Текст книги "Аморит, любовь моя. Возможное будущее России"

Аморит, любовь моя
Возможное будущее России
Иван Державин

© Иван Державин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Аморит

Глава первая
Похищение

Я сразу понял, что что-то не так.

Из аэропорта я поехал не домой, а прямо к Нине. Было два часа ночи, когда я на частнике добрался до ее дома за окружной дорогой, одним махом взлетел на второй этаж и нетерпеливо нажал на кнопку звонка. Стоя напротив глазка, чтобы Нина видела меня, я отчетливо представил, как она спросонок хватает будильник, потом ищет на ощупь тапочки и, зевая, подходит к двери. На ней полупрозрачная ночная рубашка, сквозь которое просвечивается юное тело.

Но прошла минута, вторая, а дверь не открывалась. Я позвонил еще раз, уже более настойчиво. И тот же результат. Ничего не понимая, я продолжал звонить и даже постучал в дверь. Но заскрипела дверь рядом, и пожилая соседка Августа Климовна, как всегда, в чепчике уставилась на меня. Забыв поздороваться, я спросил:

– Не знаете, Нина дома?

– Вроде никуда не отлучалась. Никто не звонил и дверью не хлопал.

И тут появилась Нина. Первое, что мне бросилось в глаза, у нее кто-то есть. Она была возбуждена и растеряна. —

– Можно? – спросил я, жадно и подозрительно оглядывая ее.

– О, Глеб, – проговорила она тоном, который я не разобрал, но особой радости в нем я не услышал. – Я так тебя ждала. Больше я тебя никуда не отпущу.

В прихожей я поставил на пол коробку и снял с плеча сумку. Нина прижалась ко мне. Я весь горел желанием и впился в ее губы. Минуты две мы покачивались, как пьяные.

Ты, наверное, есть хочешь, – сказала Нина, освобождаясь из объятий. – Я сейчас приготовлю.

– Я хочу не есть, – сказал я, тяжело дыша. – Нас кормили в самолете. Я хочу тебя.

Я снял ботинки, пиджак и, взяв коробку, вошел в комнату. Тотчас вслед за мной появилась Нина. Я поймал ее взгляд на кровать и открытую балконную дверь. Опять внутри меня отвратной жабой шевельнулось подозрение. Захотелось заглянуть под кровать и выйти на балкон.

Я достал из коробки свадебное платье и протянул Нине.

– Не знаю, понравится тебе или нет. Мне очень понравилось.

Я не знаю, по каким признакам судьба подбирает в пару мужчину и женщину. Я был сражен Нининой улыбкой. Все остальное у нее тоже что надо: и грудь, и попка и ноги. Ну и лицо, конечно. Овальные лазуритовые глаза контрастно смотрятся на фоне густых темных волос и вразлет бровей. Идеальной формы носик и тонко вычерченные губки также запоминаются. У каждого есть свой идеал женщины. Мой идеал лишь на тридцатом году совпал с Ниной. Увидев ее впервые, я в ту же секунду подумал, что на этой девушке я бы женился. Я все время ждал этого мгновенья. А когда она улыбнулась, я уже знал, что нашел свою судьбу. От улыбавшейся Нины невозможно оторвать взгляд, и кажется, все отдашь, чтобы эта улыбка никогда не погасла. Не один я балдею от Нининой улыбки. Я не встречал мужчины, который не светлел лицом и не приосанивался, видя ее смеющейся.

И сейчас, развернув свадебное платье и примерив его на себя, Нина так мило мне улыбнулась, что я, забыв все подозрения, подбежал к ней и понес к кровати.

Это была наша третья ночь. Первые две были незадолго до моей командировки в Германию две недели назад. В отличие от большинства современных девушек Нина оказалась невинной. Это я с тайной надеждой заподозрил еще при нашей первой встрече. Однако, умудренный уже имевшимся кое-каким опытом, отбросил эту мысль, как абсолютно нереальную, да и был подготовлен сексуальной пропагандой к тому, что это вовсе не обязательно, хотя, если быть честным, я вовсе не жаждал, чтобы мою жену имели до меня вдоль и поперек.

А Нина даже целоваться не умела и вообще не была озабочена трахальным зудом. Это я сразу заметил. Вы бы видели, как она меня впервые поцеловала. До этого больше полгода целовал только я. Ну и спросил ее обиженным тоном, почему только я. Ты что, мол, меня не любишь? Она посерьезнела, долго на меня смотрела и велела закрыть глаза. Я закрыл, приоткрыл рот и… почувствовал легкое прикосновение ее губ к щеке. Я даже подумал, что она пошутила. А, открыв глаза и увидев ее взгляд, понял, что этот шаг был для нее очень важен. В этот момент я был уверен, что до меня она никого даже так не целовала, потому что никого еще не любила. А меня полюбила и призналась в этом.

Короче, на следующее свидание после того поцелуя я сделал ей предложение, но тоже своеобразно. Узнав, что через три месяца ей исполнится восемнадцать, что, кстати, оказалось для меня полной неожиданностью, так как я был уверен, что она старше, я ей сказал, что свадьба у нас будет в первую субботу после ее дня рождения. Она ничего не ответила. Было это в июне. А в июле я поинтересовался, когда у нее отпуск, намереваясь провести его вместе. Она сказала, что возьмет его с двадцатого сентября. Я удивился, почему в сентябре и именно с этой даты. Она сразу поникла и тихо спросила: «Ты забыл, что у нас в субботу восемнадцатого сентября?» Вот тут я ей и сказал, что слетаю в Германию и заберу ее к себе. Она притихла и как-то по-особенному прижалась ко мне. Как к родному. Я воспринял это по-своему и повел ее к ней домой, где еще не был. Она поняла, зачем, и не противилась. Но и не проявляла никакой активности, полностью доверившись мне. Я ее уложил на кровать и раздел. Обзовите меня, как и кем хотите, но вначале я оглядел ее придирчиво, как дорогой товар, а тут речь шла о будущей жене, дороже чего не придумаешь. Все меня в ней удовлетворило, имея в виду в первую очередь грудь и курчавый бугорок внизу живота, то, что я еще не видел. Не знаю, откуда это у меня, но мне больше нравится, когда волосы внизу темные. Про грудь я не говорю, тут разных мнений от мужиков я не слышал, – чем она больше, тем лучше, недаром женщины чего только ни придумывают, чтобы ее увеличить даже, если она в норме. У Нины она была как раз то, что мне нравилось: чуть больше нормы и крохотный сосок. А еще я не люблю тощих и длинных красавиц, которых со спины не отличишь от парней – плечи шире зада. Даже ущипнуть не за что. Костей у меня самого много. Не то, что у лежавшей передо мной Нины, от прелестей которой я не мог оторвать взгляда.

Но тогда я привел ее не для того, чтобы только любоваться ею. Для начала я… Но тут вот какое дело. Я отношусь к тем, кто не любит распространяться перед другими на эту тему, тем более с девушкой, которую выбрал в жены. Я считаю это сугубо моим личным делом. А то есть у нас в департаменте один такой любитель. Умом не блещет, но на женский взгляд жуть какой обаятельный и привлекательный. К тому же с каждой из них он ведет себя, как с самой красивой и желанной. Не мудрено, что мало какая в департаменте устояла перед ним, не подозревая, что уже на следующее утро все мы знали, как она вела себя при этом. На каждую после этого мы невольно смотрели с учетом его красочных описаний: эта любит сверху, та – снизу, эта кричит, та сопит, эта берет, та – ни в какую, но откусить может. А про одну пожилую одинокую и скромную работницу, с которой мне часто приходилось сталкиваться по делам и которую я очень уважал, он сказал, что она брыкается, как лошадь. Вы не поверите, но после этого я стал шарахаться от нее. Ну и кому это нужно? А он – подонок, таких душить надо.

Поэтому смаковать свою первую ночь с Ниной я не буду, скажу лишь, что она дрожала, была скована и пассивна. Никакого впечатления от нее как от женщины я не испытал, хотя был наверху блаженства от самого факта обладания ею, к тому же первым. Кстати, частично и это было причиной моего неудовлетворения, возможно, и её тоже. Всякий раз, когда я входил и выходил из неё, она вся сжималась, и ее прелестное личико искажала гримаска боли. А мне было не очень приятно ощущать при этом довольно болезненное подобие упругого кольца. Недаром же в древности роль первопроходцев в таких случаях владельцы гаремов поручали маврам.

Но я не падишах какой, а Нина была моей будущей женой, и я был доволен, что сделал это сам. Упругое кольцо смягчилось быстро, зато нежно обволакивающую и ласкающую тысячью крохотных язычков узость за ним я запомнил навсегда.

Но на этот раз Нина была великолепна. Она помогала мне с такой страстью, словно хотела, чтобы я весь утонул в ней. И была неистощима, требуя еще и еще. Хотя женщины, которые у меня были до нее, всегда оставались мною довольны, в эту ночь я заснул, сильно сомневаясь, что удовлетворил её.

Проснулся я оттого, что кто-то смотрел на меня. Я открыл глаза и никого не увидел в полутьме. Но чувство, что кто-то стоит рядом и сверлит меня взглядом, было настолько сильным, что я резко поднялся.

– Что случилось? – услышал я Нинин голос.

– Показалось, что в комнате кто-то есть.

– О, нет, – испугалась она. – Только не это. Закрой, пожалуйста, плотнее балконную дверь

Я встал и вышел на балкон. Светало. Над землей серым одеялом расстилался туман, сквозь который едва просвечивался свет от фонарей на столбах. Вдруг один из фонарей ярко вспыхнул и вместе со столбом, который почему-то светился весь, стал подниматься вверх и, пока я соображал, что бы это означало, он быстро превратился в светящуюся точку и исчез.

Я вернулся к Нине.

Мистика какая-то. Кажется, я видел НЛО, – сказал я, залезая под простыню.

Она что-то сказала. Я не понял, спросил:

– Ты что-то сказала?

– Нет, нет, ничего, я так.

Я стал переворачивать ее на спину. Неожиданно она оказала сопротивление.

– Не надо, Глеб, я не хочу.

Как я ни пытался, у меня ничего не вышло, она действительно не хотела меня.

Я ничего не мог понять и не только это ее нехотение. Между прежней и сегодняшней ночной Ниной была большая разница. Я уехал от нее расстроенный и в недоумении.

День пролетел, как минута – слишком много дел накопилось за время моего отсутствии. Я освободился поздно, и машина сама повезла меня к Нине.

***

Было около одиннадцати вечера, когда я подъехал к старому двухэтажному деревянному домику, одиноко стоявшему в лесу в двух километрах снаружи от кольцевой дороги. До социалистической революции в доме жили псари, обслуживавшие охотничьих собак какого-то графа. При советской власти собак заменили на свиней, а псарей – на работников свинофермы. После буржуазно-демократической революции свиней повырезали заодно с попытавшимися их защитить работниками, и дом захватили беженцы из других республик, среди которых были родители Нины, жившие до этого в Крыму. Но и они здесь недолго прожили. Новая Россия, куда они прибежали, как к родной матери, встретила их вовсе не как мать. Она не только не приютила и не пригрела их, а даже не дала им свое гражданство, без которого они не могли устроиться на работу и наладить жизнь. Три года они бомжевали, пока не купили фальшивые паспорта, что позволило им осесть в этом заброшенном доме. А вскоре повезло и отцу. Он устроился дальнобойщиком, но через полгода на их фуру напали бандиты. Отец с напарником оказал им сопротивление, и их убили. Мать так сильно любила мужа, что у нее не выдержало сердце, когда забивали крышку гроба. Её похоронили рядом с ним. Я видел их квадратную могилу с деревянным крестом, сделанным соседом по дому. Он же и прикармливал оставшуюся абсолютно одну пятнадцатилетнюю Нину, пока она не устроилась в «Макдональдс» разносчицей. Но что больше всего меня поразило, так это то, что она закончила школу с отличием, как я. Но у меня было другое дело: еще была жива советская власть, и я был окружен родительской заботой.

Кроме одинокой Нины и упомянутой мной соседки из Прибалтики, откуда ее выжили после убийства мужа, выступавшего против отделения от Советского Союза, в доме на первом жил тот самый сердобольный сосед Николай Иванович с многодетной семьей. Они приехали из Казахстана.

Никаких удобств, за исключением света, в доме не было, и я был намерен, не дожидаясь свадьбы, забрать Нину к себе уже сегодня, тем более что все ее вещи свободно могли уместиться в багажнике. Со своей тетей, в квартире которой я жил и был прописан, я договорился еще до командировки. Она не только не возражала, но очень обрадовалась. Своих детей у нее не было, и она сразу заговорила о внуках.

Но после вчерашнего поведения Нины я засомневался, что она согласится переехать к нам.

Наша встреча оказалась более чем странной и окончательно убедила меня в том, что в Нине произошли неприятные и непонятные для меня перемены.

Не скажу, что она не обрадовалась мне, но для поцелуя подставила не губы, а щеку, и не разрешила обнять себя. К свадебным делам не проявила ни малейшего интереса, словно речь шла не об ее собственной свадьбе, и отказалась наотрез переезжать ко мне.

Я был в отчаянии.

– Ты можешь объяснить, что произошло? Если ты раздумала выходить за меня замуж, то скажи об этом прямо. Я мужик, выжил в Чечне, переживу и это.

Она упорно молчала. В свете экрана телевизора ее лицо было бледным и неподвижным, как маска. И застывшие мертвые побелевшие глаза.

Так плохо, как сейчас, мне еще не было. В голове было пусто, как будто кто выкачал оттуда мозги мощным насосом. Во рту было сухо, и я постоянно облизывал сухим языком губы.

Я встал со стула и присел на корточки перед Ниной. Взял ее за руки, приложил к своим щекам и, глядя на нее снизу, спросил голосом, который не узнал:

– Ты меня больше не любишь?

Её глаза наполнились слезами. Её пальцы шевельнулись и опять замерли.

– У тебя появился другой?

Пальцы вздрогнули и впились ногтями мне в щеку.

– Я прошу тебя, – прошептала она, – не надо об этом. Тебе лучше уйти.

– Кто он?

Она взглянула на меня и вдруг усмехнулась. Не улыбнулась, а усмехнулась, словно сравнила меня с ним, и сравнение было не в мою пользу.

Я резко поднялся.

– Я ухожу, и знай, навсегда.

Она молчала. Я ушел, хлопнув с силой дверью.

На улице я присел на скамейку перед домом и закурил. Легко сказать, ухожу, другое дело – это сделать, чтобы никогда больше не увидеть улыбку, от которой без ума. Я надеялся, что Нина выбежит за мной следом и позовет меня.

Но время шло, Нина не появлялась, и я понуро направился к машине. Мотор заурчал, я медленно тронулся с места. И вдруг упала тишина, машина, проехав еще метра два без фар, остановилась. Напрасно я поворачивал ключ зажигания – ничего не включалось. Я вылез из машины и начал проверять соединения под капотом.

– Не работает?

Я выпрямился и поздоровался с подошедшим Николаем Ивановичем.

– Нормально завелась, и вдруг отключилось зажигание, – пожаловался я. – Аккумулятор новый, соединения в порядке. Ничего не понимаю.

Николай Иванович взглянул на часы.

– Без пяти двенадцать. Все ясно. Еще минут десять и спокойно поедешь дальше.

Я удивленно смотрел на него. Он рассказал загадочную историю.

– На прошлой неделе я работал во вторую смену. К дому я обычно подъезжаю около двенадцати на своей колымаге. Первый раз – это было в этот вторник – машина остановилась в метрах ста отсюда. Ни с того, ни с чего. Вырубилось вдруг, как у тебя, зажигание. Ты знаешь, я сам собрал машину и знаю ее лучше своих пальцев. Проверил я, как и ты, все соединения, клеммы, все, как положено в таких случаях. Промучился минут десять и, когда уже не знал, что и подумать, машина завелась. И так все три дня. Хоть стой, хоть падай. Сколько ты уже здесь возишься?

– Тоже минут десять.

– Давай пробуй.

Я сел в машину, двигатель заработал с полуоборота.

– Езжай и ни о чем не думай, – сказал Николай Иванович. – Будешь много думать об этом – умом тронешься. Не шибко до кольцевой гони. Вдруг опять вырубится, и угодишь в дерево.

Не выключая двигателя, я вылез из машины, спросил:

– Вы что об этом сами думаете? Должно же быть объяснение.

Николай Иванович почесал затылок.

– Место здесь одиночное, дикое, сам видишь. Недаром, кроме нашего дома, больше нет никаких поселений. В старину, поговаривают, здесь и черти водились и домовые. А сейчас эти, как их, летающие тарелки объявились. Я сам не раз их видел, правда, они больше на сигару похожи. Стоят, как столб.

Я рассказал про улетевший столб, который видел с балкона.

– Во-во, – обрадовался Николай Иванович, – наверху вроде большого фонаря, а тело длинное и светится. Всё правда. Место ему, видать, наше подошло. Но хорошо, что от него большого вреда нам нет. А то, что наши машины глохнут, это не страшно.

Когда мы прощались, он сказал:

– После свадьбы сразу увози Нинку отсюда, от греха подальше. А лучше раньше.

– Я хотел ее сегодня забрать. Она отказалась.

– Отказалась? – Николай Иванович вынул окурок из мундштука. – Это у девок бывает. Может, обиделась на что.

– Не обижал я ее. Из командировки привез ей свадебное платье. Она стала какая-то странная. А сегодня про свадьбу даже говорить не захотела. К ней без меня никто не приходил?

– Никто. Мы бы видели. Насчет этого она чистая. Плохого о ней не думай. Мало ли что случилось. Может, на роботе неприятности. А ты ее все-таки увези отсюда.

Я не знал, что ответить. Тоска опять сжала сердце. И не отпускала весь день. А ночью стало совсем муторно. Я вспоминал Нинину улыбку, а больше наши так разительно несхожие ночи: ее трепетность и неопытность в первые две и подозрительную ненасытность в последнюю.

***

Страшный сон приснился мне. Будто с двумя хорошо знакомыми финнами был я в гостях у давно умершего деда в деревне. Дед суетился, называл меня чадунюшкой и начал варить самогон. Финны ему помогали и облизывались от предвкушения напиться, как мы делали не раз. Говорят, русские много пьют. Но финны, я скажу, пью до усёру.

Когда в трубке появились первые капли, и по хате распространился пьянящий запах, дед попросил меня проверить крепость самогона. Я поднес зажигалку к трубке, нажал на рычажок, – и раздался взрыв. Мы взлетели в воздух. У деда были порваны штаны и рубаха, он плавно размахивал белыми восковыми руками, словно плыл брассом. Костюм Кетола не пострадал, он был в бабочке и кувыркался, как в невесомости. Похьявирта, напротив, был совершенно голый, лишь голова в скафандре, и гонялся за Кетолой. У меня была оторвана нога, она зудела, и я с трудом поспевал за всей компанией. Мы приземлились в шведском поезде секса. На сцене совокуплялась пара. Дед отворачивался, хлопал себя по голым коленкам и говорил: «Срам какой. До чего докатились. А девка-то, девка-то. Вроде наша, а с кем совокупляется на людях. С негром, нехристем, прости господи». Негр скалил по – лошадиному зубы и работал, как плунжерный насос, сзади стоявшей на коленях девушки. Она извивалась всем телом, налезая на его блестящий антрацитовый член. Когда она откинула рукой спадавшие на лицо волосы, я с ужасом узнал в ней Нину.

– Не-ет! – заорал я страшным голосом и проснулся.

Сон оказал на меня отрезвляющее воздействие. Такая Нина недостойна моих переживаний, сказал я себе твердо. Я выброшу ее из своей головы, чего бы мне это ни стоило.

Это мне удалось. На работе некогда было думать о Нине, а вечером я поехал к тете в дом отдыха по путевке собеса. Вернувшись домой, я обнаружил в двери записку: «Глеб, милый, спаси меня! Я люблю тебя».

Я гнал, как сумасшедший, и молил бога, чтобы не встретились гаишники. Для меня почему-то было очень важным поспеть к Нине до полуночи. Я влетел в подъезд без двадцати двенадцать. Нина ждала меня у двери. Через плечо у нее висела женская сумка, а у ног стоял маленький чемодан.

Она прильнула ко мне и заплакала. Я обнял ее за плечи и повел вниз. Мы сели в машину, и я рванул с места. Ночь была темная, без единой звездочки. В голове была одна мысль: добраться до окружной дороги, не свалившись в кювет. Я напрягал глаза, вглядываясь в извилистую, в рытвинах и ухабах, дорогу, петлявшую между деревьев.

Мотор заглох, и фары потухли разом метрах в семидесяти от окружной дороги.

– Бежим! – крикнул я Нине.

Она держалась за голову.

– Опять..начинается..как знала, – заговорила она. – Свяжи меня покрепче и уноси отсюда. Не обращай внимания, если я буду вырываться.

Я выскочил из машины, достал из багажника веревку и метнулся к Нине. Она шла мне навстречу, протягивая руки. Едва я их связал, как она спокойно сказала:

– Не надо, я передумала. Развяжи меня.

Я на секунду замешкался, а затем другим концом обмотал ей ноги у туфлей. Не обращая внимания на ее протесты и сопротивление, я взвалил ее на спину и побежал к окружной.

– Стой! – раздался сзади меня голос.

Я словно споткнулся и едва не выронил вырывавшуюся Нину. Подхватив ее поудобнее, я обернулся, но никого не увидел. Как и не слышал приказавший мне стоять голос. Страх сковал меня с головы до ног. Я стиснул зубы и продолжал идти вперед.

– Я сказал, стой! Отпусти ее!

Откуда исходил голос, я знал, хотя он был беззвучный. И в то же время я его отчетливо слышал. Почувствовав опять страх, я разозлился и огрызнулся:

– Хер тебе. – Стиснув зубы, я рванулся вперед и… не сделал ни шага.

– Не жалко отдать? – спросил голос, как мне показалось, с насмешкой, в которой я уловил угрозу. – Смотри.

Мои руки сами разжались, и я судорожно стал ощупывать пах. Но радость оттого, что там все оказалось на месте, я не испытал, увидев, как Нина исчезла за спиной, откуда послышалось новое приказание:

– Стой на месте и не оборачивайся, пока мы не улетим.

Я стоял, как приклеенный, глядя беспомощно на толстый ствол дерева перед собой, повторяя лихорадочно, как в бреду: «Пока мы не улетим» с нажимом на «мы» и на «улетим».

– Плевать я на тебя, козел, хотел, – крикнул я, безуспешно пытаясь обернуться.

Мне показалось, что я услышал:

– Если доплюнешь. А просто козла я тебе прощаю.

Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, я смог оторвать от земли ноги и поплелся к машине. Не доходя до нее, я увидел со стороны Нининого дома поднявшийся в небо знакомый мне светящийся столб. У меня хватило сил лишь заскрежетать зубами и выругаться. Столб давно исчез, а я все еще стоял, сжимая в бессилье кулаки.

Подъехав к Нининому дому, я глянул на ее окно. Света в нем не было. На всякий случай я поднялся на второй этаж и позвонил. Потом спустился вниз и постучал в дверь Николая Ивановича.

Мы присели с ним на скамейку, закурили. Я рассказал о происшедшем.

– Я тебя предупреждал, – сказал Николай Иванович. – Забрал бы ее давно отсюда и ничего этого не случилось бы.

– Я пытался, – повторил я уныло. – Она не хотела.

– Ясное дело, он ее околдовал. Одно меня утешает. Я слышал по телевизору, что оттуда возвращаются живы – здравы. Будем и мы надеяться. – Николай Иванович повернулся ко мне. – А может, она уже дома, а? Пойдем – ка проверим. Я сейчас принесу инструмент.

Вернулся он с гвоздодером и топором. Дверь поддалась сразу.

Оглядывая пустую комнату, я чуть не заплакал.

– Надо бы сегодня заявить в милицию, – сказал Николай Иванович. – Для порядка. Она же на земле жила. Ты сделаешь или я?

– Чтобы объявили во вселенный розыск? – усмехнулся я горько. – Уже завтра тут будет орава из репортеров, корреспондентов, журналистов. Вам это надо? Я бы подождал хотя бы положенные в таких случаях три дня. Может, еще вернется или что прояснится.

– Хорошо бы он вернулся с Нинкой, а то, не дай бог, прилетит за другой. А моей Катьке скоро четырнадцать, может и на нее глаз положить. Уехать бы отсюда, а куда и на что?

– Вы тоже российское гражданство так и не получили? Так и живете по поддельным паспортам?

– Так и живем. А никто нами и не интересуется. Кому мы нужны? Дом ни за кем не числится, а счета присылают.

Я оставил Николаю Ивановичу номера своих телефонов и поехал домой.

Припарковав машину у подъезда и запирая ее, я увидел на полу Нинину сумку. Ее и чемодан с заднего сиденья я забрал с собой. В чемодане оказалось свадебное платье, семейный фотоальбом и три моих письма. Я просмотрел фотографии. На них была вся короткая жизнь Нининых родителей. Они воспитывались в детском доме, где и познакомились. Будучи одногодками, они учились в одном классе, поэтому некоторые фотографии были в двух экземплярах. На групповых фотографиях лишь в первом классе они стояли порознь, а на всех остальных – вместе. В десятом классе мать была похожа на Нину. Больше всего фотографий было в их студенческие годы, в том числе тоже двойных, так как поступили они в один педагогический институт. И распределились в одну и ту же школу в Крыму, где у них родилась Нина. После этого в альбоме были одни ее фотографии, оборвавшиеся в девяносто первом году, когда развалили Советский Союз. Дальше шли пустые листы с вырезами под фотографии, которых уже, видно, не будет.

Тяжко вздохнув, я открыл сумку. Помимо косметики, кошелька и ключей, в ней оказалась голубая школьная тетрадь с таблицей умножения на обороте. Тетрадь была исписана округлым Нининым почерком. Кое-где отдельные слова были зачеркнуты и заменены на другие.

Вот эти записи.

***

«У меня мало времени. Возможно, его нет совсем. Но я попытаюсь рассказать обо всем подробно. Я думаю, мой рассказ может вызвать интерес у астрономов, а может, и у наших политиков.

Но прежде я хотела бы сказать, что очень люблю Глеба, и совсем не виновата в том, что со мной происходит помимо моей воли. Прости меня, дорогой, если сможешь.

Вечером, – это было в конце июля, – спустя неделю после отъезда Глеба в командировку, я не находила себе места. Последнее время мы виделись почти ежедневно, и я уже не мыслила свою жизнь без него.

Я легла спать около одиннадцати и долго не могла уснуть, все вспоминала наши встречи и три ночи. Я чувствовала себя виноватой перед Глебом. Я видела, что он недоволен мной как женщиной, потому что очень уж я походила на бревно. Наверное, я холодная от природы, во всяком случае, секс меня никогда не интересовал. До Глеба я даже ни с кем не целовалась и не любила это. Мне противно, когда кто-то совал свой слюнявый язык в мой рот. Меня абсолютно не трогали ребячьи уловки. Володьке Маркину, перепортившему половину девчонок нашего класса, я чуть не оторвала член, который он уверенно сунул мне в руку на новогодней вечеринке. Это у него такой способ завоевания девчонок, действовавший, кстати, нередко безотказно. Я ему там что-то повредила. Он даже в больнице лежал, после чего в нашей школе уже не появился – перешел в другую.

Лишь с Глебом я стала просыпаться. Я полюбила его с первого взгляда и могла отдаться ему раньше, если бы он захотел. Наверное, он ждал, когда я дозрею. Ждать ему пришлось долго, пока я не стала испытывать в себе перемены. Меня начали волновать его ласки, поцелуи, я хотела слушать, что он любит меня. А когда это произошло, я старалась, как могла. И все равно он остался недоволен.

А в ту ночь, когда я осталась одна, проводив Глеба в командировку, на меня что-то нашло. У меня даже закружилась голова, так я хотела, чтобы он был со мной. Я словно наяву представила, как он вошел в комнату и подошел ко мне. Он сдвинул одеяло и начал снимать с меня ночную рубашку. Движениями тела я помогала ему. Он еще не касался и не ласкал меня, а я уже вся трепетала от страсти, до сих пор мне неведомой. Когда же он коснулся моей груди и начал целовать тело, я испытала такое наслаждение, которое не могу выразить словами. Когда он вошел в меня, правда, мне по-прежнему было немного больно, но это была похожая на обласканную дыханием боль, и я забыла все на свете: кто я, где я. Я хотела только одного: чтобы это никогда не кончалось. В какой-то момент я потеряла сознание, а когда очнулась, долго не могла понять, было это наяву или во сне.

Весь день я находилась под впечатлением ночи. Ходила, как в тумане, все валилось у меня из рук. Ловила себя на мысли, что блаженно улыбаюсь. Начальница понимающе улыбалась и отпустила меня раньше домой. Я села не в тот автобус.

Вечером я рано легла спать с надеждой, что это повторится.

Он пришел, когда от отчаяния его дождаться, у меня опять закружилась голова. Он сел на кровать и положил руку не плечо. Я задрожала и, словно лизнув языком, провела пальцем по его руке. Кожа у него была гладкая, как атлас.

В эту ночь он был совсем другой. Я даже не могу вспомнить, что у нас было. Единственное, что осталось, это что-то воздушное, словно я все время парила в воздухе. Про наслаждение я уж не говорю: оно было божественным.

На работу я опоздала на час. Начальница сказала мне, что я могла не приезжать, и отпустила меня на три дня. Вернувшись домой, я легла и стала ждать его прихода.

На этот раз он был настоящим секс – мужчиной. Он вывернул меня наизнанку. Всю ночь я кричала от боли, которой хотелось еще больше и больше.

Днем я валялась пластом и зализывала раны. И опять ожидала ночь.

Он пришел, как всегда, в полночь, присел не кровать и сказал:

– Я люблю тебя.

– И я тебя, Глеб.

– Я не Глеб. Я с другой планеты.

Сначала до меня дошло, что у него нет голоса, иными словами, он говорил без звука. Как телепат. А когда дошел смысл сказанного, я страшно испугалась. Но не его, а оттого, что изменила Глебу. Господи, что же теперь со мной будет? У нас же скоро свадьба. Что я ему скажу?

Почувствовав прикосновение к плечу холодной руки, я резко скинула ее и сказала сердито:

– Я люблю Глеба.

Я решительно взглянула на него. В комнате было темно, но не настолько, чтобы ничего не видеть. Я отчетливо различала очертания стен, мебели, но его не увидела. Я протянула руку в то место, где он должен был сидеть, и коснулась его холодного и гладкого, как мрамор, локтя.

– Человек – невидимка, – проговорила я неожиданно для себя нежно.

– Это всего лишь для удобства пребывания здесь и безопасности. Мы тоже уязвимы.

– Вы похожи на людей?

– Теперь можно сказать, да.

– Теперь? А раньше, какими вы были?

– О, – засмеялся он. – Смешно говорить. Три глаза, три уха, встроенный в рот нос. Несуразно короткие руки и длинные ноги. Мы не ходили, а прыгали, как одно из ваших животных.

– Кенгуру. А сейчас, сколько у вас глаз, ушей, какие руки, как ходите?

– Сейчас мы такие, как вы. Долгое изучение нашими предками всех известных обитателей разных планет показало, что наиболее совершенной внешней формой интеллектуального существа является человек. Мы взяли его за основу при формировании нашего внешнего вида. Для этого с Земли были привезены несколько сот лучших особей разных национальностей, и путем скрещивания, клонирования и всех последних достижений в генетике и в деторождении мы добились полного изменения нашего внешнего вида, доведя его до совершенства. У нас нет ни уродов, ни умственно отсталых, как у вас.

– Хоть бы одним глазком взглянуть на такое чудо, – вырвалось у меня полушутя.

Он не ответил. И вдруг я почувствовала у себя в руке маленький плоский предмет, похожий на пятак.

Я поднесла пятак к глазу и на мгновенье, как при вспышке молнии, увидела его, сидевшего в полуоборот ко мне на кровати у моих ног.