Книга: Отцы и дети. Избранное - Иван Тургенев

Тургенев нам тут не нравоучает и не высказывает своего писательского мнения «кто прав, а кто подлец». И за это ему досталось. В моем издании после романа идет статья автора о том как его восприняло общество и это просто мрак. Я от всей души рассочувствовалась автору. Старшее поколение возненавидело Ивана Сергеевича за образ Павла Кирсанова, что он карикатурен и высмеивает их, великих и мудрых «отцов». Молодое поколение возмутило описание Базарова. В целом общественность пугало изображение нигилизма, что вот прям сейчас ее все подхватят, понесут в мир и разрушат его до основания. Короче, Женя Базаров взбодрил не только согероев в книге, но и большое количество реальных людей. 

И за все это Тургеневу пришлось еще и оправдываться. 

Почти 200 лет роману, а он живее всех живых. 

Мистерия это не символистское или антипсихологическое или еще какое-то понимание театра, мистерия – это ощущение, которое рождает театр – торжественное и важное, к которому приобщается зритель, и которое почувствовать нигде, кроме театра невозможно.

Мистерия имеет дело со зрительской неподвижной сабмиссивностью, которая подготавливает почву для внимательного восприятия зрителем спектакля. Мистерия существует только там и тогда, когда ее воспринимают. Вне зрителя нет мистерии. В лесу, где никого нет, дерево падает беззвучно. Мистерия есть там, где ее целенаправленно создают. Мистерия может и не родиться из того, из чего ее создают. Но там, где мистерии не подготавливают место – там ее не будет и подавно. Мистерия творится коллективно. Какая степень вовлеченности в происходящее на сцене действо у разных участников театрального процесса?

Актер – это человек, который из заучиваемого текста ткёт ткань роли. Актёру помогает в творческом самочувствии режиссёр. Актер работает с содержанием постановки, режиссёр – с формой. Актер вынужден предпринимать попытки по пониманию режиссёра, режиссёр – попытки постижения глубокой души актёра.

Отношения постановочной труппы строятся на профессиональной влюбленности друг в друга и вытекающем из этого уважении. Невозможно работать с теми, кого не любишь или не уважаешь. Эталоном театральных отношений являются отношения Комиссаржевской с Мейерхольдом: они были вместе, когда им было нужно, но когда один перерос другого – разошлись в разные стороны. Без претензий и взаимного гнета длящихся бессмысленных и мучительных отношений.

Зритель – чужеродное лицо, Чужой*, Чужой в смысле другое существо, отдельное, не слишком отличающееся по своей сути, не чужеродный монстр, а стоящий в стороне равноценный режиссёру и актёру элемент, потому что он созерцает все без подготовки, он видит обёртку, не пробуя конфету, грубо говоря. На зрителя оказывается самое полное влияние или внушение, потому что завершенный облик спектакля огорошивает зрителя, оставляя наиболее полное впечатление. В этом смысле просвещенный театрал это тот, кто умеет обращаться с полным впечатлением, испытывая его точно так же, как и зритель, но он помимо этого знает изнаночную театральную сторону, которая помогает более осмысленно и глубоко воспринимать постановку.

Получается такая матрёшка: актер больше, чем зритель; режиссёр больше, чем актер; критик больше, чем режиссёр. В этом плане зритель с актёрами стоит на совершенно разных ступенях. Зритель по одну сторону, актер – по другую. Именно в актере, если брать матрешку, начинается первичное очуждение. Он отделяется от зрителя, отрицает себя, чтобы он, зритель, потом возродился вновь – в критике.

Актёры уже знают своего героя. Знает и зритель, прочитавший книгу – но это один снятый слой. Таких слоёв незнания и чужеродности у рядового зрителя множество. Еще один слой – предварительное знакомство с постановочной труппой. Постановочная труппа слой за слоем обнажает театральное. Зритель тоже обнажает театральное, но никогда не полностью, если это происходит, то перед нами «просвещенный театрал».

И здесь уместно вспомнить слова великого Аристотеля, открывшего многие моменты театральности, что целое приятнее глазу, чем часть. И таким целым является спектакль со светом, звуком, костюмами, жестами и голосом, мизансценами и декорациями. Как-то так само собой сложилось, что незавершённом виде спектакль может видеть только труппа. Это логика театрального производства: есть сакральное и есть профанное, открытое для всех и скрытое для глаз, эзотерическое и экзотерическое.

«Очуждение» – это из Брехта, тезаурусом которого я попробую объяснить «Отцов и детей» (я опираюсь на инсценировку А.Я. Шапиро). Очужение привносит в материю жизни и актерскую материю элемент рациональности и осознанности. Очуждение позволяет вырабатывать суждения о спектакле, по Брехту. Очуждение – это слово не только про режиссёра или актёра, но и про зрителя. Зритель еще в том смысле «Чужой», что испытывает очуждённость. Зритель не разделяет нигилизм Базарова. Базаров подрывает основы, пока зритель подрывает это подрывание основ Базаровым. Хочется перенести очуждение дальше – на критика или «просвещённого театрала». Чужой как просвещенный театрал – это максимально театрально очужденное лицо. Это лицо в маске из идеологии. Например, из идеологии нигилизма, если говорить про «Отцов и детей». Критик или «просвещённый театрал» – это человек, спаянный с самим духом театральности. Он живёт ради театра, а потому притягивает к себе театр и живёт в нем. Просвещённый театрал – это такой магнит для театральности.

Просвещённый театрал уже прожил желание онтологии желания театральности. Он балансирует между погружённостью в театральный процесс, его обытовлением, и очуждением того, что он чувствует, кристаллизируя то, что он видит в теорию. Таким образом, очуждение может быть не только для режиссёра (очуждение от мгновенных озарений до генеральной сверхидеи), актёра (очуждение между воображаемым и действительным), зрителя (очуждение от происходящего на сцене и в душе), но и для критика (очуждение от влияния деталей и их разбора до полного впечатления и сформированной теории).

Погруженность в театральность для просвещенного театрала значит постоянное обытовление и превращение мистерии в повседневное волшебство, которое ничего не утрачивает от повседневности, а наоборот только приобретает в своей мистериальности.

Аркадий Кирсанов возвращается домой после долгого отсутствия из-за учебы. Вместе с ним приезжает его друг Евгений Базаров, взгляды которого немного шокируют закостенелые мысли братьев Кирсановых.

Первым удивлением было то, что Евгений Базаров - будущий врач. И отец его тоже врач, а сельские врачи для меня не пустой звук)

Вторым удивлением стало то, что роман не только о конфликте отцов и детей, но и о взрослении. Все мы в подростковом возрасте были нигилистами. Нам все не нравилось, мы всё отрицали и думали, что у нас-то точно всё будет по-другому. И родители ничего не понимают, потому что говорят заезженные банальности. И только с возрастом мы понимаем, что в этих банальностях вся жизнь. К сожалению, Базаров не успел повзрослеть. Возможно, если бы он не так яро отрицал чувства, поддался бы своему влечению и его жизнь сложилась бы по-другому.

Ещё одно удивление, что это роман о любви. Не скажу, что следить за развитием любовных отношений было интересно, но сравнивать поведение Аркадия Кирсанова и Евгения Базарова было интересно.

В школьные годы роман показался очень скучным. При перечитывании получила огромное удовольствие. И было безумно жаль родителей Базарова.

Роман не нравится, просто потому что не нравится.

Этап 2. Студенческий

Срочно, срочно до экзамена прочитать всю программу. Сюжет - не волнует. Личные предпочтения - не волнуют. Волнуют икона Николая Чудотворца и пепельница в виде лаптя - по сведениям старших курсов они спрашиваются на экзамене.

Роман не нравится, как и все, что читается одним скопом за 3 недели.

Этап 3. Взросло-расслабленный

И вот тут-то, когда ни за кем не гонишься и никому ничего не доказываешь, ты и начинаешь ловить кайф от приятного языка, размеренного повествования и ярких портретов дворянской жизни XIX века.

Что могу сказать? С третьей попытки меня роман покорил. Что осталось из детства? Ощущение, что трагедия старичков Базаровых как была для меня одной из страшнейших в русской литературе, так и остается. Как и 15 (мама!) лет назад меня душит непонимание и неприязнь к Базарову, когда он уезжает от родителей через 3 дня по приезду. И нестерпимо больно читать в конце про их тихую память о любимом сыне.

Замечательная вещь, которую я когда-то клялась больше не читать, но, видимо, буду перечитывать еще.