Текст книги "История моей жизни. Записки пойменного жителя"

Домой я явился без гроша и больным – в дороге простудился, но дня через три-четыре отлежался. Домашние особого восторга по поводу моего возвращения не выражали: малые братишки и сестры потому, что гостинцев не привез, а матери просто неловко было за меня перед соседями. Все же по их глазам я видел, что они мне рады. А отец ходил хмурый, не ругался пока и ничего не спрашивал.

В общем, я скоро освоился. Приговорив себе балахон и лапти[90]90
  Балахон – домотканая рабочая летняя одежда (Л. Ю.), лапти – крестьянская обувь, сплетенная из лыка – подкорного слоя древесины лиственных деревьев. (Ред.)


[Закрыть], я, чтобы загладить свои «прегрешения», рьяно принялся за текущие хозяйственные работы. А так как на чужбине я стосковался по привычным домашним работам, то выполнял их с удовольствием, даже с жадностью.

Поэтому и отцом я был молчаливо «признан», тем более, что ему мое присутствие было выгодно: при мне «молодые кадры» нашей семьи могли выполнять любую работу без его участия.

А он был очень не прочь полежать на печи или посидеть со щепоткой табаку на лавке. За этими занятиями он мог проводить целые дни, если видел, что дело делается и без него.

Старшая сестра, когда я уехал в город, поняла, что теперь ей придется больше соприкасаться с отцовской «лаской», и изъявила желание выйти замуж за первого посватавшегося парня, которого никогда даже не видала. Их деревня была от нашей верстах в пятнадцати. Про жениха ей наговорили, что он умный, как девушка, работящий, не матюкается[91]91
  То есть не выражается бранными словами, не матерится. (Ред.)


[Закрыть].

Это все было близко к правде, но кроме того он оказался непроносен на язык[92]92
  Непроносен на язык – заика, косноязычный. (Л. Ю.)


[Закрыть] и нерасторопен, что по-местному определялось «как баба». Сестра же была красива лицом, среднего роста, в меру полновата, на работе не последняя, к тому же опрятна и брезглива. Бывало, во время летней горячей работы отец не даст ей времени в субботу прибраться и вымыть пол в избе, так она ночью вымоет. Конечно, если бы она не поспешила, то для нее нашелся бы муж получше.

А выйдя за такого, она его невзлюбила и вскоре стала его просто третировать. Не особенно почтительна она была и к свекру и к свекрови: они тоже были тихонькие, но любили гнусить, а она этого не терпела. Она и мужу говаривала: «Лучше бы ты, как другие мужики, ругался, да дело знал, а не гнусил».

Был в ихней деревне удалой парень Васька Оськин, он мог бы быть ей подходящим мужем. И однажды в престольный праздник, поймав ее вечером в сенях, он сделал ей некоторое предложение. А она как заорет на него, а потом схватила подвернувшееся под руку полено и запустила ему вслед. Долго он не смел после этого показываться ей на глаза.

Так и прожила с нелюбимым, детей уйму народила. Дети все пошли в отца, она и их за это не любила, шерстила, как собачат[93]93
  Шерстит, как собачат – бьет, плохо обращается. (Л. Ю.)


[Закрыть]. Не раз говорила мне: «Из-за тебя я за этакого растяпу попала». Если бы тогда разрешались разводы, едва ли она прожила с ним больше года. Но в то время право расторжения браков было предоставлено только апостолу Петру, вот и пришлось жить[94]94
  В Российской империи развод совершался лишь церковным судом с разрешения Священного Синода и по строго ограниченным поводам (доказанное прелюбодеяние супруга, судебный приговор с лишением всех прав состояния или со ссылкой в Сибирь, безвестное отсутствие супруга более пяти лет, принятие супругами монашества). Даже в этих случаях получить развод было крайне сложно. (Ред.)


[Закрыть].

Приобжившись дома, я как-то зашел к своему старому знакомому, учителю приходской школы Михаилу Александровичу Кузнецову, попросить что-нибудь почитать.

– Ну, как в Питере пожилось?

– Ничего, да только вот без копейки вернулся.

– Это ничего, деньги-то, надо полагать, там такие же, как и здесь. А знаешь, – продолжал он, – когда ты собирался ехать, я не удерживал тебя не потому, что надеялся на то, что ты там хорошо заживешь. А надеялся, что тебе там кое-что в голову вдолбят. Ну, как, теперь жития святых читать будешь?

– Нет, Михаил Александрович, отчитал. Вот нет ли у тебя чего-нибудь антирелигиозного, покрепче? А знаешь, ведь все-таки первое-то семя неверия во мне ты посеял.

Помнишь, когда я принес тебе в переплет свои книжонки, ты посмотрел и сказал: «Книжонки-то дрянь, и переплетать не стоило бы», а я возразил: «Как дрянь, ведь божественные», – «Ну, ладно, – говоришь, – оставляй, переплету». А потом мы зашли в класс, там на картине был изображен пляшущий пророк Давид[95]95
  Давид – легендарный царь Израильско-Иудейского государства, упомянутый в Библии. Автор имеет в виду библейский эпизод, когда Давид в благоговейном ликовании плясал перед ковчегом Господним в священническом одеянии. (Ред.)


[Закрыть], и ты пропел ему какой-то плясовой куплетик, а дело было в воскресенье, начиналась обедня.

Идя домой, я размышлял: «Что же это такое, человек образованный, а так смеется над святым пророком, да и книжки, говорит, дрянь», но так ни к какому выводу не пришел, однако решил никому этого не рассказывать, чтобы тебе, думаю, за это не попало.

– Правильно и сделал, попасть могло бы. Ну, а насчет книжек, так у меня ничего для тебя нет. А вот познакомься-ка ты с нюксенским учителем, у него найдешь, что тебе нужно. Скоро Кузнецов куда-то уехал. Я сошелся с учителем Нюксенского земского училища[96]96
  Нюксенское земское училище было открыто в 1874 году. Такие народные училища с трехгодичным курсом обучения работали параллельно с приходскими школами, восполняя недостаток последних. В 1891 году училище по решению Великоустюгского уездного земства было закрыто и вновь открылось лишь в 1903 году. (Ред.)


[Закрыть] Шушковым Ильей Васильевичем[97]97
  Илья Васильевич Шушков преподавал в Нюксенском земском училище в 1904–1906 годах. По воспоминаниям нюксян, И. В. Шушков был человеком общительным и имел прогрессивные взгляды. И. В. Шушков был членом союза учителей Великого Устюга. (Ред.)


[Закрыть].

Сначала он давал мне библиотечные книги, а потом, узнав поближе, начал давать бесцензурные, изданные в Ростове-на-Дону[98]98
  В дореволюционной России существовала цензура, за нарушение правил издателей мог ждать штраф, арест, тюремное заключение. Неподцензурная литература издавалась и распространялась нелегально. (Ред.)


[Закрыть]. А потом я брал у него целые пачки брошюр и прокламаций для раздачи по деревням.

Из названий прокламаций я запомнил только Выборгское воззвание, написанное членами Первой Государственной Думы после ее разгона[99]99
  «Выборгское воззвание» – обращение группы депутатов 1-й Государственной думы 10 июля 1906 года в Выборге в ответ на роспуск Думы указом Николая II. Документ призывал «граждан всей России» к пассивному сопротивлению властям до нового созыва Думы. Против лиц подписавших «Воззвание», было начато уголовное преследование: 167 бывших депутатов были осуждены на три месяца тюремного заключения и лишены избирательных прав. (Ред.)


[Закрыть], в нем русские крестьяне призывались не давать царю рекрутов и не платить податей. Оно мне казалось менее революционным, чем другие, которые приходилось распространять.

Из книжек и брошюр тоже запомнились названия немногих. Но хорошо помню, например, такую: «Хватит ли на всех земли?». Это была маленькая книжка в белой обложке, в ней говорилось, сколько земли захватили себе помещики, монастыри, уделы и духовенство. Хотя в нашем месте не было ни помещичьих, ни монастырских земель, эту книжку мужики слушали очень охотно, и я читал ее вслух при каждом удобном случае, даже на деревенских сходках.

Очень большим успехом пользовалась еще книжка под названием «Невмоготу». Эта была побольше, страниц около ста, в ней рассказывалось, как крестьяне запахали помещичью землю, а потом посадили в холодную исправника, пристава, попа и урядника[100]100
  Исправник – глава уездной полиции. Пристав – здесь: становой пристав – полицейское должностное лицо, возглавляющее стан – полицейско-административный округ из нескольких волостей. Урядник – нижний чин уездной полиции, подчиненный становому приставу и ведающий определенной частью стана. (Ред.)


[Закрыть]. К Шушкову ходил не один я, таких завсегдатаев у него был не один десяток, но большей частью из самой Нюксеницы, где он жил. Мне ходить к нему было далеконько, километра три, но в зимнее время я делал это почти каждый вечер[101]101
  Нюксеница и Дунай расположены на разных берегах Сухоны, зимой можно было дойти из одной деревни в другую по льду. (Ред.)


[Закрыть]. Бывало, как приеду из лесу, спешу поскорей поесть и к нему. Летом, конечно, можно было ходить только по воскресеньям. Часто мы оставались с ним вдвоем, засиживались до полуночи и дольше, иногда он меня провожал едва не до нашей деревни.

В числе многих других я в это время прочитал такие книги, как «Овод», «Спартак», «Под игом»[102]102
  «Овод», «Спартак», «Под игом» – «Овод» – популярный в России роман американской писательницы Э. Л. Войнич о деятельности итальянских революционеров первой половины XIX века. «Спартак» – исторический роман Р. Джованьоли о восстании рабов в Древнем Риме. «Под игом» – роман болгарского писателя И. Вазова, посвященный освободительной борьбе болгарского народа против турецкого владычества. (Ред.)


[Закрыть]. Помню, с увлечением прочитал популярную книжку по астрономии «Дедушка Время», кажется, Рубакина, она очень укрепила мой атеизм. Еще большую роль в этом отношении для меня сыграла небольшая книга Бебеля «Христианство и социализм»[103]103
  Брошюра Бебеля «Христианство и социализм» (1874, издана в Женеве на русском языке в 1905 году), посвященная анализу социально-экономических причин возникновения религии и путей ее преодоления, была популярна в России 1900-х годах и, по свидетельству современников, продавалась за пять копеек на железнодорожных станциях. (Ред.)


[Закрыть]. Когда я прочитал в ней сначала письмо к Бебелю католического священника Гогофа, то подумал, что же Бебель сможет возразить? Но, прочитав ответ Бебеля, я просто пришел в восторг. Его аргументы я постарался покрепче усвоить и с еще большей горячностью повел беседы о том, что бога нет.

Если до поездки в Питер меня звали «апостолом», то теперь перекрестили в «безбожника». Такое прозвище в то время большинством считалось оскорбительным и унижающим, в этом смысле и употреблялось, но я внутренне им гордился. Не беспокоил меня и усиленно распространявшийся слух о том, что я сошел с ума. В подтверждение этого приводились такие доказательства, которые я считал для себя лестными: «не молится богу», «не ходит в церковь», «по постным дням скоромное ест» и т. п.

В тогдашнем шушковском «активе» среди распространявших нелегальную литературу и прокламации были такие как Бородин Иван Прокопьевич – хозяин дома, в котором была школа и квартировал учитель. Они оба с женой были в числе «активных», но это не мешало им драть с учителя за стол весьма не божескую цену.

Был еще Бородин Михаил Романович, мужик средних лет, с солидной внешностью. Про этого говорили тогда: «Миша Романов дак и в гости-то ездит с Библией». Он действительно любил пользоваться Библией для разоблачения религии. Оба эти Бородины Октябрьскую революцию встретили враждебно, во время НЭПа выросли в крепких кулаков. Они, как и почти все, ходившие тогда к Шушкову, еще во время разгрома революции 1905–1906 годов перекрасились, стали аккуратно посещать церковь и сделались почтительными к начальству в лице урядника, старшины и других.

Но тогда, в 1906 году, – какое это было прекрасное время, казалось, что сам воздух делал людей революционными. Вот несколько характерных эпизодов.

Однажды летом, в праздничный день, прибегает утром ко мне посланный и говорит: «Юров, иди, у нас на Норове собрались все мужики, тебя зовут». Я подумал, что они, по обыкновению, собрались, чтобы в свободное время побеседовать, захватил кое-какую литературу и пошел. Прихожу, вижу: настроение бурное, боевое.

– Мы в Нюксеницу собрались идти.

– Чего же там хотите вы делать?

– А арестуем всех, кто за правительство: урядника со стражниками, старшину и всех торговцев.

– А потом что?

Они призадумались, но ненадолго:

– А может, учитель скажет, что потом нужно будет делать.

Мне с трудом удалось уговорить мужиков, что этого делать теперь не нужно, а когда будет нужно – учитель или кто-то другой скажут. Провел я с ними тогда хорошую беседу, и они разошлись в надежде, что скоро их все-таки позовут для таких дел.

Сельским старостой[104]104
  Сельский староста – выборное должностное лицо сельского общества, представлявшее село в волостном правлении. Сельский староста избирался на три года и находился в подчинении у волостного старшины и земского начальника. (Ред.)


[Закрыть] был у нас тогда Белозеров Осип, или, как его обычно звали, Оська Крысенский, потому что был он из деревни Крысиха. Обязанности свои он выполнял так. Придет к нему в правление какой-нибудь мужик из числа аккуратных плательщиков и скажет: «Вот, Осип, я подать[105]105
  С 1885 года крестьяне Европейской России перестали платить подушную подать (налог, взимавшийся согласно переписи населения). Вместо нее был введен поземельный налог, до 1903 года разверстывавшийся на сельскую общину и выплачиваемый по принципу круговой поруки. С 1903 года была установлена личная ответственность крестьян перед казной, но точную сумму налога с каждого члена общины определял сельский сход. (Ред.)


[Закрыть] хочу заплатить». Взглянет наш Осип на мужика: «Подать? А зачем?» – «Как зачем, ведь надо же платить». – «А кто теперь платит? Иди-ко, брат, лучше купи ребятишкам по штанам». И мужик уходил, унося деньги домой. И долгонько наш Оська так служил, но потом его все же земский начальник сместил.

Несколько позднее к нему за получением недоимки пожаловал сам урядник с шестью стражниками[106]106
  Стражник – нижний чин уездной полицейской стражи, эта должность была аналогична городовым в городской полиции. (Ред.)


[Закрыть]. Осипа дома не привелось, но сын его, Сашка Крысенский, тогда еще молодой парень, не подкачал. Урядник, зайдя в избу, по обыкновению стал забирать самовар. Жена Оськи (мать Сашки) ухватилась за него, не отдавая. Один из стражников толкнул ее прикладом, а она была беременна, заревела. Сашка, лежавший на полатях, как закричит – а парень он был дюжий и голос имел подходящий: «Вы что тут, мироеды, расхозяйничались!» Один из стражников, желая, по-видимому, его попугать, сунул примкнутым к винтовке штыком по направлению к нему на полати, но не успел и глазом моргнуть, как винтовка осталась в руках у Сашки. Он спрыгнул на пол и, держа винтовку за ствол, хлестал ее прикладом об пол, крича: «Уходите, мироеды, а то всех перебью!» Потом, бросив разбитую винтовку, схватил топор. Стражники ударились в панику и, давя друг друга в дверях, спешили спастись бегством. В сенях, спустившись гурьбой под лестницу, они никак не могли открыть наружную дверь: она открывалась внутрь, а они напирали друг на друга, боясь, что последних Сашка зарубит. А он, между тем, кричал, размахивал топором, но никого не рубил. Открыв, наконец, дверь, стражники высыпали на улицу, следом за ними вылетел и Сашка и еще свирепее закричал. Тогда они в ужасе бросились бежать из деревни не дорогой, а прямо под гору, на Сухону. При этом урядник торопил их: «Уходите скорее, уходите скорее, зарубит ведь». Так и не унесли самовар.

Был еще такой случай. На одном из митингов был принят приговор на имя, кажется, третьей Государственной думы. Приговор был средактирован Шушковым в очень резких выражениях. Помню, заканчивался он примерно так: «Вы, члены Думы, избраны народом и поэтому должны выполнять волю народа, вы должны добиваться свержения царя и воров-министров. Царь для нас теперь не батюшка, не божий помазанник, а кровопийца, изверг, антихрист». Приговор этот был принят всеми дружно, не было ни одного возражения. Не было и трусливых увиливаний от подписи, старые, неграмотные крестьяне просили, чтобы за них подписались грамотные. Честь открывать этот митинг была предоставлена мне. Проходил он под открытым небом: день был солнечный, жаркий, в начале сенокоса[107]107
  Народные сходы с антиправительственными речами и «приговорами» неоднократно имели место в Нюксенской и соседней Богоявленской волостях в 1905–1906 годах. (Ред.)


[Закрыть].

Когда митинг уже был окончен, но народ еще не разошелся, мимо проходили урядник и крупный торговец Казаков Олёкса (в глаза его называли, конечно, Александр Фёдорович[108]108
  Купец Александр Фёдорович Казаков – представитель самой богатой семьи в деревне Нюксенице. Его брат Михаил Фёдорович Казаков был попечителем Нюксенского земского училища. (Ред.)


[Закрыть]). Из толпы им насмешливо кричали: «Приверните, подпишитесь под нашим приговором!» Урядник прошел молча, не повернув голювы, а Олёкса Казаков пробурчал: «Давай, пишите уж вы, нам и так хорошо». Из толпы отозвались: «Знаем, что вам-то не плохо!»

Шушков, чтобы сделать приговор более весомым, послал его с надежными людьми для подписания в соседнюю Уфтюгскую волость. Это задержало его отсылку, а между тем урядник и Олёкса Казаков послали донесенье в Устюг[109]109
  Великий Устюг – наш уездный город, расположен в 150 км от Нюксеницы на берегу реки Сухоны, у места впадения в нее реки Юг. (Л. Ю.)


[Закрыть]. Оттуда вскоре прибыл пристав с тридцатью конными стражниками.

Однажды рано утром прибегает ко мне старушка из того дома, где была школа и жил Шушков, и сообщает: «Иванушко, у нас стражники, много стражников с лошадям, дом кругом окружили, обыск делают, Илью Васильевича хочут увезти. Он мне сказал, не можешь ли выбраться из дому, если, говорит, проберешься, то беги на Дунай и скажи Юрову, что стражники здесь». Больше ничего не было сказано, и мне было неясно, что хотел сказать мне этим Шушков – предупредить ли о возможном обыске или что другое. Подумав, я решил собрать в Нюксеницу народ. Поручил матери спрятать подальше имевшуюся литературу, послал брата по деревне, сказать мужикам, что учителя хотят арестовать и увезти, а сам побежал в другие деревни, где также поручал надежным ребятам оповещать мужиков.

Часа через три все мужское население было в Нюксенице. Собравшиеся держались по отношению к стражникам враждебно, угрожали всех их побросать в Сухону, если они попробуют взять учителя. Не обошлось бы в тот день без кровавой свалки, если бы мы – наиболее близкие друзья учителя – не принимали нужных мер. Нашей целью было сохранить порядок и вместе с тем показать полиции, что народ готов на все, чтобы не выдать учителя. Нам это удалось: пристав струсил, Шушкова не арестовали.

Арестовали его за это дело только в начале 1908 года в Петербурге, где он в то время учился в учительском институте[110]110
  Санкт-Петербургский учительский институт был основан в 1872 году для подготовки учителей для государственных начальных училищ, следовавших за начальной школой. (Ред.)


[Закрыть]. Просидев следственным полгода в «Крестах»[111]111
  «Кресты» – название тюремного комплекса на Арсенальной набережной в Санкт-Петербурге, существующего с 1868 года. Название определено формой пятиэтажных крестообразных в плане корпусов тюрьмы. После революции 1905–1907 годов в «Крестах» стали преобладать политические заключенные. (Ред.)


[Закрыть], он был выпущен до суда под залог в полторы тысячи рублей, которые были собраны и внесены учительством нашего Велико-Устюгского уезда. Дело его с товарищами разбиралось выездной сессией Московской судебной палаты в Устюге, об этом процессе будет рассказано ниже.

Любил я в это время поспорить о религии с бабушкой, особенно когда к ним собирались соседи. А а это бывало часто, так как ввиду покладистого нрава дяди Николки соседи любили ходить к нему побеседовать. Хотя развитие мое тогда было намного слабее, чем даже сейчас, я справлялся со своими оппонентами довольно легко. И надо отдать справедливость бабушке, она при всей своей богобоязненности умела и слушать противника, и спорить корректно, я не помню ни одного случая, чтобы она рассердилась, несмотря на резкость, с какой я высмеивал бога и угодников.

На ее излюбленные доводы, что бог наказывает грешников и награждает угодных ему, что кто молится и соблюдает посты, у того и в делах удача и успех, я, помню, обычно приводил ей примеры такого рода. Вот крестьяне, особенно которые победнее, все время дрожат за свое хозяйство, за свою скотинку, а глядишь, весной от бескормицы коровушка и подохла. Навоза у бедняка мало, полоску[112]112
  Для крестьянских наделов в России была характерна чересполосица, возникавшая в результате многократных переделов общинных земель и создававшая ситуацию, когда участки земли одного хозяйства чередовались с участками соседей – «полосками». (Ред.)


[Закрыть] свою он поэтому удобряет плохо. И вот, несмотря на то, что он со слезами просил бога уродить хлеб, урожай оказался никудышный. А вот помещики и богу не молятся, и постов не знают, а коров имеют сотни и, небось, они у них не дохнут – не потому, конечно, что их бог любит, а потому, что кормить есть чем. И хлеб у помещика лучше родится. Так как же, мол, бабушка, почему бог так худо разбирается?

Но у бабушки, как у заправского попа, на все были утешительные объяснения: «Бывает, Ванюшка, что бог и любя наказывает, а и по грехам терпит. На том свете всякий свое получит».

Я любил ею пользоваться как оппонентом, это мне очень помогало развивать беседу. Но однажды она меня едва не подвела. Развернули мы так с ней спор, а дело было в дни Рождества, и тут заходит поп с рождественской славой[113]113
  По традиции, сохранявшейся в русских деревнях и городах до начала XX века, на святочной неделе дети и молодежь в сопровождении дьячка (иногда священника) ходили по деревне «со звездой» (символом Вифлеемской звезды) и стучались в дома соседей, исполняя тропарь «Рождество твое, Христе, Боже наш» и народные стихи-колядки духовного содержания. На русском Севере такой святочный обход называли «христославить», «Рождество петь». (Ред.)


[Закрыть]. Бабушка к нему за помощью: «Помоги, батюшка, мне внука образумить. Сам знаешь, какой он раньше богомольный был, а теперь вот, как съездил в Питер, так и богу не стал молиться, и постов не разбирает». Поп, помня, что прежде я был примерным юношей, начал меня урезонивать. Я долгонько слушал, потом сказал: «Подожди, отец Владимир[114]114
  Отец Владимир – настоятель Богоявленской церкви села Устье Городищенское Шадрин Владимир Васильевич. (Ред.)


[Закрыть], теперь я поговорю». И принялся я за него основательно, так как народу присутствовало порядочно. Сразу, что называется, взял быка за рога: «Как же, отец Владимир, ты советуешь мне в бога верить, а сам не веришь?» Попа поразил такой выпад, от волнения он начал захлебываться словами: «Как не верю, как не верю, это я-то не верю?» – «Да, – говорю, – не веришь, и я это в два счета докажу». – «Ну-ну, доказывай», – а сам зыркает по народу глазами, как пойманный вор.

Вот, говорю, батя, у вас в Библии есть очень важный завет, заповедь бога, что человек должен в поте лица добывать хлеб свой, а ты вот без поту добываешь его, значит обошел божий-то закон. А дальше, ведь по евангельскому учению пьянствовать и безобразничать не полагается, а ты вот постоянно пьяный и, когда перепьешься, то рамы бьешь или лезешь на колокольню и трезвонишь.

Тут мой поп больше не выдержал, пробурчал что-то угрожающе и выскочил из избы, хлопнув дверью. Даже бабушка рассмеялась: «Ну, Ванюшка, и донял же ты попа-то, он топере довзаболи[115]115
  Довзаболи – всерьез. (Авт.)


[Закрыть] осердится».

И верно, осердился. Летом приехал на побывку соседский парень Миша Мисарин, служивший в Устюге, в консистории, делопроизводителем, и рассказал, что поп на меня послал туда донос, который заканчивался такими словами: «Слуг дьявола – крамольников и безбожников не убоимся». Парню этому удалось донос уничтожить, а написать второй батя, по-видимому, из-за пьянки не собрался.

Дома вся семья, кроме отца, была под моим влиянием. И когда отца не было дома, мы практически осуществляли безбожье: мать была с нами заодно, и поэтому без него мы не соблюдали постов и, садясь за стол и выходя из-за стола, не кланялись богу, даже и мать, если не было никого посторонних. При посторонних она, конечно, на это не решалась, зная, что уж про нее-то заговорят больше, чем про меня.

Я же со дня возвращения из Питера и при отце уже не кланялся богу, поэтому он меня еще больше невзлюбил, между нами с этого времени завязалась глухая борьба. Правда, ругал меня в глаза он очень редко, когда уж вовсе осатанеет, а больше просто зверем на меня смотрел. Случалось, если доберется до книжек-изорвет их и побросает в таз, под рукомойник. Иногда грозил пойти пожаловаться уряднику, но до этого не дошло.

Я чувствовал бы себя более независимым и давал бы ему более решительный отпор, если бы моя больная нога не мешала мне быть полноценным работником. К несчастью, в это время я часто едва мог ходить и все ждал, что вот-вот моя нога совсем откажет и тогда я, неспособный ни к какому труду, стану предметом постоянных издевательств со стороны отца.

Особенно сильно болела нога, если я целый день пахал, боронил или жал. Жнива давалась тяжелее всего, потому что, наклоняясь, приходилось больше опираться на носки. Идя с поля, я обычно незаметно отставал и шел один, чтобы никто не видел, как я ковыляю, часто с длинной палкой в руках. Возвращались с работы ночью, это помогало мне скрывать свое несчастье.

В жниву обычно возвращались толпами, парни играли на гармошке, девицы пели песни. А я в это время, бывало, наступлю впотьмах на неровное место и от нестерпимой боли присяду и стисну зубы. Иногда все же не мог сдержать стон.

В работе отец мне, конечно, поблажки не давал. Хотя он и хорошо видел, что некоторые работы мне непосильны, но только злорадствовал и направлял туда, где потяжелее.

Однажды великим постом, в 1907 году, мы заготовляли дрова в лесу. Там в лесной избушке и ночевали. Нога моя в это время уставала и болела особенно сильно. С утра еще ничего, хожу, а как поброжу целый день в снегу, так под вечер ступить не могу, полверсты или немного больше ходьбы до избушки были для меня пыткой, а когда в избушке прилягу, то уже не могу встать на ноги.

Но мне страшно не хотелось показывать свой недостаток посторонним, а в этой избушке спали люди и из других семей. В числе их была девушка моего возраста, Федорка Федоскова, которая мне нравилась. В глубоких тайниках своего сознания я даже представлял ее иногда своей невестой. Помню, однажды я предложил ей печеной картошки, она без всяких ужимок приняла мое угощение и просто поблагодарила.

Отец в этот раз, против обыкновения, тоже был с нами в лесу и, как обычно, был туча тучей. До конца недели я в этот раз проработать не смог. Встав однажды утром, я сказал отцу, что идти пилить дрова не могу, пойду домой, а потом в больницу. Он ничего на это не ответил, и я отправился.

До дому было верст 6–7, и это расстояние я преодолевал почти целый день. Неровности дороги причиняли мне жестокую боль, и я большей частью брел стороной, по снегу, который на реке был не очень глубок.

Отдохнув сутки дома, я отправился пешком же в больницу, за 25 верст[116]116
  В село Богоявление, в верховьях речки Городищны (Л. Ю.). Ныне село Городищна. (Ред.)


[Закрыть]. Через двое суток я туда пришел. В больницу меня приняли, и я недель шесть там лежал. Лечили меня электричеством, но я видел, что доктор делал это только для очищения совести, надежды исправить мою ногу у него не было. Он просто давал мне возможность отдохнуть. И давал читать запрещенные книги, но предупредил, что надо поаккуратнее, лишнего ни с кем не говорить.

Фамилия доктору была Писарев, в то время он был цветущего здоровья, а через два года умер от какой-то тяжелой болезни. Говорили, что заболел он от огорчения, вызванного изменой жены. В самом деле, вскоре после моего пребывания в больнице был такой случай. К его жене ночью пробирался земский начальник, а он, очевидно, уже выслеживавший, стрелял по нему, но, к сожалению, только легко ранил.

Выписавшись из больницы, я опять кое-как приплелся домой.