Текст книги "Крушение"

К.Л. Тейлор
Крушение

Из всех свобод самая ценная – свобода мысли.

Айрис Мердок

C. L. Taylor

The Аccident

Copyright © C. L. Taylor, 2014

This edition published by arrangement with Madeleine Milburn Literary, TV&Film Agency and

The Van Lear Agency LLC

© Качалкина Ю., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Глава 1

22 апреля 2012

Кома. Такое безобидное слово, оно успокаивает, наколдовывая образ беззаботного глубокого сна. Но только моя дочь Шарлотта не спит. Ее веки, сомкнутые тяжело, не вздрогнут случайно, – она даже кулачок под щеку не подложит, как делает обычно. Губы слегка приоткрыты, но дыхания не слышно, оно едва ощутимо. И в том, как она лежит, нет ничего умиротворяющего: тело ничком на кровати без одеяла, изо рта торчит прозрачная пластиковая трубка, а вся грудь утыкана какими-то датчиками и электродами.

Монитор в углу палаты, который показывает биение сердца Шарлотты, ритмично пищит, словно это особенный медицинский метроном. Я закрываю глаза. Стоит получше сконцентрироваться, и вот вместо писка монитора я слышу мерное тиканье дедушкиных часов в нашей гостиной. Пятнадцать лет словно улетучиваются как по мановению волшебной палочки. Мне снова двадцать восемь, я укачиваю маленькую Шарлотту. Ее сонное личико уткнулось в ямку на моей ключице, а крошечное сердце бьется не совсем в такт с моим, даже во сне. В ту пору было проще беречь Шарлотту…

– Сью? – На мое плечо ложится тяжелая рука, трясет меня, возвращая обратно в реальность больничной палаты, и руки мои снова пусты, в них уже не лежит маленькая Шарлотта. Я прижимаю к груди ее покрытый наклейками дневник. – Будешь чай?

Я отрицательно качаю головой, но тут же передумываю, соглашаясь.

– Буду.

Открываю глаза.

– И, знаешь, что еще было бы хорошо?

Брайан, естественно, не знает.

– Съесть один из тех прелестных кексов от «Маркс и Спенсер».

Муж выглядит растерянным.

– Не уверен, – говорит он после паузы, – что их можно купить в здешней столовой.

– Ну… – я отворачиваюсь и притворяюсь расстроенной, но по-настоящему я себя ненавижу. Не в моих правилах кем-то манипулировать. Да разве я манипулирую? Просто теперь, в этот момент, я ни в чем не уверена на все сто процентов.

– Хорошо, все в порядке, – снова рука мужа на моем плече, теперь он слегка сжимает его, чтобы усилить эффект сопереживания, – я могу заскочить в город и привезти тебе кекс.

Брайан смотрит на Шарлотту и улыбается.

– Шарлотта, не возражаешь, если я ненадолго оставлю тебя с мамой?

Даже если наша дочь слышала его вопрос, то никак не прореагировала. Так что я ответила ему за нас двоих, выдавив из себя улыбку.

– С ней и со мной все будет в порядке.

Брайан смотрит на меня и на Шарлотту. Вне всякого сомнения на его лице – то же несчастное выражение, которое было и на моем последние шесть месяцев, когда я боялась отойти от нее на секунду, думая, что именно в этот момент с ней случится что-то страшное.

– Все будет в порядке, – повторяю я, на сей раз мягче. – Я побуду тут.

Брайан слегка расслабляется и кивает.

– Я скоро вернусь.

Я наблюдаю, как он пересекает палату, аккуратно прикрывает дверь до щелчка и выходит, отрываю от груди дневник, кладу его на колени, несколько секунд внимательно слежу за дверью, кажется, что проходит вечность. Брайан никогда не уходит сразу, обычно в спешке забегает еще раз, чтобы взять забытые ключи, телефон, солнцезащитные очки или просто что-нибудь спросить. Я уверилась, что он действительно ушел, и переключаюсь на Шарлотту. В глубине души я надеюсь, что ее веки наконец дрогнут или пальцы инстинктивно дернутся. Пусть она подаст хоть маленький знак, что идет на поправку, но нет, никаких перемен… она все еще спит…

– Дорогая, – я верчу в руках ее дневник, открываю на странице, которую уже читала. – Пожалуйста, не сердись на меня, но… – смотрю на лицо дочери, пытаясь прочесть по нему реакцию, – я нашла его вчера, когда убирала твою комнату.

В ответ – ничего. Ни звука, ни пожатия, ни подмигивания. Монитор, на котором видна работа сердца, продолжает ритмично пищать. Конечно, я соврала про дневник. На самом деле я нашла его несколько лет назад, когда меняла постельное белье в ее комнате. Шарлотта спрятала его под матрасом, точно там же, где я прятала свой дневник в ее возрасте. Но найдя, я его не читала. Только вчера открыла и прочла.

– В последней записи, – я задержалась, чтобы облизнуть губы, вдруг пересохло во рту, – ты упоминаешь о каком-то секрете.

Шарлотта лежит и молчит.

– Ты пишешь, что хранить его тяжело, что он тебя убивает.

Пик, пик, пик – пищит аппарат.

– Ты поэтому…

Пик, пик, пик…

– …ты поэтому шагнула навстречу автобусу?

Ни звука. Брайан называет произошедшее несчастным случаем и уже подогнал под свою теорию несколько убедительных доводов.

– Наверное, Шарлотта шла через дорогу и писала кому-то эсэмэс. Или увидела на другой стороне улицы подругу и кинулась к ней, не глядя на машины… или заметила раненое животное, которому нужна была помощь… побежала, или была в своем маленьком мире, ничего не заметила…

Правдоподобно звучат все варианты. Если не брать во внимание то, что водитель автобуса сказал полиции: девочка шагнула под колеса, глядя ему в глаза, совершенно осознанно. Брайан уверен, что водитель врет, потому что хочет обелить себя в глазах начальства. Мужчина боится потерять работу, когда его обвинят в неаккуратном вождении. Но я водителю почему-то верю.

Вчера, пока муж был на работе, я сидела у кровати Шарлотты и спросила у врача, провел ли он тест на беременность моей дочери. Врач посмотрел на меня с подозрением и поинтересовался, почему я спрашиваю об этом и есть ли на то серьезные основания? Я, честно говоря, ни в чем не была уверена, но этот тест мог бы прояснить некоторые обстоятельства. Врач проверил записи, тест на беременность не делали.

– Шарлотта, – я придвинулась к ее кровати, взяла дочь за руку, наши пальцы сплелись. – Что бы ты ни сказала, что бы ни сделала, я никогда не перестану любить тебя. Можешь сказать мне что угодно. Совершенно что угодно.

Но Шарлотта ничего не сказала.

– Я пойму, если это был кто-то из твоих друзей, если это был даже твой отец, – я выдерживаю паузу, – это отец, да? В нем твой секрет? Сожми мои пальцы, если я права.

Я задержала дыхание в груди, молясь, чтобы Шарлотта не сжала мне руку…

* * *

Пятница, 2 сентября 1990

На часах 5:41, я сижу в гостиной с бокалом красного вина и сигаретой. Недоумеваю по поводу того, что последние восемь часов действительно были в моей жизни.

Вечером в среду я наконец-то решилась позвонить Джеймсу, после целого часа безуспешных попыток и нескольких бокалов вина. В трубке шли гудки, и я было решила, что он куда-то вышел, как вдруг Джеймс ответил.

– Слушаю.

Я могла бы просто сказать «привет», но очень уж нервничала.

– Сьюзан, это ведь ты? Слава богам, ты наконец позвонила.

Его голос звучал немного иначе, чем всегда, – тоньше, с придыханием, – словно он тоже нервничал, и я пошутила, что теперь ему явно легче, раз я позвонила первой.

– Вне всяких сомнений, – ответил Джеймс. – Я думал, что ты не захочешь меня слышать после произошедшего. Прости, я обычно не такой урод, как тогда, когда затащил тебя за кулисы и… надо было просто пригласить тебя куда-нибудь поужинать, как приглашают девушку…

И он затих, потрясенный.

– Вообще-то, – я почувствовала к нему внезапную симпатию, – это было даже смешно, мне еще никто не бросал визитку со словами «Позвони!», так что я была польщена.

– Польщена? Это я должен быть польщен. И ты мне позвонила, о боги! – Он помолчал. – Ты же звонишь, чтобы пригласить меня выпить? А не для того, чтобы сказать, что я высокомерный задрот, которого стоит побить говенной палкой. Разделишь со мной пару бокалов вина?

– Вариант с палкой я пока не рассматривала, – отшутилась я. – И сегодня я действительно не прочь выпить, так что если ты (я напирала на «ты») пригласишь меня куда-нибудь, я с удовольствием приму приглашение.

– Ну конечно же! Куда бы ты ни захотела пойти – я приглашаю. Вся выпивка за мой счет, даже самая дорогая. – Он засмеялся. – Я хочу тебе доказать, что я не… впрочем, хочу, чтобы ты сама сделала нужные выводы. Так когда ты будешь готова?

Я было хотела сказать, что уже давно готова, но притормозила, как учила меня Хеллс, и предложила встретиться в пятницу (пятница, впрочем, была сегодня). Джеймс немедленно согласился и через пару минут, после того как мы договорились встретиться в Дублинском замке в восемь вечера, повесил трубку.

Я перемерила дюжину разных нарядов, прежде чем пойти на это свидание. Я безжалостно отвергала все, в чем выглядела или чувствовала себя полной и непривлекательной, но на самом деле мне не стоило беспокоиться. В ту минуту, когда я оказалась на расстоянии объятия от Джеймса, он сграбастал меня в охапку и прошептал на ухо: «Выглядишь потрясающе!». Только я собралась ответить что-нибудь, как он резко отстранился, взял меня за руку и проговорил:

– Я хочу показать что-то очень особенное.

И увлек меня прочь из ресторана, сквозь толпу гуляк из Камдена, по улице к магазину, в котором продавались кебабы. Я вопросительно на него посмотрела, но он коротко сказал: «Доверься мне», – и повел меня дальше через магазин. Мы вышли в заднюю дверь. Я думала, что там будет туалет или кухня, но вместо этого мы оказались в средоточии звуков, а глаза наши ослепли от внезапной тьмы. Джеймс указал на джаз-бэнд из четырех человек, которые играли в углу комнаты, и крикнул: «Это Грей Ноутс, самый лучший секретный бэнд Лондона!» Потом он провел меня к угловому столику и отодвинул побитый временем деревянный стул, приглашая сесть.

– Виски? – он предложил выпить. – Не могу без этого слушать джаз. Будешь?

Я кивнула, хотя и не фанат виски, честно говоря. Пока Джеймс ходил к барной стойке, я закурила. В его движениях было столько самоуверенности и мужественности, что он меня этим почти гипнотизировал. Впервые я заметила это, когда увидела его на сцене: высокомерный Вальмон рядом с Кейт в роли стервы маркизы де Мертей[1]1
  Герои романа «Опасные связи». – Прим. перев.


[Закрыть].

Казалось, не рождалось на свете двух более различных мужчин, чем Джеймс и Натан. В то время как Натан был худощавый, с детскими чертами лица, всего на пару дюймов выше меня, в Джеймсе были все шесть футов и четыре дюйма, к тому же в его манерах чувствовалась солидность, что позволяло мне рядом с ним ощущать себя меньше и изящнее, чем я есть.

У него на щеках играли ямочки, как у Кирка Дугласа, но нос – великоват для того, чтобы Джеймса можно было без обиняков назвать классическим красавцем. Его всегда чистые блондинистые волосы, спадающие волной на глаза, довершали картину. Но именно в его глазах была особая магическая ртуть. Они – эти глаза – словно текут и меняются, напоминая мне глаза уже другого актера – Рэйфа Файнса. Одно мгновение они – холодные и независимые, но тут же появляются морщинки-лучики у век, и в этих же глазах уже пляшут бесы.

Стоило Джеймсу вернуться от барной стойки, как я сразу поняла: что-то не так. Он ни словом не обмолвился, но по тому, как он поставил бокалы с виски на стол, как метнул взгляд на сигарету, зажатую в моих пальцах, я все сразу поняла.

– Ты не должна курить.

Он встряхнул головой.

– Мой отец, Сью, умер от рака легких.

Потом Джеймс начал уверять, что на самом деле, конечно, не так важно, курю я или нет, и что это не его дело по большому счету, но я поняла, что нужно выбросить сигарету, – и как только я это сделала, его лицо осветилось. Джаз-бэнд разошелся так, что мы едва слышали друг друга. Джеймс придвинулся ко мне ближе, поэтому мы могли пошептаться. Ногой он поглаживал мою ногу под столом, а на шее и ухе я ощущала его горячее дыхание. Пыткой казалось чувствовать его тело столь близко, вдыхать терпкий аромат его одеколона после бритья и при этом не иметь возможности прикоснуться к нему.

И в тот момент, когда я подумала, что не вынесу этого ни секундой дольше, Джеймс накрыл мою руку своей.

– Пойдем сходим куда-нибудь еще, я знаю совершенно потрясающее место.

У меня едва было мгновение, чтобы сказать «о’кей», потому что, предложив уйти, Джеймс тут же встал и пошел прочь из ресторана. Правда, через секунду он вернулся – в одной руке у него красовалась бутылка шампанского, в другой – два бокала и потертый плед под мышкой. Я удивленно изогнула бровь, но он в ответ лишь засмеялся и сказал: «Ты все увидишь».

Мы шли, вероятно, очень долго, лавируя в толпе праздно шатающихся после рабочей недели, – пока, наконец, не вышли к Чалк-фарм. На очередной вопрос, куда мы идем, Джеймс только рассмеялся. В итоге мы притормозили у входа в парк, Джеймс положил руку на мое плечо. Я приготовилась к поцелую, но вместо него Джеймс попросил меня закрыть глаза, потому что «хотел сделать сюрприз».

Признаться, я была не очень уверена, что ранним утром субботы может случиться приятный сюрприз, особенно в темном парке, но глаза все же закрыла. И тут же почувствовала, как на плечи легло что-то тяжелое, шерстяное и приятное колючее тепло окутало меня (Джеймс заметил, что я дрожу, и предложил свой пиджак). Я позволила ему провести себя через ворота, и мы поднялись на небольшой холм. Конечно, мне было боязно довериться кому-то, едва знакомому, но, надо признать, что это волновало меня и пробуждало особую чувственность. Мы наконец остановились, и Джеймс велел мне стоять тихо и ждать. Через пару минут в руку мне ткнулся плед, мы расстелили его и сели.

– Готова? – спросил Джеймс.

Я почувствовала, как он двигается где-то у меня за спиной. Потом его пальцы пробежали по моему лицу, слегка задевая скулы. Он попросил открыть глаза. Молния скользнула по моему позвоночнику, и я вздрогнула, несмотря на то что была в теплом пиджаке Джеймса.

– Готова, – ответила я.

Джеймс убрал руки с моего лица, и я открыла глаза.

– Разве не прекрасный вид? – спросил он.

Все, что я могла сделать, это кивнуть. С холма открывался вид на парк, который сейчас казался шахматной доской: квадраты освещенной фонарями травы чередовались с квадратами темноты. На наших глазах свершалась таинственная игра теней и света. А за границей парка простирался город, мигали огни окон, светились здания, а у самого горизонта горела радуга знаменитого колеса обозрения, одного из самых огромных в мире.

Небо над нами напоминало тихое темное море, пересеченное волнами оранжевого света. И все вместе представляло собой лучший пейзаж из тех, которые я когда-либо видела.

– Когда ты открыла глаза, твое лицо, Сьюзан… – Джеймс пялился на меня, – я никогда не видел ничего прекраснее твоего лица.

– Перестань… – я хотела превратить его слова в шутку, но смех застрял в горле.

– Сьюзи, ты выглядела такой молодой, такой восторженной. Словно маленькая девочка на Рождество. – Он потряс головой. – Как же может быть так, что ты одна? Что у тебя никого нет? Как вообще это может быть?

Я хотела ответить, но Джеймс еще не закончил.

– Ты – самая потрясающая женщина, которую я когда-либо встречал, – Джемс коснулся моей руки, – ты забавная, добрая, умная и красивая. Что же ты делаешь тут со мной?!

Я снова хотела перевести все в шутку – напомнить, что это он, именно он вел меня к этому холму, и, вероятно, так сильно выпил, что уже ничего не помнит. Но я не смогла пошутить. Вместо этого сказала:

– А я хотела быть здесь, с тобой. И нигде больше.

Джеймс просиял так, словно я только что сделала ему лучший на свете комплимент. Он взял в ладони мое смущенное лицо, долго смотрел на меня, а потом поцеловал.

Не могу сказать, сколько именно мы целовались, лежа там, на пледе, на холме посреди парка, – наши тела сплелись, руки путешествовали совершенно свободно, мы трогали друг друга, гладили и ласкали. Мы не разделись и не занялись любовью, но это был самый эротичный момент во всей моей жизни. Я ни на секунду не могла отпустить Джеймса от себя.

Между тем темнело и холодало, и я предложила покинуть парк и пойти к нему.

Джеймс, к моему удивлению, отрицательно покачал головой.

– Разреши, я вызову тебе такси, и ты поедешь домой.

– Но как же…

Он плотнее закутал меня в свой пиджак.

– Сьюзи, у нас для всего этого еще будет время, полно времени…

Глава 2

На следующий день я жду, когда Брайан уйдет на работу, чтобы начать копаться в его вещах. В гардеробной прохладно, пол морозит мои босые ступни, в окна поддувает, но я не трачу ни секунды на то, чтобы найти носки. Вместо этого я забираюсь в карманы пиджака мужа, его любимого пиджака. Этот пиджак мой вспыльчивый супруг носит в любую погоду, постоянно уверяя в том, что он ничуть не хуже, чем аналогичный, скажем, из Барбур[2]2
  Фирма Barbour and Sons производит мужскую и женскую одежду с середины XX века.


[Закрыть]. Хотя это прекрасный пиджак, но он явно промокает: я сужу по мокрым пятнам, которые появляются на рубашке Брайана, когда он попадает под дождь.

Вешалка чуть покачивается, пока я перебираюсь рукой из кармана в карман, вынимая содержимое и поспешно выкладывая его на пол.

Я ищу улику.

С пиджаком я наконец покончила, и вот уже изучаю – обеими руками – карманы толстовки. Как вдруг на кухне раздается грохот.

Я холодею с головы до пят.

В голове все как будто отключается, словно кто-то нажал на рубильник, и я превращаюсь в неподвижную статую, напоминая себе вешалку, возле которой стою. Стараюсь дышать неглубоко, прислушиваюсь, жду. Понятно, что я должна отмереть и что-то сделать. Например, вынуть руки из карманов одежды Брайана. И затолкать обратно их содержимое, которое я еще не успела изучить, – спрятать свидетельство того, какая я недоверчивая жена, ужасная женщина, способная подозревать супруга в страшном.

Но я не могла пошевелиться.

Сердце бьется на разрыв, кажется, что каждый его удар эхом разносится по комнате, и меня словно отбрасывает на двадцать лет в прошлое. Мне двадцать три, я живу на севере Лондона, но именно в этот конкретный момент я прячусь в гардеробе. Мой рюкзак забит вещами, я держу его в левой руке, а в правой у меня зажата связка ключей, которую я украла у кое-кого из кармана. Если я задержу дыхание, то он меня не услышит. И он не узнает, что я собираюсь…

Ощущение дежавю покидает меня.

– Брайан? – спрашиваю я уже спокойно. – Брайан, это ты?

Я хмурюсь, пытаясь успокоиться, но сердце ритмично скачет в груди, а дом снова затих, словно и не было никакого шума в кухне.

– Брайан?

Ну вот я и вернулась в настоящее. Я наконец вынула руки из карманов мужниной толстовки.

Ковер в холле согревает ноги и проседает под тяжестью моих медленных шагов, а я крадусь, затихая почти каждые две секунды, чтобы прислушаться, не донесется ли снова из кухни какой-нибудь звук. Я инстинктивно прикрываю рот, чувствую, как от пальцев все еще пахнет дезинфицирующим гелем, – я не так давно мыла ванную. Снова замираю и пытаюсь унять дыхание. Но получается дышать только маленькими порциями, горло обжигает, видимо, приближается паническая атака. Но я уже не боюсь того, что мой муж вернется за забытым портфелем или ключами. Я боюсь совсем другого…

– Милли! Ах это ты!

Меня практически сбивает с ног огромный золотистый ретривер. Собака скачет по холлу и бросается на меня, ставит передние лапы на мою грудь, лижет щеку. В другой раз я бы непременно наказала ее за такое поведение, но сейчас я настолько потрясена, что просто обнимаю ее за большущую теплую голову и прижимаю к себе.

– Ну и как ты сюда пробралась, проказница?

Милли словно улыбается мне, слюна капает с ее роскошных усов, шерсть вся мокрая. Кажется, я поняла, как она смогла пробраться в дом.

Я почти уверена в своих подозрениях, когда подхожу к кухне (Милли плетется рядом со мной), а дверь на крыльцо открыта.

– Милли, ты должна лежать на своей подстилке, пока мамочка не придет за тобой, – говорю я довольно строго, указывая ретриверу на половик и кучу разных тряпок, в которых собака спит. Милли явно понимает, о чем я говорю, то поднимая, то опуская уши и зажимая хвост между лап.

– Что, наш рассеянный папочка оставил дверь открытой, когда уходил на работу, да?

Вот уж ни разу о себе не могла подумать, что превращусь в тот тип женщин, которые себя и своих мужей зовут «мамочками» и «папочками», разговаривая с домашними питомцами. Но Милли такой же полноправный член семьи, как и Шарлотта. Она вроде сестры, которую мы уже никогда не родим нашей дочке. И не случайно Брайан зовет Шарлотту «чудо-ребенком». И теперь понятно, это не только по той причине, что наша дочка пережила при рождении бактериальную инфекцию.

…выгоняю Милли обратно на крыльцо. Сердце чуть не разрывается, когда собака смотрит на меня умоляющим взглядом, у нее такие огромные карие глаза…

На часах восемь. Мы в это время должны прогуливаться по парку позади дома, но мне надо завершить начатое. Нужно вернуться в гардероб.

Вот и содержимое карманов Брайана. Лежит разбросанное у подножия вешалки. Стоило захватить подушку из гостиной, чтобы не вставать коленями на пол (колени хрустят, словно угадывая ход моих мыслей). Вот мои сокровища, пора изучить их:

– носовой платок, в уголке вышит гольфист, платок не использовали, он аккуратно сложен квадратиком (эту вещь ему подарили на Рождество – кто-то из детей);

– три использованные бумажные салфетки;

– бечевка – такую Брайан использовал, чтобы подвязывать томаты, растущие на его небольшом загородном участке;

– мятый билет в кино. Сердце мое начинает дико биться, как только я беру в руки этот комочек. Но когда рассматриваю название фильма и дату сеанса, пульс выравнивается. На эту комедию мы ходили вместе. И мне она не понравилась – показалась грубой, дешевой и непродуманной. Но Брайан хохотал до икоты;

– чек за бензин на 40 фунтов;

– какая-то мятная, судя по запаху, конфета, покрытая пылью;

– пригоршня мелочи.

Вот и все. Ничего странного, ничего такого, что навело бы меня хоть на какую-то догадку. Просто обычная ерунда, которую муж таскает в карманах.

Кромкой ладони я собираю все это в кучку, распределяю обратно по карманам в том же порядке, который был. Вообще-то Брайан не очень внимательный и вряд ли обратит внимание, что что-то лежит не в том кармане, но лучше не рисковать.

Возможно, мои подозрения излишни и нет никаких улик.

И Шарлотта не пожала мою руку, когда я спросила, связан ли ее большой секрет с отцом. Не знаю, что бы я думала, если бы она пожала мои пальцы, ведь даже задать тот вопрос было очень непросто. Я следовала своему подозрению и думала, что муж снова меня обманывает.

Шесть лет назад Брайан оступился и едва не разрушил не только наш брак, но и карьеру. Он закрутил роман с двадцатитрехлетней практиканткой, которая пришла к ним в парламент. Когда я узнала, то пришла в ярость – кричала, буквально орала. Два месяца я отказывалась жить с Брайаном под одной крышей, но в итоге… простила его. Почему? Во-первых, потому что его измена случилась как раз после одного из моих так называемых приступов. Во-вторых, потому что семья для меня важнее всего на свете. И в-третьих, потому что Брайан – очень хороший человек, хоть и не без греха.

Хороший человек… звучит не очень убедительно в качестве причины для прощения. Возможно и так. Но в любом случае жить после измены с Брайаном все равно лучше, чем жить с каким-нибудь ужасным человеком, а уж я-то знаю, о чем говорю…

Летом 1993 года мы оба жили в Афинах. Я работала учителем, а он был вдовым бизнесменом на пороге заключения выгодной сделки. Когда Брайан впервые со мной поздоровался – в милой таверне на берегу реки под названием Кифиссос, – я его просто не заметила. Потом я села за столик. И тут уж он не позволил мне его и дальше игнорировать. Он прислал мне напиток с официантом – в знак особого внимания. В записке, сопровождавшей напиток, были забавные слова: «Привет одному англичанину от другого!».

Когда я посмотрела на него, он уже выходил из таверны.

Я не могла удержаться от улыбки.

После этого он проявлял крайнюю настойчивость: постоянно здоровался, интересовался, что я такое читаю. И в конце концов мы подружились. Мне понадобилось много времени, чтобы ослабить защиту и впустить этого человека в свой мир. Прошел почти год со дня нашего знакомства, и я сказала себе, что люблю Брайана.

Стоял теплый очаровательный вечер, мы бродили вдоль речного берега, смотрели, как в воде отражаются огни близкого города, как вдруг Брайан начал рассказывать мне про Тессу, его жену, которую он потерял в неравной борьбе с раком. Он рассказал, в каком потрясении находился, когда видел, как быстро развивается болезнь, – а потом какая ярость охватила его после ее смерти. Он оставил сына с бабушкой, разбил собственную машину клюшкой для крикета, потому что не понимал, как ему справиться с чудовищной яростью. Его глаза наполнились слезами, когда он рассказывал мне о своем сыне Оливере, о том, как скучал по нему, оставленному у бабушки и дедушки в Англии (иначе Брайан не смог бы уехать по делам в Грецию). Он не пытался вытереть слезы, и я провела пальцами по его лицу, смахивая горькую влагу, а потом я взяла его за руку. И не отпускала часа три.

…я вошла в кабинет Брайана и выдвинула ящик его стола, теперь по-настоящему чувствуя, что зашла слишком далеко. Я обычно стираю вещи мужа, глажу их, некоторые из них покупаю сама, но вот его кабинет… все, что связано с его карьерой, отделено от семьи, мы не имеем туда доступа. Брайан – член парламента, и когда я говорю об этом вслух, то наполняюсь гордостью. Но это не всегда было так. Семнадцать лет назад я была ошеломлена, когда слышала, как Брайан ругает «сволочных тори», «классовых врагов» и их «разваливающуюся службу здравоохранения». Брайану было мало тихо ныть в стороне, видя существующие социальные проблемы. Когда он вернулся в Англию из Греции, все еще исполненный радости от нашего импровизированного босоногого бракосочетания на пляже Родоса, то был настроен крайне решительно. Мы поселились в Брайтоне, и он начал новый бизнес, – поначалу работал как проклятый, но когда дело стало приносить ощутимый доход, подался в парламент. У него были не очень большие познания в экономике, но я верила в него и знала, что он своего добьется. И Брайан добился.

Я никогда не переставала верить в него. Я и сейчас в него верю – во все, что он делает. Но я больше не боюсь за него. Я люблю своего мужа, но в то же время я могу отчетливо видеть, каким тщеславным и сомневающимся в себе сделала его нынешняя работа. Лесть прогрызает путь к сердцу, когда тебе хорошо за сорок, ты носишь дорогое кольцо от Тиффани и лысеешь. Лесть заставляет тебя чувствовать себя моложе, активнее и работает на твое благополучие.

Брайан сильно переменился с тех пор, как Шарлотта попала в аварию. Мы оба изменились, просто каждый – по-своему. И вместо того чтобы сплотиться в несчастье, мы разбежались по разным углам. И отчуждение между нами росло день ото дня. Если у Брайана интрижка на стороне, на этот раз я его не прощу.

Я делаю еще шаг в направлении письменного стола мужа, пальцами исследую серебристую рамку для черно-белой фотографии, которая стоит на нем. Это фотография Шарлотты. Мы на ней – на пляже Майорки, идет первый день каникул. Мы еще не переоделись с дороги, просто закатали брюки по колено и бродим в прибое. Одну руку я поднесла к глазам, защищаясь от солнца, а другой держу нашу дочь за тонкое запястье. Она смотрит на меня, глаза широко распахнуты, улыбка играет на лице. Этому фото, наверное, лет десять. Но глядя на него, я все еще чувствую волну тепла и любви, особенно когда вижу выражение на лице Шарлотты. Чистое, ничем не замутненное счастье.

…половая доска в коридоре вдруг издает треск, я отдергиваю руку от фоторамки и вздыхаю. И когда я успела стать таким невротиком, что каждый скрип в двухсотлетнем доме заставляет меня трястись от ужаса?

Снова смотрю на письменный стол мужа. Он сделан из тяжелого красного дерева, три ящика слева, три – справа, посередине еще один, очень тонкий и неглубокий. Дергаю за ручку того, который посередине, и медленно выдвигаю его. Вдалеке снова скрипит половица. Но я не обращаю внимания. Даже когда звук становится все ближе и ближе. В ящике что-то лежит, какой-то исписанный рукой листок бумаги, открытка или письмо, я тянусь, чтобы взять это, острожно тянусь, чтобы не задеть лежащие рядом скрепки и резинки…

– Сью?

Мужской голос звучит прямо за моей спиной.

– Сью, что ты делаешь?

* * *

Воскресенье, 4 сентября 1990 года

Мы с Джеймсом занимались любовью.

Это произошло в ночь на воскресенье.

Он позвонил мне в полдень и первое, что сказал: «Я едва мог уснуть, все время думал о тебе».

Я прекрасно его понимала, потому что со мной было то же самое. Я точно так же не могла перестать думать о нем. Проснувшись в субботу утром, я вдруг испугалась, что никогда-никогда больше его не увижу. Наверное, в пятницу вечером я сказала что-то совершенно непростительное, и сегодня – в холодном свете дня – он внезапно осознал, что я совсем не та женщина, которая ему нужна.

И я так себя во всем этом убедила, что, когда Джеймс все же позвонил и признался, что не может перестать думать обо мне, я почувствовала себя растерянной.

– Обязательно! – сказала я Джеймсу в ответ на то, что он хочет видеть меня как можно скорее. – Если я прямо сейчас заскочу в душ, потом поеду на метро, то смогу быть в Камдене, скажем, в…

– Вообще-то я думал, что мы можем поужинать сегодня вечером где-нибудь.

И что он теперь обо мне подумает? Когда я говорю, что готова кинуться к нему в любую минуту, словно у меня вообще нет своей жизни и я ее не контролирую?! Слава богам, он хоть не смеялся надо мной, а всего лишь спросил, приходилось ли мне бывать в причудливом ресторане в районе Св. Панкратия. А я даже никогда о таком и не слышала. В то время как Джеймсу этот ресторан рекомендовал его хороший знакомый.

Ну вот, теперь у меня очередная дилемма: что на себя надеть? В итоге пришла к выводу, что лучше всего будет облачиться в маленькое, сотню раз испытанное черное платье. Я опоздала минут на двадцать, придя не в восемь, как договаривались, а в восемь двадцать; идя между столиками, сиявшими хрусталем и лоснящимися великолепными льняными скатертями, приблизилась к безукоризненно одетому метрдотелю, который тут же указал мне на наш с Джеймсом столик. Джеймс встал, приветствуя меня. Он был одет в серый костюм-тройку, на шее повязан лиловый галстук, а на запястьях красовались роскошные серебряные запонки. Я в своем трехлетнем платье и в туфлях с потертыми каблуками сразу же почувствовала себя неряшливой, но Джеймс оглядел меня с ног до головы, и его глаза одобрительно блеснули. Благодря этому я чувствовала себя самой привлекательной женщиной в ресторане.

– Не могу перестать пялиться на тебя во все глаза, – сказал Джеймс после того, как метрдотель помог мне сесть, принес нам меню и удалился. – Ты всегда хороша собой, но сегодня ты просто… – он встряхнул головой и глубоко вздохнул, – сегодня ты просто до ужаса сексуальна!