Текст книги "Сказка про бабу"

Исаак Бабель
Сказка про бабу

Жила была баба, Ксенией звали. Грудь толстая, плечи круглые, глаза синие. Вот какая баба была. Кабы нам с вами!

Мужа на войне убили. Три года баба без мужа прожила, у богатых господ служила. Господа на день три раза горячее требовали. Дровами не топили никак, – углем. От углей жар невыносимый, в углях огненные розы тлеют.

Три года баба для господ готовила и честная была с мужчинами. А грудь-то пудовую куда денешь? Вот подите же!

На четвертый год к доктору пошла, говорит:

– В голове у меня тяжко: то огнем полыхает, а то слабну…

А доктор возьми да ответь:

– Нешто у вас на дворе мало парней бегает? Ах ты, баба…

– Не осмелиться мне, – плачет Ксения, – нежная я…

И верно, что нежная. Глаза у Ксении синие с горьковатою слезой.

Старуха Морозиха тут все дело спроворила.

Старуха Морозиха на всю улицу повитуха и знахарка была. Такие до бабьего чрева безжалостные. Им бы паровать, а там хоть трава не расти.

– Я, – грит, – тебя, Ксения, обеспечу. Суха земля потрескалась. Ей божий дождик надобен. В бабе грибок ходить должен, сырой, вонюченькой.

И привела. Валентин Иванович называется. Неказист, да затейлив – умел песни складать. Тела никакого, волос длинный, прыщи радугой переливаются. А Ксении бугай, что ли, нужен? Песни складает и мужчина – лучше во всем мире не найти. Напекла баба блинов со сто, пирог с изюмом. На кровати у Ксении три перины положены, а подушек шесть, все пуховые, – катай, Валя!

Приспел вечер, сбилась компания в комнатенке за кухней, все по стопке выпили. Морозиха шелковый платочек надела, вот ведь какая почтенная. А Валентин бесподобные речи ведет:

– Ах, дружочек мой Ксения, заброшенный я на этом свете человек, замордованный я юноша. Не думайте обо мне как-нибудь легкомысленно. Придет ночь со звездами и с черными веерами – разве выразишь душу в стихе? Ах, много во мне этой застенчивости…

Слово по слово. Выпили, конечно, водки две бутылки полных, а вина и все три. Много не говорить, а пять рублей на угощение пошло, – не шутка!

Валентин мой румянец получил прямо коричневый и стихи сказывает таково зычно.

Морозиха от стола тогда отодвинулась.

– Я, – говорит, – Ксеньюшка, отнесусь, господь со мной, – промеж вас любовь будет. Как, – говорит, – вы на лежанку ляжете, ты с него сапоги сними. Мужчины, – на них не настираешься…

А хмель-то играет. Валентин себя как за волосы цапнет, крутит их.

– У меня, – говорит, – виденья. Я как выпью – у меня виденья. Вот вижу я – ты, Ксения, мертвая, лицо у тебя омерзительное. А я поп – за твоим гробом хожу и кадилом помахиваю.

И тут он, конечно, голос поднял.

Ну, не больше чем женщина, она-то. Само собой она уже и кофточку невзначай расстегнула.

– Не кричите, Валентин Иванович, – шепчет баба, – не кричите, хозяева услышат…

Ну, рази остановишь, когда ему горько сделалось?

– Ты меня вполне обидела, – плачет Валентин и качается, – ах, люди-змеи, чего захотели, душу купить захотели… Я, – грит, – хоть и незаконнорожденный, да дворянский сын… видала, кухарка?

– Я вам ласку окажу, Валентин Иванович…

– Пусти.

Встал и дверь распахнул.

– Пусти. В мир пойду.

Ну, куда ему итти, когда он, голубь, пьяненькой. Упал на постелю, обрыгал, извините, простынки и заснул, раб божий.

А Морозиха уж тут.

– Толку не будет, – говорит, – вынесем.

Вынесли бабы Валентина на улицу и положили его в подворотне. Воротились, а хозяйка ждет уже в чепце и в богатейших кальсонах; кухарке своей замечание сделала.

– Ты по ночам мужчин принимаешь и безобразишь тоже самое. Завтра утром получи вид и прочь из моего честного дома. У меня, – говорит, дочь-девица в семье…

До синего рассвету плакала баба в сенцах, скулила:

– Бабушка Морозиха, ах, бабушка Морозиха, что ты со мной, с молодой бабой, исделала? Себя мне стыдно, и как я глаза на божий свет подыму, и что я в ем, в божьем свете, увижу?..

Плачет баба, жалуется, среди изюмных пирогов сидючи, среди снежных пуховиков, божьих лампад и виноградного вина. И теплые плечи ее колышутся.

– Промашка, – отвечает ей Морозиха, – тут попроще был надобен, нам Митюху бы взять…

А утро завело уж свое хозяйство. Молочницы по домам уже ходят. Голубое утро с изморозью.