Текст книги "Великий герцог Мекленбурга"

– Не скажу!

– Правильно, если бы приказ был королевским, вы бы сказали… Оксеншерна? Ну конечно же старина Аксель! Кто еще мог вам приказать такое! Значит, дело еще хуже, ибо он этим шведским другом не будет совершенно точно. Остаетесь либо вы, либо бедняга Эверт!

– Его величество не поверит в мою виновность! – горячо заявил Делагарди.

– Не поверит, – согласился я, – но и не забудет! И случись с вами какая-нибудь оплошность вроде той, что приключилась под Клушином, припомнит.

– У Горна осталась влиятельная родня.

– Нашли о чем беспокоиться, – хмыкнул я в ответ. – Его величество с подозрением относится ко всей аристократии. Одним поводом для подозрений будет больше.

– Ваше королевское высочество, а вы не хотите вернуться в Стокгольм? – напряженно спросил меня генерал.

– Хочу, – ответил я ему. – Очень хочу, я чертовски устал. За эту зиму мне удалось сделать очень много для возможного воцарения Карла Филипа, и мне больно видеть, как все эти усилия пойдут прахом из-за… вы знаете из-за кого. К дьяволу! Не хочу!

– Когда вы отправитесь?

– Ну, не сейчас. Мне нужно собраться, вывести свой полк, если Эстляндия никому в Швеции не нужна. Кроме того, сейчас будут штормы…

– Постойте, герцог, ваш полк находится на службе его величества, и это очень хорошо, что он так боеспособен. И Эстляндия Швеции тоже пригодится. Раз уж не получилось с Псковом, займемся Перновом. Мы со всем отлично справимся, а вы поезжайте в Швецию. Получите заслуженную награду. Конечно-конечно, вам нужно собраться, запастись подарками для родни. Я все понимаю и нисколько не ограничиваю вас.

– Только отстраняете от командования?

– Ну зачем вы так, просто освобождаю вас от лишних хлопот.

Голос Делагарди сочился патокой, так что его можно было мазать на хлеб.

– А черт с вами! И правда, займусь своими делами. Считайте, что вы меня уговорили.

– Вот и славно!

Остаток зимы пролетел в хлопотах. Как-то само собой получилось, что за время жизни в Новгороде я оброс кучей имущества. Терем со службами, амбары, полные припасов, холопы из пленных. Всем этим немалым хозяйством железной рукой правила Настя. И что было со всем этим делать, непонятно. Ну, недвижимое имущество, положим, можно было продать, хотя и жалко. Реальную цену все одно никто не даст, а с другой стороны – зачем продавать? Война все равно когда-то кончится, начнется торговля. Чем мой терем не место для фактории? И Настя при деле будет, не тащить же ее с собой в Стокгольм. Катарина Карловна может не понять, точнее, абсолютно точно не поймет.

Перед отъездом я решил посетить Дерпт. Надо было попрощаться с войсками, которые я водил в бой, и отдать последние распоряжения. Своим заместителем я оставил оберст-лейтенанта Гротте.

– Хайнц, – сказал я ему, – этот полк для меня как ребенок, берегите его.

– Ваше королевское высочество, – отвечал мне старый вояка, – для меня большая честь командовать вашим полком. И я уверен, что еще не раз пойду в бой под вашим знаменем. Я… нет, мы все будем ждать вашего возвращения!

В Новгороде я загрузил местных медников и ювелиров заказами, и на прощанье каждый солдат получил от меня медный, а офицер серебряный памятный знак. Лебединое крыло, перекрещенное с мечом, обрамленные дубовыми листьями. Такой тонкий намек на разгром польских гусар. Денег ушло немало, но оно того стоило. Офицеры дали в мою честь прощальный обед, где было выпито немало кубков вина и произнесено множество пылких речей.

Что же, дела были закончены, и мне пора было уезжать. По-хорошему, следовало отправляться на север, в Нарву, благо весна вступила в свои права и навигация вот-вот должна была начаться, но я поехал через Новгород. Надо было напоследок заглянуть в Псков. Как ни трудно было это сделать без моего верного Клима, все же удалось связаться с Кондратом. Уж больно интересно мне было узнать, из чего ушлый ватажник подстрелил Горна.

Встретились мы неподалеку от Пскова, в лесу. С медведем дружись, а за топор держись, поэтому со мной был Болик и еще пара драгун, а Кароль с основным отрядом находился неподалеку.

Ватажник тоже пришел на встречу не один: пара бородатых мужиков мялась в стороне, делая вид, что любуется природой.

– Здрав буди, княже! – степенно поприветствовал меня Кондратий.

– И тебе не хворать, – кивнул я ему в ответ. – Спасибо, что пришел, что скажешь о моей просьбе?

– Да как не прийти, коли такой большой человек честь оказывает, – усмехнулся ватажник. – И просьбу после всего, что ты, князь, для Пскова сделал, грех не уважить. Только той пищали у меня нет, уж не обессудь, но мастера я знаю, и, услышав про твой интерес, заказал ему такую же. Вот, прими, княже.

С этими словами Кондрат сделал знак, и один из его подручных подошел, держа в руках увесистый сверток. Развернув, он протянул мне его с поклоном. Я, соскочив с коня, принял сверток и стал внимательно осматривать лежащее в нем оружие. На первый взгляд это была обычная пищаль с фитильным замком, разве что чуть более украшенная, чем обычно. Но, заглянув в ствол, я понял, что не ошибся: он был нарезным. Бог весть какого шага, но нарезным, причем местной работы.

– Спасибо, Кондрат, уважил! Что ты хочешь за сию пищаль?

– Помилуй, княже, это подарок, прими, не обижай!

– Обидишь тебя, паразита, – усмехнулся я в ответ. – Но коли так, то ладно. Благодарствую, да только чем мне отдариться? На-ка вот, держи.

С этими словами я вытащил из-за пояса небольшой, но очень изящный пистолет, когда-то принадлежавший молодому Юленшерне. Кондрат явно обрадовался подарку, довольно ценному при его профессии. И, не переставая кланяться, подал еще пулелейку, пороховницу и железный шомпол с молотком.

– Хорошая пищаль, добро бьет, перезаряжать только мешкотно, – приговаривал он при этом. – Ну, прощай, князь, авось когда-либо свидимся.

– Кто знает, кто знает, прощай и ты.

Завернув подарок и принадлежности обратно в сверток, я подал его Болику, чтобы он приторочил его к седлу запасного коня. Болеслав аккуратно пристроил новый сверток между сумками с припасами и гитарой, которую я в последнее время часто таскал с собой. Частенько накатывавшее минорное настроение требовало выхода. В таких случаях я брал в руки инструмент и перебирал струны, отгоняя меланхолию.

Закончив работу, Болик обернулся и, наткнувшись на меня, встал как вкопанный.

– Болеслав, нам никак не получается поговорить с тобой в последнее время, – проговорил я, глядя ему в глаза. – Что тебя гнетет, парень? Неужели панна Агнешка нанесла тебе такую серьезную рану? Увы, в любви, как и на войне, не всегда получается побеждать, давно пора все забыть и идти дальше.

– Но ваше высочество всегда побеждает, – криво усмехнулся младший фон Гершов.

– Не всегда, парень, далеко не всегда! – ответил я ему. – Увы, я знал любовь многих женщин, но сам любил всего раз, и нам не суждено было быть вместе, так уж случилось.

– Вы говорите о Марте? – поднял глаза Болик.

Я в ответ лишь вздохнул – не рассказывать же, в самом деле, ему об Алене, которая еще даже не родилась.

– Но Марта – она и так ваша телом и душой, а Агнешка – она такая… такая… почему она выбрала вас?

– Она выбрала не меня, а мой титул, мое положение в обществе. Пойми это, парень, это не любовь! Это блажь избалованной и ветреной девчонки, которая, скорее всего, уже прошла. В Варшаве, или куда там отправился ее отец, много блестящих шляхтичей, при одном взгляде на которых эта девочка забыла и про меня, и про тебя, и про всех. Забудь и ты. Вот вернемся в Мекленбург – и я лично займусь вашей с Каролем судьбой. Подарю вам по фольварку, найду по богатой невесте. Вы будете командовать моей гвардией, а ваши жены станут придворными дамами Катарины. Смотри веселей, парень, жизнь наладится. Она и сейчас совсем недурна, а будет просто прекрасной!

Пора было трогаться, я подошел к своей лошади и хотел было уже садиться в седло, но мое внимание отвлекло какое-то движение в кустах. В лесу мы явно были не одни, и мне это не понравилось.

– Болеслав, – окликнул я своего адъютанта, – держи пистолеты наготове, у нас гости!

– Ваше высочество! – крикнул один из драгун. – Вон еще!

Послышался стук копыт. Обернувшись, я увидел нескольких всадников, явно преграждавших нам возможные пути отхода. Выглядели эти ребята как казаки или небогатые шляхтичи, доспехов видно не было, многие вооружены луками. Некоторые торопливо разворачивали арканы. Уйти верхом было нереально: догонят и спеленают, как младенцев, перестрелять зарядов не хватит. Оставался только один вариант – углубиться в лес и отбиваться, пока Кароль не придет на помощь с драгунами. Не глухой же он, в самом деле. С ружьем по лесу бегать не слишком удобно, поэтому хватаю аркебузу и, разрядив ее в сторону одного из лучников, бросаю наземь, жив буду – подберу, и, подхватив допельфастеры, бегу в лес, слыша за собой топот сапог солдат. Прячущиеся там лиходеи не ожидали такого финта, но пытаются перехватить нас, нарываясь при этом на выстрелы в упор. Впрочем, мы тоже несем потери – один драгун, вроде бы Михель, падает со стрелой в спине, другой отстал еще раньше. Кажется, удача все же на нашей стороне, и мы, прорезав жидкую цепь охотников за нашими головами, вырываемся из окружения. Сумасшедший бег по лесу, треск сучьев, наконец впереди небольшая поляна, я, тяжело дыша, оборачиваюсь к порядком отставшему Болику, и у меня обрывается сердце. В боку младшего фон Гершова торчит стрела, угодившая под кирасу. Лицо его бледно, а по проклятой стреле сочится кровь. Покачнувшись, Болеслав падает, и я еле-еле успеваю подхватить его.

– Болик, братец, что же ты так? – торопливо шепчу я ему. – Послушай, если бы меня хотели убить, верно, убили бы, но я, как видно, нужен им живой. Притворись мертвым – даже если меня схватят, через несколько минут здесь будет твой брат с драгунами, и мы этих негодяев перевешаем на деревьях. Только не рыпайся, а то кровью истечешь!

– Я недостоин заботы вашего высочества, – заплетающимся языком прошептал мне Болик. – Проклятые чувства выжгли мою душу, и я встал на путь Каина…

– Замолчи, дурачок, тебе нельзя говорить… Что ты сказал?

– Бросьте меня и спасайтесь, ибо это я предал вас и погубил свою душу… Кароль не придет, но не вините моего брата, это я ему передал ложный приказ отойти к Пскову. Он ничего не заподозрил, а если бы узнал, что я сделал, верно, убил бы меня своими руками…

– Болик, Болик… что же ты натворил… Кто они?

– Лисовчики – прошептал он и откинул голову, лишившись чувств.

Лисовчики! Не было сейчас в охваченной смутой стране, переполненной сверх меры всякого сорта мерзавцами, никого страшнее этих отщепенцев. Их ненавидели и боялись даже свои, что уж тут было говорить о других. Они шли по чужой территории, не зная ни пощады, ни сострадания, оставляя за собой выжженную землю. Король Сигизмунд иной раз рад был бы избавиться от этих вечных смутьянов, не пропускавших ни одного рокоша, но нуждался в их военной силе и специфических умениях.

Перекрестившись над телом Болика, я поднялся и повернулся к своим преследователям лицом. Мягко и почти неслышно ступая, ко мне приближались трое противников, держащих в руках обнаженные сабли. Пистолеты мои разряжены, и зарядить я их не успею в любом случае, ну и пусть. На сердце и в голове ужасная пустота, как на остывшем пепелище. Вспомнилась старинная сентенция: «Делай что должен – и будь что будет», – и мне подумалось, что самое время проверить ее истинность в деле. Я медленно освободил из ножен клинок своей кавалерийской шпаги и, глядя противникам в глаза, сделал рукой в латной перчатке движение, как будто подзываю их.

– Chodźcie tutaj[18]18
  Идите сюда (польск.).


[Закрыть], – прошептал я им почти ласково.

Увы, фехтование – не самая сильная моя сторона, несмотря на регулярные тренировки, однако лисовчики без доспехов, и, судя по всему, я нужен им живым. Так что шансы, хоть и невеликие, у меня есть. Карты сданы, господа, играем! Не дожидаясь, пока противники приблизятся, я бросаюсь к ним, сокращая дистанцию. Они, очевидно, полагали, что я буду отбиваться, прижавшись спиной к дереву, не давая себя окружить, и прозевали мою атаку. Звон клинков, выпад – и лезвие моей шпаги почувствовало вкус крови, а один из нападающих со стоном отскочил, зажимая руку, из которой фонтаном хлещет кровь. Вот ведь, а ребята тоже, оказывается, не фейхтмейстеры, а я-то боялся! Мои противники явно смутились и уже не атакуют, а лишь отбиваются. Что же, пассивность – это верный путь к поражению, это я вам говорю как цельный герцог, генерал и шаутбенахт в одном лице. Еще несколько выпадов – и сабля вылетает из руки лисовчика, выбитая сильным ударом, но я не добиваю его, а обернувшись к последнему нападавшему, обрушиваюсь на него со всей яростью. Если успею убить его, пока его товарищ подбирает саблю, то я, пожалуй, слажу. Тот отчаянно отбивается и на краткий миг встречается со мной глазами.

– Wszystkich zabijê, kurwa![19]19
  Всех убью, курва! (польск.)


[Закрыть] – посулил я ему.

Поляк молча отступает, отмахиваясь от меня своей карабеллой, но, на свое несчастье, запинается о какую-то корягу. Сегодня мне не до игры в благородство, и я, уже предвкушая, как клинок с хрустом войдет в трепещущее тело, бросаюсь к упавшему, но почему-то не могу сделать и шага. Сто тысяч чертей и один леший, я-то думал, что это я гоняю поляков по поляне, а на самом деле это они вывели меня на середину поляны и подставили под бросок аркана. Хотя игра пока не окончена – вот если бы меня заарканили с лошади, то, несомненно, тут же сбили с ног и, проволочив несколько по земле, напрочь выбили дух из тела. Но арканщик пеший, и ему непросто справиться со мной. Схватившись одной рукой за веревку, я ослабляю натяг, не позволяя душить меня, и резким движением кидаю в арканщика свою шпагу. Такой подлости он явно не ожидал и теперь несколько удивленно смотрит на клинок, торчащий из его груди. Но эта удача последняя для меня на сегодня, и пока я пытаюсь стянуть с себя удавку, зашедший ко мне за спину лисовчик бьет меня по непокрытой голове чем-то тяжелым. Свет меркнет в моих глазах, и последнее, что я слышу, – это слова склонившегося надо мной поляка:

– Silny, cholera![20]20
  Силен, черт! (польск.)


[Закрыть]

Темнота. Вы когда-нибудь видели абсолютную непроглядную темноту? Которой даже не видишь, а ощущаешь всем своим сознанием. Которая и составляет все ваше бытие. Я видел такую второй раз. Первый раз перед тем, как попал в этот мир, после того как меня пырнул ножом тот грабитель в Кляйнштадте. Я забыл это чертовски неприятное ощущение, а вот сейчас вспомнил. Казалось, эта проклятая темнота растворит меня всего в себе, но в какой-то момент я услышал, как звучит у меня в голове голос. Этот голос проникал всюду и заполнял собой все вокруг, если, конечно, можно говорить о заполнении пустоты. Это был голос Марты:

– Принц… мой принц… вы не можете покинуть этот мир и оставить нас с дочерью совсем одних. Возвращайтесь и не беспокойтесь ни о чем, наше с вами время еще не пришло.

Тьфу ты, пропасть, привидится же такое! Я рывком вскочил и тут же рухнул обратно, поскольку мои конечности были связаны. Голова была просто чугунной, а затылок нестерпимо болел. «Крепко же меня отоварили!» – мелькнула мысль.

– Доброе утро, ваша светлость! – раздался чей-то отвратительный голос рядом.

Я, как мог, извернулся, чтобы увидеть говорившего. Передо мной стоял невысокого роста человек, одетый как небогатый шляхтич. Почему небогатый? Ну, обычно шляхтичи в Речи Посполитой стараются одеваться с максимально возможной пышностью, и если кто-то из них не выглядит как попугай во время брачных игр, то будьте уверены, что дела у него идут неважно.

– Мы уж думали, что дьявол унес вашу черную душу, – продолжал шляхтич, – но вы очнулись.

В глотке моей совершенно пересохло, а язык колол нёбо будто наждак. Так что я не мог бы ответить ему, даже если бы хотел. Но в том-то и дело, что отвечать совершенно не хотелось, и я просто отвернулся. Похоже, мое пренебрежение несколько задело говорившего со мной, и он, выругавшись, отошел прочь. На смену ему подошли двое других. Они определенно не были представителями правящего класса, хотя и одеты примерно так же, как человек, говоривший со мной только что. Прожив в этом времени два года, я научился с первого взгляда безошибочно отличать слугу от господина.

Подошедшие слуги подняли меня, слегка даже отряхнув мою одежду, и, какое блаженство, один из них догадался дать мне воды, показавшейся мне райским нектаром. После чего они взгромоздили меня на лошадь, надежно привязав к ней, и мы тронулись.

Не знаю, куда везли меня похитители, но они очень торопились. Чувствовать себя вьючным грузом было довольно унизительно, но я не протестовал. Голову мою занимали совсем другие мысли. Я пытался понять, что именно видел в том темном забытьи и что бы все это могло значить.

Всю свою прежнюю жизнь я был если не атеистом, то близко к этому. Так меня воспитывали и в семье, и в школе. Я был октябренком, затем пионером, потом вступил в комсомол. Не потому что был так уж уверен в истинности марксизма, просто так было заведено. Потом, когда стали открываться церкви, я увидел, как в них начали, сначала стесняясь, а потом все более уверенно ходить люди. По телевизору показывали психотерапевтов, заряжающих кремы и воду, а бывший преподаватель диамата[21]21
  Диалектический материализм.


[Закрыть] с восторгом рассказывал, как ему полегчало после похода к другому шарлатану, собиравшему людей на стадионах. Изо всех щелей повылезали какие-то секты, проповедники, адепты. Я всегда старался держаться подальше от подобных вещей, полагая внезапно уверовавших немного неадекватными. Но, очутившись в семнадцатом веке, волей-неволей начал наталкиваться на мысли о том, что все в этом мире не просто так. Как ни крути, в моем положении трудно оставаться атеистом, поскольку, хотя ко мне и не являлись ангелы господни или их рогатые антиподы, легенда о переселении душ уж точно не врет! А иначе все вокруг происходящее – не что иное, как глюк, пришедший в гости к пациенту психоневрологического диспансера.

Так, размышляя о вечном, я трясся на спине лошади, пока лисовчики не решили, что пора сделать привал. Меня стащили с лошади и усадили на землю. Между прочим, времени прошло довольно много, а организм у меня молодой! С одной стороны, зверски хотелось есть, с другой – мочевой пузырь навязчиво намекал, что его давно пора опорожнить. И то и другое пленнику со связанными конечностями проделать довольно трудно, а моим похитителям облегчить мне жизнь и в голову не приходило. Надо было что-то решать, и я в первый раз подал голос.

– Развяжи меня, – сказал я одному из слуг.

– Еще чего! – ответил пахолик[22]22
  Слуга, парень (польск.).


[Закрыть].

– Если ты, быдло, хочешь стирать мне портки, то так и скажи. Я тебя обеспечу такой работой, но я человек благородный и пахнуть дерьмом не желаю, поэтому либо развяжи меня сам, либо спроси дозволения у своего хозяина.

Мои доводы показались ему основательными, и он по-быстрому сбегал к хозяину и, получив разрешение, освободил меня от пут. Некоторое время я растирал затекшие запястья, а потом отправился в кусты. Контролировали меня при этом не менее шести вооруженных человек.

Тем временем прочие слуги развели огонь и занялись приготовлением пищи. В воздухе запахло съестным, и у пленного герцога засосало под ложечкой. Морить голодом похитители его не стали, и он, как и все, получил лепешку и кусок запеченного мяса.

Поглощая немудреную пищу, я наблюдал за бытом лисовчиков. В отличие от того, что я имел возможность наблюдать у поляков раньше, его можно было назвать аскетическим. Никаких шатров, роскоши, многочисленных слуг. Вместо великолепных коней, которыми славилась польская кавалерия, – низкорослые выносливые лошадки. Практически ни у кого нет лат, максимум кольчуга, вместо пистолетов луки, пожитки во вьюках на заводных лошадях. Вместе с тем чувствуется, что рубаки знатные, палец в рот не клади. Общаются между собой как равные, по-товарищески, хотя это не редкость. И язык немного странный, вроде какой-то польский диалект, хотя понятно – лисовчики ведь в основном литвины, и говор должен отличаться.

– Вас покормили, ясновельможный герцог? – вновь обратился ко мне давешний шляхтич.

– Во-первых, обращайтесь ко мне «ваше королевское высочество», – ответил я ему тусклым голосом. – Во-вторых, кто?

– Кто я? – переспросил лисовчик. – О, прошу прощения, меня зовут Анжей Казимир Муха-Михальский, шляхтич герба…

– Я спросил – кто вас послал? – перебил я его довольно невежливо.

– Меня никто не может послать! – запальчиво воскликнул шляхтич. – Я древнего рода и…

– Очень рад за вас, пан Муха. Но я вас не знаю, стало быть, вам не должно быть до меня никакого дела. Однако вы, бросив все, отправляетесь к черту на кулички, чтобы захватить меня. Поздравляю, вам это удалось, но вряд ли это все потому, что вы хотели познакомиться со мной. Я хочу знать, кто настолько могущественен или богат, чтобы отправить за мной лисовчиков.

– У вас, пан герцог, будет возможность узнать это, – скрипнул зубами Муха-Михальский.

Тут к шляхтичу подошел один из его товарищей и стал что-то шептать на ухо. Тот слушал его, становясь на глазах все серьезнее и иногда поглядывая на меня с довольно неприязненным видом. Похоже, что-то случилось, и мое сердце забилось сильнее от предчувствия чего-то хорошего. Я делано отвернулся от пана Мухи и присел на ствол поваленного дерева, навострив уши. Увы, я мало что понял из услышанного, кроме сказанного в сердцах паном Анжеем «мекленбургские черти».

Тем временем лисовчики стали спешно сворачивать лагерь и седлать коней. Определенно что-то случилось, подумалось мне. Но что? Хотя если черти мекленбургские, то есть во множественном числе, то, скорее всего, Кароль что-то заподозрил и отправился на поиски. Он, может быть, и не Чингачгук, чтобы читать следы, но парень настырный и если сядет на хвост, то его так просто не скинешь. Предводитель лисовчиков повернулся ко мне, желая что-то сказать, но я сам встретил его вопросом:

– Сколько вам обещали заплатить, пан Анжей? Насколько я знаю, вам не слишком хорошо платят, так, может, я заплачу вам?

– У вас не хватит денег, пан герцог, – отозвался пан Муха.

– Стало быть, вам платят не деньгами, потому как денег бы у меня хватило. Но, возможно, ваши люди не столь богаты, чтобы пренебрегать шведскими монетами? Эй, ребята, меняю свою свободу на равное по весу количество серебра! Кто хочет разбогатеть? Это просто, а на пути всего одно препятствие.

Шляхтич в ответ только кивнул своим людям, и они набросились на меня. Впрочем, я и не пытался вырываться, крикнув только их вожаку:

– Эй, ты, шляхтич застянковый, я имперский князь и женат на кузине твоего короля! Обращайся со мной подобающе, а если не можешь, то… – Дальше я ничего не успел сказать, потому что рот мне заткнули.

Пахолики вновь связали меня и посадили на лошадь. Один из них взял ее за повод, другой держал веревку, привязанную к моим рукам. Они вскочили на коней и поскакали, увлекая за собой и меня. Как я понял, лисовчики решили разделиться. Меньшая часть отправилась со мной, а основные силы во главе с паном Мухой стали запутывать следы.

Моими сопровождающими было шесть человек, четверо из них были слуги, одного, самого старшего по возрасту, я назвал бы казаком – насмотрелся в последнее время, могу отличить. Последний выглядел скорее как шляхтич, но что-то в его виде заставляло меня сомневаться в этом. Впрочем, засомневался я далеко не сразу.

Не знаю, как лисовчики обычно совершали переходы, но мои надсмотрщики были, казалось, сделаны из железа. Мы скакали дни напролет, останавливаясь лишь на короткое время, пересаживались на заводных коней и, наскоро перекусив, двигались дальше, стараясь держаться вдалеке от торных дорог и людских поселений. Несмотря на это, люди нам все же пару раз попадались. И каждый раз эта встреча становилась для них роковой. Свист стрелы или удар саблей – и человек, чья вина была лишь в том, что он попался разбойникам на глаза, отправлялся в мир иной. Один раз это был крестьянин, другой – довольно древняя старуха, в третий – подросток. Особенно меня поразил последний случай. Паренек, попавшийся лисовчикам, понял, что его ждет, и, упав на колени, взмолился о пощаде, но тот, кто выглядел шляхтичем, резво соскочил с коня и, выхватив нож, схватил попытавшегося отшатнуться в ужасе мальчишку и с каким-то ожесточенным выражением на лице перерезал ему глотку. Потом, с мрачной отрешенностью осмотрев дело рук своих, приказал подручным спрятать тело. Именно тогда я понял, что он никакой не шляхтич. Будь он таковым – приказал бы слугам или ударил клевцом, но нет. «Что-то с ним не так», – подумалось мне.

Через несколько дней наша бешеная скачка прекратилась, и мои надсмотрщики остановились у какой-то лесной избушки. Бог весть кто жил в ней раньше, но теперь она выглядела совершенно нежилой. Очевидно, здесь они намеревались дождаться основного отряда. Говоря по совести, мои силы были уже на исходе, и дальнейшую скачку я бы вряд ли выдержал. Здесь мое положение несколько улучшилось – по крайней мере, меня перестали связывать.

Первое время я только спал и ел, благо лисовчики стали кашеварить. Несколько придя в себя, я начал осматриваться. Со мной всегда находились не меньше двух человек стражи, и я попытался их разговорить. Обычно у меня быстро получалось найти подход к слугам, но в этот раз мое умение дало сбой. Пахолики пана Анжея крайне неохотно шли на контакт, сами никогда не заговаривали, отвечали односложно. Выглядевший шляхтичем вообще все время молчал, и только старый казак иногда заговаривал со мной.

– Слушай, козаче, – заговорил я с ним как-то вечером, – а кто такой этот Муха-Михальский?

– Пан, – неопределенно пожал он плечами.

– Так я вижу, что не кобель, но что он за человек?

– Лисовчик.

– Святая пятница! Ну лисовчик, и что?

– Пан герцог разве не знает, что такое лисовчики?

– Да откуда же мне знать – пока вы не навалились на меня в том лесу под Псковом, я знать не знал о такой напасти!

– Пан герцог славно бился.

– Пан герцог не менее славно откупился бы. Пан герцог все одно собрался уезжать, его дома ждет молодая жена, которая носит первенца.

– Вы, ваша милость, напрасно стараетесь, – усмехнулся казак, – конечно, всякому человеку хотелось бы получить столько серебра, сколько весит пан герцог, только всех, кто мог польститься на ваши посулы, пан Муха увел с собой. А эти слуги слишком преданы ему, чтобы вам удалось их перекупить.

– И ты?

– Ваша милость, Евтух уже слишком стар для таких денег. К тому же я служил еще отцу пана Анжея и когда-то был дядькой у самого пана. Это я впервые посадил его в седло и дал ему в руки саблю, – неужто вы думаете, что сможете меня перекупить?

– Как знать, Евтух, как знать. Когда-то у меня тоже был такой слуга. Его звали Фридрих, и он учил меня владеть шпагой, стрелять, сидеть в седле…

– И где же ваш наставник?

– Увы, его нет уже. Но будь он жив, я бы не таскал его по дрянным дорогам, а оставил бы дома. Кто знает, может, у меня родится сын, надо же кому-то будет научить его сидеть в седле. А пока у него была бы теплая лежанка, необременительная служба и добрая чарка. Что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?

– А пан герцог умеет уговаривать, только у него ничего не получится, – засмеялся казак.

– Уговаривать? Да больно ты мне нужен, старый черт, а вот скажи – этот парень, что похож на шляхтича, он кто?

– Похож? А ведь у вашей милости острый взгляд, Казимир действительно не шляхтич, он просто молочный брат пана и они вместе росли.

– И он во всех детских играх держал верх, а повзрослев, понял, что навсегда останется слугой?

– Это вы почему так решили?

– А что, я в чем-то не прав?

– У вас, ваша милость, не только острый глаз, но и острый ум. Все так и было, как вы сказали, да только вам это не поможет.

– Ну и ладно, а возвращаясь к вашему пану, – отчего он отказался от выкупа, он так богат?

– Нет, пан герцог, пан Муха, конечно, не за печкой уродился, но и не слишком богат. И в другое время, может, и столковался с вами, да только на нем интердикт[23]23
  Отлучение от церкви.


[Закрыть].

– Интердикт… А что он натворил?

– Ну, то вам знать ни к чему, а только думаю, что пану пообещали снять отлучение, если он искупит свой грех, а о вас, не в обиду будь сказано, слава как о колдуне идет и еретике. А наш пан, хоть может натворить в запале такого, что и сотне мудрецов за сто лет не придумать, но он добрый католик и в вере тверд.

– А ты униат, поди?

– Среди казаков униатов не водится, а среди униатов – казаков, – сердито ответил мне Евтух. – Пан мой моей веры не касается, и вам, ваша милость, того бы не делать.

– Что-то ты разболтался, Евтух! – строго сказал подошедший Казимир.

– Ну что же тут поделать, вы, пан, со мной общаться не хотите, слуги ваши будто немые, да и не дело это герцогу лишний раз с холопами беседу вести. А казак все же повыше, чем крестьянин, – тут же ответил я. – Мне так скучно, пан Казимир, что я рад был бы поговорить даже со своим оберстом Хайнцем Гротте. Хоть он на редкость нелюдимый и нелюбезный человек. Что, впрочем, совсем неудивительно – он, изволите ли видеть, из бюргеров. Однако сумел оказать мне важную услугу, и я сам произвел его в шляхетское достоинство, да. А еще я купил ему фольварк, так что теперь он зовется фон Гротте, и никто не знает, что прежде он был… да какая разница, кем он был? Главное, что он теперь дворянин и мой офицер, а до прочего никому и дела нет. Такие вот дела, разлюбезный мой пан Казимир.

Тот, впрочем, не удостоил меня ответом и вышел, лишь злобно зыркнув. Ну ничего, говорят, капля камень точит… Со временем, а вот времени-то у меня и нет.

Видимо, слова мои не пропали втуне, и тем же вечером мое высочество принимало пищу в компании «пана» Казимира. Сам он, правда, отмалчивался, и разговор со мной вел старый Евтух.

– А что, Евтух, есть ли у тебя где-нибудь дом? – спросил я казака, насытившись.

– Скажете тоже, пан герцог, откуда у казака дом?

– Ну, казаки, верно, разные бывают, у одних только и достояния, что драные шаровары и сабля, а у других есть свои хутора. И в этом хуторе, я полагаю, казак такой же пан, как и всякий другой шляхтич.

– Бывает и такое, а только казак пану все одно не ровня, хоть есть у него хутор, хоть нету.

– А если казак получит от короля привилей?

– Тогда другое дело, да только не так уж часто такое случается.

– Да уж, ваш король сильно зависит от шляхты и не ценит верных слуг.

– А вы, ваша милость, цените?

– А как же иначе? Про Гротте я вам уже рассказывал…

– Не похоже, чтобы ваши люди были вам так уж верны, ваше королевское высочество, – вступил в разговор молчавший до того Казимир. – Вы знаете, что ваш офицер вас предал?