Текст книги "Заморский рубеж"

– Погодите-ка, братцы, – включился в беседу Разик. – Ты, Михась, и вправду прознал, что против нас на рукопашных рубежах в двухсотверстном переходе будут особники стоять?

– Спал, что ли? – буркнул Разику Михась. – Ничего я не прознал. Просто предположил. Ведь на переходе любая неожиданность случиться может.

Михась, конечно же, не хотел и не мог, руководствуясь своими завышенными понятиями о долге и чести, рассказывать друзьям о встрече с Лурем и его словах. Если Лурь, нарушив дисциплину, сболтнул лишнего, то Михась не вправе был распространять эту явно секретную информацию, а, напротив, должен был перекрыть утечку. Если же это была сознательная попытка взять Михася и его друзей на испуг (Михась не исключал, что это могла быть специально устроенная проверка, входившая составной частью в итоговые испытания, так как дружинников часто различными методами проверяли на психологическую устойчивость и умение держать язык за зубами), то тем более не стоило поддаваться на провокацию и волновать друзей перед и без того трудными испытаниями.

– Ну, тогда уж ты предположи, что против нас на рубеже выйдет Змей-Горыныч и Кощей Бессмертный, – усмехнулся Желток.

– А также коза и семеро козлят, – подхватил Разик.

Друзья рассмеялись, причем Михась – вместе со всеми.

Вернулась Катька с кувшином кваса, и Разик вновь отвлекся от общей беседы. Девушка присела за стол, подперла щеки ладонями, выжидательно уставилась на ребят.

– Что, Катюха, – первым ответил на ее немой вопрос Желток, избежавший влияния Катькиных чар и относившийся к ней хотя и ласково, как к сестре лучшего друга, но чуть насмешливо и свысока, как к младшей и к тому же девчонке, – интересуешься ходом испытаний?

И он принялся в свойственной друзьям озорной и шутливой манере описывать прошедший трудный день и предстоящие не менее трудные дни завтрашние. Самое примечательное в этих беззлобных, но часто острых шутках было то, что они касались не только кого-то другого, но и самого Желтка и его дорогих друзей. Именно умение посмеяться над собой и привлекало к этой троице сердца почти всех близко знавших их обитателей Лесного Стана.

За привычной веселой беседой друзья напрочь забыли о только что состоявшемся разговоре про особников. Но они не были бы такими беззаботными, если бы знали, что их троицу действительно ждут необычные по сложности испытания и что их дальнейшая судьба не далее как позавчера обсуждалась на Большом Совете.

Большой Совет тайного Лесного Стана возглавлял, конечно же, сам воевода. Но все заседания Совета проходили в монастыре, в палатах игумена, который замещал воеводу, когда тот выводил всю дружину в поход. Кроме воеводы и игумена, в состав Совета входили тысяцкие Северной и Южной тысяч, начальник особой сотни, начальник оружейного производства, начальник производства снаряжения, начальник тылового обеспечения, ведавший крестьянским хозяйством, а также посольский дьяк, ведавший внешними сношениями, в том числе заморской торговлей. Все эти люди и управляли сложной жизнью закрытого от посторонних глаз необычного города, притаившегося в дремучей чащобе северных поморских лесов.

За два дня до описываемых нами событий основной темой заседания Совета были предстоящие итоговые испытания, после которых около полусотни молодых дружинников должны были перейти в ранг строевых бойцов и получить почетное наименование леших. Воинские начальники и игумен, так или иначе, знали почти каждого бойца, их сильные и слабые стороны, основные особенности характера и способности. Конечно же, речь зашла и об известной троице. Тысяцкий Северной тысячи, делая свой доклад, выразил уверенность, что Михась, Разик и Желток по общим итогам всех испытательных состязаний непременно попадут в десятку лучших, отправляемых в заморские страны для приобретения там дополнительного боевого опыта.

После этих слов тысяцкого игумен жестом попросил его прервать свою речь и, с согласия воеводы, предоставил слово начальнику особой сотни, дьякону Кириллу. Кирилл в молодости сам был лихим особником, затем, после каких-то событий, суть которых была известна лишь весьма узкому кругу лиц, удалился в монастырь и принял духовный сан. Лишь по прошествии некоторого времени он, к тому времени уже ставший дьяконом, вновь обратился, по настоянию игумена, к служебным делам тайной дружины и возглавил особую сотню. Лесной монастырь был неотделимой частью, более того – сердцем и душой воинского Лесного Стана, и неудивительно, что монахи и послушники принимали непосредственное участие в воспитании и подготовке дружинников. Да и во всей Руси священнослужители часто по суровой необходимости сами брали в руки оружие. Монастыри в ту пору были еще и боевыми крепостями.

Кирилл сказал, что он не сомневается в блестящих способностях, даже таланте трех молодых дружинников, известных всему Лесному Стану не только успехами в воинской подготовке, но и многочисленными веселыми выходками и остроумными проделками. Однако юные дружинники настолько привыкли быть всегда и во всем первыми, что это может сослужить им дурную службу в заморских странах, где они столкнутся совсем с другой реальностью. К тому же действовать они там будут не вместе, как привыкли с детства, а в одиночку. Кирилл подчеркнул, что переход из юношей, которым неизбежно делается скидка на возраст, во взрослые дружинники, где никаких скидок уже нет, является весьма нелегким переломным этапом. Он напомнил присутствующим, что некоторые юноши, достигшие блестящих успехов и привыкшие первенствовать во всем среди сверстников, часто ломались духовно, попав во взрослую среду, где первенство нужно было завоевывать вновь упорным и тяжелым трудом. И, напротив, те из юношей, которые, казалось, ничем не выделялись, при переходе в ранг взрослых строевых бойцов постепенно становились выдающимися воинами. Слишком ранние и легкие успехи опасны. А для воинов они опасны смертельно, заключил Кирилл. Он предположил, что если бы Михась, Разик и Желток, никогда не знавшие неудач и не терпевшие крупных поражений, оступились бы на заключительном этапе, то это пошло бы им на пользу в становлении характера, укреплении духа, приобретении необходимой осмотрительности и мудрости. Иначе они рискуют погибнуть в заморских странах, куда явятся с высоко поднятой головой или, лучше сказать, с задранным носом, преисполненные веры в свою исключительность и непобедимость. А через год юноши, несомненно, блестяще пройдут повторные испытания и, умудренные жизнью, познавшие горечь неудач, а потому осмотрительные и повзрослевшие, отправятся в эту самую заморщину с несравненно более высокими шансами вернуться живыми и невредимыми, с ценными сведениями и опытом.

После того как дьякон Кирилл закончил свою речь, повисла довольно долгая пауза. Первым ее нарушил тысяцкий северных:

– Так ты что же, дьякон, моих лучших дружинников предлагаешь засудить на испытаниях, что ли? Сами ведь они не проиграют! И какой же после этого у них будет моральный дух? Ребята ведь не маленькие, поймут, что с ними поступили нечестно!

– Конечно же, я не предлагаю, чтобы судьи да наблюдатели их придержали без всяких на то оснований. Я предлагаю выставить против них на рукопашном рубеже в переходе двухсотверстном моих особников, чтобы они в честной схватке молодцов одолели.

Опять на некоторое время в совещательной палате игумена наступила тишина. Воинские начальники да и остальные члены Совета были хорошо знакомы с правилами и условиями заключительных испытаний и понимали, что при сопротивлении в рукопашной схватке в полную силу во время тяжелейшего перехода все преимущества будут на стороне подставы, в которую входят свежие, отдохнувшие бойцы. Испытуемые могут лишь достойно продержаться против них положенное время и, по решению судей, продолжить свой труднейший переход. И ни у одного строевого бойца, вошедшего в подставу, не поднимется рука намеренно валить испытуемых, то есть бить их так, что они физически не смогут встать в течение отведенного правилами времени и двигаться дальше. Ну а особники, которых специально готовят для выполнения любых, самых невероятных заданий, в том числе к действиям против своих, те неукоснительно выполнят приказ начальства и не моргнув глазом завалят кого угодно, хоть самого архангела Гавриила.

– Ну а если все же мои ребята пройдут рубеж, разбросают твоих особников? – с вызовом в голосе обратился тысяцкий к Кириллу.

– Тогда пусть идут дальше, если смогут, – спокойно ответствовал дьякон. – В этом случае я буду готов признать, что ошибся и они действительно готовы к любым испытаниям. Только, чур, не предупреждать их о сюрпризе! Раз уж по-честному, то уж по-честному: согласно букве правил, испытуемый должен быть готов к любым неожиданностям и препятствиям.

– На том и порешим, – прерывая возможные дальнейшие дискуссии насчет честности и правил, безапелляционным тоном заключил воевода.

Игумен кивнул согласно, остальные члены Совета, конечно же, возражать не стали. Лишь тысяцкий Северной тысячи демонстративно отвернулся от Кирилла, давая понять, что недоволен таким решением. Умом он понимал, что дьякон, скорее всего, прав и заботится исключительно о благе самих же ребят. Но сердце старого вояки было на стороне любимейших его дружинников, и, понимая, как тяжело будут они переживать неизбежную неудачу, тысячский некоторое время, не слушая, что дальше говорится на Совете, лишь огорченно качал головой и теребил усы, пока игумен не сделал ему замечание подчеркнуто ласковым и успокаивающим тоном.

Михась полз по мягкому влажному мху. Его одежда давно промокла насквозь, хриплое, клокочущее дыхание вырывалось из груди, глаза время от времени застилала мутная пелена, в ушах звенело. Сквозь этот звон едва прорывались звуки дремучего векового леса: шум ветра в кронах высоченных сосен, скрип их раскачивающихся стволов, тревожный свист вспугнутых пичуг. Больше всего ему хотелось распластаться на этой податливой лесной подстилке, закрыть глаза, замереть, но он, сжав зубы, продолжал свое медленное движение. Линь, привязанный к плечевым и поясному ремням, называемым по-иноземному портупеей, на котором Михась тащил неподъемный груз, врезался в мышцы спины и ног как стальной раскаленный прут.

«Подохну я так», – с полным безразличием, будто речь шла о ком-то совершенно постороннем, подумал Михась.

«Ну что ж, мертвые сраму не имут», – услужливо подсказало угасающее сознание.

«Но живые не сдаются!» – неожиданно придумал он продолжение старинной поговорки русских витязей.

Михась перевернулся на спину, раскинул руки, постарался успокоить дыхание, расслабиться. Сквозь ветви сосен едва проглядывало хмурое северное небо, затянутое свинцовыми облаками. Михась с трудом приподнял голову, взглянул туда, где на наспех сделанной волокуше, привязанной линем к его портупее, лежали Разик и Желток. Желток встретил его взгляд, попытался улыбнуться. Улыбка у него получилась жалкой и виноватой. Разик вообще безучастно смотрел в пространство. Казалось, происходящее вокруг его не интересовало.

Михась закрыл глаза. В его сознании мелькали картины недавних событий. Вот он среди двух десятков дружинников стоит перед огневым рубежом, и в его руках не дурацкий допотопный лук, а тяжелая, сурово-изящная пищаль, изготовленная в ружейных мастерских Лесного Стана на основе лучших иноземных образцов.

– К бою! – звучит команда наблюдателя.

Короткой перебежкой они выдвигаются на огневой рубеж, втыкают в землю подпорки, раздувают фитили.

– Огонь!

Михась нажимает на спусковой крючок, фитиль опускается. С чуть слышным шипением вспыхивает порох на полке. Зная, что у него есть полсекунды, Михась подправляет линию прицела.

Бабах! – взрывается основной заряд, отдача привычно толкает приклад в плечо, клуб дыма на короткое время закрывает обзор. Но Михась уже видит, что первая его мишень разбита вдребезги. Не теряя ни мгновения, он упирает приклад в землю, выхватывает шомпол, прочищает ствол. Порох из пороховницы тонкой струйкой течет в черное жерло. Пыж, тяжеленький свинцовый шарик пули. Забить понадежнее, натрусить запальную порцию пороха на полку. Готово! Прицел, выстрел (остальные еще только ставят пищали на подпорки). Вторая мишень, как и первая, разлетается облачком глиняных осколков:

– Ну, на первом месте, как всегда, Михась, – чуть скучающим голосом, как о чем-то давно известном и слегка надоевшем, докладывает судья группе наблюдателей. – Темп стрельбы наивысший, разбиты все пять мишеней.

Так, отлично, в общем зачете он уже давно не шестой, как после скачки, а в первой тройке с назваными братьями – Разиком и Желтком.

Теперь они уже стоят перед чередой препятствий: ров, забор, сломанный мост, крепостная стена и штурмовая лестница, высокое дерево (оно же мачта), скала, канат над водой: На этой череде, длиной всего треть версты, выматываешься больше, чем в десятиверстном забеге.

– Вперед!

Михась вместе с остальными разбегается что есть силы, чтобы перелететь в прыжке первое препятствие – широкий и глубокий ров. Он удачно толкается, попав в самый край рва, стенки которого обшиты досками, а наверху по доскам пущен железный уголок, иначе давно бы раскрошили их сапоги дружинников. Перелетев ров с хорошим запасом, Михась устремляется ко второму препятствию – трехсаженному забору из толстенных деревянных плах. Возле забора, как и около других препятствий, стоит несколько наблюдателей. Вдруг Михась узнает в одном из них Дымка. Тот смотрит прямо в глаза набегающему первым дружиннику, хитро улыбается, подмигивает. Михась сбивается с шага, толкается не с той ноги, кое-как цепляется за верх забора, невероятным усилием, чувствуя, как чуть не лопаются жилы в плечах, подтягивается, высоко выносит прямые ноги, переворотом преодолевает забор. Спрыгивает на землю он уже не первым. Спружинив при приземлении, Михась выпрямляется, чтобы продолжить бег, и в этот момент опять видит Дымка, который, по-прежнему улыбаясь, показывает ему большой палец, затем поворачивает этот палец к земле и произносит что-то чуть слышно.

– Квиты! – угадывает Михась по движению губ и, чертыхнувшись про себя, рвет дальше по дистанции.

Дымок был молодым и подающим большие надежды строевым бойцом. С полгода назад он вернулся из заморского испытания, которое преодолел блестяще, и сразу был назначен десятником. Кроме того, ему доверили проводить некоторые занятия в отряде дружинников, готовящихся к итоговым испытаниям. Дымок по возрасту был ненамного старше своих новых подчиненных и помнил, как сам еще совсем недавно взирал снизу вверх на своих учителей и наставников. Поэтому он был преисполнен чувством значительности своего нового положения и то и дело изрекал какую-нибудь мудрую сентенцию, типа «Боец должен быть всегда готов к любым неожиданностям!». Причем он произносил сии изречения с таким видом, будто придумал их лично, а внимающие ему юноши ничего подобного до сей поры и слыхом не слыхивали. В общем, Дымок чуть-чуть важничал перед подчиненными, подчеркивая тем самым дистанцию между собой и еще не оперившимися юнцами. Юнцы, однако, тоже были не промах и решили сбить спесь со свежеиспеченного военачальника. Понятно, что весь процесс инициировали и возглавили три друга.

В одно прекрасное утро отряд под руководством Дымка выстроился на той самой череде препятствий. Дорожка между препятствиями была посыпана свежим чистеньким песком, а сами препятствия, регулярно подкрашиваемые, также блистали чистотой и аккуратностью, как и положено всем атрибутам военной службы. Дымок уже хотел было скомандовать начало упражнений, как увидел поднятую руку Михася и разрешил задать вопрос.

– Господин десятник, – озабоченным тоном начал Михась, – мы тут с друзьями никак не можем решить, что важнее при преодолении забора: толчок ногой о препятствие, который может ведь тело и отбросить, или все-таки подтягивание на руках?

Будь Дымок чуть постарше и поопытнее на ниве воспитания подрастающего поколения, он, несомненно, задумался бы: с чего это вдруг отличный дружинник, перелетавший через этот самый забор не менее тысячи раз, задался таким странным вопросом? Но молодой наставник подвоха не почувствовал и с высоты своей должности снисходительно и с готовностью объяснил:

– Здесь важно соблюсти баланс: толкнуться не слишком сильно и подтянуться в тот момент, пока инерция подскока тянет тело вверх. Вот, смотрите!

Он легко и стремительно разбежался, прыгнул на забор. О дальнейшем Дымок не любил вспоминать. Нога и руки его соскользнули, как по маслу, и он беспомощно шлепнулся перед препятствием, яко куль с пшеном. Масло было самое настоящее, льняное. Михась со товарищи, зная об утренних упражнениях, ночью старательно намазали им забор.

Сконфуженный Дымок поспешно поднялся с песка. «Боец должен быть готов к любым неожиданностям!» – звучали у него в мозгу его собственные слова. На него выжидательно, с преувеличенной серьезностью таращились полсотни пар лукавых глаз.

– Ну что ж, – как ни в чем не бывало произнес Дымок, – старый десятник, уставший в многочисленных битвах, уже не может преодолевать препятствия с должной легкостью. Надеюсь, кто-то из вас, достойной нашей смены, покажет, как это делается. Дружинники Михась, Разик и Желток! Выйти из строя! Преодолеть забор!

Названная троица, к удивлению Дымка, который безошибочно опознал в них зачинщиков, без всякого замешательства и смущения, с готовностью вышла из строя, заняла исходную позицию. Затем они расстегнули прикрепленные к ремням подсумки и что-то вынули из них. Вглядевшись, Дымок с изумлением увидел, что дружинники надевают на сапоги и на ладони специальные шипы, которые имелись в арсенале тайной лесной дружины и в соответствующих ситуациях использовались для того, чтобы легче было карабкаться по бревенчатым крепостным стенам во время скрытой ночной атаки. Словом, заговорщики все предусмотрели и ко всему были готовы. Они легко перелетели через скользкий забор и безо всякого смущения заняли место в строю. Дымок был все-таки не зря назначен десятником и наставником, поэтому он во всеуслышание похвалил троицу за ловкость в преодолении особо сложного препятствия и под дружный и одобрительный смех произнес слова, которые вертелись у всех на языке: «Боец должен быть готов к любым неожиданностям!» Авторитет молодого десятника после этого случая, естественно, только вырос, да и он сам, будучи человеком умным и честным, для себя кое-что понял. Ну а рассказ об очередной проделке пресловутой троицы мгновенно облетел Лесной Стан.

Дымок был человеком, безусловно, порядочным и незлопамятным, но совершенно естественное желание отплатить шутникам той же монетой у него присутствовало. Поэтому он не без умысла встал на итоговых испытаниях в числе наблюдателей возле памятного забора, точно предугадав, что кто-то из трех друзей обязательно вырвется вперед и встретится с ним взглядом. Конечно, он не стал мазать маслом забор, но одной лишь улыбкой и озорным подмигиванием сбил бежавшего первым Михася с темпа, ибо у того на миг мелькнула мысль, что десятник приготовил ответную шутку и его, Михася, опорная нога и руки, на которых на сей раз не было никаких шипов, сейчас соскользнут с забора.

Но все было по-честному. По-честному, по-честному. Михась с трудом открыл глаза. Он не мог понять: то ли сам начал шептать эти слова, то ли какая-то лесная птица принялась выводить похожую трель. Он вновь опустил веки, погрузился в свой странный сон наяву.

– Равняйсь! Смирно! – Тысяцкий сделал паузу, покрутил седой ус. – Слушай составы боевых троек, допущенных к заключительному виду итоговых испытаний: двухсотверстному ускоренному переходу. Тройки сформированы в порядке мест, занятых по итогам состязаний во всех предыдущих видах. Первая тройка: Михась, Разик, Желток:

И вот их первая боевая тройка стоит на исходном рубеже. За ними с интервалом в четыре часа каждая пойдут остальные тройки. На опушке бескрайнего дремучего леса три фигурки в серо-зеленых коротких кафтанах, такого же цвета нешироких шароварах и в сапогах до колен. Простой и удобный кафтан бойцов лесной дружины покроем и цветом повторял зеленые куртки английских йоменов-лучников, в пух и прах крошивших французскую рыцарскую кавалерию в конце Столетней войны, а в свободное от исполнения долга перед Родиной время успешно разбойничавших и браконьерствовавших в своих и чужих лесах. Лешие, побывавшие в заморщине, взяли на вооружение кое-что из их тактики и одежды. Западные рыцари стремились отличиться пышностью оперений своих шеломов и яркостью гербов, до блеска начищенными доспехами. Тактика лучников, давших впоследствии начало ружейным командам, воевавших рассыпным строем и получивших название егерей (хотя их предшественники были, наоборот, в основном браконьерами), заключалась как раз в том, чтобы не выделяться на фоне театра военных действий и из естественных укрытий отстреливать блестящие и четко очерченные ходячие мишени с дурацкими плюмажами на шлемах. И эта тактика, и одежда как нельзя более подходили лесным дружинникам. Головной убор таких бойцов был также заимствован из Европы. Там, кроме широкополых шляп, изготавливаемых из твердого фетра, в XIII веке от Рождества Христова появились плоские и мягкие береты, ставшие особо модными при дворе Франциска I. Берет был хорош тем, что не сваливался с головы при активных действиях, и прямо на него при необходимости можно было быстро и без проблем надеть стальной шелом. Серо-зеленые береты дополняли летнюю форму одежды дружинников, которая делала их незаметными в лесу и в траве. Только бойцы особой сотни, подчеркивая свою особость, носили береты черного цвета.

Вооружение боевой тройки, отправлявшейся в последнее, самое трудное испытание, состояло из сабли, помещаемой наискосок за плечами, чтобы не мешать движению, двух самострелов и одной пищали, которая висела за спиной Михася, крест-накрест с саблей. Еще у них имелись ножи и один саперный топор, который мог с полным успехом выполнять роль топора боевого.

Провожает их лично сам тысяцкий со свитой командиров и начальников из своей Северной тысячи, а также наблюдателей и судей из тысячи Южной.

– Братцы-дружинники, – говорит этот суровый вояка необычно мягким и отеческим тоном, – ставлю вам учебно-боевую задачу: совершить ускоренный марш, сиречь переход, с сего рубежа до заброшенного охотничьего зимовья.

Он показывает означенный пункт на большом земельном чертеже, по-иноземному – карте, которую держит двумя руками его стремянной.

– Вы, конечно, вольны выбрать для движения любой путь, но надежнее всего идти напрямик вот по этой гряде. Почти везде здесь возвышенность, только в долинах рек, сейчас разлившихся, кое-где болота. На гряде для вас готовы всевозможные неожиданности, то бишь рубежи для стрельбы, сабельного и рукопашного боя.

Михасю показалось тогда, что слова «рукопашного боя» тысячский произнес с какой-то особенной мрачной интонацией. Или это ему кажется так сейчас, когда он в полубреду-полусне вспоминает произошедшие события?

– Предельное время, за которое вы должны преодолеть весь путь, вам сейчас не скажут, причем намеренно. Однако, как вы знаете, оно есть! Так что вы должны выложиться по полной, ибо опоздание приравнивается к поражению. И еще вы, конечно, знаете, что тройка должна прибыть на конечный пункт в полном составе. Время засекается по последнему пришедшему бойцу. Если получите на огневых и боевых рубежах условное или, не дай Бог! – настоящее ранение, рука-нога раненая берется в лубки, повязка опечатывается наблюдателями, и дальше – хоть ползком. Если кто-то будет «убит» условно, то заменяет его мешок с песком, который двое других на конечный пункт притащить обязаны. Скрытно наблюдать за вами будут всю дорогу, – тысячский кивнул головой в сторону многочисленной группы наблюдателей, – так что хитрить бесполезно. Все должно быть по-честному!

По-честному, по-честному, по-честному! Что же это за незнакомая пичуга так стрекочет? Он же знает голоса всех птиц в окрестных лесах!

Первые часы перехода проходят безо всякого напряжения, настроение у всех приподнятое, пожалуй, даже праздничное. Они бегут по хорошо знакомому лесу, в котором даже не надо поглядывать на солнце, чтобы выдерживать направление. Затем, когда начнется гряда, нужно будет учитывать рельеф, двигаться вдоль хребтов и гривок, ориентироваться на знакомые по намертво отпечатанной в памяти карте озера и речки. Ну а если выглянет солнце, тогда можно уточнить маршрут.

Легкий стремительный бег, толстый мох приятно пружинит под ногами, хорошо подогнанная амуниция и вооружение привычной тяжестью давят на плечи, но не стесняют движений. Они внимательно поглядывают по сторонам, опасаясь засады или ловушки, но больше полагаются на слух. В лесу пока царят мир и спокойствие.

На первый рубеж – стрелковый – тройка вышла через три часа. Дружинники достигли опушки обширной поляны, но, как и положено, не стали сразу выскакивать на открытое пространство, а залегли в подлеске, осмотрелись. И почти сразу увидели, что их атакуют. По тонким прочным веревкам, протянутым через всю поляну между верхушками высоченных сосен, на них ехали восемь соломенных чучел, каждое – на отдельной бечевке, опущенное до самой травы, со знакомой до отвращения дурацкой улыбкой на круглой роже. Если хоть одно доедет до противоположного края поляны «живым», тройка будет снята с испытаний, ей будет записано поражение. Самострелы Разика и Желтка тонко и нежно пропели тетивами чуть раньше, чем грохнула пищаль Михася. Три чучела дернулись, пораженные стрелами и пулей, замерли: их перестали тянуть. Михась успел сделать второй точный выстрел, его друзья выпустили еще по две метких стрелы. Соломенные супостаты едва успели проехать до середины поляны. За кустами на противоположной опушке, где скрывались невидимые наблюдатели и судьи, взметнулся белый флажок, разрешавший продолжить движение. Три руки одновременно встретились в коротком рукопожатии, негромкое «ура!» отметило первую победу. И снова – размеренный красивый бег по родному и любимому вековому лесу.

К концу первого дня они уже дышали далеко не так ровно и легко, как в начале пути. Пора уже было сделать более длительный привал, подкрепиться едой, которую еще предстояло добыть. Начался затяжной подъем, поскольку они достигли начала гряды. Они чуть отклонились от кратчайшего пути, достигли берега небольшой речки, сбегавшей с гряды, и некоторое время бежали вдоль берега, пока не увидели то, что искали: перекат из огромных валунов, за которым располагалась довольно глубокая яма со спокойной водой, где наверняка стояли хариусы или сижки. Ловко прыгая по мокрым и скользким валунам, они подобрались к самому краю ямы, увидели в прозрачной воде темные спины крупных рыбин. К стрелам с зазубренными наконечниками привязали тонкую бечевку, и боевые самострелы превратились в орудие охоты (или рыбалки?). С коротким чавкающим плюхом две стрелы врезались в воду. Через мгновение два хариуса, фунтов по восемь каждый, были выдернуты на прибрежные камни. Тут же на берегу их выпотрошили, распластали от спины на тонкие ломти нежного мяса, присолили из берестяной походной коробочки-солонки, и завтрак-обед-ужин был готов. Перья лука, изобильно торчавшие на галечной косе, и вода из речки дополнили меню. Некоторое время после трапезы они лежали на траве без движения, полностью расслабив все мышцы и даже почти отключив сознание, кроме той его части, что неусыпно бдила за окружающей обстановкой.

– Войско, подъем! Вперед, за победой!

Конечно, они полежали бы еще столько же да еще полстолька, но их подстегивала мысль о предельном времени, которое было им неизвестно, и дружинники выкладывались изо всех сил.

Предельное время: Может быть, оно уже закончилось, и Михась зря ползет по мокрому холодному мху, нечеловеческими усилиями тянет волокушу? Значит, можно уже лежать неподвижно, сколько хочешь, бездумно смотреть в серое небо? А еще лучше закрыть глаза и спать, спать, спать:

На рубеж для рукопашной схватки они вышли примерно через сутки, измотанные непрерывным напряжением. На взгорке, где была небольшая безлесная проплешина с каменистым грунтом и чахлой травой, их встретила подстава из трех бойцов. В горячке предыдущих испытаний Михась, а тем более Разик и Желток давно забыли о том разговоре про особников, которые могут выйти против них на рубеже. Но сейчас все трое мгновенно вспомнили беседу, состоявшуюся два дня (казалось – два месяца) тому назад в доме Михася. Трое поджидавших их противников были в личинах, или, по-иноземному, – в масках, скрывавших лица. Во всем Лесном Стане в масках в ночных боях, иногда – и в дневных, действовали только особники.

– Так ты знал? – шепотом спросил Михася Разик, как будто ответ на этот вопрос мог хоть как-то им помочь. – Ты:

– К бою! – суровым и хриплым голосом оборвал его Михась.

Все его существо было охвачено отчаянием и возмущением против происходящего. Он уже не думал ни о чем, а, расстегивая ремни, снимая перед рукопашной схваткой пищаль, саблю, вынимая из-за голенища нож в ножнах, бережно складывая все оружие на землю (будто оно могло еще пригодиться!), с холодным бешенством смотрел в упор на одну из трех безликих фигур, с которой ему сейчас предстояло схлестнуться в неравном поединке. Михась чувствовал, что его мышцы словно задеревенели, и нужной скорости и точности движений от них ждать не приходится. Он попытался хотя бы размять плечи и колени, но противник этого ему не позволил и в два прыжка, воспользовавшись преимуществом в высоте, оказался прямо перед Михасем, сделал первый выпад. Михась с трудом ушел от удара, покачнулся. Он понимал, что атакующий его свежий боец будет делать ставку на скорость, и противопоставить ему в этом случае нечего.

Задачей Михася и его друзей было продержаться четверть часа, пока не высыплется песок в часах невидимых судей. Если бы против них бились строевые дружинники из Южной тысячи, можно было бы предугадать, что все сведется к кулачному бою, и, даже пропустив удар, упав на землю, испытуемые будут иметь возможность подняться (если, конечно, хватит воли) и продолжить схватку. Но если бы дело обстояло так, то незачем было бы ставить против них особников с их специфическими навыками.

Михась попытался разорвать дистанцию, потянуть время. Чтобы сбить противника с толку, он подчеркнуто встал в стойку для китайской борьбы, которой владел лучше всех в Стане. Противник действительно притормозил, выжидательно взирая на Михася, качнулся вправо-влево, несколько раз поменял опорную ногу. Но Михась понимал, что на неровном каменистом грунте с торчащими тут и там толстенными корнями, о которые легко споткнуться, с неразмятыми мышцами и нерастянутыми связками, он реально не сможет провести ни одного сколько-нибудь эффектного и сложного приема. Противник тоже вот-вот должен был это понять и пойти в атаку.