Текст книги "Ночи Калигулы. Восхождение к власти"

Ирина Звонок-Сантандер
Ночи Калигулы. Восхождение к власти

I

Жизнь начиналась просто и радостно. Семилетний мальчик взобрался верхом на маленькую серую лошадку. Худенькие ноги, обутые в мягкие кожаные сапожки до колен, сжимали конские бока, заставляя животное скакать быстрее. Мелкий гравий летел из-под копыт. Раб-фракиец покорно бежал позади, ежеминутно сплёвывая грязь, попадавшую в рот.

Дорога вилась между виноградниками. Полуголые грязные рабы подставляли подпорки под тяжелеющие лозы. Нищие хижины виднелись на отшибе, на болотистых приморских землях. А на зеленом холме возвышалась вилла с портиками и колоннами из белого мрамора с розово-серыми прожилками.

Маленький Гай Юлий слез с коня. Рабы в испуге бросились на землю, не смея поднять глаз на сына хозяина. Мальчик подошёл к виноградной лозе и сорвал гроздь, показавшуюся ему самой крупной и спелой. Виноград оказался кислым. В последние дни июня – месяца, посвящённого богине Юноне, – ещё не время собирать виноград. Гай Юлий скривился и выплюнул незрелые ягоды. Он сорвал ещё несколько гроздьев, но и те выбросил.

Птицы слетелись на виноградины, разбросанные по темно-коричневой рыхлой земле. Чёрные вороны не удовольствовались плодами, лежащими в пыли. Они пытались на лету клевать светло-зеленые ягоды прямо с лозы. Рабы-виноградари всполошились и злобно зашипели, стараясь напугать наглых птиц, но не посмели подняться с колен в присутствии Гая . Мальчик звонко смеялся, наблюдая за их безуспешными попытками.

– А ты почему стоишь без дела? – спросил он у фракийца Филиппа. – Прогони ворон.

Филипп поспешно бросился исполнять повеление маленького господина. Вороны, гортанно каркая, нехотя покинули виноградник.

– Теперь кушай виноград, – велел Гай, указывая тонкой загорелой рукой на гроздья, изрядно поклёванные птицами.

– Я не смею, – глухо ответил раб.

– Я разрешаю тебе отведать винограда в награду за работу, – напыщенно произнёс мальчик. – Ну же, кушай быстрее, пока я не рассердился! – прикрикнул он, топнув тонкой ногой.

Филипп подобрал с земли грязные, изъеденные воронами гроздья. Он послушно жевал и глотал ягоды настолько кислые, что даже слезы выступили на глазах раба. Гай смотрел на мускулистого фракийца, размышляя о том, как приятно отдавать приказы и видеть послушание тех, кто намного больше и сильнее.

– Сорви виноградных листьев, – напоследок велел мальчик рабу. – Сестра сплетёт мне красивый венок.

Филипп послушно рвал глянцевито-зеленые листья причудливой формы, кривясь от ощущения жгучей кислоты во рту. Гай ловко впрыгнул в седло, ударил лошадку маленькой, богато украшенной плёткой. Животное поскакало галопом. Раб, не осмеливаясь бросить охапку листьев, поспешил за хозяином.

* * *

Тенистая аллея, усаженная миндалевыми и абрикосовыми деревьями, вела к великолепной вилле. Гай спешился и бросил поводья подоспевшим слугам. Мальчик вприпрыжку обежал виллу и очутился в саду.

На небольшой, хорошо ухоженной лужайке стояло ложе из орехового дерева. Агриппина в шафранно-жёлтой тунике из тонкой шерсти лениво возлежала на ложе, наслаждаясь тёплыми солнечными лучами. Мириады мелких бриллиантов усеяли золотой ободок диадемы и переливались нежными тонами в матово-чёрных волосах матроны. Немного располневшая, она все же была величественно красива – родная внучка Октавиана Августа и жена полководца Германика. Гай подбежал к матери.

– Где ты был? – спросила Агриппина, мимолётно целуя сына.

– В винограднике. Смотрел, как трудятся рабы, – ласкаясь к матери, ответил мальчик.

– Учился ли ты сегодня? – продолжала расспрашивать Агриппина.

– Да, – солгал сын.

– А что ты изучал? – любопытствовала мать.

Гай немного подумал и осторожно ответил:

– Записки Цезаря о галльской войне.

– Вот и превосходно! – обрадовалась доверчивая мать. – Учись у великого Цезаря. Ты тоже когда-нибудь станешь императором. Будь мудрым, разумным и справедливым, как Цезарь, мой маленький Калигула!

Агриппина поражённо замолчала, до конца осознав сказанное ею. «Ты тоже когда-нибудь станешь императором…» – рассеянно произнесла матрона, совершенно упустив из внимания, что у неё есть ещё два сына – Друз и Нерон. Оба – старше Гая. И Гай станет императором только в том случае, если со старшими сыновьями Германика случится несчастье… «Нет! Этого нельзя допустить даже мысленно! Я принесу богам обильные жертвы за здравие всех моих сыновей!» – взволнованно подумала мать.

Прозвище «Калигула» прочно закрепилось за Гаем из-за его пристрастия к мягким высоким сапожкам, которые носили легионеры в германских походах. Калига – назывались по-латыни эти сапожки, калигула – уменьшительная форма. Мальчик гордился прозвищем, выделявшим его из огромного количества Гаев, которыми изобиловал Рим. Родовое имя «Юлий» мальчик получил потому, что его отец Германик был усыновлён в знатном римском семействе Юлиев. Усыновлён родным дядей, Тиберием, который ныне правил Римской империей. А самого Тиберия усыновил отчим, Октавиан Август, внучатый племянник божественного Цезаря.

Агриппина, посчитав, что родительский долг уже исполнен, отвернулась от сына. Матрона завела с рабыней-эфиопкой интересный разговор о восточных благовониях и притираниях. Маленький Калигула, скучая, огляделся по сторонам в поисках развлечения. Мальчик радостно вскрикнул, завидев отца, появившегося в конце аллеи.

Отца Гая Калигулы звали Германиком по причине славных побед над варварами-германцами, которых стремился покорить ненасытный Рим. В отрочестве он прозывался Нерон Клавдий Германик. Став наследником Тиберия, получил имя Юлий Цезарь Германик. Единственный сын нынешнего императора умер молодым. Повинуясь приказу отчима Октавиана Августа, Тиберий усыновил племянника. Но цезарь Тиберий ненавидел Германика. Потому, что полководца-триумфатора любили римляне.

Германик подошёл к жене и сыну. Тридцатичетырехлетний мужчина с резкими волевыми чертами лица, он привлекал всеобщее внимание везде, где появлялся. Короткая красная туника не скрывала его стройных мускулистых ног. Агриппина радостно приподнялась навстречу мужу. Германик и Агриппина любили друг друга. Многие ли супружеские пары в Риме могли похвастаться этим?

– Давно не видела тебя, – произнесла она вместо приветствия.

– Цезарь Тиберий нарочно придумывал всевозможные отговорки, чтобы подольше задержать меня, – объяснил Германик, присаживаясь на край ложа рядом с женой и ласково обнимая её.

– Как я ненавижу Тиберия! – прошептала Агриппина, зло прищурив глаза.

– Будь осторожна, – предупредил Германик. – Среди слуг всегда может найтись предатель, который все донесёт императору.

– Поскорее бы он умер, – шепнула Агриппина на ухо мужу. – Тогда мы воцаримся в Риме.

Германик тонко улыбнулся.

– А ты, сын, что делал в моё отсутствие? – спросил он, кладя на плечо Калигуле сильную загорелую ладонь. – Научился ездить верхом?

– Да, отец! – восторженно ответил мальчик.

– Хорошо, – одобрил Германик. – Значит, поедешь со мной в Рим во второй день июльских календ.

– Неужели ты опять уезжаешь? – встрепенулась Агриппина. – И так скоро?!

– Я бы век не покидал тебя, но Тиберий ждёт меня в Риме. А воля цезаря – священна.

– О, как я ненавижу его! – снова прошептала Агриппина.

– Император уже не молод. К тому же, он слаб здоровьем. Подождём ещё несколько лет… – пробормотал Германик.

– Когда Тиберий умрёт, ты станешь императором… – сверкнув чёрными глазами, шепнула Агриппина.

– Тиберий не позволяет мне действовать по моему усмотрению, – нахмурил брови Германик. – Неужели он позабыл, как я рисковал жизнью, заставляя мятежных легионеров принести ему клятву верности?! И не дождался от Тиберия ни слова благодарности! Когда же я готовился нанести решающий удар по варварским войскам, Тиберий неожиданно отозвал меня в Рим. Объяснил своё решение тем, что якобы не желает напрасно проливать кровь римских солдат. Когда это Тиберия заботила чья-то жизнь? – презрительно хмыкнул он.

– В тот раз римляне встретили тебя как трумфатора! Рим любит тебя. Тиберий мучается завистью. – Агриппина нежно провела ладонью по загорелой щеке мужа.

– А помнишь Александрию? – все сильнее распалялся Германик. – Я поспешно выехал туда, едва узнал о голоде и неурожае, опустошающих край! А Тиберий подло нажаловался на меня сенату, обвинив в нарушении Августовых законов.

– Армия на твоей стороне. Стоит тебе захотеть, и ты свергнешь Тиберия и объявишь себя императором! – сузив блестящие глаза, глухо промолвила Агриппина.

– Нет! – встрепенулся Германик. – Тиберий усыновил меня. Я обязан почитать его как отца. Каким бы ни был Тиберий, как бы он ко мне ни относился – я никогда не стану причиной его смерти!

Калигуле надоело слушать путанные речи родителей, и он незаметно ускользнул. А Германик и Агриппина ещё долго шептались, прижимаясь друг к другу разгорячёнными лицами.

* * *

Небольшой бельведер, увитый виноградными лозами, отражался в тёмной воде пруда. Пахло свежестью и илом. У стройных колонн бельведера мелькнула фигурка темноволосой девочки в голубой тунике. Калигула поспешил туда.

– Здравствуй, сестра, – обратился он к девочке.

– Здравствуй, брат, – отозвалась Юлия Агриппина, получившая имя в честь матери. Её называли Агриппиной Младшей во избежание путаницы.

Агриппина Младшая удобно сидела в складном кресле. Выразительные серо-зеленые глаза девочки, слегка поднятые к вискам, придавали её облику что-то кошачье – грациозное и лукавое одновременно. Юная рабыня-германка, сидя на мозаичном полу бельведера, овевала её опахалом из роскошных павлиньих перьев. Другая, чернокожая Хатсун из далёкой Нубии, заплетала в тонкие упругие косички каштановые волосы маленькой госпожи.

– Зачем тебе столько косичек? – удивился Калигула, разглядывая голову сестры.

– Хочу быть похожей на царицу Клеопатру, которая пленила Цезаря, – кокетливо ответила Агриппина Младшая.

– Какого цезаря ты хочешь соблазнить? – насмешливо воскликнул Калигула. – Неужели нашего деда Тиберия? Так он уже стар, и гной течёт из его бесцветных глаз!

– Убирайся в царство Плутона, выродок! – рассердилась Агриппина. – Пусть его трехглавый пёс выпустит тебе кишки!

– Не сердись, сестричка, – примирительно проговорил Калигула. – Я вовсе не хотел тебя обидеть. Я пришёл попросить об одном одолжении.

– Чего же ты хочешь? – надулась Агриппина Младшая.

– Сплети мне венок из виноградных листьев, – мальчик жестом указал на Филиппа, неловко стоящего поотдаль с охапкой листьев в руках. Раб переминался с ноги на ногу, не смея ни подойти, ни оставить ношу.

– Зачем? – удивилась сестра.

– Такой венок украшает статую бога Вакха в храме Анция, – пояснил Калигула.

– А ты хочешь быть похожим на Вакха? – засмеялась Агриппина. И, хитро прищурившись, добавила: – С таким нежным белым личиком и тонкими ручками ты скорее напоминаешь Ганимеда. Знаешь, кто такой Ганимед?

Калигула не ответил. Он знал, кто такой Ганимед – мальчик, наливающий вино и амброзию в чашу Юпитера. Боги обоих полов мимолётно ласкали кудрявого виночерпия на олимпийских пирушках. Наставник Марк Лоллий рассказал об этом Калигуле. Такого рода уроки Гай Юлий Цезарь Калигула всегда слушал очень внимательно. Но откуда маленькая Агриппина знает об этом?

Мальчик отбежал на небольшое расстояние и громко крикнул сестре:

– Гарпия!

– Злобное чудовище! – немедленно отозвалась Агриппина.

Юлия Друзилла, вторая сестра Калигулы, полулежала под розовым кустом в дальнем уголке сада. Шестилетняя девочка рассеянно наблюдала за бабочкой, севшей на кремовый лепесток цветка.

– Как долго я искал тебя, сестричка! – радостно воскликнул Калигула, завидев её.

Юлия Друзилла приподнялась на одном локте и с улыбкой взглянула на брата. Калигула присел на траву рядом с ней.

– Я только что поссорился с Агриппиной, – сообщил он.

– Агриппина – злая, – согласилась Друзилла.

– Зато ты – добрая, и я тебя очень люблю. Сплетёшь мне венок как у Вакха?

– Конечно, – охотно отозвалась девочка.

Раб Филипп, все время следовавший за Калигулой, сложил листья на траву. Юлия Друзилла складывала вместе большие ажурные листья, сплетала гибкие зеленые черешки.

– Если я стану императором, то сошлю Агриппину в Германию или Скифию, а тебя сделаю августой, – произнёс Гай, внимательно следя за ловкими движениями рук Друзиллы.

Девочка довольно улыбнулась. Лёгкий ветерок развевал её золотисто-рыжие волосы, зеленые глаза ярко блестели. Калигула потянулся к сестре и неожиданно поцеловал её в щеку. Друзилла вздрогнула, потом весело засмеялась и надела на голову Калигуле спелетенный венок, напоминавший пышную корону.

II

Путь из Анция в Рим причудливо петлял вдоль морского побережья, затем повернул направо и выбрался на широкую, уложенную булыжниками дорогу – знаменитую Виа Аппия. Лошади всадников двигались шагом. Рабы погоняли осликов, навьюченных всем необходимым для путешествия. Германик с младшим сыном ехал в сопровождении центурии легионеров. Калигула горделиво задирал подбородок, оглядывая окрестности. Мальчику нравилось ехать рядом с отцом, во главе сильных мускулистых мужчин в кожаных панцирях. От Германика сильно несло здоровым потом, лошадьми и кострами военных походов. Это был запах настоящего мужчины, и Калигула гордился отцом.

На горизонте показались стены Рима. Очутившись на расстоянии двух стадий от Вечного города, Германик придержал коня. Он достал из сумки, притороченной к седлу, две сложенные вместе навощеные дощечки и острый грифель. Нацарапав несколько слов на дощечках, Германик закрыл их хитроумным устройством и обратился к стоящему рядом центуриону:

– Кто из твоих солдат самый быстрый? Пусть отнесёт послание императору.

– Легионер Публий Квирин, генерал, – с уважением ответил центурион.

Быстроногий Публий Квирин поспешил к императору, прижимая к груди дощечки с посланием. Лицо Германика вдруг стало необыкновенно серьёзным и сосредоточенным.

– Каждый раз, когда вхожу в императорский дворец, мне кажется, что я – гладиатор в клетке тигра, – едва слышно пробормотал Германик. Калигуле на всю жизнь запомнились слова отца.

Въезд Германика в Рим обратился триумфом. Он медленно продвигался по Священной дороге, вьющейся от Форума до Палатинского холма. Двери трехэтажных домов-инсул широко распахивались и жители выбегали на улицу, встречая героя. Чумазые мальчишки с завистью рассматривали обветренных загорелых легионеров, бредя о славе германских походов. Патриции приветствовали Германика, вытянув правую руку, а левую – прижав к сердцу. Плебеи, свободные граждане и вольноотпущенники собирались толпами на пути полководца, время от времени восклицая:

– Славься, Германик! Рим приветствует тебя!

Женщины всех возрастов и сословий бросали ему цветы и многозначительно вздыхали, когда Германик проезжал мимо них. Эхо народного ликования прокатилось по семи римским холмам и добралось до императорского дворца, до ушей цезаря Тиберия.

Германик и Калигула оставили эскорт у подножья широкой мраморной лестницы. Германик уверенно шёл по дворцовым переходам к покоям Тиберия. Калигула, непрестанно оглядываясь по сторонам, едва поспевал за отцом.

Два десятка преторианцев с изрубленными, плохо выбритыми лицами охраняли вход в покои Тиберия. Узнав наследника, они расступились и освободили проход. Германик, положив руку на плечо сыну, вступил в императорские покои.

В огромном пустынном зале царил полумрак. Калигула с любопытством рассматривал стены. Яркие фрески изображали оргию: патриции в розовых венках возлежали вокруг стола, обильно уставленного винами и яствами; женщины в коротких греческих пеплумах прислуживали обжорливым мужчинам; кудрявые мальчики держали в руках лиры; полуобнажённые танцовщицы изящно изгибались в танце. На полу были выложены узоры из разноцветных кусочков мрамора.

Тиберий, неслышно ступая, появился из тёмного угла. Высокий шестидесятилетний мужчина, прикрывающий лысеющую голову золотым лавровым венком. Длинный пурпурный плащ змеёю волочился по полу. Император хотел застать Германика врасплох внезапностью появления. Это в некоторой мере удалось хитрому Тиберию. Германик невольно вздрогнул, когда Тиберий положил руку ему на плечо.

– Рим встретил тебя триумфом, – проговорил император, пронизывая племянника змеиными глазками. Было непонятно, улыбался ли Тиберий, или ехидничал.

– Народ приветствовал победы над варварами, одержанные мною для империи и для тебя, цезарь! – осторожно ответил Германик.

– Меня давно уже не славит подлый плебс, – с невыразимым презрением произнёс Тиберий. – Какая неблагодарность! После всего, что я сделал для Рима! Какой порядок навели в этом грязном городе мои преторианцы!

– Твои деяния прославят тебя в веках, – благоразумно отозвался Германик.

– Поэтому я не люблю Рим! – продолжал император, не обращая внимания на лесть. – Не люблю жирных безмозглых сенаторов, вечно противоречащих мне… Предпочитаю Неаполь, светлый, солнечный. Моя вилла на Капри – вот настоящая столица империи! А не этот грязный, загаженный отходами Рим.

Германик молчал. «Прячься от проблем на вилле, закрывай глаза и уши! Когда Рим поймёт, что он тебе не нужен – ты станешь не нужным Риму!» – думал он.

Неожиданно взгляд Тиберия упал на Калигулу.

– Что ты делаешь? – гневно крикнул цезарь.

Мальчик в этот момент пристально разглядывал греческую вазу. Ах, какая это была ваза! На чёрном глянцевитом фоне рельефно выделялись золочёные фигуры: фавны, сатиры и нимфы в любопытных положениях. Руки Калигулы против воли потянулись к занятной вазе. Открыв рот от изумления, семилетний мальчик жадно рассматривал непристойные изображения. Блеющий голос цезаря Тиберия испугал его. Калигула вздрогнул и выронил из рук вазу. Мелкие осколки усеяли мозаичный пол.

– Ах ты, маленький негодяй! – истерично взвизгнул Тиберий. – Ты разбил мою лучшую керамику!

Император, ругаясь хуже пьяного легионера, схватил мальчика за вырез туники.

– Макрон! – кричал Тиберий, словно его убивали. Липкая слюна летела во все стороны из кривого рта императора.

В зал ворвался испуганный Невий Серторий Макрон – молодой трибун второй преторианской когорты, которая сегодня несла дежурство во дворце. Он держал в руке короткий меч и дико вращал глазами, высматривая опасность, грозящую императору.

– Отведи мальчишку на конюшню, и пусть ему дадут десять ударов хлыстом! – исступлённо визжал Тиберий.

– Прости моего сына, цезарь. Гай ещё мал, и его проступок – случаен, – вступился Германик. – Когда вырастет, он будет вот так же крушить твоих врагов!

Тиберий постепенно успокаивался. Однако, ему было необходимо излить злость на кого-нибудь. Оставив в покое Калигулу, император заорал на Макрона:

– Убирайся прочь! Ты так медлителен, что меня могли бы десять раз убить, прежде чем ты соизволил явиться на зов!

Макрон выскочил из зала, как побитая собака. Тиберий нервным жестом поправил сползающий венок.

– Ты пренебрегаешь воспитанием сына, Германик, – высокомерно заметил император.

– Бесконечные военные походы не позволяют мне заняться семьёй, – хмуро произнёс Германик.

– Ну что же, в следующий поход я позволяю тебе взять жену и детей, – засмеялся император мелким паскудным смешком.

– Следующий поход?.. – вопросительно поднял бровь Германик.

– Да. Империя нуждается в тебе! – невозмутимо отозвался Тиберий. – В Армении неспокойно, Малая Азия готова превратиться в очаг восстания, парфяне вот-вот взбунтуются… Одним словом, ты должен навести порядок в азиатских провинциях.

– Ты отсылаешь меня из Рима, цезарь? – холодно спросил Германик.

– Рим требует, чтобы мы, первейшие граждане, беспрекословно служили ему! – чётко произнёс император, делая многозначительные паузы между словами. Глаза Тиберия почти неуловимо сверкнули ненавистью из-под нависших седеющих бровей.

«Это – почётное изгнание!» – понял Германик. Он стоял, напряжённо вытянувшись, как перед войсками накануне решающей битвы. Тонкие бледные губы решительно сжаты, скулы нервно подёргивались. Тиберий безошибочно догадался, что происходило в душе Германика, какого рода сомнения овладели молодым полководцем.

– Твоё отсутствие не будет долгим, – заверил племянника Тиберий, лукаво улыбаясь. – Вернёшься из Антиохии с победой, и я велю возвести в твою честь триумфальную арку…

– Мой долг – беспрекословно служить Риму. Я поеду в Антиохию, – прервал Германик разглагольствования Тиберия.

Германик развернулся и направился к выходу. Весьма неучтиво по отношению к цезарю, но Германик не мог пересилить себя. Не мог заставить себя попрощаться с Тиберием – дядей, приёмным отцом и императором Рима. Горечь несправедливой обиды обжигала сердце полководца и неминуемо выплеснулась бы наружу, скажи он ещё хоть слово Тиберию.

– Ты обиделся, Германик? – цезарь послал вдогонку ему вопрос, в котором прозвучала скрытая насмешка. Полководец остановился посреди огромного полупустого зала и медленно обернулся. Ясные серо-голубые глаза Германика столкнулись с мутно-зелёным неуверенным взглядом Тиберия.

– Моя поездка в Антиохию означает немилость? – напрямик спросил он.

– Ну что ты! – с улыбкой возразил Тиберий. – Наоборот, я прошу тебя о милости. Я старею. Мне уже не под силу уследить за порядком в дальних провинциях. Ты – мой племянник и наследник. Кто, как не ты достоин чести укрепить престиж Рима и власть цезаря? Придёт время – и ты тоже станешь императором! Возможно, даже раньше, чем предполагаешь. Может быть, я сам накину на твои плечи пурпурную мантию после победного возвращения?!. – Тиберий выжидающе посмотрел на Германика, пытаясь понять, какое впечатление произвели на честолюбивого полководца его слова. И, ссутулившись, притворно захныкал: – Мне почти шестьдесят лет, императорский венец становится обременительным для меня!..

Германик изумлённо уставился на Тиберия. Неужели правда – то, что говорит цезарь? Можно ли верить человеку, который столько раз нарушал слово? Германик на всякий случай благоразумно решил не верить. Кто, находясь на вершине власти, добровольно откажется от неё? И все-таки!.. И все-таки, сердце Германика гулко забилось, когда он мысленно представил себя в императорском венце и лиловой мантии, въезжающим в Рим на позолоченой колеснице, запряжённой четвёркой белых лошадей. Честолюбие высоко подняло голову и заглушило голос благоразумия. Германик улыбнулся императору, и Тиберий облегчённо засмеялся.

– Вот и прекрасно! – воскликнул Тиберий, обнажая в улыбке полусгнившие зубы. – А перед отъездом ты непременно пообедаешь у меня. Я устрою в твою честь великолепный банкет! Усладим желудок изысканными яствами: паштет из фазаньей печёнки, запеченые петушиные гребешки, щупальца осьминога под винным соусом… И вино! Много вина с пряностями и корицей. А для развлечения – танцовщицы из Гадеса, города основанного финикийцами на самом краю земли – там, где солнце по вечерам садится в бесконечное море. Знаешь ли ты, как соблазнительно и страстно пляшут эти смуглые женщины, в чьих жилах причудливо смешалась кровь финикийцев, кельтов, карфагенцев и завоевателей-римлян?.. – Тиберий плотоядно зачмокал влажными губами.

Германик подавил отвращение, охватившее его при виде отвисших слюнявых губ цезаря. Он почтительно приложил руку к груди и, отступив на шаг, произнёс:

– Я пообедаю у тебя, божественный цезарь!

– Я дам тебе ларец с посланием и подарками для сирийского наместника. По приезде в Антиохию вручишь его от моего имени Гнею Пизону. Ларец будет открытым, дабы ты убедился, насколько велико моё доверие к тебе, возлюбленный сын! – заявил Тиберий.

– Запечатай ларец, о цезарь, – бесстрастно отозвался Германик. – Я никогда не посмею усомниться в тебе.

И Тиберий удовлетворённо улыбнулся.

В приливе неожиданной любезности, он провёл Германика и маленького Калигулу до выхода, скрытого тяжёлой парчовой занавесью. Белые мягкие руки Тиберия, покрытые мелкими старческими веснушками, дрожали в припадке какой-то нервной радости. Император скрывал их среди пышных складок мантии.