Текст книги "Ошибка мертвого жокея"

Голос мадам Решевски вновь достиг поднебесных высот, и эхо ее слов опять покатилось по невысоким кладбищенским холмам.

– Как со мной могло случиться подобное? Я словно раб трудилась для тебя. Я пробуждалась от сна в пять утра. Я шила костюмы. Я арендовала помещение для театра. Я сражалась с авторами за их пьесы. Я выбирала для тебя роли. Я учила тебя, как надо играть, Авраам. «Великий актер», – говорили о тебе. «Гамлет Еврейского театра». Повсюду, от Южной Африки до Сан-Франциско, было известно твое имя; а в твоей гримерной женщины срывали с себя одежды. До того как я тебя обучила, ты был не более чем дилетантом и каждой громогласно выкрикнутой со сцены фразой пытался взорвать последние ряды галерки. Я лепила тебя так, как скульптор лепит статую. Я сделала из тебя художника. А в остальное время… – Тут мадам Решевски язвительно пожала плечами. – А в остальное время я вела бухгалтерские книги, нанимала капельдинеров и репетировала с тобой сцены из спектаклей. Я делала это лучше, чем любая прима, с которой тебе когда-либо приходилось выступать. Каждые два года я приносила тебе по ребенку и постоянно кормила остальных детей, которых приносили тебе другие женщины. Своими руками я полировала яблоки, которые продавались во время антрактов!

Мадам Решевски слегка сгорбилась под своим модным котиковым манто и перешла на шепот:

– Я любила тебя сильнее, чем ты того заслуживал, а ты оставил меня в одиночестве на пятнадцать лет. Я старею, и ко мне пристают с квартирной платой…

Мадам Решевски опустилась на холодную землю. На покрытую мертвой травой могилу.

– Авраам, – прошептала она, – ты обязан мне помочь. Умоляю тебя, помоги. Я могу сказать тебе одно… В прошлом, когда я попадала в беду, я всегда могла обратиться к тебе. Всегда. Помоги мне и сейчас, Авраам.

Мадам Решевски некоторое время лежала молча на холодной траве, широко раскинув руки с обнаженными кистями. Затем она поднялась и пожала плечами. Лицо ее стало просветленным и более спокойным, таким, каким не было вот уже несколько месяцев. Она отвернулась от могилы и крикнула:

– Хелен, дорогая! Теперь ты можешь подойти.

Хелен встала с мраморной скамьи, стоящей рядом с местом упокоения человека по фамилии Аксельрод, и неторопливо направилась к могиле отца.

1942

Причуды любви

– Уйду в монастырь, – заявила Кэтрин, крепче зажав учебники под мышкой. – Оставлю мирскую жизнь.

Они шли по улице в направлении дома Харольда.

– Ты этого не сделаешь, – сказал Харольд, тревожно глядя на нее сквозь стекла очков. – Твои тебе этого не позволят.

– А вот и позволят, – ответила Кэтрин. Она шагала, напряженно глядя прямо перед собой и мечтая о том, чтобы до дома Харольда идти надо было не менее десятка кварталов. – Я католичка и могу поступить в монастырь.

– В этом нет никакой необходимости, – сказал Харольд.

– Как ты думаешь, я красивая? Учти, комплименты мне не нужны. Я желаю услышать правду.

– Думаю, что красивая, – сказал Харольд. – Думаю, ты почти что самая красивая девочка в школе.

– Так все говорят, – согласилась Кэтрин. Ее несколько беспокоили слова «почти что», но своего беспокойства она ничем не выдала. – Я, конечно, так не думаю, но все остальные уверяют, что это правда. Похоже, ты тоже с этим не согласен.

– Согласен, – торопливо заявил Харольд. – И даже очень.

– По тому, как ты себя ведешь, этого не скажешь, – заметила Кэтрин.

– По поведению людей иногда бывает трудно сказать что-то определенное, – ответил Харольд.

– Я тебя люблю, – ледяным тоном произнесла Кэтрин.

Харольд снял очки и стал нервно протирать линзы носовым платком.

– А как же Чарли Линч? – спросил он, обрабатывая стекла и не глядя на Кэтрин. – Все знают, что ты и Чарли Линч…

– А тебе я даже не нравлюсь, – продолжала Кэтрин с каменным выражением лица.

– Нравишься. И даже очень. Но Чарли Линч…

– С ним покончено! – бросила Кэтрин настолько резко, что у нее клацнули зубы. – Я сыта им по горло.

– Но он же классный парень, – сказал Харольд, водружая очки на место. – Ведь он – капитан бейсбольной команды, президент клуба восьмиклассников и…

– Он меня не интересует, – ответила Кэтрин и добавила: – С некоторых пор.

Они продолжили путь молча. По мере приближения к дому Харольд пошел быстрее.

– У меня есть два билета в кино на вечерний сеанс, – сказала Кэтрин.

– Спасибо, – ответил Харольд, – но мне надо делать уроки.

– В субботу вечером Элеонор Гринберг устраивает вечеринку, – сказала Кэтрин, слегка замедляя шаг. – Я могу взять с собой кого хочу. Тебя это интересует?

– Бабушка… – произнес Харольд. – В субботу мы едем к бабушке. Она живет в Пенсильвании, в Дойлстауне. У нее семь коров. Я отдыхаю там летом. Я знаю, как надо их доить, а они…

– Тогда в четверг вечером, – торопливо сказала Кэтрин. – Папа и мама по четвергам уходят играть в бридж и возвращаются не раньше часа ночи. В доме остаемся лишь мы с малышкой, которая спит в своей комнате. Одним словом, я бываю одна. Не хочешь составить мне компанию?

Харольд с несчастным видом сглотнул, чувствуя, как краска смущения выползает из-под воротника, разливается по щекам и забирается под очки. Он громко закашлял – на тот случай, если Кэтрин заметила его смущение. Пусть думает, что он залился краской от приступа кашля.

– Может, постучать тебе по спине? – с надеждой спросила Кэтрин.

– Спасибо, не надо, – ответил Харольд. Приступ кашля как рукой сняло.

– Ну как, ты не хочешь прийти ко мне в четверг вечером?

– Мне очень хотелось бы, – ответил Харольд, – но мама все еще не позволяет мне уходить по вечерам из дома. Говорит, что вот когда мне исполнится пятнадцать…

– А в среду я видела тебя в библиотеке в восемь часов вечера, – заметно помрачнев, сказала Кэтрин.

– Библиотека – совсем другое дело, – устало ответил Харольд. – Для нее мама делает исключение.

– Но ты же можешь сказать, что идешь в библиотеку. Что тебе мешает?

– Каждый раз, когда я вру, – с безнадежным вздохом произнес Харольд, – она об этом как-то догадывается. В любом случае врать маме нехорошо.

Губки Кэтрин скривились в насмешливом удивлении.

– Мне просто смешно, – сказала она.

У входа в большой многоквартирный дом, где жил Харольд, они остановились.

– Во второй половине дня большую часть времени в нашем доме не бывает никого, кроме меня, – сказала Кэтрин. – По пути из школы, проходя под моим окном, ты можешь свистнуть – окна моей комнаты выходят на улицу. Я открою форточку и подам тебе сигнал. Тоже свистну.

– Я ужасно занят, – ответил Харольд, со смущением заметив, что за ними наблюдает Джонсон – их консьерж. – Ежедневно во второй половине дня у меня тренировки по бейсболу в атлетическом клубе Монтаука; кроме того, я каждый день по часу должен играть на скрипке. Я отстал по истории, и до конца месяца мне надо прочитать столько глав, что…

– Тогда я буду каждый день провожать тебя до дома, – сказала Кэтрин. – Из школы. Ведь ты будешь ходить домой, не так ли?

– Почти каждый день проходят репетиции школьного оркестра, – со вздохом протянул Харольд, с несчастным видом глядя на Джонсона, который наблюдал за ними с циничным выражением человека, который не только видит всех входящих в дом и выходящих из дома, но и имеет собственное мнение об этих визитах. – Мы репетируем «Поэт и крестьянин», там очень трудная партия для первой скрипки, никто не знает, когда мы закончим и…

– Я буду тебя ждать, – ожесточенно сказала Кэтрин, глядя Харольду в глаза. – Я буду сидеть у входа для девочек и ждать тебя.

– Иногда мы заканчиваем в пять.

– Буду ждать до пяти.

Харольд тоскливо взглянул на дверь дома – массивное сооружение из бронзы и металла – и сказал:

– Я должен тебе кое в чем признаться. Я вообще не очень люблю девочек. У меня на уме совершенно другие вещи.

– Ты ходишь домой из школы вместе с Элейн. Я видела.

– О’кей! – выкрикнул Харольд, жалея, что не может двинуть кулаком по этому розовощекому, нежному личику с осуждающим, холодным взглядом голубых глаз и яркими дрожащими губками. – О’кей! Я хожу домой с Элейн! Тебе-то какое до этого дело? Оставь меня в покое! У тебя есть Чарли Линч. Он – герой и лучший питчер в бейсбольной команде. А я толком не могу играть даже в поле. Оставь меня в покое!

– Да не нужен он мне! – закричала в ответ Кэтрин. – Чарли Линч меня не интересует! А тебя я ненавижу! Ненавижу! И уйду в монастырь!

– Ну и хорошо! Очень хорошо! – крикнул он, открывая тяжелые двери.

Джонсон смотрел на него холодными, все понимающими глазами.

– Харольд, – тихо сказала Кэтрин, скорбно прикоснувшись к его руке, – Харольд, если тебе случится проходить мимо моего дома, то просвисти, пожалуйста, мелодию «Пофлиртуем немного». И я буду знать, что это ты. Харольд…

Он стряхнул ее руку и вошел в дом. Девочка проследила за тем, как он не оглядываясь подошел к лифту, открыл дверь кабины и нажал на кнопку. Дверь закрылась, неумолимо и безвозвратно разделив их. Кэтрин едва не зарыдала. Собрав все силы, она сдержала слезы и подняла глаза на окно четвертого этажа, за которым он проводил ночь.

Затем девочка повернулась и медленно побрела к своему дому, до которого оставался еще один квартал. В тот момент, когда она, глядя себе под ноги, подошла к углу улицы, откуда-то выскочил подросток и едва не сбил ее с ног.

– Ой, прости меня, – сказал он.

Кэтрин посмотрела на него.

– Чего тебе надо, Чарли? – ледяным тоном спросила она.

– Ну разве не смешно, что я на тебя налетел? Чуть не сбил с ног. Не смотрел, куда иду. Задумался о чем-то и…

– Да, – сказала Кэтрин, продолжая быстро идти к своему дому. – Да, конечно.

– Хочешь знать, о чем я думал? – негромко спросил Чарли, устремляясь за ней.

– Прости, но я очень тороплюсь, – бросила девочка, гордо подняв голову. Теперь она смотрела куда-то в небо сухими, без всяких следов слез, глазами.

– Я думал о том вечере, два месяца назад, – выпалил Чарли. – О вечеринке, которую устроила Нора О’Брайен. В тот вечер я проводил тебя домой и поцеловал в шею. Помнишь?

– Нет, – бросила она в ответ и как можно быстрее зашагала через улицу к ряду совершенно одинаковых двухэтажных домов. Поблизости детишки играли в классики, катались на роликах и гонялись друг за другом с пистолетами и автоматами, выскакивая с криком «бах-бах-бах» из-за укрытий, которыми служили ведущие к входным дверям каменные ступени.

– Прости, – снова сказала она, – но мне надо торопиться домой, чтобы присмотреть за ребенком. Мама собиралась уйти.

– Однако ты не очень спешила, когда была с Харольдом, – возразил Чарли, не отставая от нее ни на шаг и пожирая горящим взглядом. – С ним ты шла довольно медленно.

Кэтрин бросила на Чарли Линча короткий испепеляющий взгляд и ответила:

– Не знаю, почему ты вдруг решил, что имеешь право совать нос в мои дела. Они никого, кроме меня, не касаются.

– В прошлом месяце ты возвращалась домой со мной.

– То было в прошлом месяце, – громко сказала Кэтрин.

– Ну что я такого сотворил? – с гримасой душевной боли на гладкой физиономии спросил Чарли. Нос его распух от удара бейсбольным мячом. – Пожалуйста, Кэт, скажи, что я сделал не так.

– Ничего не сделал, – сухо и несколько утомленно ответила Кэтрин. – Абсолютно ничего.

Чарли Линч с трудом увернулся от трех малолеток, которые вели серьезное сражение. Их деревянные мечи громко колотили по служившим щитами крышкам мусорных баков.

– Нет, наверное, я все же что-то сотворил, – сказал он.

– Ни-че-го, – отрубила Кэтрин таким тоном, словно произносила окончательный приговор.

– Лапы вверх, незнакомец! – крикнул оказавшийся рядом с Чарли семилетка. Игрушечный револьвер в его руках был наведен на другого мальчугана, также вооруженного револьвером. – Этот город, незнакомец, слишком мал, в нем не хватит места для тебя и меня, – заявил мальчишка, когда Чарли стал обходить его, чтобы приблизиться к Кэтрин.

– Ах вот как… – произнес второй малолетка с револьвером.

– Может, сходим вечером в кино? – с надеждой спросил Чарли, благополучно миновавший юных героев Дикого Запада. – Идет фильм с Кэри Грантом. Все говорят, очень смешная картина.

– С удовольствием пошла бы, – ответила Кэтрин, – но вечером мне придется читать. Я очень отстала по литературе.

Чарли молча шагал, лавируя меж фехтующих, борющихся и палящих друга в друга из игрушечных стволов малышей. Кэтрин – розовощекая и пухленькая – шла чуть впереди, приподняв подбородок и сверкая голыми и тоже розовыми коленями. Чарли не отводил глаз от того места на шее девочки, куда он поцеловал ее в первый раз. Ему казалось, что его душа вот-вот вылетит из тела.

Чарли прервал тяжелое молчание громким, неестественным смехом. Однако Кэтрин даже не соблаговолила оглянуться.

– Я засмеялся, потому что подумал об этом парне, – пояснил он. – О Харольде. Ну и имечко! Это надо же – Харольд! Он пожелал потренироваться с нашей командой, но тренер в первый же день вышвырнул его. Тренер сделал три броска, и каждый раз мяч пролетал между ногами этого самого Харольда. Четвертый мяч отскочил от земли и попал ему прямо по сопатке. Жаль, ты не видела рожу Харольда в этот момент, – фыркнул Чарли. – Мы тогда чуть не умерли от смеха. Ну точнехонько по сопатке! Знаешь, какую кличку дали ему все ребята? Четырехглазый Оскар. Он не может отличить первой базы от «дома». Четырехглазый Оскар. Ну разве не смешно? – несчастным тоном спросил Чарли.

– А он о тебе очень хорошо отзывался, – сказала Кэтрин, сворачивая к своему дому. – Он говорит, что восхищается тобой, и называет отличным парнем.

Следы вымученной улыбки исчезли с физиономии Чарли.

– Никто из девочек не выносит его, – вяло произнес он. – Они над ним смеются.

Кэтрин мысленно улыбнулась, вспомнив беспечную девичью болтовню во время перемен в гардеробе.

– Думаешь, я вру?! – выкрикнул Чарли. – Можешь их сама спросить.

Кэтрин равнодушно пожала плечами, опустив ладонь на ручку двери. Когда они оказались в полутемном подъезде, Чарли попытался встать рядом с девочкой.

– Пойдем в кино, Кэтрин, – прошептал он. – Пожалуйста…

– Я же сказала тебе, что занята.

Чарли протянул руку, пытаясь прикоснуться к ней в полутьме.

– Кэтти… – умоляюще прошептал он.

– У меня нет времени. – Она оттолкнула его руку и, пытаясь двинуться к лестнице на второй этаж, громко добавила: – Мне некогда.

– Ну пожалуйста, пожалуйста… – прошептал он.

Кэтрин отрицательно покачала головой.

Чарли, разведя руки в стороны, потянулся к Кэтрин. Крепко обняв девочку, он попытался ее поцеловать.

Кэтрин отчаянно закрутила головой, одновременно стараясь пнуть его что есть силы в голень.

– Ну пожалуйста… – со слезами в голосе молил он.

– Убирайся отсюда! – выпалила девочка, упершись обеими руками ему в грудь.

– Ты же позволяла мне тебя целовать, – сказал, отступая, Чарли. – Почему сейчас нельзя?

– Терпеть не могу идиотских вопросов, – сказала Кэтрин, одергивая с решительным видом платье.

– Я все расскажу твоей маме! – с отчаянием выкрикнул Чарли. – Скажу, что ты гуляешь с методистом! С протестантом!

Глаза Кэтрин от ярости округлились, щеки налились кровью, а губы сжались.

– Убирайся! – прошипела она. – Все! Конец! Я не желаю с тобой разговаривать! И не хочу, чтобы ты ходил за мной следом.

– Я уйду, когда захочу, будь я проклят! – выкрикнул Чарли.

– Я слышала, что ты сказал, – заметила Кэтрин. – Ты начал употреблять проклятия.

– Я хожу за теми, дьявол всех побери, за кем хочу! – еще громче возопил Чарли. – Мы живем в свободной стране.

– Больше никогда в жизни я не стану с тобой говорить! – Ее голос гулко разносился по подъезду, отражаясь от почтовых ящиков и дверей. Для того чтобы придать словам большую убедительность, она притоптывала ножкой. – Ты мне надоел! Ты мне неинтересен! И ты просто глуп! Ты мне совсем не нравишься. Ты – всего-навсего здоровенный идиот! Топай домой!

– Я сломаю ему шею! – бесцельно размахивая кулаками перед носом Кэтрин, выкрикнул Чарли. Его глаза туманила ярость. – Я ему покажу! Скрипач! После того как я с ним разделаюсь, ты и смотреть на него не захочешь. Ты его целовала?

– Да! – триумфально прозвенел ее голос. – Я его целовала, и не раз. И он умеет целоваться по-настоящему! Не слюнявит девочку с ног до головы, как ты!

– Пожалуйста… Ну пожалуйста… – проскулил Чарли и, вытянув как слепец руки, двинулся на Кэтрин.

Та хладнокровно отвела руку мальчика и, вложив в удар все восемьдесят пять фунтов своего округлого, хорошо упитанного тела, врезала ему по физиономии. Затем, резко развернувшись, Кэтрин помчалась вверх по ступеням лестницы.

– Я убью его! – проревел Чарли ей вслед. – Убью его вот этими голыми руками!

Ответом ему был лишь стук захлопнувшейся двери.

* * *

– Передайте, пожалуйста, мистеру Харольду Парселу, – спокойным и рассудительным тоном произнес Чарли, обращаясь к консьержу Джонсону, – что внизу его ждет друг, который хотел бы с ним встретиться, если мистер Парсел не возражает.

Джонсон отправился вверх на лифте, а Чарли с мрачным удовлетворением обвел взглядом лица друзей, которые составили ему компанию, дабы убедиться в том, что не будут нарушены установленные правила.

Харольд, выйдя из кабины лифта, направился к компании мальчишек, топтавшейся у дверей. Он близоруко и с любопытством вглядывался в них – тощий, гладко причесанный, аккуратный юноша в очках и с чистыми руками.

– Хэлло! – сказал Чарли. – Мне хотелось бы потолковать с тобой один на один.

Харольд обвел взглядом молчаливые, лишенные всякого сострадания, жаждущие узреть заслуженное возмездие лица. Поняв, что его ожидает, он тяжело вздохнул.

– Хорошо, – сказал он, и, распахнув дверь, придержал ее, пока все молодые люди не вышли на улицу. Весь путь до пустыря в соседнем квартале они прошли молча.

Тишину нарушал лишь нарочито громкий топот секундантов Чарли Линча.

– Сними очки, – сказал Чарли, когда они остановились в самом центре пустыря.

Харольд снял очки и нерешительно огляделся в поисках места, куда их можно было бы положить.

– Давай я подержу, – предложил Сэм Розенберг – вечный адъютант Чарли.

– Спасибо, – сказал Харольд, передавая ему очки. Затем, повернувшись лицом к Чарли и близоруко помаргивая, он добавил: – О’кей.

Чарли принял боевую стойку. Его худосочный соперник, с тонкими руками и уступающий ему в весе по меньшей мере двадцать фунтов, сделал то же. Чарли окатила волна ликования. Он сделал шаг вперед, чуть поднял руки и нанес удар правой точно в глаз Харольду.

Бой не занял много времени, хотя продолжался несколько дольше, чем ожидал Чарли. Харольд бестолково молотил руками, проталкиваясь через град ударов, наносимых самыми жестокими, умелыми и сильными кулаками во всей школе. Лицо Харольда мгновенно залила кровь, глаз заплыл, а на изодранной рубашке появились кровавые пятна. Чарли непрерывно наступал, не пытаясь уклониться от слабеньких тычков Харольда или парировать их. Он чувствовал, как его кулаки бьют по костям Харольда, скользят по его окровавленной коже или попадают противнику в глаз. Чарли почти обезумел от восторга, видя, как враг корчится и извивается под напором его не знающих жалости кулаков. Ему казалось, что даже костяшки пальцев и сухожилия руки, перекладывающие тяготы битвы на мышцы плеч, радуются успеху этого безжалостного возмездия.

Время от времени Харольд издавал болезненные хрипы. Это случалось в те моменты, когда Чарли, оставляя в покое лицо противника, принимался обрабатывать хуками и апперкотами его живот. Если бы не эти хриплые стоны, то бой протекал бы в полной тишине. Восемь друзей Чарли без всяких комментариев со спокойным интересом профессионалов наблюдали за тем, как Харольд опускается на землю. Сознания он не потерял. Он был лишь измотан настолько, что не мог даже пошевелить пальцем. Мальчик лежал вытянувшись. Прижавшись окровавленным лицом к земле, он благодарно вдыхал запах пыли и щебня.

Чарли, тяжело дыша, стоял над поверженным врагом. Он смотрел на ненавистную, тощую, уткнувшуюся лицом в землю фигуру, и его кулаки подрагивали от счастливого напряжения и рвались в бой. Чарли сожалел лишь о том, что избиение так быстро закончилось. Он молча стоял над павшим противником до тех пор, пока тот не зашевелился.

– Все, – произнес Харольд. Он лежал, по-прежнему уткнувшись носом в пыль. – Пожалуй, хватит.

Он поднял голову, сел, а затем, опершись дрожащей рукой о землю, с трудом встал. Мальчик стоял, покачиваясь и широко расставив трясущиеся руки. Но на ногах он все же держался.

– Могу я получить свои очки? – спросил он.

Не говоря ни слова, адъютант Чарли Сэм Розенберг протянул ему очки, и Харольд неуклюже, непослушными руками водрузил их себе на нос. Чарли смотрел на врага. Целые и чистые стекла казались совершенно нелепыми на изувеченном лице. И в этот миг Чарли вдруг осознал, что плачет. Он, Чарли Линч, победитель в более чем пятидесяти отчаянных драках, не проливший ни единой слезинки с четырехлетнего возраста, понял, что рыдает и что тело его содрогается от непроизвольных и неудержимых всхлипов. До него вдруг дошло, что он плакал на протяжении всего боя, начиная с первого удара в глаз Харольда и до последнего, повергшего врага лицом в пыль. Чарли еще раз внимательно посмотрел на Харольда. Глаза у того заплыли, нос опух и был повернут набок, потные волосы свалялись, а на кровоточащий разбитый рот налипли комья грязи. Однако, видя непоколебимо спокойное лицо врага, Чарли понял, что дух у того не сломлен. На глазах у Харольда не было ни слезинки. Горько рыдающий Чарли знал, что Харольд не заплачет и позже. Знал он и то, что он, великий Чарли Линч, никогда не сможет заставить этого человека плакать.

Харольд набрал полную грудь воздуха и, не говоря ни слова, заковылял прочь.

Чарли не отрываясь следил за тем, как бредет Харольд. Из глаз его хлынул новый поток слез, и в этом потоке исчезла узкоплечая, оборванная и совсем не героическая спина недавнего противника.

1942