Текст книги "Великий Мусорщик"

Глава двенадцатая

Раскрашенная фигурка Вэлла стояла на столе Фана Гельбиша. Красное безобразное лицо, непропорционально большая голова, глядящие в упор гипнотизирующие глаза и торчащие изо рта клыки внушали неприятное чувство даже несуеверному Гельбишу. Когда-то, в дни его детства, такие фигурки продавались на ярмарках. Считалось, если купить Вэлла, заплатить деньги, он будет охранять семейный очаг: деньги, уплаченные за изображение дьявола, были как бы жертвой ему. Заплатить надо было обязательно. Если Вэлл попадал в дом неоплаченным, то предвещал несчастье, и следовало во что бы то ни стало сбыть его с рук.

Вэлла принес Гельбишу Грон Барбук. Он обнаружил его в мусорном ящике. Вернее, даже не он, а один из его помощников. Барбук счел необходимым передать его Гельбишу – содержимое мусорных ящиков подвергалось строгому контролю. Сам Барбук смутно подозревал, что появление такой фигурки не соответствует каким-то государственным установлениям, но каким именно, ему было неясно. Он не мог бы объяснить, какой вред могла нанести раскрашенная восковая фигурка великим идеям Кандара.

Фан Гельбиш смотрел на Вэлла и с удивлением ощущал, как подымается в нем отвратительный мутный страх, не посещавший его с самого детства. Он с неприязнью поглядел на Великого Мусорщика – ведь это он принес Вэлла в его дом. На мгновение мелькнула мысль заплатить ему хотя бы символическую плату, каких-нибудь пять-шесть кандаров… Но это значило обнаружить перед ним свой нелепый страх, оказаться в его глазах по меньшей мере смешным.

– Ты хорошо сделал, что принес его ко мне, Барбук. Это очень серьезно, – сказал Фан, хотя еще не вполне понимал, почему серьезно и в какой степени. – Никто не должен ничего знать!

Барбук понимающе кивнул и, поклонившись, вышел из кабинета. Гельбиш, преодолевая отвращение, взял со стола фигурку Вэлла. Она оказалась совсем легкой. Он отколупнул краску, обнаружился желтоватый воск.

– Кукла… Восковая кукла, и ничего больше, – пробормотал он, успокаивая себя.

Но неприятное чувство не проходило. Неужели и он, после стольких лет, проведенных с Кандаром, подвержен какому-то дурацкому суеверию?! И вдруг ему показалась слишком явной связь между появлением таинственного чужеземца и этой фигуркой. Через мгновение он уже не сомневался: готовится заговор. И в заговоре какую-то роль играет дочь Лиллианы. Гельбиш не любил Лиллиану. Он ревновал к ней Кандара. Она вносила в душу Диктатора ненужную мягкость, мешала осуществлять мероприятия, которые он, Гельбиш, считал настоятельно необходимыми для блага государства. Лиллианы нет. Но ее место в сердце Кандара теперь занимает Мария. Гельбиш перенес свою неприязнь к Лиллиане на ее дочь.

Он не сомневался и раньше: чужеземец прятался в комнате Марии. Теперь он в этом уверился окончательно. И Кандар, чтобы не скомпрометировать дочь, солгал! Быть может, в первый раз за долгие годы их дружбы солгал – ему, Гельбишу!

Чужеземец и сейчас должен быть там, у Марии, ему не дали бы уйти саквалары Маркута, второй день ведущие наблюдение за домом. Но проникнуть в ее комнату после недавней истории он не решался.

Гельбиш снова взглянул на воскового Вэлла. И опять вернулся тошнотворный страх. Что, если и Барбук участвует в заговоре? А фигурка Вэлла – предупреждение? Он уже видел широкие разветвления предполагаемого заговора, хорошо замаскированную подпольную организацию, связанную с заграницей. Нет, это невероятно: люди Маркута работают слаженно, малейшее подозрение проверяется неукоснительно, если бы заговор носил столь широкий характер, о нем было бы уже известно. Просто кучка негодяев хочет запугать его, Фана Гельбиша.

Но и эту мысль он отбросил. Запугать его какой-то игрушкой? Такое никому не могло прийти в голову. Но что тогда означает фигурка Вэлла, что конкретно за ней стоит? На этот вопрос Гельбиш не мог ответить, и ему стало не по себе.

В этот день Кандар пригласил Мэта к себе.

Мэт явился точно в назначенный час. Кандар с удовольствием оглядел его ладную фигуру с идеально развитым торсом и разве чуть великоватой головой. Он даже подумал, что, вероятно, именно его голова с огромным лбом ученого внушает Марии непонятную, чисто женскую антипатию.

Кандар усадил Мэта и прошелся по кабинету.

– Поздравляю вас, дорогой Мэт! Моя дочь дала согласие.

Мэт поднялся и склонил голову в легком поклоне.

– Я счастлив, Диктатор, – сказал он низким приятным голосом. – Безмерно счастлив. Признаться, я не надеялся, что Мария согласится…

– Не скрою, решение было принято ею не сразу, а по зрелом размышлении, что, пожалуй, не свидетельствует о горячей любви к будущему супругу, но, как мне кажется, говорит о хорошо продуманном выборе. Думаю, что последнее предпочтительней.

– Я бы предпочел, чтобы это сочеталось, – заметил Мэт. – Но тем не менее я рад.

Кандар усадил Мэта.

– Единственное ее условие… Свадьба должна состояться немедленно и… – Кандар запнулся, несколько смущенный, – по старым лакунским обычаям… то есть в церкви… со всеми, так сказать, причудами…

Мэт с недоумением поглядел на Кандара.

– Мария воспитывалась моей женой, – продолжал Кандар. – Лиллиана, вы знаете, была склонна к романтическому образу мышления. Я не одобряю эти обычаи, хотя и не отрицаю их своеобразной красоты. В том обряде бракосочетания, который введен мною, больше чистоты, но, возможно, в нем не хватает известной доли романтики. Я не дал Марии окончательного ответа, решать должны вы.

– Как последователю идей Лея Кандара, мне претят эти обычаи с их напыщенной торжественностью и дешевой таинственностью, – сказал Мэт, – но я готов исполнить просьбу Марии. В сущности, это всего лишь игра.

– Да, да… – обрадованно произнес Диктатор. – Вы правы: игра! Венчание будет происходить в часовне Святого Лея сегодня ночью. Вы не возражаете?

– Но священник? Где вы возьмете священника? – улыбнулся Мэт.

– Насколько я знаю, один из помощников Гельбиша в прошлом был священнослужителем. Все необходимое доставят из Атеистического музея. Венчание состоится при минимальном количестве свидетелей – ровно столько, сколько необходимо для совершения обряда. Поверьте, я бы не пошел на это…

– Если бы решение Марии было вполне добровольным, – закончил Мэт, улыбнувшись.

– Да, отчасти это так, – смутился Кандар. – Но уверен, что вы сумеете заслужить ее любовь.

– Надеюсь, – согласился Мэт.

– Гм… вы, конечно, знаете, что в соответствии с этими дурацкими обычаями вы не можете видеть невесту до момента венчания.

Мэт улыбнулся и кивнул понимающе.

– Мария, в сущности, совсем еще ребенок, – извиняющимся тоном проговорил Кандар.

В кабинет вошел Фан Гельбиш. Он молча поставил на зеркальную поверхность диктаторского стола раскрашенную фигурку Вэлла.

– Что это? – удивился Кандар.

– Изображение дьявола. Грон Барбук нашел его в мусорном ящике.

Мэт без особого интереса взглянул на фигурку:

– Я не застал того времени, когда люди верили в Вэлла. Но, насколько мне известно, не оплаченное деньгами его изображение приносит несчастье.

Гельбиш исподлобья взглянул на него. Ему показалось, что в словах Мэта скрыта ирония. Выходило, что Гельбиш, принеся Вэлла в кабинет Диктатора, накликал на него какую-то беду.

– Чепуха! – возмутился Кандар. – Неужели в Лакуне есть еще люди, которые верят в дьявола?! Что все это значит?

– Очевидно, в Лакуне возрождается одно из бесчисленных суеверий, которыми народ был набит до Революции, – сказал Мэт, и Гельбишу снова почудилось, что Мэт внутренне подсмеивается не то над ним, не то над самим Диктатором.

Он снова взглянул на него, но Мэт был абсолютно серьезен.

– Что вы предприняли? – спросил Кандар.

– Я приказал сделать обыск у всех игрушечных мастеров. Я не был уверен, что это принесет результаты, но они превзошли мои ожидания. Только что мне сообщили, что исчез один из них по имени Йорг, живущий на хуторе недалеко от столицы.

– Йорг? – переспросил Кандар, смутно припоминая странные игрушки, которые он видел когда-то у Марии. – Тот, что делает коров с окошками на боку?

– Да. Он ведет довольно замкнутый образ жизни, а его игрушки неоднократно вызывали недовольство родителей, не желающих, чтобы их дети играли разными чудищами. Исчезновение Йорга, несомненно, связано с появлением этой фигурки.

– Не думаю, что это имеет серьезное значение, – сказал Мэт. – Если это действительно работа Йорга, то не о чем беспокоиться. Просто обычное его чудачество. Человек с тридцать седьмым параграфом может позволить себе такое. А его исчезновение… Мало ли куда он мог уехать – у него, как у любого лакунца, куча родственников.

– Во всяком случае, эта фигурка свидетельствует о том, что просветительная работа среди населения ведется недостаточно хорошо. – Кандар повертел в руках злополучную статуэтку. – За эти годы наш народ прошел большой путь. Лакуну не узнать. Из грязных задворок Европы она превратилась в страну, где чистота тела и духа стала альфой и омегой всей жизни. А эта кукла говорит о том, что есть еще закоулки, где гнездится темное суеверие… Вэлл… Ты говоришь, его нашли в мусоре?

– Да, Учитель, в мусорном ящике.

Кандар вдруг рассмеялся:

– Нет, что ни говори, Гельбиш, а все-таки мы кое-чего достигли! Раньше никто бы не осмелился так бесцеремонно поступить с самим Вэллом!

Гельбиш заставил себя улыбнуться. Он не разделял оптимизма Диктатора. Мысль о заговоре не покидала его.

– Я могу идти? – спросил Мэт.

– Да, да, дорогой Мэт. Вы свободны. Я рад, что Мария дала согласие. – Он вышел из-за стола и обнял его. – Можешь поздравить его, Фан. Мария согласилась стать женой Мэта, – обратился он к Гельбишу.

Если бы вдруг восковая кукла ожила и перед Гельбишем во плоти предстал сам Вэлл, он не был бы потрясен больше, чем известием о браке Мэта с Марией. Тем не менее он изобразил на лице искреннюю радость и крепко обнял Мэта.

– Трудно найти более достойного мужа для вашей дочери, Учитель, – произнес он как можно проникновенней.

Мэт чуть заметно улыбнулся, поклонился Кандару и вышел. Гельбиш проводил его настороженным взглядом. То, о чем сообщил сейчас Кандар, было настолько неожиданным, что Гельбиш забыл и про Вэлла, и про Йорга. Если Мэт станет зятем Кандара, это будет иметь самые серьезные последствия прежде всего для него, Гельбиша. Мэт молод и обладает сильным характером. Его любит Диктатор. И не займет ли он место ближайшего советника Диктатора, то есть его, Гельбиша, место?

– Ты не слушаешь меня, Фан? – донесся до него голос Кандара.

– Нет, нет, – спохватился Гельбиш. – Слушаю.

– Я надеюсь, что ты не откажешься присутствовать на брачной церемонии, дорогой Фан?

– Да, да… да. Конечно… – Гельбиш взял себя в руки и улыбнулся.

Справка

Официальной датой принятия лакунцами христианства считается 469 год, когда святой Лей спустился с гор и стал проповедовать Евангелие язычникам Лакуны. В те времена в стране не было официальной религии. Люди поклонялись солнцу, луне, деревьям, камням. Но большая часть исповедовала древнюю языческую религию, неизвестно откуда и когда занесенную в эту дикую страну. Еще в годы деятельности святого Лея в Лакуне совершались человеческие жертвоприношения Вэллу – так здесь называли древнего Баала. В лесах и на горах происходили чудовищные оргии в честь грозного божества.

Святой Лей погиб, растерзанный поклонниками Вэлла. Но его последователи не прекратили своей деятельности. Постепенно христианство распространилось по всей стране, хотя приняло несколько странные формы. В народе оставалась жить вера в Вэлла. В церкви его проклинали, но народ продолжал считать его божеством. Божеством злым, не простившим людям их измены.

Считалось, что Вэлл не властен над душами, его власть оканчивается со смертью человека в тот момент, когда душа покидает тело и предается во власть Господа.

Но власть его над живыми безгранична. Все несчастья людей – болезни, голод, тюрьма, преждевременная смерть, уродство – все это дела Вэлла. Господь милостив. Бесконечно добры и полны всепрощения Христос и Матерь Божья. Они прощают даже грешников. Но в их власти только добро. Зло творит Вэлл. И перед ним бессилен сам Господь.

Борьба с Вэлловой ересью никогда не прекращалась в Лакуне. И тем не менее ее влияние проникло даже в церковные обряды. Так, например, новорожденного крестили в полной темноте, чтобы Вэлл не обратил на него своего злобного взгляда. Точно так же с момента обручения до самого венчания невеста скрывала свое лицо под черным покрывалом, чтобы взгляд Вэлла не коснулся ее глаз: это грозило неисчислимыми бедствиями. Невеста снимала покрывало лишь в то мгновение, когда обряд венчания заканчивался и жених надевал ей кольцо. Покрывало, как и подвенечное платье, должно было быть черным. Подружка невесты также скрывала лицо под черным покрывалом. Жених, наоборот, являлся к венчанию в белом костюме.

Этот обычай сохранялся едва ли не до самой Революции 19 Января, хотя в столице среди наиболее просвещенных граждан он перестал бытовать задолго до прихода к власти Кандара. Впрочем, после Революции прекратил свое существование и церковный брак, как и другие религиозные обряды.

Из книги сэра Ричарда Гревса “Ваал сегодня”. Лондон, 1959. С. 278–279

Глава тринадцатая

Кандар полагал, что решение дочери венчаться по старому, давно забытому и отмененному обряду – не что иное, как простительная в ее возрасте причуда. Иного мнения держался Гельбиш. Он не мог не связать эту странную затею диктаторской дочери с появлением восковой фигурки Вэлла и с другими не менее загадочными событиями последних дней. Не вполне ясна ему была и роль Мэта. Но в том, что за всем этим кроется заговор, он уже не сомневался.

Желание Марии венчаться ночью в заброшенной часовне казалось ему более чем подозрительным, и он дал распоряжение отрядить десяток надежных сакваларов для наблюдения за прилегающим к часовне районом. Впрочем, подобная мера была вполне естественна: забота о безопасности Диктатора – первейшая обязанность Министра Порядка. Он сам лично следил за приготовлениями к венчанию, за тем, как убирали из часовни мусор, накопившийся за долгие годы. Внимательно простукал стены и осмотрел заросли кустарника вокруг. К ночи приготовления были закончены.

К двенадцати часам к часовне подъехал на своей машине Лей Кандар, высветив фарами нескольких человек, стоявших у входа. Это были Мэт, Гельбиш и один из его помощников в священническом одеянии.

Мэт, в белом костюме, как того требовал обычай, выделялся в темноте, и Кандар подошел к нему легкой, пружинистой походкой. Он пожал ему руку и еще раз поздравил с предстоящим бракосочетанием. Они обменялись улыбками, давая понять друг другу, что смотрят на предстоящую церемонию именно так, как она того заслуживает.

Ночь выдалась безлунной и ветреной, будто специально для того, чтобы обряд был окружен таинственностью. Подъехала машина с невестой. Кандар помог Марии в черном платье, с черным покрывалом, закрывающим лицо, выйти из машины. Вслед за ней вышла еще одна девушка – как и Мария, с закрытым лицом, – подружка невесты.

– А где Гуна? – спросил у нее Кандар.

– Госпожа Гуна нездорова, она не может приехать.

По голосу Кандар узнал Зею, одну из двух горничных Марии. Он слегка удивился, что Мария взяла в подружки ее, а не Вилу, свою любимицу, но гораздо больше его удивило отсутствие Гуны. Он не очень любил старшую сестру своей матери, но ее отсутствие в такой, все-таки торжественный, момент покоробило его. Он ничего не сказал, тем более что Мария, в соответствии с обычаем, не имела права отвечать и вообще разговаривать, пока священник не спросит, по доброй ли воле готовится она связать свою жизнь с будущим супругом.

Все прошли в часовню. Здесь пахло плесенью и ладаном. В круглые окошки с выбитыми витражами задувал ветер. Золотились тускло иконы Христа, Божьей Матери и святого Лея, привезенные из Атеистического музея. Кандар придирчиво оглядел “священника” и нашел его в достаточной мере импозантным. Не хватало, правда, бороды, обязательного атрибута лакунских священнослужителей, но найти человека, помнящего старинный ритуал, да еще с бородой, вообще не представлялось возможным: в соответствии с Гигиеническим Уставом ношение усов и бород в Лакуне было строго-настрого запрещено. Можно было, конечно, приклеить искусственные, но Кандар справедливо опасался, что тогда церемония примет откровенно пародийный характер.

Закрыли дверь, и венчание началось.

Мэт стоял рядом с Марией перед привезенным из музея старинным, двенадцатого века, аналоем. Он держал Марию за руку и чувствовал, что рука ее, неуверенно касаясь его ладони, слегка дрожит.

Гулко звучала молитва под сводом часовни. Помощник Гельбиша хорошо знал свою прежнюю профессию. И обряд совершал с нескрываемым удовольствием, даже можно сказать, с упоением, что и было с досадой отмечено Гельбишем.

С лица Кандара не сходила улыбка, поначалу ироническая, но постепенно приобретавшая совсем иную окраску. Неожиданно для себя он понял, что слушает молитву с умилением, ему вообще несвойственным. Он вспомнил детство, мать, водившую его в церковь, и то смешанное чувство любопытства, страха и скуки, которые он испытывал тогда…

Все совершалось по правилам, и Кандар подумал, что даже слишком серьезно. Но тут же решил, что так и должно быть: Мария будет довольна.

Служба подходила к концу.

– По доброй ли воле ты, Мария, отдаешь руку и сердце Мэту? – спросил “священник”.

Мария кивнула.

– Да… – произнесла она чуть слышно.

– Да! – твердо и четко ответил Мэт на тот же вопрос.

Надевая кольцо, он заметил, что рука Марии дрожит все сильнее и сильнее.

Теперь Марии следовало снять покрывало и поцеловаться со своим супругом.

Мария медлила… Наконец дрожащими руками она откинула покрывало, и Мэт отпрянул: перед ним была не Мария…

– Вила! – воскликнул Кандар. – Это ты, Вила?

– Я… – прошептала девушка.

Мэт стоял ошеломленный и обалдело смотрел на Вилу. Гельбиш кинулся к девушке и, схватив ее за руки, закричал:

– Где Мария?! Как ты посмела?

– Мне приказала госпожа, – испуганно проговорила Вила.

И вдруг, как всем показалось, от резкого порыва ветра дверь в часовню распахнулась, и свечи погасли. В полной тишине Гельбиш почувствовал, как чьи-то сильные руки схватили его и отбросили в сторону. Он упал.

– Свету! – заорал он. – Свету! Скорей!

Кто-то, кинувшись зажигать свечи, наступил ему на руку. Гельбиш завопил от боли. Завизжала Зея, хлопнула дверь.

Прошло немало времени, пока наконец “священнику” удалось зажечь свечу.

Вилы в часовне не было. Она исчезла.

– За мной! – рявкнул Гельбиш, вытаскивая револьвер.

“Священник”, сбросив ризы и оказавшись в мундире гардана, тоже выхватил пистолет и выбежал из часовни вслед за Гельбишем. Послышался рев мотора, и машина, на которой прибыли Вила и Зея, рванулась в темноту. Гельбиш разрядил вдогонку револьвер.

– Задержать машину!

В той стороне, куда ушла машина, раздались автоматные очереди: саквалары обстреливали ее.

Кандар стоял посреди опустевшей часовни, тускло освещенной единственной свечой. Он с трудом приходил в себя после пережитого потрясения. И с гневом думал о дочери: так осрамить его! Разыграть как последнего мальчишку! Но к возмущению чудовищным обманом постепенно стал примешиваться страх за дочь: ее похитили! Но кто? Зачем? И тут же, заметив стоявшего рядом с ним Мэта, Кандар вспомнил, что он Диктатор и не имеет права распускать себя.

– Я прошу прощения, дорогой Мэт! – сказал он как можно спокойнее. – Мы найдем вашу невесту.

– Вилу? – спросил Мэт вежливо.

– Нет, Марию, – слегка опешив, произнес Кандар.

– Я обвенчался с Вилой, – так же вежливо ответил Мэт. – И хотя это всего лишь… игра, я все же надел кольцо на руку Вилы. Извините, Диктатор.

Он поклонился и вышел из часовни.

Как ни был оскорблен Кандар, он понял, что Мэт оскорблен еще больше.

Он вышел из опустевшей часовни следом за Мэтом и почти наткнулся на Гельбиша.

– Это была хорошо продуманная операция, – сказал Министр Порядка. – И ваша дочь не могла не знать…

– Моя дочь здесь ни при чем, Фан! Ее похитили. Тебе ясно? Ее похитили! И похитители должны быть найдены!

Гельбиш поклонился. И хотя у него были все основания подозревать Марию в соучастии, он не возражал Диктатору. Подозрения – всего лишь подозрения. Нужны факты. Ну что ж, они будут!

Глава четырнадцатая

Диктатор отказался от дополнительной охраны, предложенной Гельбишем. Ему надо было побыть одному. Машину вел Парваз, его личный телохранитель. На присутствие Парваза он не обращал внимания. Всегда молчаливый, Парваз воспринимался Кандаром едва ли не как собственная тень. Сидя на заднем сиденье позади своего телохранителя, Кандар, по существу, оставался наедине с собой.

Со дня трагической гибели Лиллианы Диктатор не переживал столь сильного потрясения. Даже когда Мария пыталась бежать, “чтобы увидеть мир”, он был уверен, что дочь найдется. Сейчас такой уверенности не было. И хотя он решительно заявил Гельбишу, что Мария похищена, сам он думал иначе.

Мария сбежала. Сбежала, чтобы не стать женой Мэта. Конечно, ей помогала Вила. Но кто-то еще участвовал в организации побега, кто-то, кому она безусловно доверяла. Все было тщательно продумано: экстравагантное требование венчаться в заброшенной часовне, маскарад Вилы, ее исчезновение… Обойтись без ловких и смелых помощников Мария не могла.

Диктатор сидел, вжавшись в мягкое сиденье, скрестив на груди руки. Такая поза свидетельствовала о крайней степени недовольства. Только Гельбиш позволял себе заговорить с Диктатором, когда тот, скрестив руки, погружался в задумчивость.

Недовольство Диктатора на этот раз было направлено на самого себя. Не следовало соглашаться на подозрительную затею с венчанием. Из любви к дочери он нарушил свои собственные установления, за что и поплатился. Более того – оказался в смешном положении… При мысли, что он станет мишенью для насмешек, Кандар издал долгий протяжный звук, который, не исходи он от Диктатора, следовало бы назвать стоном.

Конечно, Третье Плечо сделает все, чтобы слухи о ночном происшествии не проникли в народ. Но Кандар с детства помнил сказку про царя Мидаса и его ослиные уши. Представив себе, как шепотком, с глумливой улыбочкой люди передают из уст в уста анекдот об одураченном Диктаторе, Кандар почувствовал, что покрывается испариной. Он достал платок и вытер лицо.

Диктатор не имеет права быть осмеянным! Конечно, в стране есть люди, которые его недолюбливают, даже ненавидят. Такое неизбежно: все новое вызывает недовольство у людей отсталых, консервативных. Недовольство, а порой и ненависть – удел всякого преобразователя. Но насмешка!.. Осмеянный Диктатор теряет авторитет. Более того, теряет уважение не только он сам, но и его дело.

И надо же, чтобы именно Мария, его дочь, нанесла ему такой удар! Он уже не думал об опасности, которой она, быть может, подвергается. Его охватило негодование. Нет, он будет последовательным до конца! Как только Мария будет найдена, она отправится в санитарно-исправительный лагерь для женщин не меньше чем на год, во всяком случае, на полгода уж обязательно! Законы Лакуны существуют и для нее!

Придя к такому решению, Диктатор почувствовал некоторое успокоение. Завтра он продиктует приказ. Никакой тайны из случившегося! Правда, правда и только правда! Только гласность может избавить его от насмешек. Мужественно, спокойно, не теряя чувства собственного достоинства, изложить всю историю! Пусть народ знает, что Диктатор ничего от него не скрывает. Кандар стал мысленно формулировать первые строки приказа: “Поддавшись чувству любви к своей дочери… к своей единственной дочери… я, Лей Кандар, допустил нарушение Основных Положений Закона о Браке и стал жертвой…”

Кандар поморщился. Слово “жертва” не годилось. Диктатор не может стать жертвой. Надо как-то иначе.

“Исполненный глубокой любви и доверия к своей единственной дочери, я, Лей Кандар, был жестоко обманут…” “Обманут” тоже не годилось. Диктатор не мог найти подходящих формулировок.

Он вдруг пожалел, что не остался бездетным. Человеку, взявшемуся за преобразование такой страны, как Лакуна, нельзя иметь личные привязанности. У него нет права на любовь, толкающую к поступкам непредвиденным, не оправданным разумом…

Машина, на мгновение задержавшись у въезда в резиденцию, миновала ворота и подъехала к его дому. Но Кандар не пошел к себе. Он зашагал по аллее, ведущей к домику Марии. Парваз неотступно следовал за ним на расстоянии, строго установленном инструкцией. За десять метров перед Диктатором вспыхивало дополнительное освещение – прожекторы, которые гасли, когда Кандар удалялся на те же десять метров. Гасли одни, зажигались другие впереди. Впервые он почувствовал раздражение против этой привычной меры безопасности, на которую прежде не обращал никакого внимания.

В особняке светилось только одно окно – на втором этаже, в комнате Гуны. Диктатор поднялся по деревянной лестнице с поскрипывающими ступенями. Гуна встретила его в прихожей. Они прошли в комнату Марии.

Гуна, высокая, худая, в черной вдовьей одежде, которую она постоянно носила вопреки установлениям племянника, считавшего, что черный цвет отрицательно влияет на психологическое состояние, остановилась в дверях, глядя на него старчески-снисходительным взглядом, напомнившим ему взгляд покойной матери.

Кандару, впрочем, показалось, что за снисходительностью прячется легкая насмешка, но он и так знал, что старуха не только не принимает его идей, но и подсмеивается над ними.

– Что здесь произошло? – спросил Кандар глухим, чуть хрипловатым голосом, так не похожим на его обычный.

Гуна не ответила. Она подошла к столу и, взяв голубой незапечатанный конверт, молча передала Кандару.

Отец! Я не могу стать женой Мэта, – писала Мария. – Я люблю другого человека. Не волнуйся за меня. Прости, что обманула тебя. Мне нелегко было пойти на это, но я не видела иного выхода. Прости! Я люблю тебя, и мне больно, что я причинила тебе огорчение.

Твоя Мария

Ниже, другим почерком, следовала приписка по-французски:

Месье! Ваша дочь находится в полной безопасности. Я тот, кому она доверила свою судьбу. Через несколько дней мы с ней покинем Вашу страну. Если Вы желаете проститься с ней, Вам следует завтра, не позднее двенадцати часов вечера, явиться к 149-й отметке на шоссе, ведущем от столицы к Гарзану. Вас встретят и проводят к дочери. Должен предупредить: если Вы захотите прибегнуть к помощи сакваларов и явитесь не один, Вы никогда не увидите Марию.

Ален Розовский

Итак, существует человек, которого Мария полюбила и которому, как он сам выразился, “доверила свою судьбу”. Иностранец, по-видимому, француз или русский… Может быть, поляк… Кандар вспомнил молодого человека в джинсах, лежащего без сознания на каменном полу купальни, Марию, склонившуюся над ним… Ален Розовский – это, конечно, он.

Как ни странно, Кандар почувствовал облегчение: Мария жива, у нее есть защитник. Кто знает, не лучше ли для всех – и для него самого, и для дочери, – если она покинет Лакуну. Но тут же эту мысль сменила другая: его дочь, дочь основателя Новой Лакуны, предпочла другую жизнь, оскверненную духом разложения! Своим бегством она отреклась не только от родины, но и от него, от Идеи, которой отдана вся его жизнь!

Он не мог этому поверить, и страшная догадка поразила его: Марию силой заставили написать письмо! Обманули, чтобы заманить в ловушку его, Кандара!

Явиться одному, без охраны, к 149-й отметке на дороге к Гарзану? Он смутно представлял себе это место: шоссе, узкой полоской петляя в поросших лесом горах, вьется над глубоким ущельем… Когда-то, в первые годы после Революции, здесь обосновались банды Куна, его двоюродного братца, одного из самых яростных противников Нового Режима. С бандами давно покончено, о Куне много лет ничего не слышно, он бежал за границу. Но тамошнее население, самое отсталое в стране, с трудом поддается перевоспитанию. Именно на эти районы падает наибольшее число нарушений Закона о Питании и других установлений. Еще недавно Гельбиш докладывал, что третья часть направляемых в санитарно-исправительные лагеря – уроженцы Гарзанского округа. Вряд ли можно выбрать место более подходящее, чтобы устроить ему ловушку.

Он протянул руку, чтобы взять трубку и позвонить Гельбишу, но встретил предостерегающий взгляд Гуны.

– Ты собираешься звонить своему Фану? – спросила она.

Кандар отдернул руку:

– Ты читала письмо?

– Да. Мария показала его мне. Не дури! Позвонишь Гельбишу – никогда не увидишь дочери.

– Это ловушка! – крикнул Кандар. – И ты заодно с ними! Почему ты не предупредила меня?

Гуна засмеялась:

– Не обманывай себя, Лей. Это не ловушка. Мария сделала это по своей воле. Она полюбила.

– Полюбила?! Когда? Он появился в Лакуне три дня назад! Ради какого-то проходимца она готова бросить отца… Родину?! – Кандар задохнулся от гнева. И тут же, ощутив прилив жара к голове, сделал несколько дыхательных упражнений и приседаний. Не помогло.

Он снова перечитал письмо, присматриваясь к почерку дочери. Он знал его хорошо и мог по нему угадать ее настроение. Не похоже, чтобы письмо писалось по принуждению: Мария была, по-видимому, возбуждена, но почерк нес на себе печать уверенности и решимости.

Да, Гуна права, подумал Кандар, Гельбиша лучше не впутывать. Надо самому отправиться к 149-й отметке. Одному, без всяких сопровождающих. Но тут же понял, что выполнить это совсем не просто. Ни разу за все двадцать семь лет пребывания у власти он не покидал резиденцию один, без охраны. Ему никогда не приходило в голову, что он и шагу ступить не может без того, чтобы за ним следовал Парваз.

Он опустился на низенькое, едва возвышавшееся над полом сиденье и задумался. До 149-й отметки от столицы по меньшей мере четыре часа езды, а то и все пять – дороги в Лакуне не были асфальтированы: асфальт, по глубокому убеждению Кандара, губителен для здоровья людей. Полтораста километров… Машину водит Парваз. Но Парваз, его верный телохранитель, верен, в сущности, не ему, а Гельбишу. Отъезд Диктатора не может остаться в тайне. При любом его выезде устанавливается точный маршрут, и на всем пути следования машина находится под наблюдением людей Гельбиша.

Внезапно он почувствовал запах сигареты. Он поднял голову: Гуна курила, прислонясь к стене. То, что она закурила в его присутствии контрабандную сигарету, еще больше усилило его растерянность и ощущение собственной беспомощности. Он молча поднялся и, бросив на Гуну укоризненный взгляд, вышел.

Ему не хотелось идти домой. Он направился к морю. Снова зажигались и гасли прожекторы, а позади поскрипывал гравий. Он оглянулся и увидел Парваза.

– Оставь меня одного! – крикнул он раздраженно.