Текст книги "Тайник. Сборник"

– Так значит… вы старше половины героев ирландских саг!

– Не старше. Нет. Я так же молод, как и они! Но моя молодость теперь под рыжей шерстью! В жилах моих! В глуби моих глаз! Я молод! Молод! Потому что я вечно был таким!

– Но люди не могут быть вечно молодыми, разве что не вкусят даров Страны вечной молодости, – уточнил Ави.

– Люди – да. – Лис тяжело вздохнул. – Но я был сидом. Всего-навсего. Просто сидом! Духом! Ши! Наполовину… на самую горькую половину!

– И что? Сиды же не причиняли людям зла! Почти, – шёпотом спросил Ави.

– Почти. Просто об этом не написано в тех книжках, что ты привык читать? Умные, умные поэты! Это хорошо, это плохо. Это я скажу, а вот это сами угадывайте… Никогда люди не могут принять всё как есть! Никогда! Сладкое они не хотят с горьким. Хотят отдельно. А так не бывает. Горечь – сила сладости. Как смерть… сила жизни.

– Мистер Лис… – осторожно перебил его я.

– Что тебе, мальчик?

– Вы сказали, что кто-то хочет вашей смерти? Это так?

– Так. Это действительно так. И теперь Он непременно захочет и вашей, раз вы ходите за мной и заставили меня нарушить Его зарок и заговорить с вами.

– Так это был ваш гейс?! – ещё тише спросил Ави.

– Действительно был. Впрочем, я давно привык нарушать все запреты… Да. Иначе бы никогда не был проклят… И даже теперь… Что за чёртова привычка! – Лис самодовольно хмыкнул и посмотрел прищуренным глазом на меня, сидящего справа.

– Мы можем как-нибудь помочь вам? Снять проклятье и вернуть утраченное, – серьёзно спросил Ави.

– Вернуть… утраченное… О! Если бы ты знал, что я утратил!.. И как это вернуть… если бы знал… сам я!.. Я был ничем и им же остался. Только теперь навеки я пленник плоти. Лисьей, противной, тесной, жалкой, дрожащей, старой, хрупкой плоти! Если бы ты, Августин, мог это знать!.. Это так больно. Не умереть… Лучше б Он убил меня! Как и всех. Но нет… Он подарил мне вечность. Вечность во плоти. Никогда мне не свойственной! Горе! Горе! Не было мне утешения… Кроме времени. Эта госпожа милосерднее смерти. Она притупляет все чувства… и зализывает раны на чужих телах, выпивая из них все соки. О-о, проклятое время! Вы, наверное, смотрите на меня и думаете, как это духу сетовать об утерянной человеческой плоти и отнятом имени? А ведь в этой груди билось сердце! Я заставил его биться там! Я не хотел быть таким… Как все. Как того хотел Он. Я хотел быть. Живым. Больше, чем это было нужно для того, чтобы сохранить себе жизнь… Он проклял меня, и смерть теперь ходит за мной, как моя тень. Только смотрит в мои глаза и стачивает зубы о мою гордость. Моя гордость… Как давно я бился с ней. Августин, знаешь, как я бился с ней? Мне пришлось отказаться от самого большого – от себя. От своей сути. Я выбрал… быть с людьми. Быть наравне. Не богом, не героем, не охотником, не жертвой. А вечным воином. Человеческая жизнь хрупка. И я вызвался охранять её от таких, как я… Я мог бы это делать словом… Да. Мог бы. Но я решил служить людям делом, а не Словом. А я решаю единожды. Мог бы быть Поэтом… Но не стал им. Мне было нечем. Всё было бы магией. Заклинанием, рождённым тьмою… Во мне было только сердце. Но в нём не было… ничего не было. Ничьего имени… И не может быть… Бездомная сила! Бездонная сила… спящая. Не верю, что там её нет… Она повсюду… Но… Он отнял даже моё собственное имя. А без имени, как без щита и без крепости. Августин? Нет… Нет… вы не можете понять… Я всего лишь лис. Старый лис, ожидающий дня, когда мой мучитель умилосердится и примчится из своих краёв, чтобы прервать мою муку. Но Он не умилосердится… потому что у него нет сердца. Он иногда приходит мучить меня. Мою плоть, которая теперь единственное моё убежище. Приходит не один… как и всегда. А я горд для мольбы о пощаде. Впрочем, как и все ирландцы. Но мне не будет смерти. Так скоро… Умереть. Только мечта. Сон… Ад меня не дождётся. Пока Он не утолит свою злобу. Будет мучить. И я буду умирать. И снова просыпаться. И так до конца. Умирать и просыпаться… и просыпаться… И если бы только прервать эту цепь… Вечный закон. Вы сможете? Нет. Я не мог. Нет силы… Сейчас её ещё меньше. Мой час близок… Я не до…

– Только попробуйте. Я вам уши надеру! Это нечестно! – Ави вышел из своего амплуа. – Раз уж вы начали, нельзя сдаваться! Надо бороться! Вместе – куда легче! Мы с Томасом сделаем всё, что будет в наших силах! Только скажите, что.

Лис зажмурился.

– Оставьте меня в покое!

– Ни за что! – ответили мы единодушно.

Лис засмеялся. Впервые за всё время нашего знакомства. Засмеялся.

– Сдаюсь. Ваше упрямство и доброе сердце – достойный искуситель для меня… Тогда… Августин, опусти мою голову… Вот так… Хорошо… Я предлагаю сделку… обмен. Я вам – сказки и… кое-что ещё, а вы… попробуете. Просто попробуете… Идёт?

– Да! – снова хором.

– Ваш выбор. А теперь пожмите мне лапу. Ну же. Крепче! Крепче! Не бойся, там уже ломать нечего. Вот так… а теперь – домой. И маме ни слова. И никому на свете. Правда, за сливки и за шарф спасибо… Спасибо. Наберите букет по дороге и подарите ей от меня. Вон тех жёлтых цветов. Тех жёлтых цветов… Они до сих пор ещё цветут. В старых книгах, что у вас в подвале, найдёте и про эти цветы. Может быть, и про меня. В самых старых книгах. Если найдёте, то хотя бы скажите мне моё имя. Вернёте копьё в слабые руки… То есть заточите когти на слабой лапе.

И он засмеялся снова, и шерсть его, всклоченная и спутанная, взъерошилась, а пелена с глаз спала, и они засверкали. Ни дать ни взять – по-вредному.

04. понедельник

Маме мы ничего не сказали о том, что случилось, и о том, что мы узнали. Мы только передали ей слова лиса и букет тех самых жёлтых цветов.

– Жёлтые цветы?! Хм?! Вижу, чего-чего, а природного воспитания у него не отнимешь, льстец этакий! – сказала она и засмеялась, правда, что-то было в этом смехе… совсем не весёлое.

На следующий день мы не спешили к лису и усердно помогали маме. Она ничего не спрашивала, зато мисс Шерри едва не снесла забор, выйдя из себя.

– Мама, она чего-то боится, – сказал я, заглядывая в сверкающие глаза коровы.

– Ей виднее, – ответила мама, по-доброму хмуря брови, и с молитвой перекрестила наш дом и двор на четыре стороны света.

Вечером мы с Ави пропали в подвале. Сидеть там мы были готовы бесконечно. Книги, что мы нашли там, обладали невероятной силой. Один их запах, заставляющий чихать раз пять кряду, щекотал наши нервы и воображение, а рисунки, коими щедро все книги были снабжены, сводили с ума своим причудливым жизнеподобием и сочными красками. Мы глотали легенду за легендой, уже не смущаясь ни нового гэльского, ни старого, будто и вовсе не говорили никогда на столь чуждом ему языке. Ночью со свечой в руке в проём в потолке заглянула мама.

– За полночь, мальчики. Поспешите.

– Мам, ну ещё немножко! – взмолился Ави.

– Нет-нет-нет. Когда луна прячется за ночные облака, все должны уже спать.

– Мама!

– Кто застанет луну за облаками, тому снятся скверные сны.

– Чушь! – забурчал Ави.

– Ваше преподобие, не спорьте. Сны после того, как луна спрячется, не для детских глаз. Поэтому все дети должны ложиться рано.

– Ну хорошо, а ты? – спросил я, закрывая книгу и помогая Ави подняться с пола.

– А вот мне сегодня будет не до сна. Есть ещё много дел, которые лучше всего делаются ночью.

– Мечтается? Или плачется? – спросил я.

Но мама тихо засмеялась и, оставив свечу на полу, бесшумно удалилась.

– Здесь всё не так… – прошептал Августин.

– А, по-моему, здесь всё так, как мы хотим, – ответил я, вставая на лестницу.

– Но я ничего такого не хочу!

– Врёшь ты, Ави. Нехорошо.

– Ничего я не вру… – но голос его выдал.

04. вторник

Утром мы проснулись невыспавшимися. Всю ночь снилась какая-то чепуха. Причём действительно страшная. То плачущая мама, то воющая, как волк, мисс Шерри, то хохочущее грозовое небо, то сожжённые книги и чья-то огромная и зловещая тень у дома, что всё ходит кругами, но никак не может подойти. С утра мы сразу попросились гулять.

– Конечно, это лучший способ развеяться, – улыбнулась мама.

Удивительно, но она вовсе не выглядела усталой, только тени легли под её глазами. И мы не стали с ней спорить.

– У ворот найдёте велосипед. Кто завтракал лучше, пусть сядет за руль. А ты, Ави, подложи на сиденье свитер, а то я тебе не завидую…

Мы только переглянулись.

Я крутил педали изо всех сил. Сначала, правда, было сложно, но потом я приноровился, вроде бы стало легче. Ави молился голосом, достойным крепких ругательств. Но я не виноват… холмы не объедешь… И наш велосипед звенел на всю округу.

Когда впереди показались рыжие пашни Типперари, я пустил велосипед с холма. Я вцепился в руль до боли, но он всё равно выскользнул у меня из рук, и мы, пролетев с три локтя, рухнули, протащив велосипед за собой, который в довершение ко всему упал прямо на нас.

– Великолепно! Тормоза на этой железке существуют для того, чтобы тормозить! Э-м… Впрочем, кто когда об этом вспомнит…

Мы подняли головы. Над нами на вершине холма стоял Лис. Противная улыбка растянула его рот до самых пушистых ушей, но глаза его, неизменно синие, по-доброму блестели.

– Если бы все возницы отпускали поводья во время скачки, то никто бы потом не сказал, что людям не дано летать, как птицам… Ха-хм! Хм! Хм! Ха-ха!

Лис осторожно спустился к нам и, поддев велосипед головой, отбросил его в сторону.

– Ну, живы? – спросил он строго.

– Наверное… – оскалился я.

– Скорее всего, – подтвердил Ави. – А вы? Как вы?

– Да, как?

– Я? Хм!.. Бесподобно, – ответил Лис, немного подумав. Он опустился на траву рядом с нами и, раскрыв рот, уставился на нас. Наш шарф всё ещё был на нём, сплошь пропитанный кровью, но, кажется, Лис вовсе забыл про него.

– Мы ничего не нашли. В тех легендах, что мы успели прочитать вчера, нет ничего подобного, похожего на то, что вы нам рассказали, – виновато произнёс мой брат.

– Угу. Ну, ничего… Терпение… Терпение… Крепкая перевязка на кровоточащую рану. А как ваша милая матушка?

– О, спасибо! Она была очень рада вашим цветам. Она даже сказала, что, должно быть, у вас природное воспитание, – гордо объявил я.

– И сказала, что вы льстец этакий, – добавил честный Ави.

– Хм! Ну, что ж… И это правда… Приятно польстить красивой девушке. – Лис зажмурился и, высунув язык, довольно задышал.

– Но как же ваше имя… – растерянно произнёс брат.

– Имя? – опомнился лис. – У меня было хорошее имя. Да. Я это знаю. Доброе имя. А теперь его у меня нет. И это я знаю тоже. Пусть я буду мистер Фокс для вас. Мистер Фокс!.. Только не надо на меня так смотреть! Я никого не имел в виду! Нет! Просто мистер Фокс.

– Мама так иногда звала нас в детстве… – вспомнил Ави.

– Да? Возможно… вы и вправду похожи на двух проказливых лисят. Два противных хитреца, удивляющихся из тёплой норы на огромный мир за её стенами… Как и все мы. Лисята тёплой норы… А как она ещё звала вас в детстве?

– Ягнёночек, милый, солнышко, звёздочка… – загибая пальцы, перечислил я.

– Солнышко… милый… – протянул лис. – Должно быть, у вашей мамы красивый голос, раз она произносила им такие слова…

– О да! Он у неё очень красивый. Ровный. Он, как ручеёк, журчит. И иногда в нём проблёскивают искорки солнца, а иногда, когда она говорит о чём-то весёлом, то ручеёк словно бежит по камешкам, а иногда и убаюкивает… У неё такой чистый ирландский выговор – жуть!

– Южный?

– Нет, она говорит, что северный, – подал голос Ави.

– Тогда действительно жуть! Ха-ха! Хм! Северный…

– А вы, мистер Фокс, бывали на севере? – вдруг спросил я.

– Как же! И за спиной северного ветра тоже! – оживился Лис с синими глазами.

– Расскажите! – взмолились мы хором.

– Ещё чего!

– Ну, пожалуйста! Мистер Фокс! Пожалуйста!

– Милый мистер Фокс! Пожалуйста!

Мы набросились на Лиса со слезливыми мольбами и, забыв о его ране, повисли на его шее, как если бы он и впрямь был человеком. Лис зажмурился.

– Теперь я понимаю, как это трудно отказывать, когда так просят… так просят… Я обещал. – Мистер Фокс приоткрыл один глаз и понюхал мою голову. – Мыть тебе её пора, – строго сказал он и вылизал мне языком макушку.

Колокольчики Мастера

На самом краю вселенной, где спят серебряные звёзды, жил старый Мастер. Похоже, что его волосы устлала звёздная пыль, а его глаза напоминали две маленькие небесные звёздочки. Мастер делал колокольчики. В эти колокольчики превращались погасшие звёзды, которые каждую ночь Мастер собирал на Млечном Пути. Возвращаясь домой, он аккуратно протирал их, потом вывешивал на бельевую верёвку и высушивал их. После этого звёзды превращались в колокольчики, и эти колокольчики звенели каждый раз, когда Мастер снимал их с бельевой верёвки, и, когда они звенели, люди на Земле улыбались.

С тех пор прошло немало лет, уже давно никто не собирает звёзд на Млечном Пути, никто не протирает их и не сушит на бельевой верёвке. Никто не делает из них колокольчики, а люди на Земле всё так же продолжают улыбаться.

Домой мы вернулись поздно. Велосипед пришлось катить через холмы, так как руль у него оказался безнадёжно свёрнут, а колесо помято.

– Мне кажется, ему уже лучше, – сказал Ави, срывая очередной жёлтый цветок на пути и вплетая его в венок.

– М? Думаешь, и вправду мне пора мыть голову?

– Дурак ты, Том!

– Да сам такой!

Едва мы показались на пороге, мама уже встречала нас, вооружившись скалкой, однако, едва завидев наш помятый велосипед и протянутый венок, смилостивилась.

– Всё ясно. Забыли остынуть. Тоже мне Лаэги! Господи! А ну марш мыться! Том, голову – с мылом!

Ави показал мне язык и, протянув маме венок, побежал к колодцу.

– И какой святоша из этого проходимца?! – пробурчал я и, пригладив волосы, поплёлся за братом.

04. среда

На следующий день полил дождь, но это не помешало маме вновь усадить нас в старую повозку и отвезти в город. В городе мы пробыли с неделю. Мама показала нам зоопарк и библиотеку. Ночевали мы у её знакомых в обстрелянном домишке на конце улицы. Старик и старушка, мистер и миссис МакКхетт, были всегда приветливы и рады нам. Они окружили нас с братом заботой и вниманием так, словно мы были их сыновьями, что пропали в застенках английских участков в годы Гражданской войны. Мистер Риз МакКхетт каждый день водил нас по городу, а его седоволосая жена в овечьем вязаном платке всё рассказывала и рассказывала нам что-то. Только, увы, я не могу вспомнить, что. Августин не может тоже. Оно и понятно: голова у него вечно забита чем-то более интересным, чем моя. Мама же тогда хлопотала по каким-то делам. Но все вместе мы обычно собирались на вечерний чай со сливками, за которым мистер МакКхетт неизменно раскуривал свою старую трубку и начинал рассказы о своих походах, когда он ещё состоял на флоте. Нам было так больно слушать его. Всё равно флот тот был английским, а путешествия его так не похожи были на путешествия Брана или хотя бы Майль Дуина…

Мы возвратились домой в начале второй недели. И каждый из нас был рад этому. Не знаю, как объяснить это чувство, но нам с Ави казалось, что мы не были дома уже много-много лет. И так радостна и жива была наша с ним встреча. Конечно, столица – чудный город, но наш маленький простой домик покорил нас. Как будто в нём было что-то такое, чего не могло быть больше нигде на свете. Что-то так необходимое для нас. Какая-то загадка, тайна, кроющаяся, казалось, в самой его простоте и светлых выметенных углах. Или под ковром? А может, за занавеской? Или на дальней полке старого серванта.

05. среда

Но в тот день, когда мы вернулись, лил дождь. Мы с Ави первым делом поспешили переодеться и проверить, не съела ли мисс Шерри всё оставленное ей сено.

– Рада видеть? Не то слово! – бросила мама кому-то через плечо. Странно, но ведь мы были только втроём…

После нашего возвращения из города всё вокруг нам вновь показалось необычным и новым. С трудом верилось в антисоциальные убеждения мисс Шерри, глупыми и бессмысленными казались мамины суеверия, и ещё более глупой, невероятной казалась история про лиса. С синими глазами.

– Может, это мы придумали сами? – спросил Ави меня.

Я серьёзно помолчал. Мне было бы очень больно ответить ему: «Да». Так не похоже было, чтобы в этом суровом и дождливом мире было действительно что-то волшебное, хрупкое и необычное, как надежда или мечта. Как в серую и унылую пору долгих сентябрьских дождей так сложно бывает поверить, что на этом небе когда-то бывает солнце. Сами мы всегда склонны что-то придумывать и так легко верим в придуманные сказки и небылицы. Так верим, что этой трогательной игрой пропитывается всё вокруг – все вещи и даже сам воздух, и мы сами готовы в любой миг за вспышкой в усталых глазах увидеть трепещущие крылья феи, а в отворившем дверь сквозняке узнать кого-то таинственного и нежданного…

Сытно пообедав, мы, сонные, как мухи, побрели в свою комнату, и мама отправила нас спать. День был сер и уже клонился к вечеру. Судя по хлопнувшей двери в её комнату, легла и она сама.

– Опять этот дождь, – начал я. – Как в тот день, помнишь?

– В какой день? – сонно спросил Ави.

– Не знаю… – я и вправду забыл, в какой.

Посреди ночи раздался невыносимый треск. Я быстро открыл глаза. Вокруг было темно, но тут я услышал стук в дверь и пронзительный и сильный голос мамы.

– Все из комнаты! Сюда! Скорее!

Ничего не понимая, я в одних трусах выскочил в гостиную.

– Мама, что случилось?! Где ты, мама? Что происходит?!

Но я и сам увидел, что… в темноте это было видно слишком хорошо. Со стороны кухни, находившейся рядом с маминой комнатой, вырывались языки пламени, которые стремительно захватывали сначала низ, потом верх и так бежали по потолку и стенам ко мне.

– Скорее! – услышал я со двора и бросился туда.

– В дом попала молния! Скорее доставай ведро из колодца!

– Да, мама! – крикнул я и метнулся к колодцу, но вдруг остановился, как дурак, замер, как простреленный. Ави… его не было рядом.

– Мама! Ави! – закричал я, но было уже поздно.

Мама бросила на землю своё полотенце, которым она напрасно махала на языки пламени. Они уже вырывались из окон нашей комнаты. Сильные и мощные. Огню уже было тесно в доме. Я не знал, что мне делать. В груди моей всё сжалось в такой комок, что мне показалось, что там и вовсе пусто и что я вот-вот задохнусь от ужаса. Послышался какой-то треск, и искры повалили из крыши, и она треснула напополам, и часть её рухнула прямо над кухней. Всё это было так стремительно, что, наверное, с того мига, как я выбежал под ливень, не прошло трёх секунд. И тут я увидел, как мама закинула волосы назад и рванулась к двери. Она сильно дёрнула её на себя, и та слетела с петель, а навстречу ей вырвалось красно-белое пламя. Но я не успел и крикнуть, как она шагнула в него. Крыша над домом зашипела и заискрила. Где-то в доме послышались треск и грохот. Мне показалась, что балки, державшие потолок, стали падать одна за другой. Крыша, шипя, двинулась на меня. Где-то в прихожей, где стоял сервант, что-то оглушительно грохотнуло. Ах, вот что это было, в полосатом носовом платочке в уголке прогнившей полки! Я в ужасе закрыл глаза. Мне показалось, что время замерло и тянулось невыносимо долго, вытягивая из меня жилы. Дождь был холодным и колким, а небо чёрным и низким. И я тогда подумал, что всё это неспроста, что всё это потому, что мы забыли про Лиса, а может, и потому, что Он узнал обо всём. И молния попала в наш дом, наверно, не просто так, а именно потому, что мы отказались верить во всё, что было с нами. А это так подло… Но стоило мне только подумать об этом, как в доме раздался какой-то шум и не прошло и нескольких секунд, как из горящего зева дверного проёма выбежала мама. В тот же миг крыша рухнула перед дверью, загородив выход. Я бросился к маме, не помня себя от волнения. Но она была не одна. У неё на руках был Ави. Я почти что не видел его лица от гари. Мама оттолкнула меня рукой, бросила Ави на траву и принялась бить его по щекам и махать на него рукой. Но Ави не шевелился. Тогда она повернулась ко мне и сказала:

– Запрягай лошадь!

Я даже не знал, как это делается, но почему-то кинулся к забору, где с другой стороны неистово ржала перепуганная Мильда. Я схватил её за гриву и, схватив конец верёвки, свисавший из повозки, закинул ей его на шею.

– Довольно! Потом разберёмся! – мама уже стояла у ворот. – Подожди до утра. Никуда не ходи!

Мама нырнула в темноту и через миг показалась снова с Ави на руках. Она лихо вскочила на перепуганную клячу, не отпустив при этом брата. Её не смутило отсутствие седла на лошади. И, больше не сказав ни слова, она хлестнула клячу по шее так, что та сорвалась с места в карьер. Я только выбежал за ними… И остановился. Мне было не догнать их. И дождь полил с новой силой, ещё более холодный и ещё более злой. Я опустился на колени и уронил голову на грудь. Мне было так страшно, что я не мог пошевелиться. И мне было так плохо… так плохо… Я просто заплакал. Навзрыд.

Позже, когда во мне больше не оказалось слёз, я переполз во двор, и, прислонившись к колодцу, сел у него, подобрав ноги, и стал смотреть, как догорает наш дом. Чёрный остов, от которого валил клубами удушливый дым. Я снова хотел плакать, но уже не мог. Болела голова, и сводило живот. И я пробовал читать молитвы, но забывал все слова. И тогда я просто стал ждать. Потому что я всё равно уже не мог ничего изменить.

Дождь кончился, и сразу посветлело, и занялся рассвет. Дым теперь оскудел и поднимался, подобно пару над домом, тонкими тёмными струйками. От дома остались только стены. И я даже боялся заглянуть внутрь, чтобы посмотреть, уцелело ли что-нибудь из мебели. Я огляделся по сторонам. Мисс Шерри нигде не было видно. Одиноко торчал из земли её кол с обрывком верёвки. Я уронил голову.

– Господи… Помоги мне… Не оставляй меня! – чуть не плача проговорил я.

– Он и не оставит. Его милость льётся на всех. Как этот дождь. Главное – верить в неё. И всё будет хорошо. Если ты сам поверишь в это.

Я задохнулся от испуга и едва не свернул шею, поворачивая голову.

– Ну… Выше голову… Кх! Кх!.. Ф! Друзья ведь не оставляют друзей в беде… Что скажешь? Вставай. Пойдём, посмотрим, что ещё тут осталось и что ещё можно с этим сделать.

Я онемел и не смог издать и звука. Его синие глаза улыбались мне. Спокойные и сильные. Синие-синие-синие. И я осторожно поднялся и пошёл за Лисом. Он остановился у дверного проёма и оглянулся на меня.

– Всё самое страшное уже позади. Когда мама обещала вернуться?

– Она ничего не сказала – она увезла Ави… должно быть, они поехали в город.

– А почему седло и повозка здесь?

– Я не сумел запрячь…

– Это плохо. Но я тебя научу… А где корова? – спросил Лис, входя в дом.

– Мисс Шерри… Я не знаю… – пролепетал я.

– Плохо, – ответил Лис. – Но ничего. Мы её найдём. А теперь-ка, парень, помоги мне вынести отсюда вот эту здоровенную палку.