Текст книги "Красные камзолы"

Глава 7

– Главное – обращайте внимание на вот этот вот винт. Сильно затянешь – курок перестанет ходить. Слабо затянешь – и курок, и замок, и пружина, все отвалится к чертовой матери. Ищи-свищи потом в траве. Сам курок, может, и найдешь, а винт – дохлый номер. Бывали уже случаи.

Ундер-офицер Фомин аккуратно положил ружье на импровизированный стенд из борта телеги.

– Вот эта штука называется – курковый винт. Он держит кремень. Дальше – верхняя губка курка. Кремень. Крышка. Полка. Подогнивная пружина. Затравочное отверстие. Все ясно? Тогда повторим еще раз, чтоб запомнилось лучше.

Наш шестак снова объединили вместе как самых успевающих рекрутов. И устройству мушкета нас учит лично ундер-офицер Фомин. Большая честь, между прочим. Я стараюсь запомнить всю последовательность действий с этой вундервафлей. Ритуал «на двенадцать счетов». Да еще и счет идет на изувеченной версии французского языка. Ну прямо как на карате тренер постоянно что-то на как бы японском считает.

По команде «К бою!» с ружья снимается ремень и прячется куда подальше. (Это для тех, конечно, у кого есть ремень. То есть кто вооружен австрийской моделью, а не тульской или коломенской. Мне повезло, у меня ружье с ремнем.) Потом надо достать штык из ножен на поясе и примкнуть к ружью, загнав втулку в специальный паз. Весь бой штык должен быть примкнут. Далее ружье ставится прикладом на правую ладонь, ствол на плечо. Капрал командует: «Заряжай!» Или, если тренировка: «Делай раз!» По этой команде плечом толкаешь ружье, чтобы оно упало на сгиб левой руки. Зажимаешь. Все, правая рука свободна, ружье расположено горизонтально. «Делай два!» Большим пальцем правой руки поднимаешь крышку, открывая полку. Затем правую руку к поясу, открыть лядунку. «Три!» Достаешь из лядунки патрон. «Четыре! Скуси патрон!» Эта команда меня первое время откровенно вымораживала. Привык, понимаешь ли, что патрон – это суровая железная лакированная блестящая хреновина. А не кулек из просаленной бумаги. В общем, «скуси патрон» – это значит зубами вскрыть кулек. Пуля внизу, зажата мизинцем. Указательным и большим придерживаешь горловину кулька, контролируя засыпание пороха.

«Делай пять!» Аккуратно засыпаешь порох на полку, от затравочного отверстия и до самого края. «Шесть!» Большим и указательным пальцем зажимаешь бумажный кулек патрона, чтобы не рассыпать порох. Плотно опускаешь крышку на полку. «Семь!», оно же «Оружие налево!». Тоже тупил первое время от этой команды. А так-то – ружье ставишь прикладом на землю, левой рукой отодвигаешь чуть-чуть от себя. Чтобы ствол смотрел в небо, а не тебе в лицо и не в затылок или висок товарища по линии. Приклад чуть отставлен назад, ствол касается левой ноги. «Восемь! Патрон в ствол!» Поднести патрон к стволу и вытряхнуть внутрь порох, затем пулю с бумагой притопить в стволе пальцем. «Девять!» Вытащить шомпол из паза в цевье ружья под стволом, быстро развернуть шомпол расширенной частью вниз и направить его в канал ствола. «Десять!» Держа шомпол между большим и указательным пальцами, два раза прибить патрон, то есть до отказа загнать пулю с бумагой в канал ствола. Важно держать шомпол именно пальцами. Шомпол сейчас уже железный, а не деревянный, как раньше. Потому может дать искру, что может привести к внезапному выстрелу. Некоторые уникумы для удобства шомпол в ствол забивали открытой ладонью. Ну и получали свое, если вдруг случался выстрел. Потому по уставу штык примкнут. Не потому, что «штыком коли, прикладом бей», нет. Мушкет – дорогая и высокотехнологичная штука, потому орудовать им как копьем или дубиной не одобряется. Однако примкнутый штык мешает неправильно держать шомпол при заряжании.

«Одиннадцать!» Вытаскиваешь шомпол из ствола, разворачиваешь как было, засовываешь на свое место под стволом. «Двенадцать! На плечо!» Все, мушкет готов к стрельбе. Вскидываешь его прикладом к плечу, целишься с помощью широкой массивной мушки, приваренной к концу ствола.

По команде «товсь!» поставить курок на боевой взвод – оттянуть его еще дальше назад до второго щелчка. По команде «пали» – потянуть спусковой крючок, одновременно отворачивая лицо в сторону. Собственно, треуголка для того и нужна, чтобы, когда отворачиваешься от замка, поля шляпы не закрывали механизм. Во время выстрела из запального отверстия вырывается пламя и дым, не до конца прогоревшие гранулы пороха на полке взлетают вверх и в стороны, отскакивают от щитка на замке, и если не успел отвернуться, то горящие частицы прилетят в лицо. Потому норма техники безопасности: бороды брить, к чертям собачьим. Усы – это пижонство опытных стрелков. Молодым же, пока навык не наработан, усы носить не рекомендуется. Волосы обязательно присыпать пудрой. Если жалко пудры – допускается смешивать ее с золой. Если нет своих волос – ну мало ли лысый от возраста, или после тифа повылазили – следует носить парик из конского волоса.

С буклями только аккуратнее надо быть. Насколько я понял, букли – это такие завитушки по бокам парика. Вроде еврейских пейсов, только горизонтальные. Букли – признак статуса. Чем выше ранг, тем больше буклей. Что-то вроде звездочек на погонах. Официально это вроде бы нигде не прописано, но если завить много буклей, то по шее настучат как настоящему. Хотя кто его знает, может, это меня так разыграли. Рассказывал мне про них Семен Петрович. А он сам-то лысый, зато париков имеет целых три. На разные случаи жизни, как он говорит.

Пороха пока нам не дают. До одурения отрабатываем движения на двенадцать счетов. Кусаем пустые бумажные кульки, потом долго выковыриваем бумагу из ствола – и все сначала. Как это на ломаном солдатском французском? «Шер возарм! Увре базине! Прене картуз! Дезире картуз! Аморче! Ферме базине! Да быстрее, что ты вошкаешься! Картуз в канон! Буррез! Партез возарм! Товсь! Отставить. Оружие в исходное, повторяем».

Мы должны добиться плавного слитного движения от одного до двенадцати. Два выстрела в минуту, не меньше.

Еще важно. Патроны самим снаряжать запрещается. При том что в обозе у нас есть и порох, и бумага, и свинец, и пулелейка, и ветошь разнообразная. Но – нельзя. Порох тут практически самопальный. Каждая партия отличается друг от друга по своим качествам. Бывает порох крупными черными гранулами, бывает мелкими. Бывает даже сероватыми хлопьями. Соответственно, у каждого вида пороха свои взрывные качества. Потому бочонки присланной с порохового завода партии проверяет полковой офицер-артиллерист. Делает с порохом какие-то контрольные испытания, потом долго что-то высчитывает на счетах, делая записи в специальный блокнот. После чего самостоятельно изготавливает мерку, по которой отмерять порох. Делает контрольный выстрел, проверяя навеску пороха, затем отдает готовую мерку своим бойцам-артиллеристам. Ну а те уже по этой мерке крутят всю партию патронов, пока порох не кончится. Патроны складывают в патронные ящики, специально промаркированные. Какие под тульские ружья, какие под английские фузеи, ну а какие под австрийские мушкеты, типа того, который у меня. У каждой модели мушкета свой калибр и своя пулелейка. И, соответственно, свои нормы навески пороха и вес пули. То есть в этом отношении тут не совсем дикость, а даже видны какие-никакие зачатки системы.

Будешь снаряжать сам, когда еще не чувствуешь пороха и не понимаешь, какую дозу отмерять, – может разорвать ствол. Ну или случится осечка, что тоже неприятно. Впрочем, осечки здесь норма. Каждый десятый выстрел – сбой. Как разряжать ружье после осечки, нам расскажут позже. Там винт специальный нужен, чтобы пулю из ствола вытащить, ну и еще какие-то тонкости. Мушкет после стрельбы надо почистить. Особое внимание уделять затравочному отверстию, чтобы там не было ни нагара, ни клочьев пыжа, ничего лишнего. Первое время проверять износ ствола будет сам Фомин или капралы. Тут, опять же, опыт нужен. Чтобы по внешнему осмотру понять, когда мушкет уже выработал свой ресурс и вот-вот пойдет на разрыв.

Сколько выстрелов можно сделать, пока ствол полностью не прогорит? По-разному. Бывает, сотню раз пальнул, и амба, а бывает, что ружье служит десятилетиями. Вон у Семена Петровича мушкет еще прошлую войну со свеями помнит. Считай, полтора десятка лет уже живет. А вот был пару лет тому молодой офицерик в роте, так у него ружье в руках на втором выстреле взорвалось. Глаз офицерику выбило, и комиссовали его из армии. Даже года не отслужил. Тоже барчук был. «Но ты на свой счет не принимай, ты вроде толковый, а он так себе был, слишком много про лишнее всякое думал».

Впрочем, все эти знания пока – теоретические. Стрелять по-настоящему мы будем еще не скоро. Сначала теория. Все, что говорил и показывал Фомин, надо будет суметь ему пересказать и показать. Затем – экзерции с ружьем и маневры линией. Все так же – шестаками, дюжинами и всей командой. Стрельба отрабатывается знаками, то есть по команде мы просто щелкаем курками и крутим-вертим мушкет на двенадцать счетов. Отрабатываем заряжание без пороха. Жечь порох – это расходы. А народ тут прижимистый и сильно экономный.

Прицельные приспособления на мушкете примитивные. Просто приварена длинная узкая пластина к концу ствола, и все. То есть точность прицеливания весьма относительная. Впрочем, и кучность стрельбы оставляет желать лучшего. Круглые пули да из гладкого ствола вообще швыряет не пойми куда. Пуля, конечно, круглая. Но свинец – металл мягкий, пальцами промять можно. Соответственно, летят пули с большим разбросом. На который также влияют и порох, и пыж, и все на свете. Дальше ста шагов стрелять не рекомендуется. Впрочем, есть мастера-охотники, которые умудряются из мушкета в птицу попадать. Опыт – великая штука. Ружье – его ведь чувствовать надо. Другое дело, что охотники сами себе пули льют и патроны снаряжают. Нам до такого еще учиться и учиться.

Потому, специально для таких неучей, как мы, придумана линейная тактика. Чем больше людей поставил плечом к плечу – тем плотнее залп. Чем плотнее залп – тем больше врагов убьешь с одного раза. Чем больше убьешь – тем слабее будет залп у них, а значит, вас больше выживет ко второму залпу. А всякая точность и снайперство – это оставьте писателю Фенимору Куперу и его могиканам, которые в книжках стреляли круче, чем снайпер двадцать первого века из тюнингованного «Барретта». Впрочем, залпы батальоном уже давно отменили. Потому как полный батальонный залп всеми тремя шеренгами можно дать лишь два раза, реже – три. А потом пороховой дым встает густой стеной и видимость падает до нуля. Потому уже в свейской войне было принято решение вести стрельбу вразнобой, полуротами. Причем цель для каждого залпа указывает либо офицер шпагой, либо ундер-офицер манерным копьем-протазаном. Когда батальонная линия дает малые залпы полуротами и капральствами, дым не встает стеной, а порхает редкими клубами. И тогда полк может дать до десяти-пятнадцати выстрелов на каждый ствол. По новому уставу графа Шувалова стрельбу следует вести… впрочем, об этом не будем. Это нехай сам граф Шувалов так стреляет, раз такой умный.

Само ружье достаточно простое. Запаянная с одного конца труба уложена в деревянное ложе и прихвачена тремя железными скобами. Сбоку просверлена дырочка – затравочное отверстие. Курок с полкой и замком в одном корпусе просто прикручивается сбоку. Одним винтом – курок, другим винтом – полка с крышкой. Крышка – это такая штука… планка, к которой приделан небольшой щиток, внешне напоминающий ложку. Щиток – это огниво, в него бьет кремень и высекает искру. Когда крышка закрыта, планка полностью ложится на полку с порохом. Курок бьет кремнем по ложке, ударом ее сдвигает, планка замка приподнимается, и высеченные искры сами падают на полку. Пшшш-быдыщь! И все в дыму. Конус дыма метра полтора перед стволом, и облачко диаметром сантиметров тридцать сбоку – это то, что вылетело из затравочного отверстия и прогорело на полке. Интересно было бы посмотреть, что будет, когда целая рота или полк палить станут. Фомин, конечно, рассказывал, но одно дело услышать, а другое дело увидеть своими глазами. Думаю, дымовая завеса должна быть побольше, чем на стадионе после гола в матче «Зенит» – «Спартак».

Самая высокотехнологичная деталь мушкета – подогнивная пружина. Не подгнившая, не подогнутая, а именно подогнивная. В нашем шестаке все парни чуть челюсть не вывихнули, пока это слово выучили. И так, и сяк коверкали слово, пока Ефим не подсказал, что «подогнивная» – это от слов «под огнивом». Такая упругая стальная скоба, похожая на букву «л», положенную на бок. Собственно, это она и щелкает, когда курок ставится на полувзвод и боевой взвод. Все остальное в мушкете – откровенный хенд-мейд, сделать такое можно тяп-ляп на коленке в любых условиях, не такое уж оно и сложное. А вот без пружины курок не работает. И в поле такое не изготовишь, тут нужен металл особый, кузнецом знающим сваренный.

Горит черный порох дымно, но неравномерно. И сгорает не полностью, потому грязи после себя в стволе оставляет много. Фомин сразу нас предупредил, что чистить мушкет придется каждый день. А то и два раза в день. И не только после каждой стрельбы, но и после дождя, снега, пыльной бури, падения метеоритов… Ну, про метеориты я уже сам додумал. Уж очень строгое лицо было у Фомина, когда он перечислял все невзгоды, от которого надо защитить свое оружие. В общем, у кого будет грязное и неухоженное ружье, тот будет бит палками. Все предупреждены, так что без обид. Можно ходить с засратыми штанами, но с грязным ружьем – нельзя. Все понятно? Все понятно. Вопросы есть?

Вроде нет. А, не, вон Сашка снова проявляет свое неугомонное любопытство.

– Господин ундер-офицер, а когда нам дадут пострелять? Ведь стрелять – это же основное умение солдата, мы же должны это освоить!

Фомин слегка покачал головой и ответил:

– Стрельба – это не самое главное умение солдата. Если хочешь знать, у нас в полку есть солдаты, которые прошли всю войну со свеями и ни разу не выстрелили. Солдат на войне большую часть времени ходит пешком, вытаскивает из грязи телеги и – правильно ухмыляешься, Жора, – копает. Копать вам придется много и часто. А стрельба – это уже если генеральная баталия случится. Только до нее, баталии, надо еще дойти. И обоз дотащить. И ретраншмент подготовить. А это значит – что? Это значит – хорош болтать, собирайтесь.

* * *

Был конец апреля, когда наш учебный батальон покинул загибающийся от эпидемии военный лагерь в Луге. И направились мы на соединение с остальным полком, в Ригу. Это в полтора раза дальше, чем от Луги до Кексгольма. Батальон, конечно… Без слез не взглянешь. Около двухсот рекрутов и примерно столько же старослужащих. Тощие, не особо чистые. На рекрутах мундиры вроде новые, а уже замызганные от постоянных экзерций. До полного штата не хватает еще трех с лишним сотен солдат. Они были, эти сотни пополнения, но очень много народу слегло с тифом и дизентерией. На глаз – так гораздо больше половины лагеря. Приехавший из Риги майор, командир батальона, с кем-то договорился из начальства учебки и забрал в наш Кексгольмский полк всех здоровых рекрутов. Так и набралось две сотни. Из них собственно кексгольмских – не более пяти десятков. М-да… Все-таки самое главное в армии – не ружья и не пушки. Главное в армии – это баня и сортир. И нормальный котел, в котором можно воду кипятить. И мясо варить. Мясо! Как же жрать охота, а? Но хрен нам. Пасха будет где-то в мае, а пока постимся. Кашей с луком и чесноком. И с хреном, ага.

Батальонное имущество было погружено чуть ли не на сотню телег. Колонна растянулась от горизонта до горизонта. На глаз – где-то километра два, а может, и побольше. Весенняя распутица уже закончилась, пробилась молодая травка. Большинство солдат шли босиком, повесив связанные между собой ботинки через плечо. Почему бы и нет? Земля теплая, осколков стекла, гвоздей и прочих радостей двадцать первого века на дороге не валяется, да и сама дорога грунтовая, даже без гравийной подушки. Оно даже приятно, босиком по земле походить после долгой зимовки. Тем более местным не привыкать. Я еще в бане обратил внимание – кожа на стопе у большинства как бы не крепче подметки сапога.

Правда, двигались мы небыстро. Если первые телеги шли ходко, по сухой дороге, то уже где-то двадцатая повозка шла по разбитому грунту. А уж сотая тащилась по взбитой сотнями ног и колес грязевой чаче. Потому каждый километр или два был привал, чтобы дождаться отстающих. Помочь из грязи вытащить завязший транспорт, накосить серпом травы или нарубить шпагой веток, чтобы забросать особо неприятные лужи… Неприятно идти в хвосте колонны. Но то не наша печаль.

Наша печаль другая. Мы, как образцово-показательные рекруты, шли во главе колонны. При полном параде. В застегнутом на все пуговицы камзоле, в ботинках, штиблетах, с ранцем, со скатанной епанчей через плечо, с мушкетом на плече и перевязью со шпагой через другое плечо, с напудренными белыми волосами под суровой армейской треуголкой. Единственное послабление, которое позволил нам Фомин, это по случаю теплой погоды оставить кафтаны на телеге и идти в одних легких камзолах. А так – все идут по-простому, по-походному, свалив шпаги, ружья и вещмешки на телеги, да босиком по весенней травке, а мы вшестером маршируем, как это назвал ундер-офицер, – головным дозором. Чтобы, значит, глядя на нас, всякий встречный-мимохожий видел: идет армия, а не голытьба какая.

Кажется, это он так издевался над нами. Ефим ухмылялся в усы и комментировал:

– Шагай-шагай, солдат. Большую честь вам оказали – сам Фомин обучать взялся. Значит, и спрос с вас выше.

Вот злыдень. Ему-то хорошо, он-то вообще возничим на телеге едет, свои ноги не сбивает. А ежели телега застрянет, так у него еще полдюжины ребят из капральства есть, которые ему транспорт вытаскивают.

Повозки здесь с большими колесами, диаметром метра полтора. Подшипников-то еще не знают. Оси деревянные, втулки и ступицы – тоже. В качестве смазки – животный жир. Потому, чтобы уменьшить количество оборотов оси, увеличили размер колеса. Ну и опять же, рессоры если где и есть, то ременные. Большое колесо же уменьшает тряску. Но телеги у нас – дрянь, по сравнению с теми, что попадались на пути. У купцов и прочих частников повозки выглядят гораздо солиднее, чем наш армейский хлам. Видимо, кто-то нехило сэкономил на закупках транспорта. Зимой идти было легче. Когда мы шли из Кексгольма, у нас были сани. Они не ломались.

Кстати, майор, который командир батальона, укатил вперед на карете. А за ним верхами ускакали все офицеры со своими денщиками да ординарцами, кроме порутчика Нироннена. Хорошо им. Они часа два-три едут до станции и постоялого двора, потом до вечера отдыхают, ждут, когда мы дойдем до места ночлега. Впрочем, вряд ли есть такая армия, где офицеры будут телеги толкать. Не царское это дело. Разве что порутчик Нироннен… Но про него говорят, что он лишь год назад произведен из унтеров. Заслуженный человек. И сейчас на марше идет в хвосте колонны. Контролирует, чтобы никто не отстал и не потерялся. Вроде и офицер, но сословием не вышел. Потому для тех, кто из дворян, марш суть увеселительная прогулка, а для порутчика Нироннена – тяжелая работа: быть в этом цыганском таборе за старшего.

* * *

Вечером у костра после ужина у нашего капральства продолжаются занятия. Теоретические, в форме «вопрос-ответ».

– Александр Степанович, а мушкет – он вообще сильно бьет?

Фомин раскурил трубку угольком от костра, затянулся и немного задумался.

– Вообще сильно, Жора. Но уж больно неточно. И пулю сильно вверх задирает. Если палишь со ста шагов – наводи ствол где-то на уровне колена человеку, а то пуля совсем над головой перелетит. Но это в строю когда. А так – больше на рикошет полагайся. Вот у нас в прошлую войну свеи любили за камнями прятаться и из-за них стрелять. Очень удобно – мушкет на камни положил, как на штатив, и лупит. А мы, значит, такую штуку делали – били прямо в камень. Его, свея, из-за камня-то не выкурить, но если в камни попадешь, то можешь крошкой каменной посечь.

Ефим поднял руку, дождался кивка Фомина и сказал:

– Пуля из дерева щепу здорово выбивает. Когда дом брать приступом приходилось, мы так делали: вставали штурмовой командой, и целый шестак дает залп в дверь. Те, кто в обороне – они ж за дверью спрятались и ждут, когда мы ее высадим. И, значит, целятся в дверной проем. Пуля, может, дверь-то и не пробьет, но щепу выбьет – будь здоров как. Так и делали – давали залп, а потом сразу выбивать дверь. Где-то три-пять стуков сердца у тебя есть на все про все. Потому как те, кто за дверью, они от грохота слегка осоловели, да щепа им в лицо и руки прилетела, внимание отвлекла. Ну а внутрь когда входишь, то мушкет уже как щит используешь. Штыком колоть – в доме не развернуться как следует, тесно очень. Потому мушкет в левую руку берешь, им толкаешься, а в правой – шпага, ею уже колешь. А еще лучше – заведи себе для таких случаев нож. Вот так примерно, – Ефим вытянул ногу и показал подшитые к штиблетам ножны для небольшого ножа.

– Мне бы тоже нож добыть не помешало бы. Свой-то я побратиму подарил, когда из ландмилиции в полк переводили. На память, значит. Так что, рекруты, вам указание: ежели где сломанную шпагу умыкнуть получится – тащите мне или Александру Степановичу. Переточим на ножи. У каждого должен быть. Большого не надо, в ладонь размером вполне хватит. Незаменимая вещь, на все случаи жизни сгодится.

– А гренады? Гренады как в бою себя ведут? – снова подал голос Сашка со своим фирменным любопытством.

Фомин поморщился.

– Баловство одно эти гренады. Осечек много. При броске фитиль или вылетает, или гаснет. Да и взрывается плохо. По замыслу, гренада рваться должна в клочья и осколками всех вокруг посечь. А на деле получается – отрывает фитиль, и весь огонь через запальное отверстие выходит. Или лопнет пополам – одна часть в землю, другая в небо, и никаких больше осколков. Редко бывает, что гренада как положено рвется.

– А зачем тогда целые гренадерские роты и полки создают, если это баловство одно?

– Думаешь, гренадеры гренадами в бою швыряться будут? Это вряд ли. Просто так уж заведено, что самых рослых и умелых солдат в гренадеры определяют. А раз самые умелые, то они в дозорах ходят, колонну с флангов охраняют, ну и все такое прочее. Гренадеры в полку – это как гвардия в столице. Ну не нынешняя гвардия, конечно, а вообще. Особые солдаты для особых поручений. А гренадами они и сами не пользуются, вот увидишь. Просто лишнюю тяжесть в сумках таскают, и все. Самые хитрые так и вовсе не таскают, а оставляют в обозе.

– А если все же что-то подорвать надо? Стену там или дом каменный?

– Дом или стену ты гренадой не подорвешь. Моща не та. Если такая потребность возникла – зови инженеров. А они уже мину подведут. Возьмут любимое оружие Жоры – лопату, значит, и выкопают яму. Ну или Жоре прикажут, а он им все выкопает. Туда, в эту яму, заложат порох. Да не жменьку, а несколько бочонков. Вот тогда да, тогда стена рухнет. А гренады… Разве что дыма от них много и шумят сильно. Если в нужное время ее употребить, супостат растеряться может. А ты знай не зевай, растерянностью его воспользуйся да в атаку переходи.

– А пушки? Пушки как воюют?

– Пушки? Крепко воюют. Я тебе так скажу. Только пушки как следует и воюют. Я тут себе разумею, что наши потомки в линиях пехотных вообще стоять не будут, а станут из пушек палить. Отольют их много-много, чтобы всем хватило. И будут ядра кидать от горизонта к горизонту. Чтоб ты знал, солдат, пушка – это самое главное в армии. Она бьет далеко, сильно. Может и стену снести, и дом. И ядро может закинуть, и бомбу. И картечью один выстрел дает такой, что целому ротному залпу равен. Одна беда – пушки медленные, тяжелые и неповоротливые. Потому основная наша работа – это охранять пушкарей. В баталии это самое важное – держать строй и не давать супостату твоих пушкарей обидеть. Если заглохли пушки – все, считай, баталия проиграна. Так что пушкарям помогать везде и всегда. В быту, на дороге, а если в кабаке кто пушкаря обидит, ты за него заступись. Без пушек мы не армия. Береги их, и тогда они сберегут тебя.

– Так это… а если пушкари не нашего полка? Вы ж сами говорили, полк – он как семья, а это чужие, пришлые, значит.

– Вот с таких мыслей баталии и проигрывают. Береги пушкарей, говорю. А уж семья там, не семья – это ты разбирайся с таким же братом-пехотинцем. Благо нас, пехотинцев, много. А пушкари все наперечет.

Парни крепко задумались. А Фомин докурил, неспешно выбил трубку и объявил отбой.