Текст книги "Экспедиция в рай"

Глава 8
Везение

Ему опять повезло. Во-первых, следователем Тараканову назначили Лешку – родного брата бывшего надзирателя Тульского сыскного отделения Ивана Владимировича Маслова. Лешку арестованный не узнал, что было не удивительно – он его только пацаном и видел. А вот следователь бывшего начальника брата помнил хорошо. Вечером, за ужином Алексей поведал Ивану о своем новом подследственном, после чего был с пристрастием расспрошен и получил несколько ценных указаний, суть которых сводилась к тому, чтобы с расследованием не спешить и затянуть дело на как можно дольше. На следующий день старший Маслов отправился в Каширу, где сначала довел своим рассказом Анастасию Александровну до истерики, а потом велел ей собираться, взять с собой денег и ехать с ним в Тулу. Там мадам Тараканова поселилась в принадлежащем Осипу Григорьевичу доме, стала носить мужу передачи и ждать, чем окончатся масловские хлопоты.

Во-вторых, 6 июля в Москве убили немецкого посла графа Мирбаха, и всех тульских чекистов бросили на ликвидацию контрреволюционных эсеровских отрядов. Чекисты об Осипе Григорьевиче на время забыли.

В тюрьме Тараканов просидел до ноября. Несколько раз его включали в списки заложников, подлежащих расстрелу в случае возникновения каких-либо крупных контрреволюционных выступлений. В начале сентября, после убийства Урицкого и покушения на Ленина, перестреляли половину заключенных. По тюремному телеграфу он узнал, что среди расстрелянных был и Харламов.

По ночам в камере никто не спал. Тараканов лежал на нарах, уставившись в потолок, и вспоминал свою жизнь. Вспоминал, вспоминал и вспомнил, где раньше видел председателя тульской ЧК. Его портрет долгое время красовался на стене напротив рабочего стола Тараканова. Тульское полицейское управление с 1906 года разыскивало мещанина Прокудина за разбойные нападения на винный погреб на Суворовской улице и на транспортную контору на Воздвиженской, в ходе которого из кассы было похищено 1000 рублей наличными, а у служащих конторы – три бумажника, серебряные часы, барашковая шапка и меховая куртка.

Утром поручик Ройзман, с которым Осип Григорьевич поделился своим открытием, рассказал на эту тему анекдот:

– Поссорились начальник уездной ЧК со своим помощником. Начальник и давай его поносить: «Я до переворота все-таки поездным вором был, а ты – простой карманщик!»

Камера долго смеялась. Ночью веселого поручика увели. Обратно он не вернулся.

Хлопоты братьев Масловых принесли результаты. Кто-то из тульских чекистов получил тысячу золотых рублей, и 6 ноября 1918 года Осип Григорьевич вышел из заключения по амнистии в честь годовщины Октябрьского переворота. Жена, встречавшая его у дверей тюрьмы, поначалу законного супруга не признала – голова амнистированного врага народа была совершенно седой.

* * *

– Хватит, пожили при новой власти, пора и честь знать. Поедем к дядюшке, в Юрьев!

– В Юрьеве немцы.

– Ну и что? Я тоже немка, и сын твой немец наполовину.

– Не пустят нас туда.

– А мы никого спрашивать не будем. Я слышала, что в Петербурге можно найти проводника в Финляндию, а оттуда до Эстляндии – рукой подать.

– А мать?

– А что мать? И мать возьмем.

– Она не поедет.

– Ося! У нас денег выкупать тебя больше нет. А большевики про тебя не забудут. Сегодня – амнистировали, завтра – репрессируют. Ты посмотри на себя – только кожа и кости остались, ты в следующий раз и месяца в тюрьме не протянешь. Но месяца тебе и не дадут – сразу к стенке поставят. Едем!

Разговор происходил в самой маленькой комнате тульского дома Тараканова. Точнее – его бывшего дома. Декретом от 20 августа частная собственность на недвижимость в городах с населением свыше 10 000 человек была отменена. Из собственника Тараканов превратился в квартиронанимателя, и полагалось ему не более 6 квадратных аршин на одного члена семьи. Поэтому Осип Григорьевич с супругой довольствовались комнатой, в которой раньше жила кухарка.

Тараканов докурил папиросу и решительно махнул рукой:

– Едем! Но сначала надо с матерью поговорить.

– Ну разумеется, нам же в любом случае в Каширу ехать – Ваньку забирать. Только давай я одна съезжу, а? Вдруг на Трубицына наткнемся?

– Одну я тебя не пущу.

* * *

Мать не поехала. Он уговаривал ее несколько часов, приводил кучу доводов, грозил, давил на жалость. Мать внимательно слушала, кивала, но ехать отказалась категорически:

– Вы, детки, езжайте, вам и впрямь тут делать нечего. А я уж останусь. Куда мне на старости лет? Да и с хозяйством что делать? Ведь не брошу я его. Езжайте, авось через пару-тройку лет в стране поспокойней станет, свидимся.

До Петербурга добирались почти двое суток – поезд полз, как старая черепаха, и через каждые пятьдесят верст устраивал себе многочасовой отдых. Поместив жену и сына в гостиницу на Лиговке, Осип Григорьевич пошел на Гороховую.

Кунцевича он застал дома. Бывший чиновник для поручений расчувствовался, обнял гостя и даже прослезился.

– Какими судьбами, Осип Григорьевич?

Тараканов цель приезда в бывшую столицу империи решил открыть сразу:

– Мечислав Николаевич, не знаком ли вам кто-нибудь, кто может переправить меня с семьей за границу? Я заплачу.

– Бежать решили? А помнится, при последней нашей встрече вы убеждали меня, что советской власти скоро конец. Переменили мнение?

– Видимо, вы были правы, народу нынешняя власть нравится, а значит, она всерьез и надолго.

– А я что вам говорил? Что же мы на пороге стоим, пойдем в кабинет.

В квартире было холодно, поэтому пальто Тараканов снимать не стал, да и хозяин был в верхней одежде.

– Я смотрю, вы до сих пор без соседей живете. Как вам удалось избежать уплотнения? – спросил Осип Григорьевич.

Бывший начальник ухмыльнулся:

– Управдом многим мне обязан, поэтому пока живем вдвоем с Таней во всей квартире. Прислугу я рассчитал. А не хотите ли водочки?

Тараканов не отказался. Хозяин отодвинул занавеску и снял с подоконника бутылку.

– Подоконник вместо ледника использую. Как вы, видимо, изволили заметить, топят у нас в доме весьма плохо. Но в этом есть определенные преимущества – продукты можно хранить прямо в комнате, не боясь, что они испортятся. Правда, в последнее время это преимущество сошло на нет, в связи с отсутствием предмета хранения. Да-с. Поэтому к водке могу предложить только ржаной хлеб.

Хозяин и гость выпили.

Кунцевич пристально смотрел на Тараканова, а потом махнул рукой.

– А, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Откроюсь я вам. Да и сердце мне подсказывает, что не обманываете вы меня и не «черезчуркой»[7]7
  «Черезчурка» – Всероссийская Чрезвычайная комиссия.


[Закрыть] посланы. Вам, коллега, повезло, вы обратились и по адресу, и своевременно. Слушайте. После вашего последнего визита я скупкой драгоценностей заниматься не перестал – систему конспирации улучшил и продолжил. К осени мне удалось скопить деньжат, и я, как и вы, стал подумывать о бегстве за кордон. Проще всего отсюда податься в Финляндию – она начинается всего лишь в тридцати верстах от Петрограда. Переводят через границу чухонцы, и буквально неделю назад я был представлен одному профессиональному контрабандисту. Он берет по пятьсот марок с человека.

– За себя, жену и сына я могу дать четыреста золотых рублей.

– Сколько лет вашему ребенку?

– Пять, в январе шесть будет.

– Я думаю, что такому малышу полагается скидка, следовательно, в четыреста рублей уложитесь. Отправляемся послезавтра. Вам придется немного переменить гардероб. Сходите на рынок, купите себе чухонскую шапку, вязаный шарф, супруге – бабье пальто и пуховый платок. Много вещей с собой не берите, не более одного заплечного мешка. Никаких чемоданов! Встречаемся послезавтра, в семь утра, на углу Гороховой и Садовой, на остановке трамвая. Поедем на Финляндский вокзал. Билеты на поезд до Белоострова купите заранее. Со мной и моей супругой не общайтесь, мы должны казаться незнакомыми. Садитесь в тот же вагон, что и я, но ко мне не подходите. Если остановит патруль, говорите, что едете в деревню за хлебом.

На улице было сыро и холодно, шел дождь со снегом, невыспавшийся Ванька хныкал. Кунцевича, одетого в нагольный полушубок, Тараканов едва узнал, а жена коллежского советника выглядела так, как будто только вчера приехала в столицу из глухой новгородской деревни. Впрочем, и в стоявшей рядом с Осипом Григорьевичем крестьянке самый придирчивый взгляд не смог бы узнать баронессу фон Клопп.

Они простояли на остановке минут 10–15, пока тишину пустых улиц не нарушил звук приближавшегося трамвая. В вагон едва втиснулись.

Когда трамвай доехал до вокзала, Тараканов чуть не потерял Кунцевича из виду и потом шел за ним на небольшом расстоянии. Вход на платформу преграждали полдесятка красногвардейцев, проверявших билеты и пассажиров. Семейство Тараканова не вызвало у них никаких подозрений.

Поезд, состоявший из нескольких товарных вагонов, прицепленных к допотопному паровозу, уже стоял у платформы. Тараканов подсадил в теплушку жену, передал ей Ваньку, потом влез в вагон сам. Внутри было темно, свет шел только от маленькой, раскаленной докрасна железной печки, стоявшей в центре вагона. Пахло немытым человеческим телом и мокрыми портянками.

Найдя себе и семье свободное место, Осип Григорьевич прислонился к стене и закрыл глаза. По другую сторону от него сидел молодой финский крестьянин.

Поезд должен был отправиться в восемь, но отошел от платформы только в половине десятого и поехал не быстрее полудохлой извозчичьей клячи, поминутно, без всяких видимых причин, останавливаясь. Расстояние, на которое в довоенное время требовалось полтора часа, было преодолено им только к трем пополудни.

Наконец пассажиры задвигались, стали застегивать пальто и натягивать шапки. Поезд остановился. Спрыгнув на перрон, Тараканов взял у Насти спящего Ваньку и резко обернулся, боясь потерять из виду Кунцевича. Прямо перед ним стоял молодой солдат.

– Эй, чухна, осторожней! Онко синула тупакка?[8]8
  Закурить есть? (искаж. финский)


[Закрыть]

– Ta ei suitseta[9]9
  Он не курит (эстонский).


[Закрыть], – ответила солдату выпрыгнувшая из вагона Настя

– Чего?

Тараканов пришел в себя.

– Неет тапак.

– У чухны и нет табака? А если найду?

– Платицын! – кто-то зычно позвал солдата. Тот смерил Тараканова презрительным взглядом и побежал на зов.

Ванька проснулся и заплакал.

– Ты откуда финский знаешь? – спросил Тараканов супругу, когда они быстрым шагом догоняли чету Кунцевичей.

– Не знаю я финский. Я ему по-эстонски ответила. Пока батюшка был жив, я все гимназические вакации в поместье у дяди проводила, в Оденпе под Дерптом. Там язык и выучила. А эстонский с финским похожи, как русский с малорусским, солдату не разобрать.

– А ты у меня, мать, полиглотка!

Кругом лежал снег. Шли гуськом, по узенькой стежке. Через полчаса они оказались у какого-то хутора. Кунцевич постучал в дверь, и их впустили в избу.

В комнате потрескивала печь, какая-то неряшливо одетая женщина, шаркая ногами, принесла им дымящиеся чашки кофе и дала Ваньке петушка на палочке. Горячая жидкость, обжигая язык и губы, наполняла замерзшее тело силой. Взрослые сидели, почти не разговаривая, до темноты. Все находились в нервном напряжении. Один Ванька был бодр и весел. Он слазил на печку, поиграл с хозяйской кошкой, задал отцу и матери тысячу разных вопросов и вдруг нахмурился:

– Папа, а трамвай мы не забыли?

– Взяли, взяли.

– Дай, я поиграю.

Тараканов принялся развязывать узел сидора. В это время в комнату вошел какой-то мужчина, по виду – типичный финский крестьянин. Он по-фински поздоровался с хозяйкой, а потом на ломаном русском обратился к беглецам:

– Лошадь готов, милости просим.

Чухонец достал из карманов два револьвера и передал их Кунцевичу и Тараканову.

– Сольдат идет, не стреляй, меня подожди, я стреляй – ты стреляй, я не стреляй – ты тоже не стреляй. Поняль?

Бывшие сыщики дружно закивали головами.

Проводник вывел их через заднюю дверь во двор, окруженный высоким забором. Посреди двора стояла лошадь, запряженная в низкие сани, заваленные сеном. Проводник сел за кучера, хозяйка открыла дверь, сани дернулись и заскользили в зимней тьме. Дорогая шла через сосновый лес. Колючий, морозный воздух резал глаза, а в лицо временами били охапки снега, летящие из-под копыт лошади. Тараканов испытывал восхитительное чувство полета.

Мчались минут двадцать. Вдруг лошадь круто повернула вправо, проехала саженей тридцать и резко остановилась.

Возница бесшумно соскользнул со своего места, подошел к голове лошади и стал мягко ее поглаживать. Тараканов услышал вдалеке голоса. По дороге двигались люди. Осип Григорьевич одной рукой закрыл Ваньке рот, а другой до боли сжал рукоятку револьвера: «Господи, помилуй, не дай взять греха на душу».

Размеренный скрип снега под ногами приблизился и стал стихать: патруль прошел развилку.

Около 20 минут сидели неподвижно. Затем возница повернул лошадь, вывел ее на главную дорогу, уселся в сани, и они снова помчались с бешеной скоростью.

Наконец лошадь остановилась.

– Вилаз! – скомандовал проводник.

Неожиданно рядом с ним появился другой финн – словно из-под земли вырос.

– Один верст прямо идем, – сказал он, развернулся и стал удаляться в лесную чащу. Тараканов отдал Насте мешок, взял укутанного в шаль Ваньку на руки и пошел за ним. Остальные двинулись следом.

Становилось светлее. Идти было тяжело, ноги утопали в глубоком снегу, хотя Тараканов и старался ступать по протоптанной проводником дорожке.

Они пересекли просеку и снова вошли в чащу. Чухонец остановился и сказал:

– Можно Богу молиться, ми пришель, Финландия…

Эпилог

Финляндия поражала уже забытыми чистотой и опрятностью. Чистыми и опрятными были и везший их в Териоки вагон, и форма сопровождавших их финских солдат, и буфеты на многочисленных станциях. А в этих буфетах и пристанционных магазинчиках продавались продукты! Без очередей, без карточек и по довоенным ценам! Выменяв у пограничного офицера за один империал 30 марок (как потом оказалось, на четверть меньше официального курса), Тараканов купил три огромных булки белого хлеба, по полкилограмма масла и сыра, килограмм колбасы, большую плитку шоколада. Все это они с женой и сыном умяли мгновенно. Продукты были так вкусны, что есть хотелось еще и еще. Но надо было поостеречься – отвыкший от калорийной пищи организм уже начинал протестовать.

В Териоки их поселили в довольно холодную дачу вместе с еще тремя семьями беженцев. Дачный поселок, в котором размещался карантин, со всех сторон был окружен колючей проволокой и охранялся солдатами. Однако перемещаться внутри поселка – гулять по парку, ходить друг к другу в гости никто не запрещал. Их два раза в день весьма сносно кормили, а имеющим деньги позволялось заказывать дополнительные обеды. Проверкой беженцев занималась финская полиция и состоявший из эмигрантов Комитет для забот о русских в Финляндии, который возглавлял бывший петроградский градоначальник князь Оболенский. Князь был лично знаком с Кунцевичем, поэтому на следующий день после прибытия бывший чиновник для поручений и его супруга были освобождены из карантина, а через два дня Тараканов узнал, что Мечислав Николаевич сам стал заниматься проверкой своих вчерашних собратьев по несчастью.

Сразу же по прибытии в Териоки Настя отправила телеграмму дядюшке в Юрьев и на следующий день получила ответ с требованием немедленно приезжать. Кунцевич обещал помочь в скорейшем прохождении карантина, Настя ходила, вся светясь от счастья. Но через три дня из газет они узнали, что Красная армия и революционные эстонские полки начали наступление на Нарву. С поездкой в Эстонию решили повременить.

У них осталось пять золотых десятирублевок. Баронесса вновь начала грустить. Близкое окончание проверки теперь не радовало – вышедшим из карантина не полагалось ни бесплатного питания, ни бесплатного жилья. Через неделю, как раз в день взятия Нарвы советскими войсками, Кунцевич пришел в гости и объявил, что больше затягивать их пребывание в Териоках он не в силах, и предложил Тараканову с завтрашнего дня поступить к нему на службу – помогать проверять беженцев. Осип Григорьевич подумал-подумал и отказался. Кунцевич пожал плечами и ушел, даже не выпив чаю. Обиделся. На Настины упреки Осип Григорьевич сначала не реагировал, а когда жена совсем допекла, сказал:

– Настя, если бы я согласился, мне пришлось бы людей сортировать на чистых и нечистых и кого-нибудь обратно, в Совдепию отправить. А вдруг я ошибусь при сортировке?

Больше жена его не упрекала.

Тараканов нашел другую службу – кухонным мужиком при карантинной столовой. Работал он с пяти утра до десяти вечера – убирал помещение, мыл пол и посуду, колол дрова и носил воду, чистил картошку на всю ораву беженцев. Вечером он буквально валился с ног и засыпал, едва коснувшись головой подушки. Зато семья получила возможность и дальше бесплатно пользоваться жильем и питаться на казенный счет.

В субботу, седьмого декабря, смотрительница кухни рова Сэльгрен спросила у Осипа Григорьевича, не хочет ли он подзаработать.

– А что надо делать?

– Нетавно в карантин прибил ошень богатий щеловек, завтра он бутет давать звани обет, угощать рюсски эмигранти. Надо слюжить кюппари, эээ… половой! Будешь половой? Этот господин тает тесять марок.

– Конечно!

Столы сдвинули вместе и стали сервировать. Осип Григорьевич только и успевал таскать с кухни холодные закуски. По ассортименту застолье не уступало довоенным пирам у «Яра». Здесь было несколько видов мяса, всевозможная рыба, стояли даже вазы с фруктами.

Богатый беженец пригласил на званый ужин не всех, а только самый цвет карантина – представителей знатных и богатых семейств. Обед был назначен на семь вечера. Виновник торжества явился за четверть часа до назначенного времени и стал придирчиво инспектировать сервировку. Тараканов увидел его в тот момент, когда нес с кухни серебряное ведерко с замороженным шампанским. Увидел и чуть не уронил свою ношу. Богатым эмигрантом оказался не кто иной, как бывший его коллега агент Вейсброт.

В голове закрутились-завертелись фрагменты цветной мозаики, покрутились, покрутились и сложились в целую картинку. Тараканов поставил ведро на угол стола, снял передник, подошел к не обращавшему на него никакого внимания Вейсброту сзади и подсечкой повалил его на пол.

Рова Сэльгрен завизжала.

– Мадам, не кричите, – сказал смотрительнице Тараканов, связывая Вейсброту руки своим передником. – Это большевицкий шпион.

Визг усилился.

Генерал-майор свиты Его императорского величества, князь Александр Николаевич Оболенский и в эмиграции не расставался с военной формой, правда, носить ее приходилось без погон. Его сиятельство развалился в кресле и курил сигару. Напротив сидели Кунцевич и Тараканов.

– Вы, милостивый государь, всегда такой несдержанный? – спросил генерал у Осипа Григорьевича.

– Виноват, ваше сиятельство, накипело.

– Я, конечно, вас понимаю, но своим поступком вы оставили нам очень мало места для маневра. Вот-вот сюда прибудут представители финских властей, и этого Вейсброта придется передать им. А они могут расценить организацию ограбления в Советской России совсем не так, как оцениваем это деяние мы. Еще за героя этого изменника признают. А имеющиеся при нем немалые средства этому могут поспособствовать. Мечислав Николаевич, он вам денег не предлагал?

– Как же, предлагал. Десять тысяч фунтов.

– Ого! Это сколько же он вывез?

– Я думаю, его доля в награбленном составила около двух миллионов, – сказал Тараканов, – а это примерно пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

– Это же состояние! С такими деньгами в Европе он может весьма неплохо устроиться. Ну что теперь рассуждать. Не погорячись вы, Осип Григорьевич, мы могли бы господина Вейсброта своей властью в Совдепию вернуть, с соответствующими документами. А теперь… Теперь пишите рапорт, да как можно подробнее и красочнее, а я попытаюсь в нужном ракурсе его финнам преподнести. А там, как Бог даст.

Прибывшие в карантин чины финской полиции внимательно выслушали Оболенского, побеседовали с Таракановым, заковали Вейсброта в наручники и отвезли в Гельсингфорс. Назад он не вернулся.

Выдержки из протокола допроса.

24 ноября/7 декабря 1918 года. Териоки, Финляндия. Я, уполномоченный Комитета для забот о русских в Финляндии, отставной коллежский советник М.Н. Кунцевич, допросил Вейсброта Леонида Оттовича, родившегося 1872 года мая 15 дня, из мещан города Венден Лифляндской губернии, лютеранского вероисповедания.

По существу заданных ему вопросов Вейсброт пояснил следующее.

«В государственную службу я вступил по отбытии воинской повинности, 1 октября 1897 года писцом, в Венденское полицейское управление. В 1900 году переведен на должность околоточного надзирателя Рижского городского полицейского управления, с 1903 по 1908 годы служил в сыскной части рижской полиции полицейским надзирателем. В 1908 году был переведен в Московскую сыскную полицию, где прослужил до ноября сего, 1918 года. С 1910 года у меня на связи находился владелец кухмистерской, расположенной на ул. Солянка, дом 8, крестьянин Лабухин Афанасий. Расследуя одно из ограблений в районе Хитрова рынка, я в ходе обыска нашел и изъял в кухмистерской Лабухина ограбленные вещи и предложил ему сотрудничество в обмен на свободу. Лабухин согласился. После этого он стал снабжать меня известными ему сведениями о происходивших на Хитровке преступлениях. С его помощью мне удалось раскрыть несколько крупных ограблений, краж и разбойничьих налетов. Хочу пояснить, что я все это время не препятствовал Лабухину заниматься скупкой краденого, так как только в этом случае Лабухин мог добывать интересующую меня информацию.

С Иваном Николаевичем Беляевым я познакомился в 1912 году, – я расследовал кражу, совершенную из его квартиры. Это преступление мне удалось открыть и вернуть Беляеву практически все похищенное у него имущество. После этого мы стали дружить, так как у нас имелись общие интересы – и он, и я были страстными рыболовами. Мы неоднократно выезжали с ним на рыбную ловлю в окрестности г. Москвы.

В апреле 1918 года я был в гостях у Беляева – отмечал его именины. Находясь в состоянии опьянения, он жаловался мне на свою жизнь и на существующие в Совдепии порядки и говорил о своем желании эмигрировать. На это я возразил, что за границей нам, в нашем возрасте, будет трудно найти работу и что уезжать туда можно только при наличии определенного капитала. Тогда Беляев заявил, что капиталом можно обзавестись, и рассказал о том, что ему по долгу службы известно о каждом случае перевозки крупной суммы денег по Рязано-Уральской железной дороге. После этого у нас с ним возник умысел на совершение разбойного нападения на вагон с деньгами. К осуществлению этого преступления я привлек Лабухина. Мы несколько раз втроем встречались в кухмистерской Лабухина, разработали план нападения, распределили роли. Лабухин должен был устроить на Рязанскую дорогу своего знакомого, чтобы тот открыл вагон в момент нападения. Само нападение тоже должен был осуществить Лабухин и его сыновья. Беляев должен был сообщить о предстоящей перевозке денег и их сумме. Я должен был организовать обмен похищенных денег на изделия из драгоценных металлов и валюту иностранных держав, а также осуществлять общее руководство операцией и прикрытие ее участников.

22 мая Беляев сообщил, что принято решение об отправке в Тамбов 23 мая девяти миллионов рублей. Нам повезло, этот багажный вагон должен был сопровождать именно человек Лабухина. Если бы 23-го была бы очередь другого багажного кондуктора, человек Лабухина должен был бы с ним поменяться под благовидным предлогом.

…Лабухин не должен был никого убивать, об этом мы не договаривались. Когда я узнал, что все сопровождавшие поезд лица убиты, я потребовал у Лабухина объяснений. Он ответил, что сомневался в надежности своего человека и опасался, что тот, будучи с пристрастием допрошен в уголовной милиции, может его выдать… Мы поделили деньги – шесть миллионов достались Лабухину, один миллион – Беляеву, два миллиона – мне. Я сделал так, что начальник милиции включил меня в группу, созданную для раскрытия этого преступления, и контролировал ход розыска. Сразу сбежать из России мы не могли – процесс обмена советских денег на ценности занял продолжительное время.

…Арест Лабухина и его сыновей стал для меня полной неожиданностью. Я добился того, чтобы старшего Лабухина поручили допрашивать мне, и в обмен на молчание обещал организовать ему побег.

…Когда субинспектор Тараканов попросил меня проверить Беляева, я понял, что могу быть разоблачен, и решил действовать на опережение. В конце 1911 года начальник Московской сыскной полиции посылал меня в Тулу за личным делом Тараканова, в дороге от скуки я это дело прочитал и запомнил, что Тараканов расследовал нападение на почтово-телеграфную контору в Кашире, совершенное боевиками социал-демократической партии. Я съездил в Тулу, нашел его личное дело, нашел в Кашире еще одного участника этого расследования, после чего написал рапорт и отправил в Тульскую ЧК. Тараканов был арестован.

…Я организовал побег Лабухина, но об этом стало известно тюремной охране, и Лабухин был убит при попытке к бегству.

О судьбе Беляева мне ничего доподлинно не известно.

В содеянном я раскаиваюсь и прошу судить меня в Финляндии, по законам Республики, а не отправлять обратно в Совдепию.

С моих слов записано верно и мною лично прочитано. Дата, подпись».

На католическое Рождество советские войска взяли Юрьев.