Книга: Незримые города - Итало Кальвино

"Замок скрещенных судеб". Ещё одна игра, в этом случае более, так сказать, "материальная". Используя в качестве иллюстраций одни и те же карты, люди, собравшиеся у стола, "рассказывают" друг другу свои истории. Две части книги - две компании и две колоды карт. Истории здесь разные - страшные и весёлые, обыденные и фантастические, в том числе, между прочим, и уже знакомые нам. С одной стороны, читать интересно, особенно если попутно разглядывать эти самые карты. С другой - определённо, это та игра, в которую увлекательней играть самому, чем изучать плоды чужого труда. В некотором роде автор доказывает это, под конец бросив всякое подобие сюжета и начиная перелагать классические сюжеты на "язык" Таро. Забавно и необычно, но - скучно.

Браво Кальвино, ты был изящен слогом и велик разумом! Позор мне за то, что я тебя не понял и раздираю кожу на лице исходя слезами ярости, зависти, стыда!

Города и желания. 2 После трех дней пути на юг путешественник попадает в Анастасию, город, омываемый концентрическими каналами, над которым летают воздушные змеи. Теперь мне следовало бы перечислить товар, который там можно выгодно купить: агат, оникс, хризопраз и другие виды халцедона; там можно также приобрести золотистое мясо фазана, поджаренное на огне из сухого вишневого дерева и обсыпанное со всех сторон душицей, можно говорить о женщинах, которых я наблюдал во время купания в бассейне, окруженном садом, и которые, как говорят, иногда предлагают прохожему раздеться и спуститься к ним в бассейн. Но все это не раскроет тебе сущности этого города: само описание Анастасии может вызывать одно за другим множество желаний, заставляя тебя подавлять их, а человека, оказавшегося в Анастасии, они обуревают все сразу и со всех сторон. Город кажется тебе единым целым, частью которого ты являешься, и где нет желаний, которые не могли бы осуществиться, но поскольку он сам располагает всем тем, чего нет у тебя, тебе остается только жить посреди всех этих желаний и тем довольствоваться. Такова власть Анастасии, которую одни считают пагубной, а другие – благодатной, и в этом состоит обманчивость города если бы ты по восемь часов в день обрабатывал ониксы и хризопразы, твой труд, придающий форму камням, столь желанным для красавиц, принял бы форму этого желания, а сам ты. думая, что получаешь радость от Анастасии, стал бы всего-навсего ее рабом.

Города и обмены. 4 В Эрсилии для того, чтобы обозначить отношения родства, обмена, взаимозависимости или передачи прав, жители протягивают между домами белые, черные, серые или черно-белые бечевки. Когда их становится так много, что между ними уже невозможно пройти, жители переезжают в другое место, и после разборки домов остаются лишь столбы с натянутыми между ними бечевками. С вершины горы, где они нашли временное пристанище вместе со своей мебелью, беженцы обозревают переплетение натянутых бечевок между столбами в долине. Город Эрсилия остался там, а они стали никем. Таким образом, побывав в Эрсилии, ты постоянно натыкаешься на руины покинутых домов, которые не выстаивают долго без стен и без могил усопших, кости их разносятся ветром; остается лишь паутина переплетенных связей, жаждущая обрести свою форму.

…Великий хан пытался сосредоточиться на игре, но теперь он не понимал ее цели. Она заключалась в победе или поражении, но чего и над чем? Что служило в ней настоящей ставкой? При мате на месте короля, снятого рукой победителя, не оставалось ничего, кроме черного или белого квадрата. Выделив в своих победах самое основное, Кубла-хан пришел к следующему выводу: окончательная победа, иллюзорным результатом которой были различные сокровища империи, сводилась к одному: отполированному квадратику из дерева. Тогда Марко Поло сказал: – О, господин, твоя шахматная доска инкрустирована двумя породами дерева: черным деревом и кленом. Кусочек дерева, на который смотрит твой просветленный взгляд, был взят из кольца ствола, образовавшегосяв засушливый год: видишь, как расположены его волокна? А здесь можно заметить едва различимый сучок: значит, в один из дней ранней весны отсюда выходил молодой росток, но ночные заморозки остановили его рост. Великий хан не обратил внимания на то, что чужестранец свободно говорил на его языке. – А вот след более широкого отверстия: возможно, здесь было гнездо личинки, но не червя, который, едва родившись, начинает точить дерево, а гусеницы, которая погрызла листья, из-за чего дерево и было срублено… С этого края квадрата мастер-краснодеревщик сделал паз, чтобы квадратик плотно прилег к соседнему, который оказался слегка велик… Количество информации, которую можно было почерпнуть из гладкого кусочка дерева, с трудом вмещалось у Кубла-хана в голове, а Поло уже говорил о насажденных лесах черного дерева, об огромных плотах, которые сплавляются по рекам, о причалах, о женщинах в окнах домов…

В фантастически-трансцендентно-философском постмодернизме Итало Кальвино все несколько по-другому. Здесь фантазия, переплетаясь с философией, создает миры. Несколько в стиле Борхеса, но все же иначе. Миры прекрасные, в которых так приятно потеряться и продолжить фантазировать и философствовать. И снова слово мастера преображает и дополняет жизнь.

В некой вымышленной реальности император Кубла Хан слушает рассказы Марко Поло о вымышленных городах. Каждый из этих городов существует исключительно как идея — или как сон. Но тут, еще не приступив толком к «Незримым городам», нужно сделать замечание, касающееся снов и одного из непосредственных героев романа. О сне Кольриджа, наверное, слышали все. Поэт (не без помощи опиума) увидел прекрасную страну и, проснувшись, принялся её описывать — в стихах, конечно: «В стране Ксанад благословенной / Дворец построил Кубла Хан...» Но поэма осталась неоконченной — Кольриджу помешал Человек Из Порлока, а после он позабыл сон, как любой, кто не успел рассказать его или записать сразу после пробуждения.

Эта история вполне может быть эпиграфом к «Незримым городам» — все эти Федоры, Вальдрады, Софронии, безусловно, существовали во всей своей полноте — но от них осталось только эхо, когда современный Кольридж — Итало Кальвино — отнял голову от подушки. Не в состоянии воссоздать их, Кальвино даёт кажому городу идею существования: проникновение (внутри старого города вырастает новый и выталкивает старый за собственные границы), отражение (в подземельях города люди селят свои мертвецов, одевают их и обеспечивают им «досуг»), повторение, цикличность, и тому подобное.

Но, если уж говорить сновидческими штампами, то никаких слонов на паучьих ногах и выплёвываемых рыбами тигров этот полет пчелы вокруг граната к жизни не вызывает. Дело в том, что Поло и Кубла Хан в перерывах между рассказами предаются страшно предсказуемой риторике о фантомности бытия, о том, что кухарки и конюхи существуют лишь постольку, поскольку хан и Поло и них думают («я о них никогда не думаю», — говорит Кубла Хан), о том, что, возможно, сейчас они сражаются на поле битвы, но, на секунду закрыв глаза, оказались в саду со своими янтарными трубками. До банальностей о бабочке Чжуан-цзы и поп-солипсизма остаётся буквально полшага.

И вот — с одной стороны «Незримые города» кажутся мне прекрасными (и достоверными — потому что города Зиновию, Вальдраду и Октавию видела собственными глазами — или что там, в темноте, нам заменяет глаза). С другой стороны, каждый из городов является вещью в себе — его метаморфозы никак не связаны с наблюдателем, ни одной рассказанной истории, ни одного намека на кошмар, никакого узнавания, никакого бегства — короче, сто лет психоанализа псу под хвост. В этом плане идеальным незримым городом мне кажется Смертидея — также расположенная никогде, но с историями своих жителей, а не только со своей собственной. Что же касается «Незримых городов» Кальвино — замените в эпиграфе «трансцендентальную философию» на «постмодернистскую литературу» или «сюрреализм», и получите некое представление об этой крайне необычной книге.