Текст книги "Слово"

Ирвинг УОЛЛЕС
СЛОВО

Переводчик приносит свою глубокую благодарность Ю.Н. Барашу, который вычитывал и редактировал этот текст

В начале было Слово, и Слово

Было у Бога, и Слово было Богом.

Евангелие от Иоанна, 1:1

И Слово стало плотию и обитало

С нами…

Евангелие от Иоанна, 1:14

Если бы Бога не существовало.

Его следовало бы выдумать.

Вольтер (1770)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ТОЛЬКО-ТОЛЬКО РЕНДЕЛЛ ПРИБЫЛ в Аэропорт Кеннеди, только успел зарегистрировать билет до Чикаго, как его вызвали по громкоговорящей связи к дежурной по аэровокзалу.

Позвоните к себе в офис. Очень важно.

Предчувствуя самое худшее, с колотящимся сердцем он поспешил к ближайшей телефонной будке и набрал номер своего офиса на Манхеттене.

Ему ответила его собственный телефонный оператор:

– Стивен Ренделл Ассошиейтес – Общественные связи.

– Это мистер Ренделл, – торопливо сказал он. – Соедините меня с Вандой.

Через мгновение он уже говорил со своей секретаршей по главной линии.

– Что случилось, Ванда? С отцом что-то?

– Нет, нет, ох… Извините, мне надо было бы объяснить пояснее, так что извините. Нет, от ваших родственников ничего нового не поступало. Тут кое-что другое… вопросы бизнеса, и мне показалось, что вам захочется узнать о них до отъезда. Так вот, как только вы уехали в аэропорт, был звонок. И похоже, эт весьма важно.

Ренделлу сразу же стало полегче, но в его голосе прозвучало раздражение:

– Ванда, да что более важного может случиться после того, что уже произошло сегодня? У меня не то настроение, чтобы еще и делами заниматься…

– Босс, только не рубите мне голову. Ведь я только думала, что…

– Ну ладно, все хорошо, извини. Только выкладывай побыстрее, а не то я пропущу этот чертов самолет. Валяй, что там еще за неотложные дела?

– Может статься, нам светит прибыль. Клиент сам позвонил к нам, лично. Когда я объяснила ему, что вам срочно пришлось выехать из города, он ответил, что понял, но настаивает на том, что, как только вы вернетесь, вам надо будет встретиться с ним, но это в ближайшую же пару дней.

– Понятно, но ведь ты знаешь, что это невозможно. Кто это был?

– Вы когда-нибудь слышали про некоего Джорджа Л. Уилера, президента «Мишшионери Хаус»?

Ренделл вспомнил сразу же.

– Издатель религиозной литературы?

– Точно, – подтвердила Ванда. – Самый значительный из имеющихся. Крупная рыба. Честно говоря, я бы и не стала морочить вам голову в такое время, но этот звонок был каким-то необычным, таинственным – и, как я уже говорила, он все время настаивал, что все это чертовски важно. Достал он меня круто. Постоянно требовал, что я обязательно должна вас перехватить. Ну, я говорю ему, что ничего не могу обещать, но попробую связаться и передать его сообщение.

– Какое еще сообщение? Чего этому Уилеру от меня надо?

– Босс, поверьте, я и сама пыталась вытянуть из него, но не смогла. Он все ходил вокруг да около, и сказал лишь то, что это секрет международного масштаба. И только в самом конце дал понять, что это как-то связано с вашим участием в сверхтайном проекте по изданию совершенно новой по содержанию Библии.

– Новой Библии!? – взорвался Ренделл. – И это то самое, крупное дело? У нас имеется уже с миллиард Библий! Так что мы будем делать с еще одной? Никогда еще не выслушивал подобной чепухи. Чтобы я занимался такой дешевкой как Библия? Ха, забудь об этом.

– Я и сама так бы поступила, вот только не дает полученное от Уилера сообщение, то самое, которое он собрался передать вам через меня. Оно очень странное, действительно необычное. А сказал он мне так: "Если мистер Ренделл такой уж Фома неверующий, но все же захочет узнать кое что узнать о нашем секретном проекте, передайте ему, чтобы он открыл Новый Завет на Евангелии от Матфея, глава 28, стих 7. Это и будет намеком на то, с чем наш проект связан.

Не в силах сдержать злость, Ренделл закричал:

– Ванда, нет у меня времени читать эти строки сейчас или когда-либо еще. Так что позвони ему сразу и…

– Босс, я уже поглядела, – перебила его та. – В этом месте у Матфея говорится: «…и пойдите скорее, скажите ученикам Его, что Он воскрес из мертвых. И вот Он идет пред вами в Галилею: там Его увидите…» Это слова о Христовом Воскрешении. Это настолько заинтриговало меня, что я все-таки попробовала вас перехватить. Но самое странное было в словах Уилера, когда он уже почти что клал трубку. Я их даже записала. Ага, вот. Он сказал так: «А после того, как мистер Ренделл прочитает это место, передайте, что мы хотим, чтобы он занялся Вторым Воскрешением». Вот как.

Дело выглядело весьма таинственным. Выслушать подобное было даже жутковато в сегодняшний день, когда одно непонятное и неприятное событие уже произошло, и было неясно, с чем придется встретиться дальше. Раздражение улетучилось, Ренделлу даже стало любопытно, что же имел в виду Уилер.

– Так он желает, чтобы я занялся Вторым Воскрешением? О чем это он? Или у него на религии крыша поехала?

– Да нет, говорил он совершенно трезво и рассудительно, – доложила Ванда. – И еще, он дал понять, что этот проект, якобы, потрясет весь мир.

Память Ренделла повлекла его в собственное прошлое. Все это было так знакомо. Гробница пуста, Господь воскрес. Сейчас же его там нет. Воскресение. Насколько помнилось, это была самая значительная и уютная часть жизни. Только вот избавлялся он от этого шаманства несколько лет.

Его мысли перебила громкоговорящая система объявлений по аэропорту, сообщение которой пробилось через приоткрытые двери телефонной будки.

– Ванда, – быстренько сказал Ренделл. – Тут уже в последний раз сообщают про мой рейс. Я побежал.

– Что мне передать Уилеру?

– Скажи… Скажи, что тебе не удалось меня найти.

– И больше ничего?

– Ничего, пока я не буду знать, что меня ожидает в Чикаго и Оук Сити-Сити.

– Босс, надеюсь, что все будет нормально.

– Посмотрим. Завтра я тебе позвоню.

Ренделл повесил трубку и, несколько взбудораженный и заинтригованный после разговора с Вандой, поспешил на посадку.

* * *

ПОЛЕТ ДЛИЛСЯ УЖЕ ПОЧТИ ДВА ЧАСА, и Ренделл выбросил из головы и мистера Уилера, и его новую Библию, и его таинственное Второе Воскрешение.

– Скоро садимся, – напомнила ему стюардесса. – Пристегните, пожалуйста, ремни, мистер… мистер Ренделл.

Вспоминая его имя, стюардесса замялась, как бы пытаясь вспомнить, слышала ли его раньше, принадлежал ли этот мужчина к Очень Важным Персонам. Стюардесса была крупной, большегрудой девушкой, истинной Техасской Красоткой с приклеенной к губам улыбкой, и Ренделлу показалась, что без униформы она будет даже ничего, если не считать того, что девица была из тех, которые после пары рюмок заявляют, что они весьма серьезные личности, и не в их правилах увиваться за женатыми мужчинами, и что они только-только начали читать Достоевского. Возможно, что это еще одна Дарлена, сказал Ренделл сам себе. Хотя нет, Дарлена, когда он впервые встретил ее полтора года назад, прочитала Камилла Джибрайа и, насколько ему было известно, с тех пор так ничего больше и не прочитала.

Его так и подмывало заявить стюардессе, что он-таки Очень Важная Персона, хотя был уверен, что для нее он таким не был; с другой стороны, все это глупости, особенно сегодня.

Ренделл кивнул и деловито стал застегивать ремни.

Нет, я никогда не считался крупной шишкой, размышлял Ренделл, разве что среди людей определенного сорта, желающих сделаться знаменитыми, остаться таковыми или же среди могущественных типов, имеющих заводы или поместья, чтобы выбиться в известные личности. Его имя – Стивен Р. Ренделл – редко можно было увидать в печати или услышать по телевизору, его портреты нигде и никогда не появлялись. Непосвященная публика видела только то, что он сам желал ей показать, в то же время оставаясь невидимым. И это Ренделла никак не беспокоило – даже в случае этой стюардессы – потому что он был Очень Важной Персоной там, где с этим считались, и где были такие люди, сами по себе значительные, которые прекрасно понимали, насколько он важен.

Взять, к примеру, сегодняшнее утро. Наконец-то он встретился, лицом к лицу, с Огденом Тауэри III, который сам был Очень Важной Персоной и знал, что Стивен Ренделл тоже лицо не без значения, и значительность эта стоила несколько миллионов долларов. Они встретились, чтобы окончательно договориться о слиянии «Ренделловской Ассоциации» с международным конгломератом Тауэри, «Космос Энтерпрайсез». Торговались они на равных, прийдя к соглашению почти по всем вопросам, за исключением одного.

Этот единственный компромисс – Ренделл пытался смягчить собственное поражение, называя его компромиссом – до сих пор торчал занозой, он даже стыдился его. В любом случае, эта утренняя встреча была только началом всего того, что обещало стать самым несчастливым днем в его жизни. И сам он чувствовал себя несчастным, хотя мог быть и важной шишкой, потому что испытывал совершеннейшую беспомощность перед лицом реальной жизни, всего того, что ожидало его по завершению полета.

Покончив с размышлениями, Ренделл попытался уделить внимание тому, что происходило в салоне. Не носящая пояса стюардесса с завлекательной попкой уже прошла в голову салона, проявляя преувеличенную сердечность к пристегнутым ремнями к креслам телам. И вот эти остальные и удивляли его. Все казались довольно счастливыми, и ему было интересно, могут ли они узнать, что сам он несчастен. Но, в конце концов, он был им даже благодарен за собственную анонимность, так как не был в настроении с кем-либо разговаривать. У него даже не было настроения встречаться с Клер, своей младшей сестрой, которая, вся в слезах, должна была ожидать Ренделла в аэропорту О'Хара, готовая везти его в Оук Сити, находящийся в соседнем Висконсине.

Ренделл почувствовал, как самолет кренится и скользит вниз, и он знал, что реактивная машина уже почти дома.

И вправду, дома. Наконец-то Ренделл приезжает домой, не проездом, не сваливаясь как снег на голову, после – это же сколько уже? – двух – или даже трехлетнего отсутствия. Конец его недолгого полета из Нью Йорка. Начало конца прошлой его жизни. Похоже, что возвращение домой будет нелегким. Он надеялся лишь на то, что его пребывание здесь не затянется надолго и будет к нему милосердным.

Стюардесса остановилась в проходе рядом с его креслом.

– Мы уже почти что садимся, – сказала она. Сейчас, похоже, она расслабилась, стала не такой искусственной, более человечной, приземленной, с земными, опять же, заботами. Простите, что надоедаю, но ваше имя мне и вправду показалось знакомым. Не могла я его встречать в газетах?

Все-таки, – подумал он, – собирательница Шишек.

– Извините, что разочарую вас, – ответил он, – но в последний раз мое имя упоминалось, разве что, в колонке «Рождения».

Девушка неуверенно хохотнула.

– Ладно, надеюсь, что полет был вам приятен, мистер Ренделл?

– Все было великолепно, – ответил тот.

И действительно, великолепно. В шестидесяти милях отсюда его отец лежал в коме. И впервые, с тех пор, как сам Ренделл добился успеха (правда, это заняло у него много лет), он понял, что деньгами нельзя откупиться от всех неприятностей, что они не могут разрешить любую проблему, как до сих пор не смогли деньги спасти его брак или заставить, чтобы он заснул в три часа ночи.

Его отец мог сказать: «Деньги – это еще не все, сынок», когда брал у сына деньги. Его отец мог говорить: «Бог – это все», мог искать Бога и отдавать Богу всю свою любовь. Его отец, преподобный Натан Ренделл, занимался Божьим Делом, был чиновником в Божьей фирме. Его отец получал указания из Большой Корпорации На Небесах.

Нечестно, нечестно.

Ренделл глядел через покрытый капельками дождя иллюминатор на окружающий пейзаж и здания, выглядящие совершенно неестественно в огнях аэропорта.

Ладно, папа, думал он, выходит, ни тебя, ни маму, никакими деньгами не выкупишь. А сейчас все это строго между тобой и твоим Творцом. Только согласись со мной, папа: Как ты считаешь, слушает ли Он тебя, когда ты говоришь с ним?

Но потом он понял, что и это нечестно, осталась все та же, связанная с детством горечь, память о том, что ему всегда не везло, когда он пытался соревноваться с Всевышним за любовь собственного отца. А результатом всегда было одно: «Никаких споров!» Ренделла удивило, что эта псевдодетская ревность пугает его до сих пор. Это было кощунственно – Ренделлу вспомнилось это старинное, отдающее серой словечко – думать о таком в ночь кризиса.

И еще, он ошибался, сильно ошибался. Потому что в его отношениях с отцом бывали и светлые времена. Сейчас ему с легкостью даже удалось вызвать в воображении представление о больном старике – глупом, непрактичном, удивительном и ласковом, догматичном и славном, ненавидимом и любимом старике, его отце, и неожиданно Ренделлу стало ясно, что он любит отца сильнее, чем когда-либо.

А потом ему захотелось заплакать. Вот это уже было совершенно невозможным. Только что он был одним – важным, большим человеком из крупного города, живущим в такое важное своими последствиями время, в сшитом на заказ костюме, в своих модельных итальянских туфлях, с ухоженными, наманикюренными ногтями, кредитными карточками, пьянками, женщинами, роллс-ройсом, подхалимами, самыми престижными местами – хитрюганистый, светский, закаленный ударами судьбы и крутой – а вот сейчас ему захотелось разреветься, как маленькому мальчику из Оук Сити.

– Мы прибыли в Чикаго, – объявил голос стюардессы. Проверьте, пожалуйста, ручной багаж. Выход будет производиться через передний люк самолета.

Ренделл шмыгнул носом, взял свой кожаный дипломат, резко встал с места и влился в поток, направляющийся к выходу, что приведет его домой и ко всему тому, что ждет впереди.

* * *

КЛЕР ПЕРЕСТАЛА ВСХЛИПЫВАТЬ и перекрыла поток жалостливых излияний только после сорока пяти минут дороги от аэропорта О'Хара, когда светящиеся указатели на шоссе сообщили, что они уже пересекли границу штата Висконсин. В аэропорту Клер грохнулась в его объятия чуть ли не в полуобморочном состоянии, ревя во все горло. Никакая современная Электра не смогла бы сравниться с нею в проявлении горя на людях. Ренделл, чуть ли не грубо, приказал ей успокоиться до той степени, чтобы суметь рассказать ему о состоянии отца. Единственное, чего смог он добиться – Клер ссылалась на какие-то медицинские термины, как будто ее допрашивали на суде – что отец в очень плохом состоянии, и что доктор Оппенгеймер ничего пока обещать не может. Да, да, кислородная палатка. Папочка без сознания лежит в ней, а еще, о Господи, папочка выглядит так ужасно, как никогда раньше.

Но и после того, как они уже уселись в машину Клер и поехали, сестра Ренделла, пошмыгивая, продолжила свой бесконечный словесный катарсис. Ах, как она любит дорогого папочку и бедную мамочку! Ах, что будет с мамой, дядей Германом, ею самой и всеми остальными! Они провели в больнице весь день, с самого утра, когда весь этот ужас начался. Все они до сих пор сидят там и ожидают Стива – мама и дядя Герман, мамин брат, и лучший приятель папочки Ред Период Джонсон и преподобный Том Кэри, и все они там ожидают Стива.

«Н-да, – размышлял Ренделл, – ожидая его, они надеются на прибытие нью-йоркского везунчика, всегда творящего чудеса с помощью своей чековой книжки или собственных связей». Его так и подмывало спросить у Клер, вдруг все они, каждый из них ждут Единственного, более всего значившего для отца, Единственного, кому отец все отдал, от кого зависел, в кого вложил всего себя в ожидании Судного Дня – Создателя, Иегову, Отца нашего небесного? Вот о чем хотел спросить Ренделл, но сдержался.

– Похоже, я тебе уже рассказала все, что могла, – заявила Клер, после чего, устремив глаза на залитое дождем шоссе и добела стиснув пальцы на руле, сообщила брату то, что он уже и так знал:

– Уже скоро. Мы почти на месте, – после чего погрузилась в молчание.

Оставив сестру разбираться самой с ее личными демонами вины, Стив Ренделл устроился на сидении поудобнее и закрыл глаза, радуясь возможности остаться наедине с самим собой.

До сих пор у него оставалось внутреннее чувство, будто весь день что-то вело его за собой. Но сейчас он уже мог его проанализировать и, самое удивительное, ему стало ясно, что с горем, связанным отцовой болезнью, связана лишь небольшая часть сегодняшних несчастий. Он попытался разобраться в этой совершенно несвойственной примерному сыну реакцией и решил, что связанная с отцом печаль была, скорее всего, только эмоциональной, следовательно, не могла быть долговременной. Сама интенсивность этого горестного состояния делала его самоликвидирующимся; инстинкт самосохранения возвел щит между горем и его сердцем и мыслями. Теперь Ренделл был прикрыт этим щитом и уже не мог долго размышлять об отце. Сейчас же его мысли были направлены на себя – и он прекрасно понимал, насколько еретическими показались бы эти мысли Клер, если бы, конечно, она могла узнать про них – Ренделл думал о том, что умирает сам.

Он не подсчитывал, с какого времени потерял интерес к собственным делам, связанным с процветающим рекламным бизнесом, но год или два – это точно. Эта утрата интереса произошла до или же сразу после размолвки его с женой, Барбарой, когда та забрала с собой их дочь Джуди и уехала к своим друзьям в Сан Франциско.

Ренделл попытался уточнить, когда же именно это произошло. Так, Джуди тогда только-только исполнилось тринадцать лет. Сейчас ей было пятнадцать. Выходит, прошло два года. Барбара неохотно говорила о разводе и ничего для этого не предпринимала, поэтому они продолжали жить раздельно. Сам Ренделл тоже не собирался начинать разводный процесс. И не потому, что боялся потерять жену. Отношения между ними давным-давно утратили какую-либо ценность. Стивен держался за Барбару лишь затем, что цеплялся за собственное «эго». Он не хотел развода, потому что это было бы признанием собственного краха. Но более важным было то, что в случае развода он совершенно потеряет Джуди. Сама же дочь, хоть до сих пор он не так уж часто виделся с ней и недостаточно уделял времени, была уже личностью, идеей, продолжением его самого – тем, что сам он больше всего ценил и лелеял.

Его карьера и бизнес, все то, во что он вкладывал столь много энергии и преданности, в конце концов сделались для него монотонными и надоедливыми занятиями, такими же скучными, каким был его брак. Один день походил на другой будто ксерокопия. Ты входил в собственную приемную, обставленную с кричащей роскошью, где молодая секретарша, сексуальная и вызывающе одетая, вечно хлестала кофе с двумя другими девицами и вечно обсуждала с ними какую-то дорогую бижутерию. Ты видел других умников, точно так же таскающих свои дипломаты, одинаково носящих свои не застегнутые, только лишь накинутые на плечи пальто, идущих на работу, тут же прячущихся по своим обитым плюшем норам. Ты вел с ними переговоры в их чертовски дорогостоящих, современнейших офисах, где на столах всегда присутствовали фотографии их жен и детей, но невооруженным глазом было видно, что они обманывают тебя даже в этом.

Уже не было прежнего удовольствия выискивать новых клиентов, это было уже неинтересно. Раньше в своей деятельности он манипулировал всем и вся – восходящей чернокожей поп-звездой, свежеиспеченной рок-группой, придурковатой актрисой из Британии, чудотворным моющим средством, самой быстрой спортивной автомашиной, африканским народцем, срочно нуждавшимся в ордах туристов. Ренделлу было уже неинтересно рекламировать личностей, которые нуждались в завоевании популярности, или многообещающие товары. У него не было созидательного поиска или хотя бы мотивов для зарабатывания денег. Что бы ты не делал, все это ты уже делал раньше. Заработанное сейчас делало тебя богаче, но ты не становился богатым окончательно.

Нет, все это было далеко, очень далеко от безнадеги, тюремного прозябания средних классов. Ренделл прекрасно понимал это, но все равно, слова и рассуждения о жизни казались ему одинаково пустыми и не имеющими в себе души. Каждый день сейчас заканчивался и начинался для него одинаково: ненавистью к себе и недовольством бессмысленностью собственного существования. Тем не менее, его личная жизнь – лишенная жены, лишенная Джуди – не только продолжалась, но даже и находила что-то новое. Всегда находились новые женщины, которыми можно было обладать, не любя; было больше спиртного, больше удачливых и неудачливых знакомых, больше бессонных часов, больше ланчей, баров, ночных кабаков, презентаций – и все эти места были населены все тем же бродячим цирком совершенно одинаковых мужских лиц и женских тел.

И Ренделлу вместе с тем все сильнее и сильнее хотелось сбежать в прежние мечты, к давным-давно обдуманной цели, от которой, тем не менее, он удалялся все сильнее и сильнее. Ему хотелось сбежать в уединенное местечко, где есть зелень деревьев, где пьешь только воду, где нет поблизости часовой ремонтной мастерской, в такую глушь, куда «Нью Йорк Таймс» приходит с двухнедельным опозданием, и нужно добираться до ближайшего поселка, чтобы позвонить или найти девушку, с которой можно переспать, а потом вместе позавтракать. Ему хотелось писать не какие-то там преувеличено восторженные и лживые рекламные заявления, а поучительные и правдивые книги, печатая их на самой обычной машинке; и чтобы никогда не думать о деньгах и выяснить наконец – почему это так важно, оставаться на этой земле…

Только вот, каким-то образом ему не удавалось найти тот мостик, который бы вел его к мечте. Сам перед собой он оправдывался, что не может изменить жизнь, потому что не было у него гармонии с миром денег. Вот он и пытался добиться этой гармонии, и тогда целыми неделями занимался только делами, стараясь вести при этом здоровый образ жизни – не пил, не курил, не принимал таблеток, никакой работы по вечерам. Вместо нее – немножко гандбола.

Сейчас же Ренделл был 38-летним мужчиной, без одного дюйма шести футов роста, с огненными карими глазами, под которыми теперь были мешки; прямой нос находился между выдающимися скулами, крепкая нижняя челюсть с первыми признаками второго подбородка, сильное тело. В периоды здорового образа жизни, когда он начинал чувствовать себя на десяток лет моложе, когда глаза прояснялись и пропадали круги под глазами, когда обрюзгшее лицо становилось чуть ли не квадратным, когда подбородок выдвигался вперед, выдавая решительность, когда живот становился плоским, а мышцы крепкими – именно тогда спартанский режим и спокойная, чистая жизнь внезапно обрыдали.

Эту заранее обреченную на проигрыш игру Ренделл заводил дважды в год. В другие месяцы он забывал и думать о ней. Пытаясь привести жизнь в порядок, он пытался ограничиваться одной женщиной. Всего лишь для поддержки. Таким вот образом, вспомнилось ему, в его двухэтажные апартаменты на Манхеттене и забрела Дарлена Николсон со своим Калилом Джибраном.

А все работа, забирающая все больше и больше его времени, так что было трудно заняться чем-либо еще. Ванда Смит, его личный секретарь, высокая чернокожая девушка, заботящаяся о своей внешности и с сороковым размером бюста, беспокоилась о нем. Джо Хокинс, его вечно насупленный протеже и компаньон, беспокоился о нем. Тед Кроуфорд, его седовласый адвокат с мягким голосом, беспокоился о нем. Ренделл постоянно уверял всех их, что вовсе не собирается сломаться, и что бы доказать это, целыми днями занимался делом. Только вот радости эта работа не доставляла.

Правда, иногда, очень редко, случались и проблески света. Месяц назад, благодаря Кроуфорду, Ренделл встретился с полным оригинальных идей, блестящим молодым юристом, который занимался не правом, но совершенно новым для конкурентной капиталистической демократии делом. Для него это было даже не профессией, а по-настоящему социальным учением, называемым Честностью. Этого молодого человека, которому не было и тридцати, обладателя совершенно фантастических моржовых усов и горящих глаз, делавших его похожим на Джона Брауна и Ферри, звали Джим Маклафлин. Он основал некое учреждение, названное им «Рейкеровский Институт», с филиалами в Нью Йорке, Вашингтоне, Чикаго и Лос Анжелесе. Эта организация не приносила прибыли и состояла из молодых адвокатов, выпускников бизнес-курсов и бывших профессоров, бунтующих журналистов, профессиональных репортеров и блудных сынов американского индустриального общества изобилия. Найдя себе занятие на много лет вперед, институт Маклафлина вел расследования подпольной, негласной деятельности, которую акулы американского бизнеса вели против общественной пользы и общества в целом.

– Число их преступлений огромно, – рассказывал Маклафлин Ренделлу во время их первой встречи. – В течение десятилетий лидеры нашего частнособственнического бизнеса, потенциальные монополисты подавляют новые идеи, изобретения и товары, которые могли бы снизить стоимость уровня жизни для рядового потребителя. Все эти изобретения и проекты либо умирают, еще не родившись, либо задыхаются под нажимом дельцов. Ведь если это новое, не дай Господь, доберется до простых людей, то сверхприбыли частных корпораций будут просто-напросто уничтожены. Возможно вы не поверите, но за эти несколько месяцев мы провели невероятнейшие детективные расследования. Вот знаете ли вы, что один человек изобрел таблетки, которые при растворении могут заменить высококачественный бензин?

Ренделл ответил, что нечто подобное ему довелось слыхать, сколько себя помнит, только всегда оказывалось, что подобные открытия были чем-то несерьезным, скорее сенсациями, а не чем-то серьезным.

Джим Маклафлин тут же повел свое:

– Крупные корпорации всегда заботились о том, чтобы все считали, будто эти изобретения – просто ерунда. Но даю вам слово, подобного рода чудеса существовали и существуют до сих пор. Великолепной иллюстрацией моего утверждения и могут быть бензиновые таблетки. Неизвестный гениальный химик предложил формулу синтетического бензина, который со всеми необходимыми добавками можно было спрессовать до размеров небольшой таблетки. Вам было нужно всего лишь наполнить бензобак самой обычной водой.. бросить туда таблетку – и в вашем распоряжении 18-20 галлонов не загрязняющего среду бензина стоимостью в пару центов. Как вы считаете, неужто громадные нефтяные компании позволили бы пробиться таблеткам на рынок? Только не в течение жизни – их жизни – ведь это означало бы кончину триллионнодолларовой промышленности. И это всего один пример. А вот так называемые вечные спички. Была ли такая спичка, способная зажечься пятнадцать тысяч раз? Могу поспорить, что такая спичка имелась, только ее подмял под себя крупный бизнес. Мы же обнаружили много случаев, много больше.

Ренделл был по-настоящему заинтригован.

– Так что же еще? – не терпелось ему узнать.

– Нам стало известно о ткани – да, я имею в виду ткань для пошива одежды – которая никогда не изнашивается, – сказал Маклафлин. – Мы узнали про бритвенные лезвия, одного такого хватает на всю жизнь, его не надо затачивать. Имелось несколько штук резиновых шин, прошедших без износа по двести пятьдесят тысяч миль. Существовала специальная колба для электроламп, благодаря которой та могла гореть десяток лет без замены. Понимаете ли вы, что означают подобные вещи для нуждающихся семей? Вот только крупному бизнесу они не нужны. В течение многих лет изобретателей подкупали, обманывали, уничтожали физически – в паре случаев они попросту испарились – и нам кажется, что их просто-напросто убили. Мистер Ренделл, все это у нас задокументировано, все эти грязные игры мы изложили на белой бумаге – а хотите, сделаем на черной – и назвали «Заговор против тебя».

Ренделл повторил название, испробовав его на вкус.

– Годится, – пробормотал он.

– Но в тот же миг, как только выйдет наша Белая Книга, – продолжил Маклафлин, – крупный бизнес воспользуется любыми возможностями и способами, чтобы спрятать наши открытия от глаз широкой общественности. Потерпев неудачу в одном, они попытаются дискредитировать их. Вот потому я и пришел к вам. Я хочу, чтобы вы занялись «Рейкеровским Институтом» и нашей первой Белой Книгой. Я хочу, чтобы вы сообщили всем о наших изысканиях и открытиях – через заинтересованных конгрессменов, радио – и теленовости. через публикующую памфлеты и фельетоны прессу, через оплаченных спонсорами лекторов. Мне бы хотелось, чтобы вы предупредили всякую возможность осмеять или обесславить нас. Я желаю, чтобы вы прогремели с нашей книгой по всей стране, чтобы она стала такой же известной как «Звездно-Полосатый Флаг». Мы не из тех клиентов, которые сделают вас богатым. Но надеемся, что после того, как вы увидите, чем мы занимаемся, у вас появится чувство, будто вы влились в общественное движение, появившееся впервые за всю американскую историю и имеющее реальное значение.

Внезапно Ренделл понял, что этот проект затронул в нем какие-то струнки. Заняться им? Так, и каким образом браться за него? Он уже был готов прорабатывать детали, назначать встречи, главное, чтобы приготовился сам Маклафлин со своими крестоносцами. Тот отвечал, что все будут готовы в ближайшее время, еще до Рождества. Пока же, в ближайшие несколько месяцев, он со своими ветеранами будет в отъезде, чтобы открыть тайну прототипа автомобильного парового двигателя, не загрязняющего окружающую среду, фантастически дешевого, и который воротилы из Детройта скрывают от народа уже пару десятков лет. Помимо этого он займется проверкой данных и по другим изобретениям, которые подавляются другими легальными рэкетирами, стремящимися уничтожить Великую Американскую Мечту. Недавно стало известно, что самые главные из них – это страховые компании, телефонные монополии, юридические ассоциации и фирмы, производящие упаковки.

– Не думаю, чтобы какое-то время вы услышали обо мне и о моей команде, – сообщил Маклафлин. – Наша деятельность будет сугубо конфиденциальной. Мы собираемся действовать из укрытия. Необходимость этого я понял довольно скоро, иначе лобби воротил бизнеса и их марионетки в различных правительственных комитетах приложат все усилия, чтобы сесть нам на хвост и прищучить нашу деятельность. Раньше я верил, что подобная государственно-полицейская деятельность невозможна при правительстве, избираемом из народа и действующем на благо народа. Подобные разговоры казались мне младенческой паранойей, мелодраматичной бессмыслицей, не более. Но когда прибыль выступает синонимом патриотизма, для удержания этих прибылей годятся любые средства. На словах все делается на благо общества – на самом же деле, на общество плюют. Так вот, чтобы защитить это общество, чтобы выявить всяческую ложь и обманы, нам приходится действовать партизанскими методами. Во всяком случае, пока. Когда-нибудь мы сможем выступить в открытую, через вас, честно и откровенно, и тогда люди восторжествуют, а мы сможем поддержать их и дать им уверенность. Я буду с вами на связи, мистер Ренделл. Во всяком случае, постараюсь. Но, что бы там ни было, будьте готовы выступить с нами – и с вашей помощью – месяцев через шесть-семь, в ноябре-декабре, это окончательный срок.