могло ездить, уехал, оставляя за собой облако сизого дыма.

В тот вечер Прухин не насиловал почти безжизненное тело Нади, а только бил его, медленно, с оттяжкой лупил что есть мочи резиновым шлангом. Поначалу она еще вскрикивала, дальше только хрипела, а потом и вовсе затихла. Прухин пнул носком нечто грязное и вонючее, что осталось от нее. «Вроде бы всё», решил он, но вытаскивать тело не стал, устал очень, завтра, всё завтра, а сегодня спать.

Посреди ночи поднялся страшный ветер. Болели ноги, и дядя Коля не мог спать, крутился в кровати, пока жена не велела строго:

– Или спи, или иди на кухню, мне спать не мешай!

Затих. Слышно было, как на улице грохает что-то железное, вроде как оторвался у кого-то из соседей лист железа на крыше и с каждым порывом ветра стучит что есть мочи. Неожиданно ветер стих, а стук продолжился.

– Мать, слышишь?!

– Что такое опять? – жена дяди Коли была страшно недовольна.

– У соседей что-то стучит.

– Так и что? Пускай стучит.

– А может не у соседей, а у нас. Оторвалось чего.

– О господи, – проговорила она, снова засыпая.

Дядя Коля нащупал ногами тапочки и, опираясь одной рукой, с трудом привстал с кровати.

– Спи, спи, я сам пойду проверю.

Вышел из дома, и железный звук стал слышаться еще четче. Доносился он точно со стороны Прухиных, откуда-то из сада. Дядя Коля забыл свою клюку, потому ступал неспеша, боясь повредить больную ногу ещё больше. В темноте ничего не было видно.

– Ну и куда тебя, черта старого, понесло? – в дверном проеме как приведение стояла жена в длинной ночной сорочке и наброшенной поверх дяди Колиной фуфайке.

– А вдруг оторвалось что-то, надо посмотреть.

Но тут они увидели такое, что разом забыли обо всем, настолько это было странное явление. От дома в сторону своего сада бежал Прухин, которого даже быстро идущим никто никогда не видел, казалось, что он родился обстоятельным дядькой, движения которого были все выверены так, чтобы не дай бог ускориться. Прухин бежал, не видя ничего вокруг. А затем произошло еще более странное. Добежав до теплицы, он исчез в темноте, а затем из земли появился столп света, Прухин в него нырнул, и опять все погрузилось во мрак.

– Это что сейчас было? – только и смогла сказать дяде Коле жена.