Текст книги "Хмельницкий. Книга вторая"

23

В это суровое военное время издавна наезженные торные дороги в целинных приднестровских степях зарастали бурьяном и чертополохом. Войска двигались напрямик, а не по дорогам. Клонился к земле переспелый пырей, а в лесах пахло гарью. И трудно было даже самому опытному воину уловить, куда и как проходили здесь войска. Скормленные, вытоптанные травы говорили о многом. По – не обо всем!

Опытный, бывалый воин Петр Сагайдачный, разыскивая Бородавку, днем еще кое-как ориентировался в лесу. А ночью многочисленные тропки и следы могли завести неизвестно куда. Очевидно, казаки до сих пор гуляют по степным просторам, и не только возле Днестра.

Вот туда и направился через леса Сагайдачный вместе со своими гусарами. Неожиданно по лесу разнеслись раскаты выстрелов, они-то и сбили Сагайдачного с верного пути.

Перед рассветом снова послышалась отдаленная стрельба. Сагайдачный решил, что туда прорвались отряды Кантемира. Он оставил гусар в лесу, а сам с полусотней донцов направился в ту сторону, откуда доносился гул затихающего боя.

На опушке леса он увидел военный лагерь. Даже дух захватило: наконец-то догнал какой-то казачий полк. Они, очевидно, хорошо знают, где находится Бородавка.

Перед глазами возникла такая знакомая картина!..

– Ай-ай! Алла! – вдруг тревожно закричали дозорные крымчаки, заметив в кустах разъезд донцов.

– Голомозые, спасай, пречистая дева! – от неожиданности перекрестился Сагайдачный, резко повернув коня в лес.

Но орда услышала тревожные возгласы своих дозорных, стоявших на опушке леса. Атаманы, бей вмиг подняли тревогу. Они были уверены, что на них опять напали казаки Бородавки, но уже с другой стороны, с приднестровских лесов!

И галопом поскакали в кустарники. Сагайдачный еще в тот момент, когда услышал первые возгласы «алла», понял свою ошибку и безвыходность положения. Бежать от первых разъездов орды было бы глупо. Надо отбить их нападение! Кантемир должен думать, что здесь не горсточка гусар, а целый отряд, крыло армии Ходкевича.

И Сагайдачный с отрядом донцов вступил в бой с татарами. Ордынцы все прибывали и уже двинулись на донцов толпой. Тогда Сагайдачный ввел в бой и гусар! И они, истосковавшиеся по настоящей боевой схватке, стали косить саблями утомленных ночным боем татар. Кому не известно, как сражаются польские гусары под началом опытного полководца!

Сагайдачный шел впереди, ведя за собой гусар. Ведь он – воин, и бой – его стихия!..

– Шайтан, шайтан Сагайдак! – закричали бывалые крымчаки, узнавая его по развевавшейся бороде и тяжелым ударам.

Ряды конницы у ордынцев редели. И вскоре оставшиеся бросились наутек.

Тогда остановились и гусары. Их командир на разгоряченном жеребце не терял головы.

– Немедленно отступать в лес. Орда сейчас толпой навалится на нас и перебьет всех. Казаки находятся где-то в стороне. Мы, отбиваясь, должны обойти орду с фланга… – четко приказал он, стремясь вырваться из пасти дикой орды.

А татары уже всполошились. Со всех сторон поднялся такой крик и гвалт, что даже самым отчаянным донцам стало не по себе. Хлынут, точно саранча, и задушат.

Гусары рванулись в глубь леса в обход татар. Сагайдачный с десятком донцов и с сорвиголовами гусарами остался прикрывать их отход. Смельчаки то и дело выскакивали из-за кустов, рубя саблями прорывавшихся к лесу самых отчаянных крымчаков.

Последнее нападение татар пришлось отражать внезапным контрударом, после которого они уже не осмеливались углубляться в чащу леса, преследуя Сагайдачного. Крымчаки выставили отряд самых метких стрелков из лука. Они тоже понимали, что «бородатого шайтана» с гусарами так просто не возьмешь.

В минуту передышки Сагайдачный остановился, чтобы оглядеть окрестность. Именно в этот момент вражеская стрела и впилась ему в левое плечо. Сопровождавший полковника гусар заметил и мгновенно выдернул стрелу из плеча. Только тогда Сагайдачный почувствовал, что он ранен. Опустив поводья, он зажал рану правой рукой.

– Отступать! – крикнул он гусарам и казакам.

Крымчаки остановились, потеряв в густом лесу следы противника.

24

Только на следующий день Сагайдачному с гусарами и донцами удалось обойти орду и обнаружить дозоры казаков. Ранение уже почти не беспокоило Сагайдачного. Оно даже воодушевляло его, возвышая в глазах воинов!..

– О, пан полковник ранен? – сочувственно спросил казачий сотник, встретив Сагайдачного.

– Пустяки, казаче. Благодарение богу, наконец разыскали вас! Где старшины? Прошу проводить меня к вашим атаманам. Такое время, а мы… – продолжал он, расчесывая бороду и поглаживая ее здоровой рукой.

Озабоченность Сагайдачного приятно поразила и некоторых полковников. Они увидели в нем настоящего военачальника. А ранение поднимало его авторитет. Ведь не прогулку совершал!.. Стройный и подвижный, он размахивал своей бородой, словно гетманской булавой. Старшины и казаки даже завидовали ему, околдованные его славой. Раненого полковника окружили всеобщим вниманием.

Узнав о прибытии Сагайдачного, начали собираться старшины, зашумели казаки. Сотники прибывших гусар и донцов не жалели красок, чтобы как можно ярче обрисовать картину ночного сражения на лесистом берегу Днестра и рассказать о рыцарском поведении настоящего полководца.

Сагайдачный и сам готов был по нескольку раз рассказывать об этой опасной встрече с ордой, о таком рыцарском отпоре! Решив немедленно поговорить с казаками, Сагайдачный потребовал созыва широкого казацкого Круга. Даже с Бородавкой, озабоченным и утомленным военным походом от Днепра к Днестру, Сагайдачный разговаривал не привычным для Бородавки тоном. Герой дня Сагайдачный желал не только разговаривать с казаками, но и хотел видеть, как они будут реагировать на его слова!

А жара, августовская жара еще больше подогревала воинственно настроенных казаков. Растянутые пешие казачьи полки постепенно подтягивались, обходя стороной орду Кантемира. Из-за Днестра прибыли гонцы от полковника Яцка. Они рассказали о жарких схватках их с крымчаками. Казакам Яцка удалось отбить у крымчаков большой обоз с продовольствием и большое количество несчастных пленников.

Военный Круг собрался вечером. Присутствовали полковники и старшины подошедших полков. Завшивевшие и обессиленные ежедневными боями казаки, изнуренные кони. Когда же наступит конец всему этому, до каких пор скитаться по бездорожной степи, отбивая ежедневные набеги крымчаков!

– Погибнем, казаки, в такой богопротивной войне, оторвавшись от коронных войск! – не совсем обдуманно изрек Сагайдачный. – У басурмана Кантемира сотня тысяч голомозых!..

– Ого-о! – словно застонали казаки. – Куда же смотрят наши атаманы?

– Казацкие полковники, по провидению божьему, едва успевают руководить боями во время стычек с крымчаками. А атаманы?.. Да пускай об этом сам наказной расскажет…

– Не надо! – вдруг выкрикнул кто-то из толпы. Сагайдачный узнал по голосу сотника гусар, вспомнил при этом разговор с польным гетманом и его советы…

Но никто не поинтересовался гусаром, не обратили на него внимания и старшины. Действительно, в войсках, которым приходилось ежедневно вести бои с Кантемировской ордой, назревало недовольство своим наказным. Сагайдачного это не тревожило. Он не растерялся, когда услышал отдельные выкрики недовольных. Но и защищать наказного в этот решающий момент не стал. А тем временем к телеге подошел и не долго думая вскочил на нее Адам Подгурский, полковник реестровых казаков. Сняв шапку, он поднял ее над головами и угрожающе потряс ею.

– Казаки! Панове товарищество! – обратился он охрипшим, но сильным голосом. – До каких пор будем мы утаптывать вот этот приднестровский репейник и ковыль? Воины мы, или дворовая челядь, или же милицейская охрана шляхетских имений в пограничных степях! Пускай сами шляхтичи со своей милицией защищаются от орды. Вот прибыл к нам, прорвавшись сквозь ощетинившиеся клыки кантемировских хищников, недавний наш наказной. Да с какими боями прорвался! И ходили мы с ним в славные походы, были воинами, а не милицией у шляхтичей. Давайте попросим нашего брата Петра возглавить этот военный поход.

– Верно! Слава-а! Просим… Слава Конашевичу! – гремело в возбужденной толпе.

Бородавка в тот же миг вскочил на телегу. Поднял руку, успокаивая кричавших. В этом шуме что-то тревожное уловил он, не раз бывавший на подобных советах.

– Долой Бородавку!.. Пускай протрезвится после победы над белоцерковскими купцами! Конашевича-а…

Наказной почувствовал, как ускользает у него почва из-под ног. И в самом деле, какой-то казак уже дергал телегу, на которой стоял Бородавка, отталкивая ее от толпы старшин. Но вот к телеге протиснулось несколько полковников, сняли мокрые от пота шапки.

– Стыд, позор, панове казацкие старшины! – воскликнул полковник Дерекало, подскочив к телеге. – Что случилось? Прибыл Петр Конашевич? Ну и что же, почет и уважение ему. Но ведь и мы с вами с какими боями преодолели эту тысячу верст!

– Слава-а! – загремело снова, поглотив слова полковника, который старался вразумить, казаков.

К полковнику подошел Сагайдачный, чтоб отвлечь его и не дать говорить. А Круг старшин решил, что Сагайдачный упрекает Дерекало за то, что тот защищает наказного.

– Сагайдачного наказным! – вдруг громко воскликнул кто-то из полковников.

Адам Подгурский снова подскочил к телеге и изо всей силы дернул Бородавку за полу жупана. Наказной как-то смешно зашатался. Он едва удержался, чтобы не упасть на землю. Наконец соскочил с телеги и выхватил саблю из ножен.

– Прошу спокойствия, православное воинство! – снова воскликнул Сагайдачный, взбираясь на телегу. Он видел, как гусары схватили Бородавку за руки, вырвали у него саблю.

Стоит ли ему вмешиваться, отводить руку народа?!

– Сагайдачного наказным! – закричали старшины и казаки, окружившие телегу.

А на Бородавку набросились гусары, точно голодные волки с оскаленными зубами на раненого серого…

Поддерживая правой рукой раненую левую, Сагайдачный имел полное право не обращать внимания на то, как глумились гусары над наказным. По приказу полковника Адама Подгурского, а не его, Сагайдачного, обезоружили Бородавку гусары! Он к этому не причастен.

Позорно отстраненный наказной Бородавка метался, словно лев в железной клетке. Но он понял, что сопротивление бесполезно. А на его телеге уже стоял Сагайдачный, окрыленный поддержкой казаков, изнуренных тяжелыми переходами и боями. Он чувствовал себя победителем! Казаков хорошо знал! Да и говорить умел, хоть и не был златоустом, мог все-таки словом взять за душу.

– Что случилось, други-братья во Христе-боге сущем? – спросил он как ни в чем не бывало, разглаживая бороду здоровой рукой. – Разве у нас с вами был когда-нибудь такой беспорядок, когда мы ходили в Крым да на богопротивных турок за море? А под Хотином сам пан гетман Иероним Ходкевич ждет нас, казаков, не начинает войны с богомерзким нехристем султаном. А вы зря тратите здесь свои казацкие силы! Да пусть он пропадет пропадом, – прости меня, пресвятая матерь троеручица, – этот богопротивный Кантемир со своей стотысячной ордой, чтобы наши славные казацкие полки нюхали его мерзкие следы. Пусть идет себе куда хочет голомозый! А мы пригласим нашего войскового священника отца Онуфрия и засветло молебен отслужим. А ночью, да благословит господь, и оторвемся от проклятого Кантемира!..

Этого не ждали заброшенные на границы Молдавии казаки с окровавленными в боях саблями и с перевязанными головами. Большинство восприняло эту речь как протянутую им руку спасения. Еще не успел Сагайдачный соскочить с телеги, как отец Онуфрий уже был доставлен в Круг с ведром воды, кропилом и Евангелием…

…Так и не допустили Якова Бородавку побеседовать со старшинами, оправдаться перед ними. Да и некогда было им слушать его. Коленопреклоненный отец Онуфрий уже служил молебен. Следом за ним падали на колени все старшины и казаки, моля не столько о помощи в войне, сколько о пощаде и прощении всеблагого за какие-то грехи.

А какие грехи – никто не знал. За малые грехи не обезоруживали бы наказного, не заковывали бы его в цепи…

В ту же ночь Сагайдачный в сопровождении своей поредевшей в боях свиты гусар и с полком около двух тысяч всадников повел казацкие войска вдоль Днестра. Орда уже не преследовала их. Бородавку везли в обозе полка Адама Подгурского. Везли на суд польного гетмана, с которым теперь поддерживали постоянную связь. Война входила в обычное русло. Казацкому своеволию, как называли теперь двухмесячные беспрерывные бои у Днестра, был положен конец.

В каждый полк, прибывший к Хотинскому плацдарму, назначили по два-три комиссара из шляхетских полков Ходкевича для поднятия духа и «братания» с королевскими войсками.

По велению польного гетмана Ходкевича немедленно, здесь же в обозе, судили полковника Бородавку. Судили «за преднамеренное противодействие объединению казаков с королевскими вооруженными силами»! Это называлось на языке судей «изменой».

На третий день после прибытия под Хотин казаки узнали о том, что Бородавку казнили, отрубив ему голову…

– За что казнили полковника? – возмущались в сотнях. – Так с каждым из нас могут поступить!..

– Как на кротов набрасывают петлю!..

Но казацкими полками уже командовал опытный воин, Сагайдачный. Подходили полки, рассеянные по степным просторам Приднестровья, возвращались и те, что действовали уже за Днестром, возле Дуная, нанося чувствительные удары янычарам. Полковник Яцко не поверил слухам о позорном свержении наказного Бородавки. Самой страшной карой пригрозил тем, кто будет распространять эти враждебные слухи.

Но для проверки слухов и на раздумья уже не хватало времени. Казакам велели переправляться за Днестр, чтобы поддержать левое крыло войск Ходкевича. Ведь именно с левого фланга и надвигались войска турецкого султана Османа. Двадцатитысячная янычарская конница, возвратившись из молдавских степей, и тут столкнулась со своими противниками, казацкими полками, но уже под началом Сагайдачного и Ходкевича…

Так и не поняли казаки, за что и от чьей коварной руки погиб их атаман Бородавка как раз накануне решающих боев. Подняли ропот, когда уже пересекли Днестр. Снова потребовали от гетмана присылки комиссаров. Но не слова главного комиссара Яна Собеского, не десятитысячная прибавка к плате за службу, а только упорство и воля Сагайдачного, жестоко расправлявшегося с непокорными, сделали казацкое войско решающей силой в Хотинском сражении и в победе над султаном!

Но принесет ли эта победа радость казакам?..

Часть вторая
«Жизнью измеряются просторы»

 
В поле, на свободу… в бой,
Надейся на подвиг лишь свой!
 

Из Ф.Шиллера

1

Жизнь казацких войск, стоявших под Хотином, была напряжена, как натянутая до предела струна. Убийство сотником Заруцким казацкого полковника Бородавки вызвало недовольство не только казаков, но и джур нового наказного атамана. И неспроста Сагайдачный был так добр и внимателен к старшине гусар Стасю Хмелевскому, проявлял особую заботу о нем. Провожая его в Киев по служебным долам, сопровождать его он поручил своему самому молодому джуре Юрку Лысенко.

Наказному не понравилось настроение, с которым возвратился джура из обоза полка Адама Подгурского. Лысенко и впрямь больше походил на вовгура[15]15
  оборотень-человек, подобный волку (народное поверье)


[Закрыть], чем на боевого помощника полковника. Этим прозвищем его стали называть не только старшины, но и казаки. Джуру словно подменили после поездки в полк. Приехал он мрачный, злой и сразу спросил:

– За что же его, пан наказной?..

В вопросе звучал не только упрек, но, может быть, и угроза. О том, что Ходкевич намеревался казнить Бородавку, Сагайдачный знал еще в Варшаве. Он старался заглушить угрызения совести, мучившие его со дня казни Бородавки. Люди гибнут в ожесточенной борьбе против господства знатной шляхты… Ведь он, Сагайдачный, тоже считается шляхтичем!..

– Не ломай голову над этим, юноша. На войне не без убитых – глаголет народная мудрость… Когда у тебя станут возникать такие думы, перекрестись, коль не способен запомнить молитву. И… поедешь со старшиной Хмелевским в Киев. Пани Анастасии засвидетельствуешь мое почтение. Передашь, что в бою по воле господа бога меня лишь легко ранило. И останешься прислуживать ей до моего возвращения.

По дороге нагнали гусарскую сотню из свиты гетмана. Она сопровождала сотника Заруцкого, который ехал к королю с донесением польного гетмана. Заруцкий, как оказалось, тоже поехал в объезд по левому берегу Днепра. Здесь безопаснее. Орды Кантемира Мансур-оглы, точно неудержимые вешние воды, неслись и растекались по всему Правобережью. Лысенко нетрудно было догадаться, с какими вестями торопится Заруцкий в Варшаву. Слух о том, что король стремился уничтожить Бородавку, дошел и до джуры Сагайдачного. Полковник накричал на Лысенко, в сердцах даже пригрозил отрубить ему саблей язык за разглашение «лжи». А она оказалась страшной правдой!..

Об этом и рассказал Лысенко своему старшому, гусарскому поручику, которому, по приказу Сагайдачного, он должен был прислуживать в дороге. И сразу почувствовал расположение старшины.

Хмелевский искренне переживал трагическую гибель наказного Бородавки. Он рад был поговорить об этом с джурой, хотя б немного облегчить душевную боль. А когда вечером они нагнали под Прохоровкой отряд Заруцкого, поспешил в Переяслав. Даже не посчитался с тем, что надвигалась ночь, изрядно утомились сами и лошади.

2

Глубокая, душная летняя ночь.

Опустевшие улицы кажутся слепыми. Ни в одном окошке не мелькнет огонек. И петухи уже спят. Только собаки на купеческой стороне, точно казацкие дозорные, перекликались между собой, нарушая своим воем покой опустошенного войной города.

Хмелевский ехал впереди. Следом за ним шел, словно крадучись, спешенный казак. Конь настороженно водил то одним, то другим ухом. Время от времени гусар замедлял ход, присматриваясь, чтобы не пройти мимо нужного ему дома, и снова продолжал путь. А казак покорно следовал за ним.

Дом Сомко Хмелевский видел только один раз. С тех пор прошло больше года, военная лихорадка бросала его из края в край. Молодой старшина не раз ездил с ответственными поручениями. А сейчас, после разговора с казаком Лысенко, на душе у него было тревожно. Тревога и заставила ехать ночью, искать…

Чего? Умиротворения или беспокойной жизни, из-за которой в зрелом возрасте придется раскаиваться и терзаться?

А разве сейчас он не терзается, не разрывается его сердце на части? Хмелевский словно укорял себя за какие-то допущенные провинности.

Наконец-то! Вот они, высокие с навесом ворота, за которыми в ночной темноте серым пятном вырисовывалась хата купца. Ведя коня на поводу, подошел к кованым воротам, как к входу в крепость. Подождал, пока подойдет казак. И потом забряцал железной щеколдой. Встревоженные собаки повыскакивали из своих будок, подняли невообразимый лай. К ним присоединились не только соседские, но чуть ли не со всего Переяслава.

– Кого это занесло к нам так поздно?! – спросонья спросил Яким Сомко, который ночью не разрешал челядинцам открывать ворота. Он держался рукой за задвижку, ожидая ответа.

– Гусарский старшина Станислав Хмелевский, уважаемый пан. Мы вдвоем с казаком джурой пана Сагайдачного. Ищем пана Якима…

– Тьфу ты, побей вас божья сила. Кто это послал вас ко мне в такой поздний час? Не крымчаки ли приближаются и пан гусар хочет предупредить нас?

Теперь купец уже не колебался. Поставил у ворот свое заряженное ружье и отодвинул засов. Он по голосу узнал молодого Хмелевского, которого год тому назад потчевал ужином, устраивал на ночлег, а утром провожал до разрушенных западных ворот города. За ужином тогда вспоминали они о давней встрече во Львове. Говорили о молодом Хмельницком, разлуку с которым тяжело переживал тогда еще юный, а теперь уже вполне зрелый гусарский старшина Станислав Хмелевский.

– Напугали мы вас, пан Яким, своим ночным посещением. Не гневайтесь на нас. Война… – извинялся Станислав еще у ворот.

– Разве нам впервой?.. Заходите, пожалуйста, гостями будете.

Ворота открылись, и хозяин взял у Хмелевского поводья изнуренного коня, от которого несло теплом и потом. Пропустил и казака с конем, поручив челядинцу закрыть ворота и поставить лошадей.

И повел Хмелевского прямо в дом. Дубовые ступеньки крыльца слегка поскрипывали под ногами гостя. Он ступал, глядя под ноги, как это делал хозяин. Даже они, как и собаки, служили хозяину, извещая его о приходе постороннего человека.

– Что случилось, пан Станислав?.. Кажется, так звали моего ночного гостя? Не могу понять: глухая ночь, едете в сопровождении только одного джуры, когда всюду по Украине рыскают проклятые крымчаки… – заговорил, уже войдя в дом, почтенный хозяин.

– Да все… очень просто, пан Яким. Вместо того чтобы остановиться на ночлег с гусарами в Прохоровке, я вспомнил о вашем гостеприимстве и… обошел стороной их отряд во главе с сотником… И только с казаком-джурой решил заехать к вам. Казалось, до вашего дома рукой подать. Когда-то было куда ближе… – многозначительно засмеялся гусар.

– Так это вы из самой Прохоровки, не глядя на ночь?

– Из Прохоровки, пан Яким. И… не глядя на ночь…

Сомко покачал головой, пожал плечами. Приподнял брови, на мгновение задумался. И ему стало ясно все до мельчайших подробностей. Потом он отлучился из комнаты, выйдя в боковую дверь. Вскоре вернулся вместе с девушкой, неся в руках хлеб-соль и сулею вина под мышкой. Хозяин хотел попотчевать гостя таким же венгерским вином, как и во время их первой встречи.

– Думаю, что после такого перехода пан Стась не откажется? – предложил хозяин.

В комнату вошел молодой, но статный джура Юрко Лысенко. Не зря казаки прозвали его Вовгуром. Неразговорчивый, с нахмуренными бровями, он и впрямь напоминал злого ярчука[16]16
  собака с волчьими зубами, которой, по народному преданию, боятся ведьмы (укр.)


[Закрыть]. На верхней губе у этого стройного казака вызывающе пробивались черные усы. Хозяин, приветливо улыбаясь, пригласил к столу и Юрка, указав на дубовую скамью.

Девушка-служанка, боязно посматривая на юношу, покрыла полотенцем часть стола, поставила закуску и ушла. Ни жену, ни сестру Ганцу хозяин не стал беспокоить в такое позднее время.

…Но ни вино, ни еда, ни глухая ночь – властительница сна и тишины – не могли унять волнения гостей и беспокойства хозяина. Умудренный богатым жизненным опытом купец понимал, что гостей не следует торопить. От этого хмурого казака вряд ли дождешься слова. А молодой гусар, наверно, улучит момент, чтобы открыть хозяину всю свою душу.

Вдруг, будто по сигналу, запели петухи. Гусарский старшина Станислав Хмелевский вздрогнул. А казак лишь повернул к окну голову.

– Верно, пан Яким угадал, есть у нас срочные дела… Да, собственно, и не дела, а смятение человеческой души.

– Ну что же. И у меня, как известно пану гусару, чуткая душа. Выкладывайте все, пан Стась. Выпьем еще венгерского по стаканчику и поговорим… Гляди, и все утихомирится. Не так ли, панове молодцы? Очевидно, зазнобушка?

Хмелевский удивленно посмотрел на хозяина, покачал головой. А казак горько усмехнулся, расправляя плечи. Когда хозяин хотел снова что-то спросить, Станислав поднял руку – не стоит! Вино согрело душу, развязало языки у ночных гостей.

– На Днестре, пан Яким, совершено злодеяние, загублена жизнь и попрано простое человеческое право… И все это уже вошло в злую привычку у нашей польской шляхты. За свою короткую жизнь я не впервые сталкиваюсь с такими позорными их деяниями! А ведь нам, молодым, хотелось бы приносить пользу, а не тревожиться постоянно и… за свою голову!

– Вот оно что!.. Да не тяните, панове! Что-нибудь стряслось с его милостью паном сенатором, вашим отцом?

– Потерпите угадывать! Мой отец в добром здравии, ищет случая, чтобы чем-нибудь угодить польному гетману в этом походе, коль не удалось помочь Жолкевскому во время прошлой битвы… И не спрашивайте, прошу вас. О том, как был убит Наливайко, верный слуга своего народа, рассказывал нам один каменотес во Львове, побратим покойного. Да и славный казацкий атаман Самойло Кишка тоже погиб в Ливонском походе чуть ли не от удара в спину. Молодой еще в ту пору Петр Сагайдачный находился рядом с этим воином, когда чья-то коварная рука позорно оборвала его жизнь. Но Сагайдачный, говорят, неохотно вспоминает об этом. Ну а о том, как летели головы благородных рокошан[17]17
  бунтовщиков (польск.)


[Закрыть] Жебжидовского, слыхали мы, уже будучи взрослыми.

– Кто же еще погиб? Вы, панове молодцы, начинаете и меня тревожить этой страшной грамоткой злодейски убиенных…

Хозяин поднялся из-за стола и прошел к двери, словно надеясь, что, когда он отойдет, кто-нибудь из гостей осмелится продолжить этот позорный реестр преступлений польской шляхты. Станислав Хмелевский посмотрел на казака, кивнул ему головой.

– Да что тянуть: пана Якова Бородавку казнили, – возмущенно сказал казак и подвинулся на скамье, словно усаживаясь поудобнее.

– Бородавку? – вздрогнул хозяин. Подошел к столу, будто собирался наказать казака за такую ужасную весть.

– Да, Якова Бородавку. Убили, как пса, забежавшего из соседнего двора. Без суда, ни за что, – поднявшись из-за стола, закончил Лысенко.

– Кому это снова захотелось нашей казацкой крови? – будто простонал хозяин.

Хмелевский тоже поднялся. Неужели хозяину не понятно?

– Не стоит произносить здесь имя мерзавца!

– Верно, пан Станислав. Все равно его уничтожат!..

Взволнованный Хмелевский наклонился к столу, наполнил бокалы вином и один протянул джуре. А сам пошел навстречу хозяину, держа два до краев наполненных бокала. В его глазах, красных от бессонницы, вспыхнул злой огонек, лицо побледнело. Только смерть убийцы может принести хоть какое-то успокоение!.. От дрожания рук вино выплескивалось из бокалов. Молодой гусарский старшина жаждал простого человеческого внимания. Может быть, искал сочувствия, совета или братской поддержки. Именно об этом думал сейчас и самый трезвый из них – хозяин дома.

– Наши гетманы или их полковники в тупом угодничестве разозленному иезуитами королю подыскали смелого убийцу. Для такой подлости Корона подготовила достаточно палачей. А о том, чтобы воспитывать людей, заботиться о честных хозяевах нашего польского народа, короли и не думают… – словно в бреду промолвил подвыпивший гусар.

– Если человек еще может мыслить, как пан Станислав, то не только мудрость, но и воля руководит им. Пану бы не шляхтичем, скажу, быть…

– Не все и шляхтичи одним миром мазаны, пан Яким. Немало из них добровольно пошло помогать чешскому пароду бороться за свободу. Слыхали мы о том, что и старший друг нашего уважаемого Богдана Хмельницкого, пан Кривонос, тоже воюет вместе с восставшими чехами где-то на их земле… Найдем и мы когда-нибудь верную дорогу… А наш молодой казак Юрко по поручению Сагайдачного должен был присутствовать при этом позорном убийстве. Да и поручение было хитро придумано. Наказной хотел спрятать концы своего страшного предательства. Джура должен был стать свидетелем непричастности наказного к преступлению. А то, что он опоздал ко времени казни… может, это только хитрый ход…

– Получил наказ только разузнать. А в это время и свершилась казнь, – вздохнув, произнес Юрко. – Пока доскакал… Заруцкому не нужны были свидетели из казаков. Говорят, что казнил его по решению какого-то суда. А где этот суд, кто судья, за какие провинности поплатился он головой?.. Теперь спешит к королю награду получать! Завтра должен проехать через Переяслав в сопровождении сотни гусар…

– Видите ли, пан старшина, короли считают всех нас, украинцев, преступниками. Всем сразу приклеили клеймо государственных преступников! А сами, для того чтобы держать в узде Украину и ее парод, опираются на Заруцких, – пробормотал хозяин.

– Воспринимаю это как упрек шляхте, к которой принадлежу. Но я воспитывался совсем в ином духе, да и не только я один. Я, как тесто у хорошей хозяйки, поднимался, рос, мужал под влиянием своего умного, правдивого и доброго отца. Только казацким судом, как и Жебжидовский, советовал бы я судить проклятых иезуитских пособников и врагов народа! Начнут с Заруцкого, но доберутся и до их наставников из верхушки шляхты! Нет, нет… гнев и ненависть казаков надо не гасить, как гасят сажу в трубе, а…

Воспитанный в духе правдивости, Станислав Хмелевский запнулся, не находя слов. Протянул бокал хозяину и, взяв его под руку, усадил за стол. Потом торжественно обменялись бокалами, словно скрепляли священный заговор… Молча чокнулись так, что вино плеснуло кровавой слезой через край. И одним духом выпили до дна.

Точно давали друг другу рыцарскую присягу!..