Текст книги "Экспедиция в рай"

Уже в дверях, прощаясь, Тараканов сказал:

– Пересмотрите свою систему конспирации, Мечислав Николаевич. Она плохо работает. А лучше вообще больше этим не занимайтесь. Мне будет очень жаль, если вы когда-нибудь окажетесь в доме два по вашей улице[6]6
  В доме 2 по ул. Гороховой в то время располагалась Петроградская ЧК.


[Закрыть]. Потерпите, я уверен, что жизнь скоро наладится. К осени, ну максимум – к следующему году, нынешняя власть кончится.

– А я, знаете ли, уверен в обратном. Поверьте старику, большевики всерьез и надолго.

– Как может долго продержаться власть, которая за полгода разрушила страну?

– Все дело в том, что эта власть народу по сердцу. Кухарки и мастеровые от нее в восторге. Им же теперь можно лузгать семечки в Летнем саду! Можно митинговать по любому поводу, можно безнаказанно отобрать собственность у буржуев. И за эти привилегии они готовы жизнь отдать. Да и большевики не миндальничают. Они все возможное для сохранения своей власти сделают, потому как для них сохранить власть равно сохранить жизнь. Сейчас они расстреливают десятками, а чуть бунт поднимется – тысячами начнут расстреливать, всякую охоту бунтовать отобьют. Но ваше предупреждение я услышал.

* * *

Кренев догнал его на углу Невского и Морской.

– Какое амбре! Коньяком вас Мечислав Николаевич угощал?

– Да.

– Я, после того как вы подали сигнал «не подходите, справлюсь один», агентов отпустил, а сам – сюда, на Гороховую. В подворотне соседнего дома спрятался. Давайте всем скажем, что встреча не состоялась?

– А она действительно не состоялась. Кунцевич ни к чему не причастен. Он встретил меня в Летнем саду совершенно случайно и пригласил в гости.

Кренев внимательно посмотрел на Тараканова и больше ничего не сказал.

Картотеку отправили в Москву на следующий день. Тараканов сидел в багажном вагоне, пил плохой чай, закусывал плохим хлебом и смотрел в окно.

«Бежать надо отсюда. Полторы тысячи золотом у нас есть, коров продадим, дом, да все продадим. На первое время хватит, а потом как-нибудь устроимся, не пропадем. Чай, руки и ноги целы, и голова на плечах есть. Я могу шофером подрядиться, они всегда в дефиците, Настя – языки преподавать может, машинисткой опять же. Матери новых коров купим». Тараканов помрачнел. «Нет, мать не поедет. Ее в Тулу-то калачом не заманить было. Не поедет. Не бросит дом, коров своих не оставит. Ну ее к черту, эту заграницу. Не прав Кунцевич, не может такая власть долго держаться. Следующим летом опять «Боже, царя храни» петь станем».

Тараканов лег на какой-то багажный тюк и попытался уснуть. Но то ли от духоты, то ли от сверливших голову мыслей ему не спалось.

Глава 6
О вреде табака

11 июня из гаража германского посла графа Мирбаха украли автомобиль. Розенблюма вызвали в Совет милиции и надавали по шапке. Вспомнили и нераскрытый ожерельевский разбой. Начальник был зол как собака. Поэтому не успел Тараканов сойти с поезда, как тут же получил приказ – во-первых, немедленно присоединиться к розыскам машины посла, а во-вторых – заняться ограблением багажного вагона. Несмотря на то что к расследованию ожерельевского налета Розенблюм уже привлек и одного из «бывших» – агента Вейсброта, это дело так и не сдвинулось с мертвой точки.

Авто нашел Швабо – его секретный сотрудник заприметил «Форд» в сарайчике у зазнобы известного вора-рецидивиста Карпа Блудова. В благодарность за поездку в Питер Казимир Станиславович решил разделить лавры с Таракановым и взял его на задержание. Блудовская зазноба жила в селе Черкизово. Брать Карпа поехали на грузовике, в кузове которого расположился пяток солдат. Тараканов сел в кабину, между Швабо и водителем. Он смотрел на пробегавшие мимо дома и думал про налет.

«Милиционер и чиновник отпадают. Милиционер о предстоящей поездке узнал за несколько часов до нее, а чиновник двадцатого продал Кунцевичу драгоценности, очевидно, фамильные. Человек, который рассчитывал вот-вот получить миллионы, так бы не поступил. Остается Бочаров. Получается, что бандитов надо искать среди его друзей и знакомых. Надо допросить Аксинью, должна же она знать, с кем дружил ее предмет. Ну а раз папаша с дочкой своей поговорить по-простому не дает, вызовем ее официально. Повесткой».

Карпа арестовали, машину вернули владельцу в целости и сохранности, Розенблюм получил благодарность от начальства, Швабо – денежную премию, а Тараканов – двухдневный отпуск.

Он уже хотел ехать на вокзал, когда в кабинет постучали.

– Войдите!

Дверь открылась, и в кабинет зашел старший Лабухин. Следом, низко склонив голову, шла его дочь.

– Здравствуйте, гражданин начальник. Вот, прибыли-с, согласно повестке.

– То, что прибыли, это хорошо. Только вас я не вызывал.

– Ну не могу же я дочь одну отпустить!

– Почему? Она у вас совершеннолетняя, а здесь ее никто не съест. Но коли лично доставили, что же теперь делать. Однако допрашивать я ее буду без вас. Обождите в коридоре, пожалуйста.

Купец неохотно вышел. Тараканов плотно закрыл за ним дверь, сел за стол, жестом предложил Аксинье сесть рядом, достал из верхнего ящика стола бланк протокола, обмакнул ручку в чернильницу и спросил:

– Фамилия, имя, отчество?

– Лабухина Аксинья Афанасьевна.

– Происхождение?

– Из крестьян Тульской губернии.

– Вот как! А какого уезда?

– Каширского.

– Волость и село? – Тараканов даже привстал.

– Волость Богатищевская, а деревня Зубово.

Аксинья на вопросы отвечала неохотно. Она не рассказала ничего нового ни о своих отношениях с Бочаровым, ни о его знакомых. Но эти сведения субинспектору уже были не нужны. Он знал, где искать. Но начальству о своих предположениях пока решил не докладывать – оно могло испортить весь отпуск.

Субинспектор купил на Сухаревке полфунта черной икры за 20 рублей, коробку сардин за 15, с боем залез в трамвай «Б» и поехал на вокзал. Через пять часов он был в Кашире. Взял извозчика, заехал домой, отдал выбежавшей на крыльцо жене покупки, поцеловал ее, сказал, что скоро вернется, вскочил в пролетку и велел везти его в милицию. Супруга минут пять стояла на крыльце, открыв рот.

Деревня, в которой родилась Аксинья, была расположена в десяти верстах к югу от места налета. Приехали туда в одиннадцатом часу ночи, но из-за того, что с 1 июня стрелки часов перевели на два часа вперед, еще даже не начало смеркаться.

Пятистенка владельца кухмистерской стояла на окраине деревни и мало чем отличалась от соседних изб, разве что была крыта не соломой, а железом. В доме, кроме бабы-работницы, никого не было. Увидев непрошеных гостей из окна горницы, она быстро выбежала к калитке.

– Хозяев нет. Они в Москве живут.

– А когда последний раз были?

– Дык третьего дня уехамши.

Разговаривая, женщина стояла в калитке, загораживая проход.

Тараканов внимательно разглядывал двор.

– Хозяюшка, дайте водицы испить, а то жарко.

Баба нехотя развернулась и пошла к дому. Милиционеры двинулись следом. Рядом с крыльцом стояла лавочка, а на ней – жестянка из-под консервов, наполненная окурками. Тараканов взял один из них и поднес поближе к глазам. На папиросной гильзе синела надпись: «Асти» ф-ки «Дукатъ».

Еще заходя на двор, Тараканов обратил внимание, что у забора сложено около сажени дров. Дровами был заполнен и находившийся у одной из стен избы навес. «Куда ему столько? Сам он здесь не живет, неужели так о прислуге заботится? Дрова-то нынче дороги, а Лабухин на мецената не похож».

Внимательно осмотрев поленницу, Тараканов обнаружил, что на высоте примерно одного аршина от земли, поперек дров лежит дюймовая доска, а расположенные под нею поленья – легко вынимаются. Вынув несколько деревяшек, Осип Григорьевич достал из образовавшейся норы саквояж. В нем милиционеры обнаружили множество ювелирных изделий, а также несколько пачек английских фунтов стерлингов. Потом из дыры один за одним вытащили три рогожных мешка, доверху набитых кредитными билетами.

«Москва. Малый Гнездниковский, пять. Управление уголовно-розыскной милиции. Товарищу Розенблюму. Деньги, похищенные из вагона, мною разысканы. По подозрению в причастности к разбою прошу арестовать владельца столовой на Варварке, восемь, Афанасия Дмитриевича Лабухина и четверых его сыновей. Остаюсь в Кашире до завтрашнего дня по служебной необходимости. Все подробности – по приезду. Тараканов».

– Отправляйте так, как написано. На союзах и знаках препинания не экономьте, – сказал Тараканов телеграфисту.

Наказав начальнику каширской милиции усиленно караулить изъятые деньги и завтра обеспечить их безопасную отправку в Москву, Тараканов направился домой.

Домой Тараканов заявился в половине второго. Жена и мать не спали, Ванька дрых на своей кровати одетым.

– Никак не хотел ложиться, все тебя ждал.

Пока Осип Григорьевич уничтожал ужин, мать и супруга не переставая тараторили, рассказывая городские новости.

– А у нас новый председатель исполкома – Филипп Иванович. Оказывается, он с тобой знаком! Как узнал, кто мой муж, так велел тебе привет передавать и обещал непременно с тобой увидеться. Завтра можем нанести ему визит. Сейчас такие знакомства надобно поддерживать.

– Филипп Иванович? Чтой-то я такого среди своих знакомых не припомню. Как его фамилия?

– Трубицын. Он говорил, что каширский уроженец, но был вынужден надолго покинуть город.

Тараканов помрачнел.

– Устал я. Пойдем, Настасья, почивать.

Супруги поднялись в светелку и набросились друг на друга.

Тараканов с Ванькой катали по полу заводной трамвайчик, когда в избу вошел Трубицын. Бывший политкаторжанин полысел и потолстел.

– Филипп Иванович! – засуетилась Настя. – Что же вы не предупредили?

– Не беспокойтесь, Анастасия Александровна, у меня визит, так сказать, неофициальный.

– Нет, чаем я вас непременно напою. У нас варенье есть, Осип икры привез. Присаживайтесь, я сейчас все приготовлю.

– Да стоит ли? Я буквально на пять минут, поприветствовать старого приятеля.

– Без чая я вас все равно не отпущу, и не думайте возражать.

Настя ушла на кухню.

– Хорошая у вас супруга, Осип Григорьевич, и мальчонка хороший. Давайте, пока дамы на стол собирают, на улицу выйдем, покурим.

– Я с тобой, папка! – поднялся с пола Ванюшка.

– Играй сынок, я скоро, нечего тебе табачным дымом дышать.

Тараканов и Трубицын сели на лавочку у палисадника и закурили.

– Я слышал, вы все тем же изволите заниматься, в сыске служите?

– Да.

– А я вот род занятий сменил. Был конторщиком, а стал уездным головой. Да-с. Хоть вы и старались меня с землей смешать.

Тараканов ничего не ответил.

– Чего молчите? Совесть мучает?

– Нет, не мучает. Я против своей совести ничего не делал. Я вас, Филипп Иванович, не за политику помогал на каторгу отправлять, а за соучастие в убийстве и в разбойном нападении. Я обывателей от бандитов защищал.

– Ах вот вы как заговорили! Ну что ж, сейчас я окончательно понял, что вы враг неисправимый. Вы пока отдыхайте, пейте чай с вареньем, ешьте икру ложками. А я пойду, сообщу куда следует, что вы за фрукт. Скоро вы узнаете, что это такое – тюрьма. Если вас, конечно, сразу не шлепнут. Времена сейчас тяжелые, контра со всех сторон на молодую Советскую республику лезет, и я думаю, что с вами не будут церемониться.

– Вы, Филипп Иванович, тюрьмой и смертью меня не пугайте. В тюрьме мне сидеть доводилось, а смерти я не боюсь. Семи смертям не бывать, а одной не миновать. Только одному помирать будет скучно, поэтому я вас с собой потяну.

– Угрожать изволите? – сказал Трубицын. Его голос предательски дрогнул.

– Избави Бог. Я не угрожаю. Я только хочу сказать, что коли я перед новой властью грешен, то и вы не без греха. Вам обстоятельства дела напомнить?

– Дела? Какого дела? Нет никакого дела, Осип Григорьевич. Царский суд был разгромлен восставшим народом, и его дела были уничтожены. Я свое дело лично сжег, – шепотом закончил Трубицын. – А подельники мои – все на том свете.

– И все же я позволю себе напомнить, как мы этот экс раскрывали. Помните, сначала вы давали признательные показания в отношении учительниц? Потом жандарм Кожин заключил сделку с Нелюбовым и ваш протокол допроса переписал? Так вот, первый протокол рвать никто не стал – Кожин подстраховался и разорвал перед Нелюбовым специально изготовленную копию. А подлинный протокол оставил на хранение Кудревичу. Тот передал его мне. А я его сберег. Он у меня в надежном месте спрятан. И как только я окажусь в ЧК, я про него вспомню.

– Ой, Осип Григорьевич! Блефуете вы.

– Может, да, а может, нет. Вы проверьте, Филипп Иванович, попробуйте. Вдруг и вправду блефую? – Тараканов смотрел в лицо председателю исполкома и улыбался. Затем заговорил жестко: – Предлагаю дела давно минувших дней забыть. Ну а протокол будет гарантией от наших необдуманных действий. Если вы молчите – я не вспоминаю про протокол, если я даю ход протоколу – вы начинаете говорить. Друзьями мы с вами, конечно, не станем, но добрыми знакомыми сделаться можем.

Трубицын помолчал. Потом склонил голову в полупоклоне:

– Вынужден откланяться. Извинитесь за меня перед супругой, к сожалению, совершенно нет времени отведать ее угощений. Я принимаю ваше предложение, будьте здоровы!

Глава 7
Подводчик

Из пятерых арестованных Лабухиных первым раскололся самый младший – не выдержал пыток:

– Батя это все затеял. Как-то, недели за три до Пасхи, собрал он нас и сказал, мол, можно хорошие деньги получить, если ночку не поспать. Такие деньги, с которыми все пути-дороги открыты. Мы все согласились, хоть и понимали, что дело нам предстоит незаконное. Одиннадцатого мая, двадцать четвертого по-новому, батя велел всем в деревню ехать. В Зубово он нам револьверы раздал и сказал, что на поезд налет делать будем. Вечером сели мы на подводу и в Каширу поехали. Димка нас там высадил, а сам к железке двинулся, в условленное место. Мы за насыпью схоронились, рогожу с собой взяли, чтобы подстелить. Когда поезд мимо на тихом ходу проходил, на площадку запрыгнули. Батя в дверь постучал, дверь открылась. Гляжу, а открыл ее Илья – Ксюхин воздыхатель. Отец тут же его из револьвера и уложил, потом солдата. Чиновник верещать стал, плакать, просить. Но батя и его не пожалел. Открыли мы боковую дверь, скинули баулы, и сами спрыгнули. У Димки в телеге фонари были припасены, мы их зажгли, деньги нашли, из баулов в мешки сложили, погрузили на телегу. Димка с Володькой на ней к дому кружным путем двинули, ну а мы напрямки, вдоль железки пошли. Деньги батя велел в поленницу спрятать. Потом он людей искал, договаривался, золото покупал, камушки, деньги заграничные, на них все не по-нашему писано, а называются почему-то по-русски – фунты! Хотели мы деру дать из Совдепии, потому как жизни тут нет. Мука вон уже по четыреста рублей пуд!

Потом начали говорить остальные братья.

Молчал один Афанасий Дмитриевич. Как ни бился с ним Вейсброт, он так ничего и не сказал.

Гражданский комиссар Москвы Рогов сначала крепко пожал Тараканову руку, а потом не сдержался и обнял его.

– Молодец, молодец, товарищ Тараканов, просто умница! Вернули советской власти такую огромную сумму, которую, признаюсь, мы считали уже навек потерянной. Я буду ходатайствовать о вашем награждении. Товарищ Розенблюм, – повернулся Рогов к начальнику уголовно-розыскной милиции, – в кратчайшие сроки оформляйте дознание и передавайте дело в суд. Преступники должны как можно скорее понести заслуженное наказание!

– Товарищ Рогов, я думаю, рано еще дело в суд направлять, – подал голос Тараканов.

– Это почему?

– Так подводчика мы не нашли.

– Какого подводчика?

– Разрешите подробно?

– Прошу вас.

– Во-первых, изъято денег, валюты и драгоценностей менее, чем на шесть миллионов. Куда делись еще три? Во-вторых, из показаний бандитов следует, что Афанасий Лабухин точно знал о предстоящей перевозке большого количества денег в тамбовском поезде. Откуда у него эти сведения?

– Бочаров сообщил!

– Бочаров узнал о командировке только вечером двадцать четвертого, а старший Лабухин стал склонять сыновей к преступлению более чем за месяц до нападения. Нет, у него был другой источник информации.

– Какой же?

– Вот это и надо выяснить.

– Выясняйте, вам никто не мешает. Допросите еще раз Афанасия Лабухина. Но дело надобно все равно как можно скорее направить в суд. А в отношении подводчика – заводите отдельное производство и занимайтесь. Еще раз спасибо, товарищи! Все, причастные к открытию банды, непременно будут поощрены! Вы, Осип Григорьевич, какой вид поощрения предпочитаете?

«Демобилизацию», – подумал Тараканов, а вслух сказал: – Нельзя ли отпуск? Матери надо помочь сена накосить, корова у нас.

– Нет, отпуск дать не могу, не время сейчас отдыхать. А вот денежную награду получите.

* * *

Лабухина Тараканов допрашивать не стал – не сомневался, что старик говорить не будет. Вместо этого сыщик поехал на Солянку.

В столовой хозяйничали Аксинья и какая-то немолодая женщина, по-видимому – ее мать. Помогал им мальчишка лет пятнадцати. Увидев субинспектора, дочь главного подозреваемого что-то шепнула матери, после чего обе исподлобья уставились на Тараканова.

– Здравствуйте, гражданки! Аксинья Афанасьевна, можно ли мне с вами переговорить?

– Не о чем нам с вами разговаривать!

– Ну, это мне решать. Не хотите здесь, так можем ко мне проехать, в сыскную.

Аксинья вздохнула, села за свободный стол, жестом пригласив Тараканова присесть рядом.

– Здесь не совсем удобно, – отказался он, – давайте на улицу выйдем.

Они зашли в сад Воспитательного дома и сели на лавочку.

– Аксинья Афанасьева, вы Бочарова любили?

Девушка отвернулась и заплакала. Немного успокоившись, спросила:

– Что теперь с братьями будет?

– Скажу честно – ничего хорошего. Ни с ними, ни с вашим батюшкой. Времена нонче суровые, и чем дальше, тем суровее становятся. В общем, суд, простите, революционный трибунал решит. Я ваше состояние понимаю, но и вы должны понять – в поезде трех человек убили…

– Это он все, ирод. Батюшка… Всю жизнь этот батюшка над нами издевался. Работали мы у него с малых лет, с утра до ночи, деньги ему зарабатывали. Он копейку к копеечке складывал и в банк сносил, а мы в обносках ходили. Ребят из-за заплаток на одеже в школе «хитрованцами» дразнили, а меня он вообще учиться не отдавал, говорил, что ни к чему бабе ученье. Всю жизнь капитал копил, вот только, выходит, зря. Где теперь этот капитал? В бумагу деньги-то превращаются. Да и выдают их из банка по сто пятьдесят рублей в неделю, мы сейчас за такие деньги бутылку портвейна продаем… А Ильюшка… Ильюшка для меня, как свет в окошке был. Мы с ним в церкви познакомились, у Всех Святых. Встречались, когда отец в деревню уезжал. Хороший он был парень, добрый, ласковый. Жил небогато, но денег на меня никогда не жалел. И конфет всегда купит, и пряников. Вы не подумайте чего, до греха у нас не дошло, мы все честь честью хотели. Сватался Илья ко мне, да только ничего из этого сватовства не вышло. Отец его выгнал, а меня потом за косу оттаскал. Сказал, чтобы и думать про него забыла. У батюшки уже был для меня жених на примете, Федька Филиппов, у его папаши доходный дом.

– А я слышал, что ваш отец последнее время был с Бочаровым дружен?

– Вот именно, что в последнее время. У папаши дела все хуже и хуже идут – стоимость припасов возрастает, а денег у народа больше не становится. Где им по столовым ходить? А у Филиппова вообще дела плохи – приказ вышел квартирную плату не подымать, да и жильцы ее платить стали неаккуратно. Денег нет ни дров купить, ни дворникам заплатить, а в последнее время вообще поговаривают, что дома у хозяев отбирать будут. А у Ильюшки – жалованье, да и иной доход. Вот папка к нему и стал ласков.

– Какой доход?

– Так безбилетников провозил.

– Странно. Вот и ваш отец при первой нашей встрече об этом говорил. А какие у багажного кондуктора могут быть пассажиры?

– Дык Илья раньше на Казанской дороге пассажирским кондуктором служил, а в багажные только нонешней весной перешел, месяца два назад.

– Вот как… А не говорил ли вам Илья, зачем он это сделал?

– Говорил. Отец попросил.

– А для чего?

– Для чего, не сказывал. Весел он в тот раз был. Отец его к нам в гости позвал, угостил хорошо, напоил. Вдвоем нам побыть дозволил. Прогулялись мы до речки, Ильюшка меня обнял и говорит: «В сентябре, Ксюш, поженимся, батюшка твой мне на иконе поклялся». Господи! Неужто и вправду это он его? А? Получается – как быка на закланье…

Проводив плачущую девушку до столовой, Тараканов поехал у Управление Рязано-Уральской дороги.

Там ему ничего узнать и не удалось. Судя по бегающим глазкам помощника делопроизводителя, получил он за место багажного кондуктора от Бочарова или его несостоявшегося тестя барашка в бумажке, но признаваться в этом и не думал.

Тараканов шел по Большой Татарской, курил и думал. «Как же так могло получиться? Решение о выделении денег было принято только за день до их перевозки. А Лабухин начал подготовку ограбления чуть ли не за два месяца? Откуда он мог знать? Нарком финансов ему сообщил? Или председатель ВЦИК? Стоп, стоп, стоп… В Тамбове нечем платить рабочим. В губернии назревает бунт. Губернское начальство заваливает Москву просьбами дать денег. Если принять во внимание, что в нашей стране ни при старой, ни при новой власти быстро ничего не делается, получается, что писать эти письма тамбовцы стали задолго до ограбления. Месяца два писали, не иначе, и только двадцать третьего мая их просьбу удовлетворили. А кто-то об этих письмах знал. Кто-то искушенный, тот, который понимал, что рано или поздно просьба будет удовлетворена, деньги будут выделены и направлены в Тамбов. Что это за человек? Кто-то из низших служащих наркомата, тот, в чьи обязанности входила переписка с Тамбовской губернией. Такой же мелкий чиновник, как прикормленный Кунцевичем сторож на почтамте!»

В наркомате Тараканов аккуратно выяснил, что работа с провинцией была организована по территориальному принципу. За Тульскую, Рязанскую, Тамбовскую, Саратовскую и Самарскую губернии отвечал столоначальник Беляев, ныне занимавший место покойного Тимофеева.

Тараканов вернулся в Управление уголовной милиции, разыскал Вейсброта и предложил ему сходить на бульвар, покурить. Там бывший начальник львовского сыскного отделения рассказал бывшему полицейскому надзирателю о своих умозаключениях и подозрениях. Обратился он к Вейсброту по двум причинам: во-первых, уроженца города Риги Леонида Оттовича Вейсброта привел в Московскую сыскную полицию ее бывший начальник Кошко, а плохих сыщиков Аркадий Францевич не протежировал, а во-вторых, Вейсброт официально занимался дознанием по ожерельевскому разбою.

Выслушав Тараканова, бывший надзиратель задумался.

– Я так понимаю, по начальству вы докладывать об этом не торопитесь? – спросил он с мягким прибалтийским акцентом.

– Вы правильно понимаете.

– Вы боитесь, что Беляева сразу арестуют и подвергнут эээ… усиленному дознанию, а он может оказаться непричастным к делу человеком?

– Да. Если мои умопостроения ошибочны, невиновный может пострадать, а мне бы этого не хотелось.

– Да, задача. И что вы предлагаете?

– Леониод Оттович, я думаю, что Беляев, если, конечно, он причастен к этому разбою, обращает награбленные деньги во что-то более весомое – в золото, камни, иностранную валюту. Я в Москве с четырнадцатого года сыском не занимался, многие связи подрастерял, да и агентуры у меня сейчас почти нет. А вы в столице с тысяча девятьсот восьмого года беспрерывно служите. Можете за эту ниточку подергать? Если чиновник золото в большом количестве скупает, то его смело можно брать и применять к нему усиленное дознание, тогда ошибки уже не будет!

– Мне нравится ход ваших мыслей, коллега, да и люди, которые нам в этом помогут, у меня есть. Я сегодня же их озадачу. Только прошу никому о нашей беседе не говорить – для полноценного розыска в этом направления дней десять понадобится, а если начальство узнает, оно нам столько времени ни за что не даст.

– Ну разумеется!

* * *

Арестовали Тараканова через три дня, прямо на службе – вызвали в кабинет к Розенблюму и там надели наручники. Молоденький паренек в застиранной гимнастерке и фуражке с красной звездой дал прочитать постановление. В нем говорилось, что бывший полицейский надзиратель каширского уездного полицейского управления Тараканов подозревается в антисоветской контрреволюционной деятельности и провокаторстве, в связи с чем подлежит аресту и направлению в тульскую губернскую тюрьму.

В Туле его допрашивал сам председатель чрезвычайки – Дмитрий Гаврилович Прокудин. Лицо главного тульского чекиста было Осипу Григорьевичу неуловимо знакомо.

– Ловко вы устроились, господин Тараканов. Наверное, думали, что в советской милиции мы вас не найдем?

– Я в советскую милицию не устраивался, меня туда мобилизовали.

– Вот как? Значит, не по своей воле вы советской власти служили? А царю-батюшке по своей?

– По своей.

– Отлично, так и запишем: «по убеждениям – монархист». Теперь понятно, почему вы так активно боролись с революционерами.

– Я всю жизнь с уголовниками боролся.

– С уголовниками? Геройски погибший от руки царского охранника большевик Волоков, по-твоему, уголовник?

– Раз убивал и грабил, значит уголовник. А по каким причинам он это делал, меня интересовало в последнюю очередь.

– Вот ты как поешь! Ну что ж, то, что не запираешься, это хорошо – сэкономишь нам время. Итак, подтверждаете ли вы, господин Тараканов, что в период с тысяча девятьсот третьего по тысяча девятьсот седьмой годы служили в полиции города Каширы? Если да, то расскажите, в каких должностях состояли и чем занимались…

После допроса его втолкнули в крытый автомобильный фургон. Дверь захлопнулась, лязгнул засов, машина дернулась и поехала. Когда глаза привыкли к темноте, Тараканов увидел на противоположной лавке силуэт.

– Не будет ли папироски, мил человек?

Тараканов узнал голос.

– Харламов, ты?

– О! Ваше благородие! Здравия желаю. Не чаял я с вами встретиться.

– Ты как здесь?

– Дык так же, как и вы. По одному делу мы с вами у чека идем. Хотят нас засудить за то, что мы в шестом году в Москве налетчика ловили. Помните? Меня уже третий раз по этому делу допрашивают, и я им все три раза говорю, что ни я, ни вы в этого Волкова не стреляли. Его же охранник положил!

«Выходит, и он им все рассказал. А ведь правда говорят, что полицейские быстрее всех колются», – подумал Тараканов. Он достал папиросы. Бывшие полицейские закурили. «Видать, Трубицын бояться перестал и настрочил все-таки донос. Будь он неладен!»

– Харламов, не знаешь, чего они про это дело вспомнили?

– А черт их знает!

– А тебя давно забрали?

– Вчерась. Я как в комиссариат с обеда пришел, так меня к Трофимцу и пригласили. У него там тип какой-то белобрысый сидел, на немца похожий. Он-то меня и начал допрашивать. Спервоначалу показал приказ губернатора о нашем награждении. Помните, за открытие того экса нам деньжат обломилось? Вам «катя», а мне – «красненькая», будь она неладна… Потом этот белобрысый ваше дело мне дал почитать, формуляр, рапорт об успешной поимке дворянина Волкова. Ну мне деваться было некуда, я все и рассказал. Потом мне очную ставку устроили с нашим председателем исполкома. Он сначала ничего не говорил, мол, позабыл все за давностью лет. Белобрысый велел меня увести, а когда через час меня обратно привели, Трубицын уже все вспомнил и рассказал во всех подробностях. Говорил, что били вы его смертным боем, склоняли к признанию! Я на это возразил, что он, гад, врет, но меня уже никто не слушал. В тот же день в Тулу повезли, ночью начальник чекистский допрашивал, а сегодня к следователю возили.

– А как этот белобрысый выглядел, опиши его, пожалуйста.

В это время машина остановилась, и почти сразу же лязгнул замок на двери. Бородатый солдат крикнул сощурившимся от света узникам:

– Ну что, контра, приехали! Выходь!

Когда Тараканов спрыгнул на землю и огляделся, то увидел, что автомобиль стоит во дворе Тульского тюремного замка.