Текст книги "Осада"

Король опустил подзорную трубу и проговорил задумчиво, обращаясь к гетману:

– Если действия русских, каковые нам только что довелось наблюдать, не случайность, а хорошо продуманная тактика, то мы имеем в лице князя Шуйского серьезного противника. Победа над ним сделает честь любому полководцу.

– Вы как всегда правы, ваше величество! – совершенно искренне согласился с королем гетман Замойский. – К тому же артиллерия русских неожиданно оказалась весьма неплохой.

– Вот именно: «неожиданно оказалась», – саркастическим тоном повторил последние слова гетмана король Стефан. – Позвольте, в таком случае, поинтересоваться: куда же смотрела наша разведка? Где, кстати, начальник разведки, почему его нет с нами?

– Ваше величество, – почтительно склонил голову гетман. – Маркиз Генрих фон Гауфт полчаса назад попросил у меня разрешения отлучиться по важному делу. К нему привели каких-то особо информированных перебежчиков. Вероятно, он вскоре присоединится к вашей свите и будет готов отвечать на вопросы вашего величества.

Король чуть раздраженно кивнул гетману и, повернувшись в седле, вновь поднес к глазу подзорную трубу, принялся обозревать лежавший перед ним русский город и его окрестности. Через несколько минут король передал трубу одному из дворян своей свиты и, спешившись, потребовал развернуть перед собой карту. На траве перед королем был расстелен плащ, а на нем разложена карта.

– Ну что, гетман, – уже без прежней резкости в голосе обратился к пану Замойскому король. – Вы не изменили своего мнения относительно расположения нашего лагеря?

– Нет, ваше величество. – Гетман приблизился к королю, встал за его правым плечом, чтобы лучше видеть карту. – Я по-прежнему полагаю, что осадный лагерь будет лучше всего разбить вот здесь, рядом с Московской дорогой, возле этого кладбища.

Гетман указал место на карте кончиком хлыста и продолжил:

– Как мы смогли убедиться сейчас своими глазами, поле здесь ровное, по нему протекают несколько ручьев. До стен города – открытая местность и вражеская конница не сможет приблизиться к нам неожиданно.

– Хорошо, – кивнул король. – Распорядитесь направить туда в прикрытие полк рейтаров и полк ландскнехтов при двадцати орудиях, а остальным войскам отдайте приказ копать траншеи и ставить палатки. На каком расстоянии от города вы намереваетесь расположить лагерь?

– Согласно канонам военной науки лагерь следует возводить в полутора дистанциях пушечного выстрела от крепостных стен.

– Действуйте, пан гетман! Я же со своей свитой и гвардией останусь пока здесь, на холме, чтобы в случае неожиданной эскапады неприятеля подать войскам необходимую команду и прийти на помощь!

Гетман почтительно склонил голову и в сопровождении нескольких шляхтичей и оруженосцев поскакал к войсковой колонне, остановившейся за холмом на большой дороге.

Солнце уже наполовину скрылось за вершинами бесконечного русского леса, окаймлявшего Псков изумрудным ожерельем, когда арьергард королевского войска наконец втянулся в долину, намеченную для устройства осадного лагеря. Над большой дорогой еще долго висело в неподвижном знойном августовском воздухе огромное пыльное облако, постепенно оседавшее вниз и покрывавшее траву у обочин серым неряшливым налетом. Когда пыль, поднятая стотысячной колонной, окончательно улеглась, досужий наблюдатель мог бы заметить, что, оказывается, не вся королевская рать перевалила холм и устремилась на город, влекомая видом уже близкой добычи. Одна-единственная карета, запряженная шестериком могучих коней, съехавшая на три десятка саженей с дороги, стояла без движения вот уже несколько часов. Вокруг кареты на некотором отдалении от нее выстроился плотной несокрушимой стеной эскадрон рейтар в особых плащах лилового цвета. Приказ короля об устройстве лагеря их почему-то не касался. Рейтары настороженно и зорко вглядывались в окружающую местность, готовясь при малейшей опасности открыть ураганный огонь из пистолей и именуемых карабинами коротких мушкетов, висящих у всадников за спиной на особой лямке.

Маркиз Генрих фон Гауфт, которому подчинялся эскадрон и принадлежала карета, вынужден был съехать с дороги и остановиться еще до того, как доблестные венгерцы сошлись под стенами Пскова с дикой русской конницей. Понятно, что совершить сей независимый маневр маркиза заставили чрезвычайные обстоятельства. Впрочем, все действия фон Гауфта в королевском войске были в той или иной мере независимыми и чрезвычайными, а еще – сугубо секретными, поскольку он, как уже известно читателю, являлся начальником разведки и контрразведки. Сам маркиз не любил, когда его называли «шпионом» или даже «рыцарем плаща и кинжала».

«Я – следопыт, отыскивающий и обезвреживающий опаснейших зверей по невидимым для неискушенного глаза приметам, или егерь, выводящий охотников кратчайшим путем на логово их добычи», – так обычно описывал вслух суть своей деятельности фон Гауфт. Поскольку в благородном обществе охотой увлекались буквально все, в том числе и дамы, аллегории маркиза находили понимание и отклик в сердцах собеседников, и его очень редко величали «шпионом», да и то лишь за глаза, из зависти и злобы. Фон Гауфт действительно внешне походил на егеря, привыкшего днями терпеливо сидеть в засаде или методично загонять дичь, хитроумно запутывающую следы. Он был невысок, худощав, но очень подтянут и жилист. Голубые глаза не метали молний из-под белесых ресниц, а смотрели спокойно и даже меланхолично. Голос маркиза звучал тихо и ровно. Даже ругая подчиненных, маркиз использовал лишь одно вполне цензурное слово «идиоты», и произносил его как простую констатацию. Однако знающие люди, опытные и умелые в фехтовании, стрельбе и прочих видах поединков меньше всего пожелали бы вступить в противоборство с таким тихоней.

Маркиз свое шпионское (пардон, разведывательное) дело знал и любил. Не зря король Стефан Баторий из всех известных в Европе рыцарей плаща и кинжала пригласил в свое войско начальником разведки именно Генриха фон Гауфта. Будучи сугубым профессионалом, маркиз старался не за деньги, которых, к слову, у него было совсем не мало, а в основном из любви к искусству. И сейчас с профессиональной точки зрения маркиз чувствовал себя весьма прескверно. Он опустил шторку на окне кареты, сквозь которую вот уже пять минут обозревал окрестности и вновь повернулся к собеседнику. Тот сидел напротив маркиза, робко притулившись на самом краешке роскошной мягкой откидной скамьи. Маркиз столь долго глядел в окно не с целью полюбоваться стальными кирасами окружавших его рейтар, а чтобы обдумать услышанное. В результате долгой и кропотливой подготовительной работы, а также старых связей, имевшихся у любого мало-мальски опытного разведчика, маркиз перед выступлением королевского войска в поход обзавелся в Пскове пятью агентами. В течение лета, пока шла подготовка к вторжению, они переправляли фон Гауфту по различным каналам, в основном – торговым, весьма ценную информацию. Но сегодня, начиная с полудня, четверо агентов самовольно покинули город, сдались королевскому войску и явились пред светлые очи своего непосредственного начальника. Ближе к вечеру пришел и пятый, самый ценный, на коего маркиз возлагал особые надежды. Он-то и ерзал сейчас на скамье маркизовой кареты, встревоженный затянувшимся молчанием шефа.

А маркиз продолжал безмолвствовать, анализируя сложившуюся ситуацию. Очевидный итог всего произошедшего состоял в том, что он остался без агентуры. Маркиз поначалу склонен был в душе назвать всех покинувших свой пост агентов идиотами. Однако скоропалительные выводы были Генриху фон Гауфту совершенно чужды, иначе он не достиг бы таких высот в своей профессии. Все работавшие на него русские идиотами не являлись и были, конечно же, людьми грамотными. Оно и понятно: неграмотный иностранный агент, способный передать лишь изустное донесение – вещь одноразового использования. А эти в течение трех месяцев посылали маркизу, обосновавшемуся недалеко от русско-польской границы, письменные донесения. Именно такой канал передачи информации – через легальных несведущих посредников, в основном – купцов, являлся для сих агентов единственно доступным. Все они были предателями-перебежчиками, а не специально подготовленными профессионалами, а потому не владели искусством тайных сообщений с крепостных стен при помощи светового или флажкового телеграфа, по-русски дальнописи. Очевидно, что после перевода города осадное положение, когда все ходы-выходы были бы наглухо заперты и взяты под крепкую стражу, агенты остались бы без связи.

Княжеский указ о введении осадного положения был объявлен вчера утром, причем городские ворота предписывалось запереть лишь на закате. Именно потому предатели, используя последнюю возможность покинуть город, поспешили вчера днем переметнуться к своим новым хозяевам, чтобы избежать тягот осады и вероятной нелепой гибели от своей же, то бишь королевской бомбардировки. И еще агенты стремились сообщить своему хозяину важнейшие сведения. Псковский воевода, князь Шуйский, созвавший накануне рано утром сход воинских начальников всех рангов (а грамотеи-предатели, естественно, были лицами начальствующими), недвусмысленно дал понять, что в королевском войске имеется некто, сотрудничающий с русскими. Более того, двое из пяти перебежчиков даже видели ночью в городе одетого в европейское дворянское платье человека, тайком пробиравшегося от пристани в княжеский дворец. Черты лица и детали одежды незнакомца доносчики, естественно, не разглядели. Вторым из агентов, видевших ночью в Пскове европейца, был как раз нынешний собеседник маркиза.

«Зачем же князю Шуйскому понадобилось делать две очевидные глупости – объявлять заранее о закрытии ворот и публично хвалиться наличием своего разведчика в королевском войске? – засомневался первоначально фон Гауфт. – Уж не для того ли, чтобы спровоцировать бегство всех моих шпионов и подкинуть мне легенду о своем агенте?» Однако после некоторых раздумий маркиз счел эти предположения неосновательными. Во-первых, шпион, оставленный в наглухо запертом городе, не представляет для гарнизона никакой реальной угрозы, ибо не способен передавать собранные сведения. Конечно, получив некие сверхважные сведения, агент мог бы напроситься добровольцем в отряд, совершающий вылазку, и во время этой вылазки перебежать к неприятелю. Понятно, что такой канал передачи информации мог сработать ровно один раз.

Но какие принципиально новые сведения, требующие незамедлительной передачи из осажденного города, могут быть получены через несколько дней после начала осады? Пушек и войск в осажденном городе не прибавится. Примерную численность псковского гарнизона и вооружений маркиз сообщил королю уже перед началом похода. А если русские намеревались спровоцировать бегство не шпионов, а диверсантов, это вообще глупость: диверсант-то из города, естественно, никуда не побежит, а будет выжидать удобный момент для совершения диверсии. То есть, объявляя о введении осадного положения загодя, русские ничего не теряли и ничего не приобретали в плане разведки-контрразведки.

Что же касается возможной дезинформации о русском агенте в рядах королевского войска, то если таковая попытка и была предпринята, то выглядит она слабой и неуклюжей. Он, маркиз фон Гауфт, и без всяких подсказок обязан постоянно предполагать наличие в войске вражеских агентов и пресекать возможную утечку информации. То есть сведения об агенте, сообщенные перебежчиками, все равно будут проверяться и перепроверяться.

Маркиз едва заметно пожал плечами и переключил внимание на своего собеседника. Тот, уловив взгляд хозяина, заерзал еще интенсивнее, улыбнулся подобострастно и заискивающе. Фон Гауфт слегка нахмурился, выражая неудовольствие агентом, впрочем, на сей раз притворное. Этот человек, статный мужчина средних лет, с приятным открытым лицом, являлся одним из самых ценных приобретений маркиза за всю его разведывательную карьеру. Два года назад польско-саксонский отряд, в составе которого находился фон Гауфт со своей разведгруппой, производил очередной рейд по приграничным с Ливонией русским селам. Как-то промозглым осенним вечером маркиз сидел в закопченной избе, топящейся по-черному, и брезгливо прикрывая нос надушенным кружевным платком, сортировал пленных. Большинство из них не представляли для разведчика ни малейшего интереса. Запуганные женщины и дети, не способные толково ответить ни на один вопрос, угрюмые мужики, болезненно морщившиеся от только что полученных ран, суровые старики и старухи, раскрывающие рот только чтобы произнести слова православной молитвы или матерной брани в адрес захватчиков. В общем, материал тяжелый и малоперспективный, требующий долгой возни в стационарных условиях хорошо оснащенной пыточной камеры. Но на сей раз перед маркизом предстал совершенно здоровый, целый и невредимый пленный, бухнувшийся ему в ноги с земным поклоном, назвавший пленивших его рейтар «избавителями» и «благодетелями». Сопровождавший необычного пленного заместитель маркиза, лейтенант разведчиков, шепнул своему командиру, что сей мужик сдался безо всякого сопротивления и с явной охотой. Велев увести всех остальных, маркиз занялся необычным экземпляром.

Мужик заявил такое, что даже видавший виды фон Гауфт едва не утратил свою знаменитую невозмутимость. Мужик целенаправленно пробирался в Ливонию из самого центра государства Российского, стольного града Москвы, недавно сожженного крымским ханом Девлет-Гиреем, чтобы поступить на службу магистру Ливонского ордена, польскому королю или саксонскому курфюрсту. В общем, мужику, слабо разбиравшемуся в чинах и званиях глав европейских государств, было все равно, кому служить.

Скептически выслушав восторженно-льстивую речь мужика о преимуществах европейского образа жизни, маркиз пренебрежительно пожал плечами и с высокомерной насмешливостью осведомился, уж не ровняет ли пленник себя с князем Курбским или еще каким-нибудь боярином, каковые после бегства из России были охотно приняты к королевскому двору. Место же простых смердов – не на почетной королевской службе, а на скотном дворе или на руднике, с цепью на шее. Мужик вначале было растерялся от высказанного пренебрежения, сник, но затем, собравшись духом, выпалил скороговоркой, что он действительно не боярин, но его нельзя на цепь, поскольку он не простой мужик, а ханский, вернее, турецкий лазутчик, взятый в турецкую службу два года назад, во время набега на Москву и обученный своими прежними хозяевами многим премудростям, в том числе – обращению с ручной бомбой. Но теперь, когда в прошлом году во время последнего набега хан Девлет-Гирей и его турецкие покровители разбиты в пух и прах князем Михаилом Воротынским в битве при Молодях, лазутчик утратил все связи и ищет новых хозяев.

Маркиз Генрих фон Гауфт был знаком со своими турецкими коллегами по плащу и кинжалу не понаслышке. Он участвовал в той грандиозной совместной операции по дезинформации русского царя, которую провели Турция и европейские державы, сговорившиеся против общего врага. В результате серии согласованных провокаций, предпринятых союзниками, царь казнил старшин пограничных станиц и некоторых воевод и снял войска с южной границы, с так называемой Засечной черты. Воспользовавшись этим, крымский хан дошел до Москвы и сжег ее дотла, правда, так и не взяв столичную цитадель, именуемую кремлем.

Маркиз скептически взглянул на агента, вероятнее всего, подсунутого русскими, и усмехнулся про себя. Уж он-то легко сумеет разоблачить эту неуклюжую попытку неприятельской контрразведки всучить ему, фон Гауфту, дезинформатора. Но выводить перебежчика на чистую воду маркиз решил не сию минуту, а в спокойной обстановке, в оборудованном всем необходимым подземелье одного из замков Ливонского ордена. А сейчас отряду необходимо было как можно скорее уносить ноги из разоренной деревеньки, поскольку сюда вот-вот должна была нагрянуть поместная конница русских. Конница эта, неумелая, плохо вооруженная, билась тем не менее с отчаянной храбростью, и рейтарам не хотелось лишний раз с нею связываться. Куда как безопаснее и прибыльнее убивать мирных граждан.

Однако к немалому удивлению маркиза, последовавшая тщательная и длительная проверка показала, что человек, назвавшийся турецким агентом, действительно был в свое завербован не кем иным, как самим Буслам-пашой, главой разведслужбы великого султана. Маркиз был лично знаком с пашой, поскольку именно с ним он взаимодействовал в той знаменитой совместной операции против русских. Буслам-паша погиб при загадочных обстоятельствах при отступлении ханских войск от Москвы, основные сведения о его агентуре таинственно исчезли, но кое-что сохранилось в донесениях, посланных в Турцию. Маркиз проверил и перепроверил перебежчика на сто рядов, и убедился, что он именно тот, за кого себя выдает. В общем, бывший сотрудник Буслам-паши перешел по наследству к маркизу фон Гауфту. Звали этого достойного человека Псырь.

Маркиз откинулся на мягкую обивку кареты и, наконец, разомкнув уста, поощрительно произнес:

– Ну что ж, герр Псырь, ваши сведения как всегда, представляют интерес, а ваши действия являются вполне разумными, продиктованными сложившейся обстановкой.

Агент обрадовано закивал головой, расслабился и перестал ерзать. А маркиз продолжил:

– И все же, постарайтесь прямо сейчас еще раз вспомнить все самые мельчайшие подробности, связанные с виденным вами европейцем, пока они еще свежи в вашей памяти.

Псырь старательно наморщил лоб и вновь описал человека среднего роста, в темном плаще, широкополой шляпе и ботфортах.

«Ну что ж, – иронично усмехнулся про себя маркиз. – Будем искать вражеского агента по этим особым приметам. Под подозрение попадают две трети офицеров королевского войска».

И тут маркиза осенила догадка. Эта внешне неуклюжая комбинация противника, намеренно подсовывающего ему, фон Гауфту, сведения о русском агенте в рядах королевского войска, имела совсем другую цель. На первый взгляд, все сообщенные перебежчиками сведения выглядели как намеренная дезинформация. То есть, у русских якобы не было никакого агента, но они всеми силами старались показать, что таковой у них имеется. Наверняка русская разведка знала, кто такой Генрих фон Гауфт, и, затевая эту игру, его противники как раз и рассчитывали, что он их дезинформацию разгадает. Разгадает и успокоится, решив, что противник выдает желаемое за действительное и никакого русского агента на самом деле не существует. Значит, русский разведчик в рядах королевского войска наверняка имеется, и они таким хитрым способом пытаются его прикрыть.

Маркиз чуть заметно усмехнулся. «Молодцы, русские! Приятно иметь дело с умным противником. Кто же это так профессионально играет против меня? Я с ним обязательно познакомлюсь, когда возьмем город. Человек, несомненно, опытный, и, возможно, в будущем пригодится. Ну что ж, теперь я точно знаю, что у нас в войске имеется предатель. И даже знаю одну его примету: он не среднего роста, как тот ряженый, которого русские водили по городу с целью предъявить моим агентам, а высокий или, наоборот, низкорослый. Это уже чуть облегчает задачу. А такие задачи мы решали не один раз».

Маркиз откинул шторку на окне кареты и скомандовал своей охране строиться в походную колонну и следовать за основными силами королевского войска.

Когда карета маркиза спустилась с невысокого холма в обширную долину перед Псковом, там уже вовсю кипела работа по обустройству осадного лагеря. Полки и роты королевского войска в том же порядке, который они соблюдали на походе, рассредоточились по обе стороны дороги и споро и умело ставили ровными рядами палатки и шатры. Далеко впереди, на половине дистанции от лагеря до городских стен, грозно сверкали в лучах заходящего солнца кирасы ладскнехтов и рейтар, прикрывавших лагерь от возможной вылазки неприятеля. За их спинами три роты пахолков уже рыли первую осадную траншею.

Маркиз еще с холма приметил штандарт фон Фаренсберга, к полку которого он со своими людьми был приписан на походе, и велел кучеру следовать туда. Однако на въезде в лагерь маркиза перехватил посыльный от короля и передал приказание немедленно прибыть к его величеству. Маркиз чуть поморщился, приказал сопровождавшим его подчиненным устраивать бивуак, вскочил на ведомого за каретой оседланного скакуна и проследовал за посыльным к королевским шатрам.

Король Стефан встретил маркиза фон Гауфта с подчеркнутой холодностью.

– Маркиз, мои доблестные войска неожиданно, я подчеркиваю: неожиданно! – были накрыты сильным огнем артиллерии русских. Тем самым была сорвана рекогносцировка и несколько знатных кавалеров погибли и получили ранения от ядер. Я ожидал от моей разведки более точной информации о неприятеле!

Фон Гауфт чуть заметно пожал плечами и ответил своим обычным спокойным меланхоличным тоном:

– Ваше величество, в моем докладе, хранящемся в вашей походной канцелярии, содержатся все необходимые сведения об артиллерийском вооружении псковского гарнизона, а именно о количестве затинных и городовых пищалей, а также пушек, подразделенных согласно европейской классификации на кулеврины, фальконеты и так далее, с указанием калибров. Артиллерию русских я оцениваю как весьма сильную, ни в чем не уступающую нашей…

– Мы помним вашу докладную записку, маркиз, – чуть раздраженно перебил его король Стефан. – Но вы же писали в ней, что в гарнизоне недостает профессиональных пушкарей из числа стрельцов и городовых казаков и значительную часть орудийной прислуги составляют городские ремесленники и прочие мужики, привлекаемые лишь на период военных действий. Кажется, их именуют затинщиками. Хотя гетман уверяет, что затинщиками у русских называют всех защитников крепостей, обороняющихся за стенами, то есть, по-русски «за тыном». Уж не эти ли мужики-затинщики только что накрыли столь плотным и метким огнем мою кавалерию?

– Вряд ли, ваше величество, – по-прежнему спокойно отреагировал на королевскую реплику фон Гауфт. – Князь Шуйский наверняка согнал на угрожаемый участок своих лучших бомбардиров. Но когда мы будем атаковать город одновременно с нескольких сторон, то эффективность огня с крепостных стен неизбежно снизится вследствие низкой квалификации орудийных расчетов. К тому же в упомянутой записке я имел честь проинформировать ваше величество относительно норм боекомплекта, установленного русским царем для каждого орудия. Русские во время военных действий никогда не берегут своих людей, которых у них много, но при этом жалеют порох и ядра, которых мало. Среди русских военных чиновников, точно так же, как и среди гражданских, процветает воровство. Порох попросту крадут. По моему убеждению, даже эти скудные нормы, установленные для орудийного парка, были выданы Пскову московскими чиновниками не полностью, и вскоре русским будет просто нечем стрелять.

Профессиональный разведчик, маркиз Генрих фон Гауфт был прекрасно знаком с российской действительностью и докладывал своему королю абсолютно достоверные сведения. Но все же он, разумеется, не был русским, и не понимал тех обстоятельств, которые, кстати сказать, были недоступны для понимания и многих российских бояр и чиновников. Во-первых, маркиз совершенно напрасно отозвался с пренебрежением о русских ополченцах-артиллеристах. В приграничных городах в затинщики назначали не абы кого, но лишь наиболее сметливых и проворных ремесленников с зорким глазом и твердой рукой. Они охотно шли к своим пищалям, закрепленным за ними персонально, любили пострелять и даже соперничали в меткости и скорострельности с государевыми стрельцами на ежегодных весенних и осенних стрельбах. Во-вторых, справедливо обвиняя российских чиновников в воровстве, Генрих фон Гауфт не принимал во внимание исключения, встречающиеся даже в этой зловредной касте. Таким исключением из правила был дьяк государева Пушечного приказа Терентий Лихачев.

Терентий Лихачев трудолюбиво и усердно, как муравей, тащил в Псков запасы пороха и ядер, которые добывал всеми правдами и неправдами не только в столице, но и в иных городах государства российского. Он кормил, и главное – поил своих приятелей-дьяков, ведающих распределением снарядов и казенного зелья, то бишь пороха, и те подмахивали, не глядя, все бумаги, подсунутые Терентием им на подпись прямо в кабаке. Обычно подобная процедура подписания казенных бумаг имела своей целью приобретение личной выгоды, но Терентий принадлежал к числу людей, сравнительно немногочисленных, которые пеклись о пользе порученного им государственного дела, а не о собственной мошне. Естественно, дьяк не распространялся на каждом углу о том, что ему удалось собрать сверхнормативные боеприпасы, и поэтому информаторы маркиза не смогли сообщить своему шефу важнейшие сведения о невиданной доселе на Руси готовности псковской артиллерии к полуторагодичной непрерывной стрельбе. Споры о роли личности в истории ведутся, пожалуй, с самого момента возникновения исторической науки, и скорее всего, не прекратятся никогда. Но можно смело утверждать, что именно в России эта самая роль наиболее велика по сравнению с таковой во многих других государствах. Причем личности эти – не обязательно цари или полководцы. Честный и бескорыстный дьяк Терентий Лихачев, считавшийся белой вороной среди своих собратьев-чиновников, преуспевших исключительно на поприще мздоимства и казнокрадства, как добрый волшебник из русских сказок, прикрыл всех полководцев и ратников – героев обороны Пскова – крепким и надежным огненным щитом.

– Осмелюсь заметить, ваше величество, – продолжил маркиз, – что артиллерия русских, пусть даже весьма хорошая, установлена на старых обветшавших крепостных стенах, сложенных из мягкого известняка. Инженеры вашего величества перед походом изучили образцы камней из псковских стен, доставленных моими агентами, и пришли к выводу, что наши осадные орудия пробьют в этих стенах брешь, пригодную для штурма, в течение пяти дней.

– Благодарю вас, маркиз, – сменил наконец гнев на милость король Стефан. – Ваши заслуги в подготовке похода всем известны и будут оценены по достоинству.

Величественным наклоном головы отпустив начальника разведки, король в сопровождении свиты продолжил осмотр воздвигаемого его войсками осадного лагеря. Маркиз, отвесив его величеству глубокий изящный поклон, надел шляпу и долго стоял неподвижно, погруженный в какие-то важные размышления.

Солнце клонилось к закату. Отряд русских казаков, стоявший у стен под орудийным прикрытием и тревоживший осаждающих постоянной угрозой атаки, наконец покинул свои позиции и вернулся в крепость. Полк венгерских гусар, прикрывавший королевское войско, также свернул свои боевые порядки и направился на бивуак. В охранении в свежевырытой траншее, которую продолжали углублять пахолки, осталась лишь рота ландскнехтов. Ландскнехты настороженно вглядывались в сгущавшийся сумрак сквозь прорези прицелов своих тяжелых дальнобойных мушкетов, уложенных на бруствер, и не обращали внимания на все более и более явственные звуки массового веселья, доносившиеся из лагеря.

Хотя король Стефан своего указа о запрете хмельных напитков не отменял и никакого официального празднования по поводу начала осады не объявлял, все в королевском войске, от последнего пахолка-фуражира до коронного гетмана, радовались окончанию длинного и трудного похода. Конечно, близость неприятеля заставляла быть настороже, но подавляющее превосходство королевского войска в численности и боевой подготовке не давало повода для особых тревог. Ну, предпримут русские ночную вылазку небольшим отрядом, да хотя бы и всем пятнадцатитысячным гарнизоном. Так их же задержит засевшее в траншее сильное боевое охранение, а затем прихлопнет, как муху, стотысячное войско, которое, конечно же, успеет вовремя подняться по тревоге и слаженно развернуть свои грозные боевые порядки. Вот потому-то гайдуки и гусары, рейтары и ландскнехты, хотя и неофициально, но зато от всей души дружно праздновали, каждый в меру своих возможностей, новоселье в осадном лагере.

Ротмистр пан Голковский прошелся вдоль стройных рядов палаток своей роты, кое-где подергал растяжки, велел подтянуть. Впрочем, замечания он сделал чисто для проформы, поскольку его гусары были опытными вояками, участвовавшими не в одном походе, и, конечно же, хорошо умели не только рубить и колоть саблей и палить из пистолей, но и ставить полевой лагерь. Вернувшись в центр расположения, ротмистр некоторое время постоял перед входом в свой шатер, полюбовался фамильным штандартом, развевавшимся на высоком флагштоке под охраной часового в полном вооружении. Откинув полог, ротмистр вступил в шатер и велел ординарцам снять с него доспехи и подать парадный мундир. Облачившись в шелка и бархат, пан Голковский уселся в походное раскладное кресло и принялся ожидать своего поручика, отправившегося, как обычно, выяснять обстановку на предмет вечернего времяпрепровождения.

Поручик не заставил себя долго ждать. Он, едва переведя дыхание, сбившееся после длинной пробежки по лагерю, непривычной для кавалериста, кивнул на ходу часовому, приоткрыл полог командирского шатра и притворно робким тоном испросил позволения войти.

– Входи, докладывай, что разведал! – нетерпеливо воскликнул Голковский.

Поручик, разумеется, ни на секунду не усомнился в том, что пан ротмистр ожидает от него сведений отнюдь не о расположении и действиях неприятеля, а о некой загадочной красавице, состоящей в рядах королевского войска:

– Пани Анна Залевская со своими вервольфами расположилась, как всегда, в некотором отдалении от лагеря. Бивуак из десяти палаток находится за ручьем, в кустарнике. Вокруг – открытое поле, подходы просматриваются идеально. Охрана – четверо часовых, непрерывно перемещающихся по периметру, поддерживающих зрительную и голосовую связь, – поручик по привычке докладывал так, словно собирался ночью снимать часовых и брать языка.

Пан Голковский заметил этот забавный казус, усмехнулся, и сказал с притворной серьезностью:

– Ну что ж, ночью будем брать! Готовь группу захвата!

– Кого брать? – слегка опешил поручик, но затем, поняв, что начальство шутит, подхватил игривый тон, вытянулся по стойке «смирно»: – Слушаюсь, господин ротмистр! Разрешите мне возглавить ночной рейд!

– Отставить! Рейд возглавлю лично! А ты готовь боеприпасы! – Голковский кивком головы указал на походный сундук внушительных размеров, стоявший в углу шатра.

В этом сундуке за хитрыми двойными стенками были спрятаны плоские фляги со всевозможными винами, употребление которых во время похода и боевых действий было категорически запрещено специальным королевским указом, грозившим нарушителям суровыми карами, вплоть до смертной казни. Ясновельможный пан Голковский сотоварищи указ нарушал регулярно, но все же с оглядкой, то есть весьма умеренно, поэтому сундук до сих пор не опустел и на треть.