Текст книги "Нарги. Социальная утопия"

Глава 3

В родном городе Виктора памятники архитектуры соседствовали с современными алкомаркетами, но это соседство не имело противостояния в своей основе, так как история давно поросла мхом, причем в прямом смысле слова, а если бы и не поросла, то можно было бы при желании, напротив, узреть ее продолжение в современном облике города. Традиция выпивать, и выпивать крепко, передавалась в легендах из поколения в поколение. Пиво появилось в жизни Вити рано, еще в шестом классе, но только после уроков как непременный атрибут долгих прогулок с друзьями на развалинах старой крепости, которая возвышались почти в центральной части города, и подступы к ней были усеяны различными отбросами. Здесь в изрядном количестве встречались опорожненные чекушки и более вместительные емкости из-под крепкого алкоголя, смятые пивные банки, докуренные до самого фильтра дешевые сигареты, использованные презервативы и человеческие испражнения рядом с собачьими – свои физиологические потребности тут справляли и люди, и животные. С вершины холма открывался вид на город, который своими мрачными очертаниями гармонировал с крепостными стенами и  являлся как бы продолжением последних. Повседневная жизнь подростка и других жителей прекратила свое движение и остановилась в прекрасной поре детства старожилов города. Делать ничего не хотелось, да особенно и нечем было заняться. В городе по-настоящему работали только магазины, где наиболее трезвая часть горожан пыталась продать друг другу различные и не очень нужные товары. Им скорее важен был процесс торговли, нежели ее результат. Так они боролись со спячкой, проникшей в каждый дом, и любая активность несла с собой возможность покинуть мир тяжелых сновидений и обрести надежду на лучшую реальность.

Дождь молотил по городу третьи сутки. Язвы грязных луж покрыли асфальт. Вороны изредка покрикивали, другие птицы и вовсе смолкли. В Россию пришла осень. Виктор засунул в рот бутерброд с ливерной колбасой и запил остывшим чаем, который дожидался его с вечера. По-видимому, чашку давно не мыли, и кислый запах портвейна ударил ему в нос. Родители еще спали, и их зычный храп с трудом приглушали кирпичные стены. В школу идти не хотелось, но сегодня намечалась большая потеха над заикой Костяном: ребята договорились облить мочой его штаны, а он, Витька, должен был принести для этих целей бутылку из-под кефира с широким горлом. Все в классе знали о предстоящем мероприятии, включая, возможно, и самого Костяна, но ему деваться было некуда: из дома дорога  вела только в школу, а из школы домой. Наспех одевшись – времени до начала уроков уже оставалось в обрез, Витя сунул бутылку в пустой портфель и выбежал на улицу.

Безликое здание школы мокрой серой глыбой торчало из земли. Школьники уныло стекались в ее распахнутые настежь стеклянные двери в металлических решетках. Но сегодня в пейзаже сонного утра появился необычный элемент. У самых ворот спелым мандарином красовался джип. Казалось, что само солнце спустилось из-за плотных туч. Питерские номера были изрядно забрызганы местной грязью, а от капота струился пар – двигатель заглушили недавно. Раньше его здесь никто не видел, как, впрочем, и других машин. Школа находилась в шаговой доступности для каждого обитателя города. «Ого, крутая тачка, хотя окрас девичий», – подумал Витя и уже собрался подпрыгнуть, чтобы от души харкнуть на лобовое стекло, но какая-то неведомая ему ранее сила отвела его от этого поступка. Шумная и грязная раздевалка кишела учениками. До Вити донеслись обрывки откровений пятиклашки: «Наша классная маме сказала, чтоб через меня по сто рублей в неделю передавала, и тогда двоек и троек не будет. Мы уже пятьсот рублей отнесли». «Ну, да – училка не промах, – подумал Виктор, – тридцать рыл в классе умножаем на сто и еще на четыре, выходит двенадцать косарей в месяц. Делим на двадцать рублей и получаем шестьсот банок пива. Неплохой бизнес».

В классе было сыро и прохладно, как в морге, отопительный сезон начинался только в ноябре, а искусственное освещение придавало лицам еще не проснувшихся учеников мертвенный оттенок. Звонок будильником встряхнул школьников и одарил вторым за утро пробуждением. Через мгновение дверь с маху распахнулась, и появилась директриса – сухая старушенция с колючим, злым взглядом, всегда переполненным чем– то гадким.

– Ученики, встать! Всем тихо! Доброе утро!

Класс передернуло, и дети вытянулись возле своих парт.

– Доброе утро, Мария Васильевна! – заполнилась разноголосьем тишина.

– Представляю вам учителя литературы и русского языка: Кирсанова Лидия Александровна. Лидия Александровна оканчивает обучение в Санкт-Петербургском государственном университете и пишет дипломную работу по преподаванию литературы в школе. К нам она на месяц, так что пользуйтесь случаем: преподаватели-предметники нынче в дефиците, и когда нас посетит литературовед вновь, одному богу известно.

И директриса, простучав каблучками к выходу, прикрыла за собой скрипучую дверь.

– Садитесь, ребята, – добрый голос заполнил класс.

Совсем молодая женщина, в строгом черном платье и аккуратно обмотанным вокруг хрупкой шеи малиновом шарфике, стояла у доски и весело смотрела на учеников. Аромат ее духов весенними цветами пронизал плотную ткань подросткового пота, и, казалось, сама весна сквозь осеннее стекло ворвалась в неуютное помещение, осветив монохромные лица детей теплой улыбкой.

С первой до последней минуты этот и последующие уроки Лидии Александровны были заполнены рассказами о другой жизни, о прекрасном существовании которой подростки только догадывались, но не представляли ее во всех деталях. А эти детали преподносились в произведениях писателей, которые жили в Питере, Москве и даже за границей, и хотя жизнь у них порой складывалась не ахти как хорошо, но то, что они делали, было велико по своей сути, ибо давало представление о прекрасном даже тем, кто с ним никогда не соприкасался. Становилось понятно, почему учительница каждое утро преодолевает более ста километров до школы и каждый вечер бежит прочь в свой город. В свой прекрасный город. Прекрасное лечит. Прекрасное спасает и дает надежду. И учитель для школьников сам стал тем прекрасным, общение с которым сделало их жизнь пусть немного, но все же лучше, потому что ничто не делает собственную жизнь лучше, чем образец лучшей жизни. И этот образец был предъявлен. И этого было достаточно.

Виктор начал учиться. Это произошло сразу после того урока. Он больше никогда не был в старой крепости, прекратил пить пиво, так и не научился курить. Через год он поступил в гуманитарный интернат, переехал жить в Питер и больше уже никогда не возвращался в свой родной город, даже на время длинных летних каникул. А та, ради которой подросток начал новую жизнь, в тот же год уехала с мужем в Америку и больше уже не встречалась в его жизни. Через любовь к молодой учительнице Виктор полюбил все самое лучшее и стал максималистом на всю жизнь.

Жизнь стремительно падала в пропасть времени. Каждый день проживался от первого до последнего часа, и даже сон не давал мозгу расслабиться, а предлагал новую работу: слушать аудиокниги, запоминать иностранные слова и погружаться в сложные концерты классической музыки. На последнем курсе Виктора заметили по ряду публикаций в рамках дипломной работы, и, хотя его фамилия стояла в самом конце авторского коллектива, все прекрасно понимали, что работу пишут те, кто замыкает длинную цепочку авторов. На ежегодной апрельской конференции «Трудовые ресурсы и социальные противоречия», которая традиционно проходила в Центральном дворце молодежи, Виктору предложили работу в юридическом отделе Федеральной миграционной службы, и он, почти не раздумывая, согласился на переезд в Москву. Карьеру лучше делать в первой столице, чем во второй, рассудил он. После трех лет работы над подзаконными актами, он прошел по конкурсу на должность ведущего специалиста в создаваемое агентство по ассимиляции народов и серьезно изменил свой материальный статус, сменив через год подержанный «Опель» на новенькую «Тойоту Камри». Личная жизнь складывалась великолепно и необременительно. Успешный молодой человек нравился слабому полу, в нем многие видели опору и стабильность на многие годы семейного счастья. Он не отталкивал от себя и не разочаровывал, а говорил лишь то, что хотели от него услышать, и это создавало иллюзию, что он именно тот человек, который нужен для серьезных отношений. Отношения были непродолжительными, но искренними. Он не обманывал, просто показывал, что теперь любит другую и ничего не может поделать с этим. И это было самым веским аргументом для женского сердца, ибо только женское сердце понимает всю силу неуправляемой любви, зависимость от нее человека и все бессилие перед ней любого. Виктор экспериментировал с собой и с любящими его женщинами. Он не любил ни одну из них, просто не любил, но эта нелюбовь не была тождественна ненависти, это было нечто другое, с чем он и хотел разобраться. Еще на превом курсе он понравился белокурой Иришке с параллельного потока, муж которой уже окончил университет и неплохо зарабатывал, судя по нарядам студентки и ее автомобилю. Ее спокойное лицо всегда светилось улыбкой благополучия и определенности. Они встретились до банальности просто – в библиотеке после лекций, где проходил кружок по римскому праву. В зале были преимущественно девушки, их глаза светились от любви к молодому преподавателю. Виктор чуть опоздал к началу и сел на первый попавшийся стул рядом с блондинкой, все немногочисленные места рядом с парнями были заняты. Пот стекал за ворот и создавал ощущение неловкости. Молодой человек понимал, что его запах может быть неприятен девушке и она в лучшем случае посмотрит на него с плохо скрытым пренебрежением, а в худшем – распустит слух про вонючего деревенского паренька. Ирина улыбнулась Виктору, игриво повела носом и показала, как она осязает драматизм его теперешнего состояния. Но ее шариковая ручка вновь побежала по полуисписанному листу бумаги, и Виктор подумал, что инцидент с потом исчерпан, и, более того, мысль, что поту придают столь великое значение, большее, чем он того достоин, даже развеселила его и вернула в прекрасное расположение духа. Но Ирина вдруг ловким движением извлекла белоснежный носовой платок из внутреннего кармана своей жилетки и с выражением приветливого сочувствия на лице положила его на колено Виктору. Юноша одними губами поблагодарил девушку, и на мгновение его взгляд споткнулся о бездну ее глаз. Аккуратно, чтобы не привлекать внимания, он промокнул лицо, шею, тщательно вытер  кисти рук и уже собирался скомкать платок в кармане своих брюк, как ощутил на своем бедре руку Ирины. Ее раскрытая ладонь была не менее влажной, чем его собственная минуту назад, и покоилась в ожидании платка. Улыбка слетела с ее лица, взгляд потупился и скрылся за плотной завесой густо накрашенных ресниц. Зал вновь зашуршал ручками, едва успевая за мыслью преподавателя. Но девушка даже не шелохнулась, и только ее дыхание стало чуть глубже. В ее позе не ощущалось ни напряжения, ни тревоги, а напротив, можно было разглядеть смирение и покорность христианина перед испытаниями рока. Дождавшись влажную материю, она бережно сложила ее и вернула на прежнее место. До конца занятия Ирина так и не подняла взгляда на юношу, и не сказала ему ни слова. Неделю она не смотрела в его сторону, но было поздно: химическая реакция произошла, и ход ее для девушки был необратим. Виктор тогда и не понял, что произошло между ними, и почему Ирина пришла к нему в общагу дождливым осенним вечером и попросила поцелуя, после которого, рыдая, призналась, что любит только его и просит лишь об одном: или прогнать ее прямо сейчас раз и навсегда, или не прогонять уже никогда. И Виктор не прогнал, а почему-то неожиданно для самого себя как должное принял дар ее любви и охотно стал распоряжаться им по своему усмотрению. Он испытывал к ней исключительно влечение, которое обострялось и совершенствовалось с каждой их встречей. Через месяц Ирина сказала, что более не может обманывать мужа, и еще через два месяца поселилась на этаже Виктора, втридорога заплатив за однушку. Теперь юноша мог, не мешкая, удовлетворять свои сексуальные потребности, которые становились все изощренней, но ощущения от их реализации были, напротив, все менее острыми. Притупленное чувство требовало все новых и новых фантазий, которые в итоге реализовывались в разврат как форму потребления чужой любви. Разврат, конечно, давал разрядку нервной системе, утомленной ежедневной гонкой за знаниями на длинной дистанции учебного процесса, но у него была и оборотная сторона: он выхолащивал чувства молодого человека, надолго формируя иммунитет к самому земному из всех – толерантность к любви. Ирину обижало, что Виктор практически перестал целовать ее, и губы ее, созданные самой природой для жарких поцелуев единственного, были вынуждены каждый раз плотно обхватывать лишь малую часть любимого и через минуту-другую заполнять все небольшое пространство, расположенное за ними. Эта процедура была обязательной и предваряла собой любые сексуальные требования Виктора. Но такое обращение с нею, однако, не лишало девушку надежды на прекрасное будущее, ибо юноша никогда не предохранялся, а значит, имел серьезные намерения. Ирина, как чуда, ждала беременности, она являла собой для нее все: оправдывала ее уход от мужа – невинной жертвы ее безумной любви к другому мужчине – и спасала от греха Виктора, превращая сексуальные забавы с чужой женой в поле собственной ответственности за судьбу теперь самых близких ему людей – его будущего ребенка и женщины, которая явит ему это чудо. Беременность наполняла жизнь смыслом. И когда наконец Ирина почувствовала изменения в своем организме и подтвердила их несколько раз для надежности тестами, казалось, что вечная весна в одночасье ворвалась в ее жизнь. Еще до замужества она могла долго и детально фантазировать сцену сообщения пока безликому мужу известия о своей беременности. Представляла, как его глаза наполняются радостью, словно новогодние бокалы искрящимся вином. Крепкие нежные объятия и благодарный поцелуй, приносящий легкое опьянение и полное спокойствие.

Теперь гора свалилась с плеч. Теперь она чиста перед мужем и тягость предательства не надо больше прятать в самые дальние закоулки своей души, теперь оно просто нивелировано как факт, и их последний разговор  больше не всколыхнет совесть и не навеет печаль. Ирина долго собиралась с духом, чтобы сказать о своем уходе к Виктору, и когда она громко и почти в бешенстве поставила Сергея в известность о своем выборе и сказала, что в ее уходе виноват он и только он, ибо от любимого мужчины не уходят, а за любовь нужно бороться и покорять сердце любимой каждый день, чего он не делал, а вел себя как бесполое самодовольное существо, пожирающее плоды былых побед, а главное – ее молодость, страстный сок которой от невостребованности сбраживался в уксус и отравлял жизнь им обоим. Она ждала от мужа бури эмоций, гнева и оскорблений в ответ, что позволило бы ей, хлопнув дверью, уйти с легким сердцем, но Сергей повел себя странно и, напротив, непредсказуемо спокойно. Он посмотрел на нее грустным, понимающим взглядом и попросил сделать так, чтобы к его возвращению домой через три дня ничто уже не напоминало в квартире о ней. «Просто останься моим сном, прекрасным, но все же сном, а сны забываются быстро, если они только не кошмары. Ты – не кошмар». Эти слова были сказаны спокойно, с достоинством и без намека на пафос. Ирина собрала вещи, но свадебный альбом оставила, но не как напоминание и назидание, а просто потому, что не могла его взять в свою новую жизнь, но и не могла уничтожить прекрасные фото, где они с мужем смотрелись сногсшибательно красивой парой.

Виктор был бледен и напуган, губы его дрожали: «Ты дура? Я хоть раз сказал, что люблю тебя?» Было видно, как испуг преобразуется в гнев и глаза наливаются ненавистью. «Не смей ломать мою жизнь, шлюха! Иди вон и без аборта не показывайся мне на глаза!» Голос Виктора звучал убедительно, и не было никакого сомнения, что Ирина с малышом лишние в его судьбе. Девушка без слов вернулась в свою комнату, накинула курточку поверх короткого ситцевого халатика и вышла на заснеженную улицу в кроссовках на босую ногу. Через три часа неспешного шага по городу она была у знакомого подъезда, приветливо улыбнулась консьержке и на одном дыхании взбежала на девятый этаж. На мгновение замерла перед дверью, вдавила указательный палец в кнопку звонка и не убирала его, пока дверь не открыл Сергей. В глубине комнаты сидели его друзья детства, супруги Зильберы – хирурги и просто хорошие ребята. «Всем привет!» – неестественно громко расхохоталась Ирина и, сделав неопределенный жест в сторону присутствующих, быстро прошмыгнула на кухню. Друзья вопросительно посмотрели на Сергея, но немой вопрос не был продолжительным. Почти на автомате, словно она это проделывала ежедневно, девушка выхватила из подставки на столе японский кухонный нож, подарок на свадьбу дяди с Сахалина, и молча вонзила его себе в грудь почти на всю длину самурайского лезвия.

Через три месяца Ирина и Сергей снова жили вместе в своей уютной квартирке на девятом этаже и по вечерам перелистывали свадебный альбом, крепко обнявшись в ожидании чужого ребенка. Но чуда не произошло. В начале седьмого месяца беременности ослабленный организм Ирины подхватил вирусную инфекцию и началась пневмония. Ради спасения женщины врачи пошли на извлечение плода, и неживая дочь Виктора сохранила жизнь Ирине. Чувство вины теперь связывало всех троих, и эта невидимая, но вполне осязаемая связь не допускала осуждения друг друга. Виктор через этот опыт понял, где проходит граница манипуляции женщиной: между ее безобидной невменяемостью, так необходимой для полного собственного удовлетворения, и драмой, к загробному миру которой лучше не приближаться. И каждый раз, когда он вновь и вновь использовал женщин, он успокаивал себя, что это и не грех вовсе по отношению к тому огромному и уже совершенному, эталон которого всегда присутствовал в его памяти и не позволял выпускать сексуальную жизнь из-под контроля разума.

Но с Натальей Петровной все было иначе, не как со всеми. Признание несостоятельности своих методов покорения было первым серьезным разочарованием в собственных силах, но главное разочарование в себе пришло чуть позже – на том самом совещании, где Виктор поддержал девушку ради собственной карьеры и вдруг неожиданно для самого себя ощутил то же, что и в школьные годы, когда он бросил все и перебрался в Питер. Это была любовь. Он понимал всю ее разрушительную силу и опасность. Он понимал, как безжалостно может обойтись с ним Наталья – тихое и холодное существо, не знавшее любви или не верившее в нее, но был уже не властен над собственными чувствами. Виктор вдруг понял, что судьба дает ему единственный шанс быть рядом с человеком, которого он любит, и другого шанса не будет – чудо не тиражируется. Неделю он провел в борьбе с чувствами и проиграл. Все видели, как Виктор изменился, но отнесли это на счет трудоемкой работы над проектом половой ассимиляции. Наконец в очередной понедельник во время обеденного перерыва он подсел за столик к Наталье и, собравшись с духом, произнес:

– Наталья Петровна, я вам делаю предложение.

– Какое, Виктор Степанович, что-то новое по проекту «Наргиза»? – Глаза девушки вспыхнули и лицо оживилось неподдельным интересом.

– Нет. Я вас люблю. Выходите за меня замуж.

– Вы серьезно?

– Вполне. Очень серьезно.

– Ну, если серьезно, то мне нужно и серьезно подумать над вашим предложением.

– Я понимаю и не тороплю вас, да и спешить мне некуда – я свой выбор уже сделал.

После признания сердце Виктора успокоилось, сон нормализовался, и он вернулся к полноценной рабочей жизни в агентстве, был приветлив и уравновешен со всеми, с Натальей Петровной обсуждал только производственные темы и не касался более личных вопросов. Через три месяца Наталья окликнула его в коридоре, когда все, как всегда, спешили на очередное утреннее совещание:

– Виктор Степанович, если ваше предложение еще в силе, то я его принимаю. – И не поднимая глаз, проскользнула в зал совещаний на свое место за овальным столом, на ходу вынимая аккумулятор из телефона.

Со стороны могло показаться, что в стенах ведомства коллеги говорят о главном проекте агентства, а никак о личной жизни. Но когда по окончании заседания Виктор вставил аккумулятор и включил телефон, в тишину кабинета ворвался писк пришедшей эсэмэски: «Так мы идем завтра подавать заявление в загс? Твоя Н.» Лицо мужчины замерло, и взгляд устремился на Наталью, все посмотрели на Виктора, и только Наталья, не поднимая глаз, разбирала свои бумаги на столе и чему-то улыбалась.

– У вас все нормально, Виктор Степанович? – поинтересовался шеф.

– Спасибо, Сергей Васильевич, у меня все хорошо.