Текст книги "ТриПсих"

И с тех пор у Петра Ивановича «интеллигентному виду» никакого доверия – ложь, наглая ложь, и подлый обман! Или глупость!

И никогда это мнение не менялось и не подвергалось сомнению… пусть улыбаются, пусть вежливо говорят, пусть комплименты произносят, Пётр Иванович в ответ так же вежливо-пусто улыбнётся и даже комплимент отпустит, но сердце его всегда спокойно билось, 60 тире 90 ударов в минуту, и даже измерять не надо.

Пётр Иванович крепко сжал локоть профессора-шахматиста: «Возникла проблема. Вот давайте вместе с Вами пройдёмся по коридору». «Давайте! А какая проблема?» – вежливо доброжелательно заинтересовался профессор.

Боковым зрением Пётр Иванович видит, что они приближаются к овальному входу, замедляет движение, почти останавливается и спрашивает: «Вы ничего не замечаете?» «Коридор, стены, мы с Вами… стены равномерно окрашены, свет не яркий, но освещение достаточное для возможного передвижения без напряжения для зрения…» «А коридор справа?» «Коридор?» «Коридор справа есть?» «Нет». «Вы не видите?» «Нет». «Хорошо. Вы постойте здесь».

Пётр Иванович отходит от профессора и сворачивает в овальный вход, немного проходит и оборачивается: «Профессор! – кричит он в сторону входа в ортоугольный коридор, – Профессор, Вы меня видите?» Профессор не отвечает, просто стоит. Пётр Иванович возвращается и спрашивает профессора: «Вы меня видели? Вы видели, как я свернул из коридора?» «Вы никуда не уходили», – спокойно отвечает профессор. «Так, понятно!» Пётр Иванович снова вошёл в овальный коридор, снова позвал профессора, снова вернулся, снова ушёл, и далеко, по коридору, снова сделал всего шаг в овальный проход, и тут же вернулся… Результат тот же – профессор как бы отключался на то время пока Пётр Иванович перемещался туда-сюда. Тогда он просто попытался втянуть шахматиста в проход, но ничего не получилось, то есть вот он взял профессора за руку, крепко взял, и пошёл в проход, но в самом проходе профессор исчез, и это происходило при каждой попытке войти в другой коридор, как бы сильно Пётр Иванович его не держал. Просто есть профессор и… нет профессора в момент перехода. Ни рывка, ни толчка… ни-че-го.

«Профессор, прямо перед Вами справа есть вход в другой коридор, он внешне отличается от того в котором мы с Вами стоим и разговариваем, и я несколько раз уходил в проход, которого Вы не видите, я пытался Вас туда втянуть, но каждый раз получалось так, что Вы оставались на месте, хотя мы с Вами подходили к самому входу». «И что?» – спокойно спросил профессор. «Именно! Что это такое?» «Не знаю». «Профессор! Вы не знаете?!» «Ну, ведь это Вы куда-то уходили и откуда-то выходили, я ни-че-го этого не видел, не слышал и не ощущал». «Хорошо, представьте себе, что всё сказанное мною произошло с Вами». «Ну… Видим-слышим-ощущаем только то, чему обучены, тому, о чём Вы рассказали, я не обучен, – и видя замешательство собеседника, добавил, – я не подвергаю сомнению Ваше описание того, что с Вами происходило. Я просто не знаю, что это было, и у меня прямо сейчас нет никаких способов и возможностей достоверно всё проверить». «Но ведь я не вру! Или Вы думаете, что я вру?»

Профессор коротко вздохнул, поджав при этом губы, потом вытянул их вперёд, потом снова поджал, потом снова вытянул их как бы в хоботок, потом поводил этим хоботком вправо-влево, лицо вслед за хоботком перекосилось – сморщилось – расправилось… потом он глубоко вдохнул, набрав побольше воздуха заполнив им все-все-все даже самые дальние альвеолы… грудь расширилась на сколько позволил объем лёгких и профессор, после небольшой задержки дыхания, позволил воздуху беззвучно удалиться из его тела.

За время этих манипуляций в уме профессора пронёсся вихрь мыслей-образов-слов-предложений и неожиданных картинок-вспоминаний! Первая картинка… он стоит возле доски, на которой только что рисовал что-то мелом, какие-то кружочки, кружочки в кружочках и ещё круги в которых новые кружочки, затем обернулся и, ужасно волнуясь, робко произнёс: «Таким образом получается, что время так же как и пространство всего лишь вид взаимосвязи выделяемых объектов, то есть как таковое физическое явление оно не существует… это наше мышление так «объясняет» что-то…» и это была заключительная фраза его доклада «Гносеологические проблемы радиоизотопной датировки» на семинаре… каком-то, научном, а потом много ещё чего пронеслось и последним возникло лицо странного старика с пронзительным взглядом синих глаз: «Прямо перед тобой бесчисленное количество миров и от тебя зависит какой мир ты из них собираешь и живёшь в нём».

Профессор улыбнулся… своим вспоминаниям, снова вздохнул и посмотрел на Петра Ивановича: «Ну, хорошо, вот мы стоим здесь с Вами, но это где?» «Как где? В коридоре!» «Ну да, мы с вами знаем, что это коридор, но откуда мы это знаем?» «Мы просто видим». «Вы уверены, что видите точно то же и точно так же, как и я вижу?» Пётр Иванович помолчал, посмотрел на профессора, оглянулся по сторонам – «Интересно, кто из нас дурак – снова посмотрел на профессора – и зачем мне с ним общаться…» «Вот смотрите, – обратился он к профессору и подошёл вплотную к стене, – вот! – ударил он стену ладонью так, что светильник мигнул. – Это что? – воинственно спросил он и сам себе ответил – Это стена!» «Вы что-то ударили чем-то, – миролюбиво сказал профессор, да и Вы сами «что-то» названное кем-то «завхозом», извините, Пётр Иванович». «Так, – сказал Пётр Иванович, – а если вот так?» – и стремительно скрылся в овальном проходе, затем прошёл несколько шагов, постоял и вернулся в ортогональный коридор прямо перед профессором, как бы нависнув над ним, в силу превосходства в росте, ровно на одну голову. Профессор доброжелательно с уважением смотрит снизу, а Пётр Иванович грозно взирает сверху. Пауза! Один ждёт ответа на действие, а другой просто в ожидании – чего-то, что должно произойти, поскольку последнее, что он услышал, был возглас: «А если вот так?», а стремительный вояж Петра Ивановича не задел его внимания. То есть для профессора никакого «вояжа» и не было – Пётр Иванович как был здесь, так и сейчас здесь, только почему-то как-то внезапно близко прямо перед ним. «И что на это скажете?» – спросил Пётр Иванович. «На что?» – спокойно ответил профессор. «Я вышел-вошёл, меня здесь не было!» «Не заметил Ваше отсутствие», – ответил профессор.

Пётр Иванович энергичный, деловой и практичный человек, никогда не фантазирует и не строит планов реализации намерений или предположений, он завхоз! Он когда-то так и определил себе такую философию, такой статус жизни, но не гордился им, и не отстаивал его правоту и необходимость. Труды философов, давно ушедших из пространства прямого диалога, не волновали его, потому что проблемы, которые занимали их умы, для него были просты и ясны – всё есть просто внимание, внимание древних или современных мыслителей. Мир сделан умом, а ум – это и есть внимание, внимание которым внимающий выделяет свой мир…

«Главное в нашей жизни – это «внимание», – сказал Пётр Иванович когда-то, задумчиво разглядывая потолок над кроватью в общаге, в отдельной комнате, которую ему дали за неоспоримые заслуги в работе. «Да, – счастливо вздохнула дама средних лет, вытирая тыльной стороной ладонью рот после несложных манипуляций над одной из частей тела юного помощника заведующего хозяйством, – но мало мужчин понимают это! Не будь таким как они и всё у тебя будет». «Всё – это что? – подумал Пётр Иванович. – Вот этот потолок, вот эта женщина, общага эта… город, планета, солнце, звёзды? Но это не всё, хотя это как раз всё для неё, всё о чём она только может подумать-помечтать-помыслить-увидеть и услышать… ну ещё что-то, что она может потрогать-приласкать… да уж… может», – вздохнул он, вспомнив всё что она с ним проделала – и так, и эдак, и снова так, и опять эдак, но как-то иначе, и снова-снова-снова, и уже ни сил, ни желаний, но она снова смогла! «Да уж…» И мысли исчезли, и по телу разлилась истома насладительного расслабления… «Да, всё вокруг меня – всего лишь моё внимание…, но блин-н-н, чьё внимание делает меня? – вдруг встрепенулся он от этой мысли, и тут же и ответил – да какая нахрен разница», – повернулся на бок и заснул.

А профессор-шахматист… Мыкал-мыкал и ничего не сказал, потому как ничего и не увидел, но в конце разговора произнёс странную фразу: «Бесконечное количество вселенных бесконечное количество раз создаём в каждое мгновение…» на том и расстались.

«Спасибо-очень-рад, не-за-что, всегда-пожалуйста, обращайтесь, если что?» «А что «если что?»

И Пётр Иванович понял, что объяснений никаких не будет, кроме собственного понимания ситуации, а собственное понимание – это всегда! потрогать, пощупать, понюхать, полизать, пройти, проехать, проползти, услышать и увидеть… са-мо-му! И получилось, что ортоугольное пространство видят и знают все, а вот с овальным никто не встречался, ну, разве что какие-то теоретики физики-математики, да ещё, вот ведь странно! Богословы! Но когда у богослова прямо спросишь про мир иной конкретно, он тоже начинает как тот шахматист пыкать-мыкать и ссылаться на какие-то свидетельства каких-то свидетелей, которые тоже были свидетелями того, как кто-то, когда-то и где-то, своими непосредственными органами восприятия воспринимали эти не ортоугольные пространства.

Пётр Иванович быстро сообразил какие замечательные возможности предоставляет ему знание этих самых овальных пространств! Он заталкивал туда всё, что надо быстро, буквально немедленно спрятать «с глаз долой» да так, чтобы никакие глаза это самое спрятанное не увидели, а ещё Пётр Иванович понял, что может свернуть в овальное пространство в любой момент из любого места, а вернуться в ортоугольное может в любом другом месте пройдя буквально пару шагов в овальном, а иногда и пары не надо проходить. Вот он входит в овальное, делает ровно шаг и выходит из овального в ортоугольное уже где-то в конце коридора, да ещё и за поворотом. Но так получалось не всегда, а только тогда, когда ему просто надо было в эту точку и он просто тут же сворачивал, но вот сколько раз он не пытался заранее продумать такой скачок – ничего не получалось, даже просто свернуть в овальное пространство не мог.

«А сокращу-ка я путь иначе не успеть…» – подумал как-то раз Пётр Иванович, увидев овальный проём. И врезался в стену лбом!

«Вот она! – воскликнул Пётр Иванович, наткнувшись на каталку. – Но это как так? – подумал он, слегка поджав губы, – я здесь несколько раз проходил – пусто было! Кто-то брал каталку кроме меня?»

В лабиринтах ортоугольных коридоров всегда встречались люди, но не в овальных!

Но размышлять некогда и Пётр Иванович, человек действий, хватает каталку и выталкивает её прямо возле кучи сплетённых тел…

«Что стоишь, дрыщь? Тащ-щы гадёныша!» – скрипучий женский голос откуда-то…

«Как так? – подумал Пётр Иванович, всматриваясь в кучу, – только ноги, руки, даже одна задница, вернее одна половина с одной ногой торчит, но ни голов, ни туловищ?»

Пётр Иванович подходит ближе, ме-едленно обходит… Получается так – из полупрозрачного серо-коричневого пространства торчат две пары женских ног, он хорошо знает эти ноги, и одна нога пацана, которого недавно доставили, причём как будто эти ноги воткнуты во что-то, а не торчат из чего-то…

Пётр Иванович тянет за одну женскую ногу, тонкая изящная и даже безобразный ботинок, в народе именуемый говнодавом, не портит её поскольку брючина задралась и обнажилась икроножная мышца… О! Пётр Иванович хорошо знаком с этой мышцей! Именно с неё Пётр Иванович обнажает женское тело… и именно её реакция определяет сценарий дальнейших взаимодействий с ним…

Конечно, начинается всё с лодыжек, отростков большой и малой берцовых костей на переходе к голеностопу… Совсем не просто так женщины на востоке носили там украшения, эдакие завлекалочки-привлекалочки внимания…

И Пётр Иванович совершенно непроизвольно проводит по открытой голени ладонью едва касаясь её поверхности… и нога как бы расправляется в ответ расслабляясь навстречу этому движению с едва слышным лёгким стоном вдох-выдоха… «Ах-х-х…» Рука перемещается к колену, мешает штанина, разрезать её плавно-тихо-осторожно не касаясь тела металлом ножа или острых ножниц, двигаться дальше… и поднявшись по бедру до заветного уровня – прекратить движение, сделать паузу, не прикасаться, а потом… потом слегка сжать пальцами внутреннюю поверхность бедра и… мягко-плотно приложить всю ладонь к нему как бы успокаивая волну возбуждения, тем самым давая начало новой волне… А за ней последует другая, а вслед за ней ещё одна волна… и волна за волной руки освобождают прекрасное тело… Но иногда изгибы тела прикрыты всего лишь тонкой шёлковой тканью, которая только подчёркивает завораживающие переходы линии бедра-талии, выделяя грудь, изящно переходя к подбородку выделяя едва заметную притягательную ложбинку…

«Тяни засранца! Не порти штаны!» – хрипит женский голос, и Пётр Иванович вздрагивает, не сразу сообразив – что, где и когда… то есть, где он и что происходит.

Грубый требовательный голос Клавдии совсем не похож на голос Клэи, обладательницы обнажённой ноги в говнодаве. Да, две Клавы, но одна Клэя, а другая Клавдия, для различия обращения. Обращаться и общаться приходится часто по совершенно разным поводам в том числе и не связанным со службой. Отзывчивость, готовность Клэи немедленно принять ласку и мгновенно ответить на неё, всегда так же мгновенно возбуждала – достаточно одного даже мимолётного прикосновения, где бы оно не происходило… и когда бы оно не происходило и каждый раз, раз за разом сколько бы раз не было.

В эти мгновения Пётр Иванович…

«Так, дети, всем снять трусы, построиться парами и подойти к дверям!» – одно из первых воспоминаний детства. Детей много, каждый у своего шкафчика, здесь девочки и мальчики, все голые, но не Петя! Петю долго уговаривают снять трусы, потому что в душе надо мыть все части тела, но Петя категорически отказывается это делать. Да и потом, годы спустя, уже мальчиком, не то, что голым быть в душе среди других голых, но даже в туалете он всегда старался зайти в отдельную кабинку. Какие писсуары в ряд с косыми взглядами соседа?! Один вид этих приёмных устройств приводит в ужас! Стоят мужики, трясут членами и смотрят как ты будешь трясти… своим, кстати совершенно нормальной величины – не большой и не маленький. У мальчиков детско-юношеские соревнования кто из них «выше-быстрее-дальше и сильнее», начинались с бросания камней по поверхности пруда, продолжались в прыжках и школьных забегах, а после школы плавно переходили в соревнования «Кто выше поссыт на сарай», далее следовало… но это по мере взросления… «Чья пися больше», «Кто быстрей додрочит» и «Чья струя круче стреляет». Обычные радости пубертатного периода, ну… ничего особенного, но… это как-то неправильно! Мочой пахнет, руки грязные, лица перекошенные, пыхтят, слюни изо рта… Противно. Но и отказаться нельзя – слабак, слизняк, издевательства. Костика, Петя дружил с ним, гнобили, издевались… писька у него была ма-аленькая и все смеялись, а потом как-то раз повалили на землю и стали на него писать: «Совсем х…к засох, надо полить чтоб не отвалился!» И смешно всем, и весело… А Пете страшно: «Ведь и я маленький, и у меня маленький, а вдруг он у меня тоже больше не вырастит, ведь Костя на два класса старше?»

Он так боялся показать свой маленький член, что весь день терпел, а после уроков ждал пока все не уйдут домой и только тогда бежал в туалет. Но однажды не дотерпел и описался на уроке литературы…

И это было ужасно! На следующий день он не пошёл в школу, отказался от завтрака и лежал на кровати лицом к стене, на которой висела огромная географическая карта… «Владивосток… Саппоро… Харбин…» – читал он названия городов, рассеянно переводя взгляд… И вдруг странное слово «Муданьцзян»! И тут же вспомнил разговор двух подвыпивших мужиков: «Как врач-лечебник я так скажу – размер вообще не важен! Главное, что бы юркий был!» И оба мужика хрипло засмеялись.

Он потрогал свой… вроде не маленький и… даже уже большой… а как это юркий? И… руки сами ответили на вопрос.

«Действуй давай, действуй! Не стой как ступор долбанный!»

Это Клавдия хрипит откуда-то из кучи! Она мягкая, большая, требовательная, жадная до объятий и поцелуев, в ней можно утонуть, задохнувшись от терпкого густого запаха её сто двадцати двухкилограммового тела… что сейчас и происходит… с пацаном, зажатым где-то между этими Клавами.

«Сейчас перестану жить! Дыш-шать! Дышать!» – рот широко раскрылся, лёгкие жадно всасывают пропитанный потом воздух! Что-то лезет в рот перекрывая и без того малое отверстие, челюсти сводит, зубы сжимаются и…! О, чудо! Воздух!

«Говнюк! Кусает! Опять кусает!» – завопила Клавдия в отчаянной попытке оттолкнуть от груди голову пацана. Но не может! Они переплелись и как бы слиплись все в чём-то густом и прозрачном.

Вообще-то ей всегда нравилось, когда её покусывают-пощипывают-придушивают и вообще, как бы насилуют, и любое такое действие со стороны хоть мужчины, хоть женщины, да кого угодно… возбуждают её. Но не сейчас, не в этой странной ситуации – она видит Петра Ивановича и каталку как будто из-под воды, но может дышать, и свой голос она слышит… но не может оттолкнуть от груди вдавившееся в неё лицо мальчика, да и вообще даже пошевелиться не может.

Пытаясь понять откуда конкретно исходит голос Клавдии, которую кусает пацан, Пётр Иванович обходит кучу, но странное дело, он передвигается по отношению к стенам, каталке, к источникам освещения, но куча при этом остаётся на месте, то есть он не может её обойти, это как бы часть пространства его самого. Но он может подойти ближе и потрогать, например ногу, например Клэи, что он только что и делал, может потянуть за ногу пацана, что он делает сейчас, но при этом он сам не двигается по отношению к коридору, каталке и фонарям.

«Ага, – соображает Пётр Иванович, здесь сразу как бы два пространства соединились, хотя… как это я между ними перемещаюсь? А, ну да! Если внимание на куче, то это пространство кучи, а если внимание на коридоре, то… то ничего не понятно. А я где? Кстати! А сама куча? Торчат ноги, а где остальное? В чём торчат? Куча тел на пересечение двух пространств образует третье пространство, в которое у меня нет доступа?»

У Петра Ивановича, конечно, возникала мысль, что он не вполне нормален, особенно после той встречи с профессором-шахматистом, но он не стал об этом размышлять, предпочитая просто пользоваться возможностью перемещения в разных коридорах, но тогда всё происходило как-то постепенно, было время ознакомиться и всё осмыслить, но сейчас!

«Да что же ты стоишь, как идиот старый!» Это опять Клавдия кричит.

«И что же она орёт-то!» Понятно, надо немедленно реагировать, а как реагировать, если не знаешь, что это такое перед ним? И не сошёл ли он всё же с ума, а всё происходящее – это типа галлюцинации! Но как осмыслить галлюцинацию находясь в галлюцинации? Хотя он как бы и задал себе такой вопрос, но может и сам вопрос всего лишь галлюцинация?

А может он просто спит и это просто такой сон? Тогда как проснуться?

Пётр Иванович потрогал ногу в говнодаве: «Всё правильно, это Клэя», – дёрнул за другую ногу, нога шевельнулась, а Пётр Иванович прислушался…

«Тащишь?» – послышалось из кучи.

«Всё правильно – Клава». Осталось потрогать самого себя, что Пётр Иванович и сделал, ухватившись двумя пальцами за ухо.

«Больно – всё правильно, это моё ухо, но…»

«Ты ещё в носу поковыряй!» – донеслось из кучи. Пётр Иванович вздохнул, поплотнее ухватился за ногу Клавдии и стал тянуть её на себя…

Нога отреагировала, а из кучи раздался тихий голос Клавы: «Петро, тащи… уж как можешь тащи, ведь откусит гадёныш сейчас что-нибудь… от меня…»

А «гадёныш» уже не сопротивляется, тело расслабилось… дыхание успокоилось, лёгкие уже не жаждут «воздуха-воздуха-во-о-здуха…»… «Дом, мой милый дом… – слышалось в его исчезающем сознании, – дом…»

О котором он так и не успел ничего рассказать маме…

Мама уходила-угасала-исчезала… ничего не просила, ни на что не жаловалась, молча смотрела… иногда еле заметно улыбалась, но не ему, а каким-то своим мыслям и видениям…

Каждую секунду, где бы он не находился, особенно возле дивана в комнате, где всегда плотно занавешено окно, где всегда тихо, улавливая малейшее движение руки или головы, слушая её дыхание, он видел-чувствовал-ощущал слабые вибрации её тела… каждая из которых была толчком для него, как всплеск в груди… но каждый раз, когда он пытался посмотреть в глаза, поймать её взгляд, она уже опускала веки или отворачивалась, а она ведь смотрела на него! И он сам затихал в кресле возле её ног…

Он каждую секунду хотел рассказать ей… Что скоро, совсем скоро они будут жить в другом доме, он построит его, у него уже есть очень подробный, настоящий план!

«Два этажа с мансардой, то есть как бы третий этаж вместо чердака под самой крышей. В мансарде спальные комнаты, хотя есть и просторный холл с изогнутым потолком согласно причудливым изгибам крыши дома, и есть лесенка, которая ведёт в башенку откуда прекрасно виден весь дом и вся территория, огороженная высоким красивым забором… Забор каменный, в два с половиной метра, на нём металлическая кованная решётка, примерно полтора метра, и всё это увито диким виноградом и плющом.

А вот внешняя сторона забора лишена каких-либо замечательных деталей, даже зелени на ней нет, гладкая серая поверхность, за которой дом не виден – только верхушка башенки с изящным шпилем-громоотводом.

Цоколь 2,5 метра по высоте, дверей нет, только узкие длинные окошки по всему периметру. Войти в дом и даже заехать можно через специальный шлюз-бункер… Отодвигается часть газона, открывается спуск к железным откатным воротам, которые отодвигаются на ширину входящего человека или въезжающей машины в помещение перед такой же железной дверью. Наружная входная дверь закрывается и через некоторое время открывается входная внутренняя… Машины остаются здесь, а люди могут пройти в помещение прихожей, где несколько одинаковых дверей, одна из которых – вход на лестницу ведущую на первый этаж.

В цоколе сантехнические коммуникации, отопительный центр, центральный пульт электроснабжения… прачечная.

Но в доме и ниже цоколя есть как бы подвал, но не подвал, а настоящий полноценный этаж, цоколь – нулевой, а этот минус первый! Из него можно попасть в любую комнату дома по тайному лабиринту узких коридоров – везде есть потайные двери-дверцы, маленькие, только чтобы пролезь. Замаскированные под картины, зеркала, шкафы или тумбочки – вот стоит тумбочка, открываешь её, тянешь на себя полку, а за ней дверь… влезаешь, а потом отодвигаешь задвижку и попадаешь в лабиринт…

Но есть и минус второй этаж! Здесь центр управления всего дома: открыть-закрыть двери, окна, здесь пульт наблюдения, здесь центр управления распределением воды, канализации, электричества… отопления… в каждой комнате, коридоре, в каждом уголке, включая туалеты, душевые и ванные комнаты… Здесь запасы продуктов на долгое время, здесь жилое помещение со всеми удобствами и отсюда есть потайной ход, который доходит до северо-западного угла забора и… здесь бывает только он сам, здесь же скважина резервного водоснабжения, запасной дизель генератор электричества, выхлопные газы которого выводятся в отдельный канал вентиляции…»

«Бл…ь! Пётр Иваныч! Да сделай что-нибудь!» – раздаётся женский голос из кучи. Пётр Иванович ухватился за торчащую ногу покрепче и снова пытается тащить, но… не получается, он отпускает ногу и спрашивает, обращаясь к куче: «Клавдия, твоя нога?» Из кучи отвечает чёткий спокойный слегка ироничный не знакомый женский голос: «Не знаю про какую ногу какой Клавдии ты спрашиваешь…»

«Не понял, – подумал Пётр Иванович, – странно как-то, только что ничего не видно было». Он снова обходит кучу… два женских полуобнажённых тела прижались друг к другу в тесных объятиях, голова каждой на плече другой и где-то между ними… Бледное серо синеватое тельце мальчика… вдавленное лицом в груди Клавдии. «А почему они голые?» – подумал он. И тут же вспомнил, как кино увидел, в детстве однажды вынул из-под гусыни яйцо, разбил, хотел съесть, но увидел не желток-белток, а птенца, который вот-вот вылупится… даже один глаз открыл… Куча вдруг шевельнулась, как будто вздохнула. «Они куда-то рождаются! – неожиданно сказал он громко, как будто внезапно догадался, а в голове тут же пронеслось, – это я сказал, это моя мысль? – и сразу снова громко, – а чья? – и снова голос в голове, – во мне ещё кто-то, и это не я? С кем я разговариваю?» «Всех Клав растерял и сам исчезнешь..» – это опять женский голос из кучи.

Пётр Иванович оглядывается, как будто в первый раз видит помещение, ничего не изменилось, переводит взгляд на кучу… а это уже и не куча, а какой-то слегка пульсирующий ком шарообразный и ноги-руки-ноги из него во все стороны.

Ком шевельнулся, руки-ноги-руки закачались как ветки на ветру, раздался нарастающе-исчезающий низкий звук… как будто помпа воздушная на аппарате искусственного лёгкого, Пётр Иванович помнит этот звук. «Это дышит? – удивлённо прислушался Пётр Иванович. – А где пацан, где Клавы? Кто там или это уже «что»?»

Ком шумно «вздохнул».

И Пётр Иванович снова «услышал» женский голос, поначалу он подумал, что это голос Клавдии, но потом засомневался, Клавдия всегда говорила напористо, голос бархатный хотя и с хрипотцой, но такой приятной, притягивающей, если она ещё и в глаза смотрит, то у Петра Ивановича всегда эрекция возникала, но вот сейчас в теле Петра Ивановича абсолютно ничего не откликнулось, он опять посмотрел на ком и снова что-то «услышал», но ничего не понял из услышанного.

Пётр Иванович потрогал чью-то голую руку: «Странно, – подумал он, – вроде женская, но совершенно не знакомая, уж я-то сразу бы узнал, а может это рука того пацана, которого Клавы притащили? Похоже, ведь они ему рукава у рубашки оторвали».

«Вот чего этому дядьке от меня надо? – размышлял пацанчик разглядывая всех сквозь ресницы прижмуренных глаз, – кто это такие, куда меня притащили, зачем меня сюда притащили, что делать будут со мной…»

«Мама, мамочка, роди меня снова, не умирай, мы снова будем жить… Здесь холодно, здесь везде холодно, здесь нет места для меня… Куда ты уходишь? Мне не найти тебя там… возьми меня с собой, я построю дом, я знаю, как это сделать, мы будем жить в нём, нас никто там не потревожит. Помнишь домик на дереве у нас во дворе? Я прятался там, его сломали, приехала машина пожарная, поднялась лесенка и два страшных мужика в касках с ужасными баграми разрушили его. Наш дом никто не сможет разрушить. Здесь будут добрые хорошие люди, у них тёплые ласковые руки, они никогда не сделают больно, просто не смогут даже если и захотят, я всегда буду знать где они, я всегда смогу видеть их… я всегда смогу заботиться о тебе».

Пётр Иванович подёргал ногу в говнодаве, прислушался… тихо, подёргал за другую…

«Ну что тебе?»

«Клэя, – подумал Пётр Иванович, – её голосок». Писклявый такой, раздражающе звонкий, как ножом или вилкой по сковородке скребёт, как будто где-то внутри, от солнечного сплетения и ниже до самого полового члена как проволоку колючую протаскивают, сразу хочется врезать, прекратить этот звук, он бы и врезал, только бы замолчала, только бы прекратить эту проволоку колючую внутри, но в следующее мгновение что-то может произойти, звук из скрежещего-отвратительного вдруг превратится в буквально ангельский… нежно звучат колокольчики, ласково, и в том же самом солнечном сплетении, в поддыхе как Пётр Иванович называет это место, возникает ощущения счастья и благодати которые разливаются по всему телу.

В первый раз это произошло прямо во время какого-то незначительного разговора в столовской очереди и потому Пётр Иванович не смог отдаться этим чувствами, последовать за ними. Обычно такое состояние, если оно возникало, предшествовало наступлению оргазма, но какой тут оргазм в столовой в очереди самообслуживания. Пётр Иванович всегда любил простую и ясную еду – борщ или щи, котлеты с картофельным пюре, яйцо под майонезом, салат «Столичный», компот или кисель и булочку с изюмом, иногда чай. Кофе не любил, поскольку во всех научно-исследовательских и других научных учреждениях «пойти выпить кофе» было поводом и призывом свалить с работы, иногда на весь оставшийся рабочий день, а это для Петра Ивановича совершенно невозможно, но не потому что он какой-то трудоголик фанатичный, а потому что если «дела не делать», то их накопится столько, что их уже никогда не сделать, и через какое-то время его попросту уволят. А девушка звенит-звенит своим колокольчиком притягательным, а Пётр Иванович… волна возбуждения пройдёт по телу, он остановит её волевым усилием, возбуждение отхлынет, всё успокоится, а потом новая волна, новая… В тот раз он не выдержал, оставил поднос полной еды и ушёл из столовой.

«Да, это похоже Клэя, – решил Пётр Иванович, а вслух спросил, – Клэя это ты спросила меня что мне надо? Мне ничего не надо, это вы меня за каталкой отправили, я привёз каталку, а где вы и где тот пацанчик, которого надо транспортировать?»

Пётр Иванович снова обошёл ком.

– Что произошло? Что это вообще такое? Вы где?

Он остановился. Огляделся.

«И где каталка? Я же прикатил её буквально только что!»

Пётр Иванович шагнул, ещё шагнул, даже не понимая в какую сторону и зачем и…

Перед ним каталка и обе Клавы на полу, а между ними пацанчик в рубашке с оторванными рукавами.

– Ну чего встал? – спросила Клавдия хрипло-бархатным голосом, – грузить надо пацанчика.

Пётр Иванович смотрит прямо перед собой, но по глазам понятно, что ничего не видит, а что-то напряжённо обдумывает.

– Заснул? – говорит Клавдия.

– Надо будить! – отвечает Клэя и меняя тон обращается к Петру Ивановичу, – алё, я здесь.

Пётр Иванович не отвечает и не двигается, и даже не шевельнётся, просто стоит и смотрит в никуда.

Детско-юношеские страхи и застенчивость, оставались у Петра Ивановича очень долго, он тщательно избегал мест и ситуаций, в которых надо было раздеться и предоставить на обозрение то, что у него в трусах, даже на медкомиссии во время призыва в армию, он наотрез отказался спустить их перед врачом до колена. К обычному с детства страху прибавился страх, что кто-то, по внешнему виду может сразу понять, что он занимается онанизмом. Что не достойно для мужика: «Бабу себе не может найти пацан, а Дуня Кулакова всегда рядом!» Стыдился, боялся, скрывал, корил себя, но сделать с собой ничего не мог пока… Пока в какой-то странной компании «высокодуховных» людей, в которой оказался по студенческой пьяни, занесло их куда-то, где такие же «высокодуховные» общались с каким-то типа гуру. Одни про него говорил, что он монах, другие что дервиш, даже шаманом называли, а кто-то даже попом-расстригой. На вид совершенно обычный, слегка полноватый дядька, правда взгляд у него особый был… глаза «Как нёбушко чистые» светились. И кто-то из девушек задорно крикнул: