Текст книги "Экспертиза любви"

– Ты там внимательней смотри, – зевнул Извеков. – Могут и стамеской тонкой истыкать. Тогда лучше написать «колото-рубленые». Края ран надо хорошо соединять. И если будет дефект ткани – отлично. От ножа-то не бывает. А стамеску проще искать. Менты тебе за такой вывод будут оченно благодарны. Может, даже коньячком попоят.

– Ни фига не стамеска. – У Саши эти раны будто застыли в памяти. – Я края каждой раны проверял. Соединяются почти в линейку. Все-таки это был нож. Или ножи. А вот на плече две раны маленькие – как от ножничек с разведенными браншами, типа маникюрных. Но могут быть и просто две раны рядом, как совпадение. С разнонаправленными раневыми каналами.

Со стороны дивана опять послышался храп. Саша посмотрел на Извекова, взял свою сумку и, стараясь не шуметь, направился к двери.

– Эй! – вдруг сдул с лица газету Виктор. Саша обернулся. – А парень-то был жив, когда его тыкали? Ты сказал – раны в линеечку… Может, посмертные? Тогда вообще все очень просто. Умер от ИБС, и все эти раны похерить.

– Господи, да спи ты! – Саша поморщился. – Умные все пошли… Что же я, по-твоему, прижизненную рану от посмертной не отличу? На крайний случай гистологи есть.

– Надоел ты со своими ранами. – Извеков снова закрыл лицо газетой. – Телик выключи, когда будешь уходить.

Саша выключил и прислушался. Храпа не было, но из-под газеты раздавалось недовольное сопение. Тогда Саша на цыпочках подкрался к Извекову и громко щелкнул по газете. После этого, не дожидаясь от Виктора тумака, он быстро выскочил из комнаты и поехал домой. И настроение у него почему-то стало уже не таким плохим.

* * *

С обоих краев полукруглой площади, на которой стояла Лена, вниз к реке, раздваиваясь, сбегала огромная белая лестница. К середине спуска оба пролета сходились на широкой смотровой террасе. Сверху было, конечно, не видать, но Лена знала – там, внутри террасы, пещера с колоннами, чтоб прятаться от дождя – что тебе Москва, Александровский сад, что тебе Гауди, парк Гуэль. До революции здесь фотографировались дамы с зонтиками от солнца и кавалеры с террасы рассматривали противоположный берег в бинокли. Теперь на террасе разместился холодильник с мороженым и пара стульев под зонтиком с логотипом кока-колы. С террасы к воде лестница спускалась уже единым маршем. И прямо от ее нижнего конца начинался пешеходный мост через реку. Длинный, светло-серый на четырех высоких столбах-башнях и толстых металлических тросах. Люди сверху, с балюстрады, казались на мосту игрушечными. На другой стороне реки – остров. Парк культуры и отдыха, пешеходная зона. Колесо обозрения – круглый глаз с велосипедными спицами и блестящий самолет «Ту-134», поставленный напротив моста на постамент. В глубь острова идут асфальтированные дорожки. Зимой они превращаются в лыжни. А еще дальше – медленные воды старицы, а потом опять город. Его южная часть. И над всем этим – над быстро бегущей водой, над светлым мостом, над лестницей с террасой, над начинающими желтеть круглыми кронами островных дубов – огромный монумент, памятник социалистическому реализму. Вот уже лет пятьдесят многие поколения студентов называют его «Писающий летчик». Персонаж – герой, орденоносец, действительно летчик, поставивший не один мировой рекорд в авиации и героически погибший перед самой войной в своем самолете. Но идея поставить на площади памятник человеку высотой с пятиэтажный дом, да еще в такой интересной позе – огромная рука наискосок входит в карман теплых полярных штанов, и одна нога в меховом сапоге по-балетному выставлена вперед, – эта идея под стать и результату, и прозвищу. С любой стороны площади и даже снизу, с обоих берегов этот образец монументального искусства вызывает впечатление неизменно комическое – полярник-герой пристроился справить малую нужду со своего постамента аккуратно прямо в реку. Каждый год в праздничную ночь посвящения в студенты около Летчика совершается языческий ритуал. Ровно в полночь вновь обращенные мужского пола окружают памятник и… щедро орошают разбитые по периметру постамента клумбы. Сейчас на эту традицию городские и институтские власти внимание уже не обращают, тем более что растения от этого сильно не портятся. Но перед днем посвящения из уст в уста передаются страшные рассказы о том, что в тот год, когда у власти был Андропов, тридцать или пятьдесят вновь принятых студентов были отчислены за этот акт вандализма, якобы несовместимый с высоким званием студента-медика. И это придает банальному групповому обряду атмосферу чего-то очень таинственного, желанного и запретного.

Лена взяла с перил свою сумку и пошла через площадь на противоположную сторону. На парковке у памятника (в выходные дни здесь останавливаются свадебные кортежи – шампанское, тюль, работа фотографам) сгрудились передними бамперами три черных внедорожника. Лена взглянула равнодушно на мужчин, стоящих возле этих машин, и вдруг в глаза ей бросился спортивный костюм одного из них. Красные трикотажные штаны и белая легкая куртка, накинутая на плечи. На белом поле заковыристый узор – символ то ли жар-птицы, то ли красного петуха. В точно таких же костюмах наши олимпийцы щеголяли на последней зимней Олимпиаде. Лене этот узор вбился в голову потому, что она видела, как после Олимпиады продавали такие костюмы на Красной площади возле катка. Ей показалось в этом что-то унижающее олимпийцев – они так стараются, тратят жизнь, чтобы пройти в этих костюмах по олимпийскому стадиону, а тут любой, кто имеет деньги, может купить и на себя напялить. И даже прокатиться в этом костюме по Красной площади, как корова. В общем, Лена неодобрительно покосилась на бело-красную спину. Над яркой надписью «Россия» загаром пламенела мощная шея. А на шее сидела небольшая коротко остриженная светловолосая голова. Голова была наклонена вперед и немного тряслась, как будто мужчина грыз семечки и сплевывал шелуху прямо на мостовую. Лена больше повернула голову. Нет, мужчина грыз не семечки, а свой собственный палец. То ли ноготь у него обломался, то ли заусеницу зубами отковыривал. Лена еще увидела голубую татуировку – по букве на каждом пальце. Фу, татуировки она вообще терпеть не могла.

Тут же забыв об обладателе олимпийского костюма, она перешла через площадь и подошла к маленькому кафе, как бы случайно прилепившемуся к боку другого монументального здания, уже на другой стороне бульвара.

Здесь как раз располагался главный корпус извечного конкурента студентов-медиков на ниве образования – педагогический университет. Волею бывшего когда-то руководителя области эти два вуза вечно были друг у друга бельмом на глазу. Впрочем, для абитуриентов в этом соседстве намечалось и определенное удобство. Не надо было далеко ехать, чтобы перетащить документы из одной приемной комиссии в другую. И в процессе обучения немало будущих педагогов повыходили замуж за будущих эскулапов. К вящему неудовольствию студенток в белых халатах.

Так вот, сбоку этой обители педагогической науки прилепилось совсем с ней не гармонирующее маленькое стеклянное кафе под названием «Минутка». И не гармонировало оно ни с обоими монументальными зданиями университетов, ни с полукруглой площадью, ни с «писающим летчиком». Но Лена помнила это кафе уже примерно лет двадцать. То есть почти с того возраста, когда начала себя помнить. Стойка самообслуживания, салаты из вареной свеклы, огурцы со сметаной, сосиски с хлебом, растворимый кофе и мороженое в металлических круглых вазочках – в этом заключался весь нехитрый, давно знакомый Лене ассортимент. Кафе это посещали в основном не студенты. Студенты питались в институтских столовках. По сути, оно было предназначено для экскурсантов, которых привозили на туристических автобусах полюбоваться набережной как одной из самых главных достопримечательностей города. Люди выходили из автобусов, фотографировались возле Летчика, спускались по лестнице вниз на самый берег и там осматривали еще одну редкость – настоящую действующую детскую железную дорогу. Потом они поднимались обратно и вот тут-то как раз и становилось необходимым маленькое кафе. В дни, когда экскурсантов подвозили особенно активно, в нем всегда образовывались очереди. Лене давно было на экскурсии наплевать, но сидеть в кафе она любила. Потому что с самого раннего детства и почти до студенческих лет она ходила сюда с отцом. Летом он всегда покупал ей мороженое – мама говорила, что, сидя в кафе, есть мороженое из вазочек безопаснее для горла, чем, торопясь, лизать на улице. Если не работал детский сад, отец брал Лену с собой на работу на целый день. Тогда они обедали в институтской столовой в специальном зале для преподавателей, где были официантки в белых передничках, как в ресторане, но мороженое обязательно ели в «Минутке». Ну и смешно же называлась работа отца – кафедра истории Древнего мира.

Лена маленькой спрашивала его:

– Пап, а ты на кафедре кто?

– Профессор.

– А это важная работа?

– Важная.

– А мама тоже профессор?

– Нет, мама врач. Но она очень хороший врач.

– А ты хороший профессор?

– Надеюсь, что да.

– А что важнее?

Отец смеялся:

– Не знаю. Можно быть и врачом, и профессором.

Первые три года учебы в институте она иногда перебегала через площадь и врывалась к отцу на кафедру.

– У меня перерыв!

– А у меня, к сожалению, нет. Через пять минут лекция. – Расписание в институтах не совпадало.

– Ну ладно. Тогда я убегаю.

– Ты уже поела?

– Да! Вместе с ребятами. В столовке.

И они ходили в «Минутку» все реже.

– Ты когда домой вернешься, Леночка?

– Пап, у меня куча дел.

– Ох, и деловая ты у меня.

– А как же!..

Лена взяла с витрины вазочку с политым шоколадом мороженым, расплатилась у кассы и села к пыльному во всю стену окну. Никого, кроме кассирши, в небольшом зальчике больше не было. Административный корпус ее собственного института был перед Леной через дорогу. Черные машины у памятника разъезжались.

Куда же они едут? – вдруг пришло ей в голову. Ведь бульвар – пешеходная зона. Две машины свернули в проулок между набережной и университетом, а третья, самая большая, включила мигалку и довольно быстро стала продвигаться по тротуару вперед. Испуганные люди шарахались от нее в сторону. За рулем сидел человек в той самой олимпийской куртке.

Лена меланхолично подцепляла мороженое на край ложки, не торопясь отправляла в рот. Приятно все-таки жить в центре города. Вот и сейчас она никуда не торопится – до дома пешком не больше пятнадцати минут. Не то что в Москве. От ее съемной однушки в любом направлении – полтора часа. А здесь – большая квартира, работа в институте. Да и сам город ей нравится. Не такой огромный, как столица, но все в нем есть – и магазины, и театры, и климат хороший. Приятно сознавать, что тебе во многом все-таки повезло. Папы вот только нет. Ни у кого из ее подруг не было такого замечательного отца.

Нет, я правильно сделала, что вернулась сюда. Лена доскребла мороженое из металлической вазочки. Но, может, действительно лучше было бы выбрать микробиологию? Она вспомнила бесконечные штаммы разных видов микробов, пробирки и чашки Петри, спиртовки, петли для посева культуры – все эти никогда не интересовавшие ее принадлежности для лабораторных занятий. Заниматься этим всю жизнь? Она передернулась. Хрен редьки не слаще. Судебка так судебка. Надо попробовать. Интересно все-таки, что скажет мама? Лена опять взглянула на часы и встала. Еще по дороге надо хлеба купить. И на углу возле их дома торгуют арбузами. В Москве таких арбузов нет. Все привозные, лежалые. А здесь – только что сорванные, полосатые, с огромных бахчей. Если и везут, то не дальше чем за сто километров. Решено. Сегодня она купит арбуз. Она вышла из стекляшки и пошла по бульвару, в который уже раз за эти несколько дней после приезда наслаждаясь последним теплом сухого позднего лета.

* * *

Саша Попов подъехал к своему дому. Во дворе задрал голову – на пятом этаже хрущевки в кухне горел свет, хотя еще было светло. Батя, наверное, ужин готовит. Он в темноте не любит возиться. И видит плохо. Саша поднялся по лестнице, своим ключом открыл дверь.

– Батя, привет.

– Пиво будешь? – Хриплый с сухим надрывом кашля голос отца из кухни.

– А ты – уже?

– Еще пока нет. Жду тебя. У нас сегодня жареная картошка. Соленые огурцы и, если не боишься в такую жару, – сало.

– Нет, сало не хочу. Давай по пиву. – Саша взял со стола бутылку, посмотрел. «Жигулевское». Ну ладно. Пускай сегодня будет «Жигулевское». С получки надо будет отцу что-нибудь получше купить.

Отец налил в два стакана. Саша смотрел, как отец, худой, жилистый, почти дочерна загорелый, трясущимися пальцами брал стакан, сдувал на край легкую пену и пил – жадными глотками, прикрыв глаза. Под раковиной уже стояли четыре пустые бутылки.

Наверное, вчера водку пил, подумал Саша. Оттого и домой с дачи не приезжал.

– Бать, ты на даче вчера ночевал? Телефон у тебя был выключен. Я беспокоился.

– Да-к, я картошку вчера копал. – Взгляд у отца сделался виноватый. – Всю выкопал. Один к одному, восемь мешков. Картошка хорошая в этом году уродилась. И проволочника не было. На зиму нам с тобой хватит.

Опять у отца этот тон, будто он всю жизнь крестьянином был.

– Бать, надо маме хоть пару мешков дать.

Отец схватился за сигареты.

– Пускай сама покупает. У нее теперь муж майонезный король. Она теперь в нас не нуждается…

– Бать, ну чего ты… Она ведь с ним уже давно разошлась.

– Разошлась, да другого нашла!

– Ну ты ведь лучше меня знаешь, что у мамы сейчас никого нет…

– Ой да пускай берет. Хоть всю пускай забирает! – Отец выскочил на балкон, стал там нервно курить. Саша положил себе картошки, взял малосольный огурчик. Огурец звонко хрустнул у него на зубах.

– Батя! – Саша вышел к отцу, встал в балконных дверях. – У меня к тебе вопрос один есть…

– Ну чего? – Отец еще сердито смотрел в его сторону.

– А вот пойдем поедим. Я тебе случай мой сегодняшний расскажу – ох и стремный же случай попался.

– Тогда давай еще по пиву.

– Давай.

И Саша, уплетая за обе щеки картошку, рассказал отцу, бывшему когда-то одним из самых лучших экспертов в Бюро, а одно время даже и начальником всей областной судебно-медицинской экспертизы, свой сегодняшний случай. Отец слушал внимательно, не перебивал.

– И вот ты знаешь, что меня еще смущает? – сказал в заключение Саша, когда уже и картошка была съедена подчистую, и выпито пиво. – Труп-то прислали как Сергеева А. Л. А парень на вид не славянин. С одной стороны, конечно, ясно, что не китаец. Но разрез глаз все-таки ближе к монголоидному типу. Волосы темные. Кожа смуглая. Не тянет он на Сергеева.

– А ты его сфотографировал?

– С-с-с-стесственно! – передразнил Саша выговор той самой лаборантки из судебно-химического отделения.

– Ну так какая тебе разница? В описательной части отметь, что лицо монголоидного типа, укажи цвет глаз, волос, форму ушей, а там пусть следователь сличает – тот человек или не тот. И потом следователь родственников найдет – они-то своего опознают? В нашей местности каких только национальностей не намешано. Что с того, что фамилия русская? Может, у него мама грузинка.

– Ну может быть, – согласился Саша.

– А что касается причины смерти, то, когда нет проникающего ранения, определить ее действительно сложно. Грамотный адвокат попадется – он тебя в суде дураком запросто выставить сможет. И все дело развалит. И еще долго потом над тобой потешаться будет. С другой стороны, ты же понимаешь, что твое реноме зависит как раз от таких сложных случаев. Это тебе не ИБС все время вскрывать. Раз Хачек поручил тебе этот случай – значит, надо вывернуться наизнанку, а выводы написать так, чтобы комар носа не подточил. – Отец снова закурил, почесывая висок, но выражение лица у него было уже совсем другое. Задумчивое, а не злое, не нервное. Таким отца Саша любил. И уважал. Таким отец был, когда Саша еще студентом занимался на кафедре.

– Да кто его знает, пап, почему Хачек именно мне этот случай дал. Может, наоборот, зарыть меня хочет?

– Не думаю. Судя по твоему рассказу, зарыть он хочет этого нового заведующего кафедрой. Как ты его назвал? Рябинкин? Смешная фамилия. Наверное, чтобы сидел себе тихо у себя на четвертом этаже и не путался под ногами. Кстати, он у вас со студентами вскрывает?

– А он у нас только с лета. Еще студентов не было.

– А до него кафедральные вскрывали?

– Так у нас на кафедре наши же эксперты совмещали. Витя Извеков да еще один – Соболевский. А старый заведующий не вскрывал. Он пил по-черному. – Саша специально это сказал, глядя отцу прямо в лицо. Отец опустил глаза, помолчал. Саша видел, как сжались у отца челюсти. Потом дернулась у отца щека и мелко задрожала у виска жилка.

– Что, и Соболевский теперь на кафедре?

– Ну вроде да.

Отец подошел к окну, походил по кухне, сам с собой размышляя:

– Скорее всего, Хачек просто не хочет пускать нового человека в секционную. Лишние глаза. Хачек человек властный. Зачем ему еще кто-то в его владениях?

– Да, ты, наверное, прав.

И Саша уже в который раз подумал, что отец – очень умный и знающий человек. А строит из себя какого-то деревенского мужика специально. Как будто хочет назло что-то кому-то сделать. И пьет в последнее время слишком много. А когда раньше работал в Бюро – практически не пил. И вид у него был другой, и манеры другие. Это все из-за матери. Из-за ее ухода. А ведь отец сам с ней разошелся. Во время ее первого романа. Еще до всякого майонезного короля. А потом мать будто с ума сошла. С одним не получилось, с другим не получилось… Она уже кидалась на кого придется. Очень хотела снова выйти замуж. Как будто тоже хотела кому-то что-то доказать. Но Саша уверен – не разойдись тогда отец, мама сама не ушла бы из семьи.

Саша взял тарелки и понес мыть посуду. Конечно, мать намного моложе отца и красавица. А сейчас она живет одна. Саша бывает у нее. Но отец все равно слышать ничего не хочет о примирении. А ведь когда-то они работали вместе. Отец – главным экспертом области и начальником Бюро, а мать – экспертом-биологом в биологическом отделении. А потом – крак! Кому он нужен был, этот развод? Квартира была отличная – разменяли… Всю прекрасную обстановку продали…

Саша не знает, с кем у матери был первый роман. Да какая разница! Отца с тех пор будто подменили. Он и с работы уволился, потому что не мог находиться в том здании, где она оставалась работать. Вышел на пенсию. Пустился в свое огородничество. И мать из Бюро через год ушла. Саша не знает почему. Устроилась в школу. А Саша как раз тогда окончил интернатуру по судебной медицине. Он хотел быть экспертом. Чего ж им не быть, если отец – твой начальник. Не только над тобой, но и над всеми остальными. Над Хачеком, например. А кроме Бюро, работы в городе больше нет. А уезжать, с кем тогда будет отец? И куда? Саша еще в институте решил, что будет судебно-медицинским экспертом. Все говорили – у него хорошее будущее. Местный золотой мальчик. Оказывается, не все то золото, что блестит. Отец теперь проживает накопленные деньги. Мать прозябает на зарплату учителя. А он сам теперь работает у Хачека. У Саши сжалось сердце. Неужели это навсегда?

– Спасибо, батя. – Саша вытер тарелки и убрал их в шкаф. Аккуратно повесил полотенце.

– За что? – У отца опять болезненно задергалась щека. Морщины возле глаз обозначились глубже.

– За картошку и консультацию.

– Иди в свою комнату. Я сейчас хоккей буду смотреть. Ты хоккей не любишь.

– Бать!

– Ну чего?

Отец остановился на пороге кухни – старый, сутулый. И во взгляде его теперь всегда был вопрос. Он ведь не ожидал, что Саша захочет жить с ним, и теперь будто не верил, что сын не уйдет от него к матери.

– Бать, все будет хорошо. Вот увидишь.

* * *

В центре двора – четырехугольник, отгороженный невысоким деревянным бордюром. Здесь, в тени высоких акаций, режутся в карты и домино старики-пенсионеры. Сколько Лена себя помнит, они все режутся. И даже сейчас, когда весь мир изменился практически на глазах – появились компьютеры, айфоны, Интернет, – они все так же забивают «козла».

«Бездельники!» – проходя, скептически пожимала плечами мама.

«Каждому – свое», – спокойно отзывался отец. А идущая между родителями Лена думала про себя, что она-то уж никогда не будет так скучно проводить время, как эти старики.

Сзади раздался мягкий шелест шин. Лена обернулась. Тяжелый арбуз оттягивал руку. Мама подъехала! Серебристый «Ситроен» ловко славировал между припаркованных машин и пришвартовался к свободному месту. Мама открыла водительскую дверцу, высунула наружу стройную ногу и вслед за ногой появилась сама.

Рыжие волосы у матери – чуть темнее, чем у Лены, модно подстрижены и аккуратно уложены. Темно-красный костюм сидит отлично – не измят и не вытянут. Будто его владелица собралась в театр, а не работала в нем целый день в больнице.

– Мам, ты выглядишь, будто моя старшая сестра.

– Возьми пакет. – Мать достала с заднего сиденья объемистый пакет, передала Лене. Нет, все-таки под глазами у матери тени. И не от косметики. Видно, все-таки устала она за день.

– Что это?

– Это тебе. Мой сюрприз.

Лена заглянула внутрь. Что-то нежнейшее, бежевое, пушистое лежало в пакете, маскируясь под зверя.

– Мамочка!

– Примерь. Если не подойдет, поедем – поменяем. Но я думаю, подойдет. Я выбирала тщательно. Это тебе по случаю защиты.

– Мамочка! – Лена чуть не задохнулась от удовольствия. Пушистая короткая шубка была ее тайной мечтой. В Москве-то что, в Москве зимой не холодно. Можно всю зиму в куртке проходить. А в ее родном городе с ноября по март редко когда бывает меньше пятнадцати. Минус, естественно. Двадцать да двадцать пять – вот нормальная температура воздуха. Настоящая русская зима.

Они вошли в квартиру.

– Ну, надевай!

Лена не заставила себя долго ждать. Накинула шубку на летнее платье.

– Ну вот. – Мать оглядела ее со всех сторон, раскрутила около зеркала. – Будет теперь тебе в чем на работу ходить. Просто отлично!

При воспоминании о работе настроение у Лены потухло.

– Ой, мама! Такая история со мной получилась… – Лена прямо в шубе присела на диван и пересказала весь свой разговор с проректором. Только про то, что не выдержала – расплакалась у него прямо в кабинете, не упомянула, постеснялась.

– Однако… Хорошенькое дельце! – мама слушала Ленин рассказ и одновременно переодевалась. Накинула летний халатик без рукавов, подошла к Лене, села. – Ну и что же ты решила?

– А у меня, по сути, даже не было возможности что-то решать. Написала заявление, как продиктовал проректор. Завтра уже должна выйти на работу.

– Ничего себе, – нахмурилась мама. – Завтра на работу. Нет, надо по крайней мере что-то выяснить. Почему проректор так тебя встретил? – Она задумалась. – Как, ты говоришь, его фамилия?

– Быстрякин. Павел Владимирович. Ты его знаешь?

– Нет. Со мной такой точно не учился. Сколько ему лет?

– Лет пятьдесят, наверное. – Лена пожала плечами. Во время беседы ей и в голову не пришло определять возраст проректора.

– Позвоню-ка я Таньке. – Мама пересела к круглому столику с телефоном и быстро набрала номер своей институтской подруги. – Мне кажется, ее муж должен был с этим Павлом вместе учиться. Во всяком случае, я что-то такое слышала.

В этом тоже была одна из приятных особенностей для Лены проживания в своем родном городе. В местном медицинском мире, в котором ее мама занимала совсем не последнюю должность – Светлана Петровна Крылова была заведующей гастроэнтерологическим отделением самой крупной городской больницы, – у них была масса знакомых. И в этом не было ничего необычного. Каждый год медицинский вуз извергал из горнила науки в ледяную воду практики восемьсот врачей с трех медицинских факультетов. И хоть город был не такой большой, как Москва, а область по размерам в три раза больше Московской, все равно доктора отлично знали друг друга. А кто не знал, мог все, что хотел, узнать через знакомых. Кто-то с кем-то учился, кто-то женился, кто-то вместе работал… И чуть не с пеленок из бывших студенческих, а потом врачебных семей по решению домашнего консилиума будущие поколения определялись на учебу снова в родную альма-матер, на площадь к «писающему летчику». А куда еще? «Ну как не порадеть родному человечку» – это у нас актуально до сих пор. Юристы к юристам, гаишники к гаишникам, городское начальство своих детей выпасывает в столицах, а уж медицинский хлеб – он хоть и трудный, но тоже в большой степени семейственный. Если мама кардиолог, а папа хирург, куда бедному ребенку податься? Не в продавцы же? И не в математики.

– В судебную медицину, – про себя хмыкнула Лена.

Светлана Петровна поговорила и в задумчивости положила трубку.

– Танька пообещала перезвонить. С твоим Быстрякиным, оказывается, учился не ее муж, а его брат. Сейчас найдем какой-нибудь канал связи.

Они пошли в кухню. Мать открыла холодильник, достала из него кастрюльку с котлетами. Понюхала.

– Лен, котлеты еще вполне ничего. Сделаем салат? Огурцы, помидоры. По две котлетки с салатиком – как раз на ужин хватит.

– И арбуз на десерт.

Лена опять прошлась перед зеркалом, полюбовалась на свою обновку. Потом сняла шубку, аккуратно повесила на плечики.

– Я сегодня в кафе была. В «Минутке». Мороженое ела. Там все по-старому. Точно так же, как когда мы с папой туда ходили.

Мать встала в проеме двери, посмотрела на Лену.

– Ты по папе скучаешь?

Лена подошла к ней, заглянула в лицо.

– Ты, наверное, обидишься, если я скажу, что нет.

Мать удивленно и даже как-то испуганно вскинула брови.

– Я сейчас поясню, – заторопилась Лена. – Я не скучаю по нему. Я даже не знаю, как это объяснить, но у меня такое чувство, будто я выросла, а папа остался где-то далеко в моем детстве. Бывает же так, что дети уезжают куда-нибудь в другую страну, а родители остаются. – Мама медленно присела к столу, стала нарезать помидоры. Лена помолчала. – Я знаю, что сказала бестактность. Но ведь муж – это, наверное, совершенно другое, не то что отец. Я как бы чувствую, что я – и твоя, и папина, и сама по себе… Меня ведь не было здесь, когда он… – Мать ничего не ответила. Лена наклонилась, поцеловала ее. – Ой, какой помидор красивый! Желтый, как лимон…

Зазвонил телефон. Мать кивнула в сторону комнаты:

– Возьми трубку. У меня руки мокрые.

Лена подскочила.

– Алло?

– Свет, это я. По поводу Быстрякина. Сашка сейчас ему перезвонил…

Как это забавно, что Лену опять спутали с мамой!

– Тетя Тань, я маму сейчас позову.

– Ой, Леночка, как у вас голоса похожи! Я еще не привыкну, что ты приехала…

Светлана Петровна подошла, вытирая руки.

– Слушаю, Тань. Спасибо. Да… Да… – Потом была длинная пауза. Лена снова ушла в кухню и прикрыла дверь, чтоб заранее не испугаться. Мамин голос доносился до нее приглушенно. – …Не знаю, честно говоря… Может быть, он и прав. – Мать положила трубку и вернулась. Села за стол, поднесла руку ко лбу.

– Что? Что-то плохое узнала?

Мама молчала, как бы оценивая услышанное. Наконец надула щеки, выдохнула и сказала:

– Нет, не плохое… но, знаешь, Леночка, наверное, лучше тебе действительно идти на судебку.

Ленины глаза вдруг снова, как в кабинете у Быстрякина, наполнились слезами. Она уже вроде смирилась, а тут вдруг опять какое-то движение в обратную сторону…

– Мам, если нельзя ничего изменить, давай будем ужинать. А то – туда-сюда, туда-сюда, никаких нервов не хватит. Плевать. Ты мне потом расскажешь, что и как. Есть у нас вино? Давай выпьем.

Мать еще помолчала, размышляя, потом решительно тряхнула головой и достала из шкафа несколько бутылок:

– Ну давай. Красное, белое, шампанское… Выбирай!

Лена выбрала красное. Они чокнулись, выпили и принялись за еду. Некоторое время ели молча. Потом вдруг Светлана Петровна хитренько посмотрела на Лену.

– Кстати, на твоей новой кафедре, как мне сказала Татьяна, заведующий молодой, не женатый…

– Тебе уже и это сообщили? – хмыкнула Лена.

– Об этом – в первую очередь. Причем, заметь, он не только не женат, но даже и не разведен.

– Официально, – уточнила Лена. – А на самом деле – может быть, Синяя Борода. Судебная медицина для таких типов как раз подходит.

– Может быть, – усмехнулась и мать. – Но, думаю, с Синей Бородой работать все равно интереснее, чем крутиться целый день исключительно с тетками. А именно тетки работают во всех глазных отделениях. Между нами, девочками, говоря.

Светлана Петровна снова налила вино.

– За что мы пьем? – спросила Лена.

– За твою новую работу и за новую шубу. За все новое в твоей жизни.

– Я хочу выпить за папу.

– Конечно. – Они выпили вино до дна. – Кстати, я думаю, папа тоже посоветовал бы тебе идти на кафедру. На любую, только не в больницу.

– Почему это?

Светлана Петровна посмотрела на дочь.

– Потому. В больнице – рутина.

– А на кафедре – движуха?

– Ну все-таки на кафедре у тебя больше инициативы. И переезжай-ка ты в папин кабинет. Хватит тебе в гостиной на диване спать.

– Так в кабинете ведь тоже только диван. А в гостиной мне нравится.

– Если тебе на папином диване неудобно, можно купить кровать в «Икее».

– А что, теперь «Икея» и в нашем городе есть? – удивилась Лена.

– Ой, все, что хочешь. «Икея», «Ашан», «Азбука вкуса»… Эйфелевой башни только не хватает.

На этом разговор у них закончился. Мама привычно составила в раковину тарелки, включила горячую воду. Лена разрезала арбуз, съела ломтик.

– Ой, какой сладкий! – Но мама все пребывала в задумчивости, и Лена, посидев еще немного за столом, встала и пошла в комнату отца. В так называемый «папин кабинет». Огляделась в нем и решила – ладно, перееду завтра.

Саша Попов в своей крошечной комнатке сидел перед ноутбуком. Он просматривал свою почту – какое-то невероятное количество писем ему пришло от знакомых девушек. Он вяло пощелкал мышкой по их фотографиям. Почти все в купальниках. Ну да, возвращаются к жизни после лета. Есть несколько писем и от бывших одноклассниц – эти на фотках уже втроем, а то и вчетвером – с мужьями, с детьми. Размножаются… Бывшие сокурсницы пишут ему больше поодиночке – эти видят в нем потенциального друга, а может быть, и жениха. Конечно, в институте он был в числе «упакованных». Машина вон до сих пор осталась. Не новая уже, но все равно не «Рено» какой-нибудь, «Ауди ТТ». Саша вздохнул. Ошибаетесь, девушки. Только машина у меня и осталась. Никакой я вам сейчас не жених.

Он быстро отстукал пару-тройку вежливых ответов. Развернулся на своем вертящемся дерматиновом кресле к окну. Душно. Уже почти ночь. Серой пыльцой, будто моль, пыль въелась в подоконник. Надо все-таки хоть иногда делать уборку.

Саша вздохнул и снова вернулся к компу. Какой там у них профессиональный сайт? Судебная медицина точка ру?