Текст книги "Коммуналка 2. Близкие люди"

Сколько она отдала?

День жизни?

Час?

Никогда не знаешь наперед… а может, сразу год? Или… в тот, самый последний раз, когда Антонина видела матушку, та ушла, сказав, что к вечеру вернется. И не вернулась, ни к вечеру, ни к утру, ни после. Её искали, конечно.

Свои.

Не нашли.

И у Антонины спрашивали, не знает ли она. Она знала. Не потому как была умнее прочих, но… та тропа, на которую Антонина ступила, когда ей исполнилось шестнадцать, подтвердила ее догадку. Туманный ветер принес тоску и тающий аромат маминых духов, а еще слабый зов, не о помощи, нет, но… с ним искушение двинуться туда, куда зовет тропа.

Вдруг еще можно помочь?

Вдруг…

…туманные тропы опасны.

Антонина отлипла от стены и принюхалась. Сейчас, переступив грань мира, она сумела удержать часть его, иного. И магия ее, та, которой не было – о том и справка имелась – проснулась. Эта магия высветила дом изнутри, раскрыв все его тайны.

И тайники.

Много как… Отвертка был человеком разумным, а потому не хранил ценности в одном месте. Антонина вдохнула аромат пыли и крови, той, густой, черной, которая свидетельствует, что пролита она была довольно давно.

Гудели мухи, но по осеннему времени вяло.

…первый этаж.

Кухня.

И розы… снова розы… высохшие почерневшие бутоны, которые осыпались на пол. Скукоженные листья, сухие плети стеблей, рассыпавшиеся по кухне. Человек, лежавший на них ничком. А вот самое странное, что крови не было.

Запах был, а крови…

…впрочем, запах существовал там, за гранью, свидетельствуя о том, что смерть эта вовсе не была случайной. Оно ведь всякое случается, сегодня человек есть, а завтра нет.

Антонина осторожно переступила через пожелтевший стебель и опустилась на корточки. Она не стала прикасаться к мертвецу, но наклонилась, закрыла глаза и сделала глубокий вдох.

Легкий запах разложения…

…смерть наступила более суток тому, однако ночи прохладные, а печь не топили. Дом выстыл и процессы замедлились.

Сутки.

…сутки тому новоявленный жених ее принес колечко. И руку поцеловал, играя одновременно робость и отчаянную отвагу.

…колечко простенькое, серебряное, довольно старое, аккурат настолько, чтобы можно было соврать про матушку, от которой оно осталось.

Антонина потрогала его.

Нет, обыкновенное, в том смысле, что нет ни скрытых заклинаний, ни проклятий. И пусть здесь, в мире яви, она и не увидела бы, но на тропе все иначе. А там колечко молчало.

Молчало и здесь.

Вот только…

Она все-таки коснулась шеи мертвеца, крайне аккуратно, стараясь не тревожить осыпавшиеся лепестки. Если Антонина что-то понимала в людях, а ей хотелось думать, что в них она все-таки разбиралась неплохо, то Отвертка не ушел бы просто так.

…или оставить?

Не ее дело.

Просто уйти, сделать вид, что и не заглядывала в дом. Разве что заглянуть в тот тайник, который в спальне под кроватью. Открыть его будет просто, а камни в нем лежащие, Антонине пригодятся. Даже не обязательно все брать. Напротив, все брать крайне опасно, а она не дура. Пару штук, из тех, что поплоше, появление которых можно будет объяснить…

…и деньги.

Не золотые монеты ушедшей эпохи, которые Отвертка держал здесь, на кухне, в том вот крайнем шкафу, украшенном парой розовых бутонов, но простые ассигнации, перетянутые резиночкой. Взять пару пачек, их там много, и при обыске, который учинят, тайник поднимут. Этот – определенно. А стало быть убыток спишется на тех, кто его откроет.

– Пришла, – раздался скрипучий тихий голос. Антонина зажмурилась, чувствуя, как знакомо выворачивается наизнанку мир. – Хорошая девочка. Только зря ты…

– Нет.

Не ради него.

Ради себя.

Что-то подсказывало, что она, Антонина, уже ввязалась в чужую игру, правила которой ей не известны. И выйти из нее просто так, по желанию, не получится.

– Кто? – спросила она.

А туманный ветер вновь принес тот самый аромат. Матушка не покупала духи, ни в магазине, ни в ведьминской лавке, сама их составляя, повторяя, что запах женщины индивидуален, что…

– Зачем тебе, девочка?

– Я следующая, – Антонина сказала и поняла, что так оно и будет. – Это из-за дивы, верно?

– Да.

Ветер нашептывал, что здесь, в мире теней, время течет иначе. И для Антонины годы прошли, а вот для матери ее – мгновенья. И она, матушка, даже не поняла, что произошло.

И не поймет.

…разве Антонина не хочет спасти матушку?

Вдвоем им было бы хорошо. Вдвоем они бы уехали. Далеко, к морю. Выкупили бы дом на берегу, небольшой, с белыми стенами, с соломенною крышей. Розы высадили бы.

Антонина, может, вышла бы замуж.

И матушка. Она ведь не старая.

– Расскажи, – эта просьба дается тяжело, ибо ветер на все голоса расписывает, какой станет та, иная, жизнь Антонины. И отчаянно хочется верить ему.

Нельзя.

– Твой заказ. Тот, что ты привезла в последний раз… постоянный клиент, – он говорит медленно, и кружит, кружит. И Антонина знает, что нельзя подпускать близко, что пока еще Отвертка держится, движимый не столько желанием отомстить убийце, сколько восстановить справедливость. В ней дело, в справедливости. Но близость иной души, живой, связанной с телом – большое искушение. – Разное время… города… давно, еще до войны, он повадился заказывать ведьмины камни.

Антонина поморщилась.

Нет, она знала, что груз ее весьма специфического толку. Случалось ей и зелья возить из тех, за которые не то, что работы, головы лишиться недолго. И амулеты из запрещенных. И прочее, что обычным путем не отправишь. Но вот ведьмины камни…

…темное, дурное.

И ветер стихает, будто разумный. А может, и вправду разумный, кто здесь разберет.

– Я с подобным завязать велел, – оправдываясь, сказал Отвертка, хотя не Антонине его судить. Боги, те самые, которых больше нет, сами решат, что делать с грешною душой его. – Когда получил корону. Одно дело, когда смута кругом, да и то… лишняя кровь только глаза застит.

Верно.

А еще верно, что во время смуты большой, страну захлестнувшей, легко потеряться. Ведьм и вовсе довольно, кто их считать станет-то? Одною больше, одною меньше. Другое дело сейчас, когда каждая или при ковене, или при школе числится.

Пропадет?

Искать станут. А найдут выпитую до капли, то и вопросы появятся. К кому? Известное дело… нет, это не те деньги, которые стоят подобного риска. Именно потому и отступился Отвертка, а не из большой к ведьминому племени любви или совести взыгравшей.

– Нынешний груз – старый заказ, на который давно договор составлен. И не простой, – чужая душа подобралась близко. И пора уходить, но Антонина медлит. – Короной он связан и кровью… потому и отказать не смог. Вот и…

…и не стало ведьмы.

Или двух.

Или трех? А может, и дюжины… везли камни издалека, скорее всего с юга, там, что бы ни писали о свободных женщинах Востока, а старые порядки сохранились.

Антонина знает.

Дорого бы стало, но… не невозможно купить девочку-другую или сколько нужно. Отыскать и принести в жертву, сцедить силу по капле, и ту, что свыше дадена, а как она иссякнет, то и иную, душой прозываемую.

Сплести заклятье.

Запечатать в камнях драгоценных, которые только и способны силу удержать, да и то ненадолго.

– …это была последняя поставка. Согласно договору.

Дыхание мертвеца касается шеи. И кажется, что не только дыхание, что еще немного и тронут эту шею ледяные пальцы, вцепятся, сдавят.

Спокойно.

Дышать надо спокойно. И помнить, что душу на краю мира держит лишь воля Антонины, что стоит ей соступить с тропы, и все закончится.

– Он разозлился?

– Нет. Сказал, что больше и не понадобится. Он нашел другой источник. Такой, которого хватит, чтобы вернуться.

– Если так, то почему он тебя убил?

В этом не было смысла. Договор исполнен. Договор завершен. И Отвертка не стал бы мешаться. Или…

– Дивы, – Отвертка все-таки коснулся шеи, и прикосновение это заставило Антонину замереть. Сердце сжалось в нервный комок. – Ему нужны дивы. Останови.

Он убрал руку.

И сказал:

– Возьми деньги. Возьми золото. Ты видишь где.

– Нет.

– Возьми. Я… Александр Сергеевич Карамазин, князь и наследник рода Карамазиных, признаю тебя, Антонина, своей законной дочерью и наследницей…

Он запнулся, а ветер зашелестел, будто смеясь, а заодно подговаривая открыть глаза, оглянуться, посмотреть на человека, который…

…нет, матушка не стала бы связываться…

– …и передаю тебе силу и право…

Силу…

…сила его ощущалась здесь темным густым потоком, который грозил снести Антонину, потому что…

– …распоряжаться всем имуществом моим, как движимым, так и не движимым.

Он замолчал.

Молчала и Антонина.

– Ты… не желаешь спросить? – Отвертка, некогда князь Карамазин, один из тех, о ком Антонина читала в школьном учебнике, угнетатель и кровопийца, держался сзади.

– Ты и вправду мой… отец?

– Да.

– Почему…

– Сыну князя можно любить цирковую актриску, но негоже упоминать о той любви в приличном обществе, не говоря уже о большем. Бродяге, вдруг оставшемуся без дома и имени, которое стало слишком опасным, чтобы признаваться в нем, нечего предложить женщине. Правда, она ничего и не требовала, но… я был обязан ей жизнью.

…может, поэтому матушка так и не согласилась на те, другие, предложения, которые поступали? И ведь предлагали отнюдь не покровительство, не только покровительство, но и положение.

Отношения.

Официальные. Одобренные обществом. Способные вытянуть ее из… этого.

– Ради нее я не сдох, а затолкал княжескую честь туда, где ей ныне было самое место. Да… случилось сидеть, но… отсидел и вышел.

С новою короной.

– Ты появилась на свет, когда я впервые попал на каторгу. Пока росла, побывал там трижды. Уходил. Научился… многому научился. Да и сама знаешь. Возвращался к ней, но потом получил корону и… вновь стало слишком опасно признаваться.

– А теперь?

– Теперь я, наконец, найду ее. И мы выберемся. Куда – не знаю. Но мы выберемся?

– А я? – прозвучало до отвращения жалко, будто она, Антонина, вновь маленькая девочка, растерянная, не знающая, как ей быть.

– А ты справишься, – совершенно спокойно ответил князь. – Но помни, ты унаследуешь не только силу, но и долг.

– Перед дивными?

– Да.

Антонина склонила голову.

– Остальных не бойся. Перстень возьмешь, покажешь… кто-то будет возмущаться, да ныне не те времена, когда сила правит. Никогда-то по сути своей она и не правила. Захочешь удержаться – удержишься. Захочешь уйти – позволят, только цену назначь достойную. И договор проси. На крови.

Антонина промолчала.

Наверное, стоило сказать что-то. К примеру, что она любит. Его ли, матушку ли… и вообще… и мечтает о семье. Или нет?

Она выдохнула, отпуская мир. И губы дрогнули, произнося одно-единственное слово:

– Удачи…

…почему-то не возникло и тени сомнений, что он найдет маму. И уже там, в мире реальном, отдышавшись, вытерев ладонью закровивший нос, она поняла, насколько сглупила.

Имя!

Она не спросила ни имени, ни примет заказчика.

– Вот дура, – прошипела, тревожа окружающую тишину. И сама себе пощечину отвесила. Помогло. Как всегда. И отпустила, что боль непонятная, что… взять себя в руки.

Выдохнуть.

Вдохнуть.

Подняться. И наклониться, зажав нос пальцами. Кровь остановилась сразу, но не хватало, чтобы какая-нибудь капля упала на тело. Антонина коснулась холодной руки, перехватила ее за запястье и с трудом, но стянула неприметное колечко.

В руках ее оно поплыло, меняясь, подстраиваясь, признавая за нею, Антониной, право… не хватало проблем. И как ей быть? Нет, наследство она примет, но… чтобы воровскую корону примерила женщина?!

…потом. Антонина подумает обо всем потом, когда будет у нее время. А сейчас она поднялась, еще раз потрогала нос, убеждаясь, что кровотечение прекратилось.

Тайники она вскрывала уже без страха. Дважды руку опалило жаром, но всякий раз кольцо поглощало его, рассеивая охранные плетения.

Золото.

Камни.

Ассигнации. Домой нести нельзя, а оставить… ни один из прежних тайников для такого дела не годился. Появилось даже искушение вернуть, как было, но Антонина упрямо мотнула головой. Как бы потом ни обернулось дело, деньги всегда пригодятся.

Она покинула дом, когда сумерки уже почти сгустились, не зная, сколько времени прошло. Немного, если милиция еще не приехала.

И ладно.

Ждать она не станет. Незачем. Возможно, когда-нибудь потом, через год или два, или десять, не суть важно, но Антонина вернется, чтобы узнать, где похоронили князя, коронованного в двух мирах. И быть может, навестит его могилку.

Если будет настроение.

И розы. Надо будет посадить розы.

Опять же, если, конечно, будет настроение.

Глава 9

Розочка с Машкой, все еще ошалевшей, не верящей в собственное счастье, уснули, обнявшись. И выяснилось, что ее, Астры, кровати, для детей еще хватает, а вот самой Астре места уже маловато.

Нет, если с краю.

Бочком.

И вообще… она вздохнула и поправила тяжеленное пуховое одеяло, от которого успокаивающе пахло травами. Во сне дети выглядели, как и положено, детьми.

Ничего. Астра на полу ляжет. Если постелить второе одеяло, а накрыться пледом, то вполне себе можно переночевать. Или…

Тихий стук в дверь заставил подняться.

– Доброй ночи, – маг не переступил порог, но голову вытянул. – Спят?

– Спят, – подтвердила Астра. И зачем-то добавила: – Умаялись.

И улыбнулась, потому как и вправду умаялись, чего за Розочкой, пожалуй, с рождения не водилось. А тут вот… ведьмы и танцы, и кружок музыки, и еще готовка.

Ужин.

Разговор, который, казалось, никогда-то не прекратится. И снова ведьмы. Сонный мед, который Астре всучила Аннушка же, со стыдливым притворством отводя взгляд, будто бы ей и вправду неловко было. И Астра думала отказаться, но Савожицкая кивнула, мол, возьми.

Астра и взяла.

И мед был хорош, сладкий, весеннего первого сбора, он, смешанный с травами, настоянный на них, еще не загустел. И верно, до новой весны не загустеет, то ли благодаря травам, то ли ведьминской силе. Главное, ложечки его, разведенной в теплом молоке, хватило, чтобы Розочка стала зевать, а там и…

– Это ведь хорошо? – спросил Святослав, взъерошив волосы.

– Да.

– А… ты как?

– Тоже неплохо.

– Нет, в смысле, спать где будешь?

– На полу, – Астра иных вариантов не видела, но магу ответ не понравился.

– На полу холодно. И жестко. И вообще… – он задумался ненадолго. – Иди ко мне. В смысле, в комнату. Меня все равно вызывают. Я поэтому и пришел, сказать, что вызывают…

Сердце екнуло.

Отца тоже вызывали, незадолго до того, как… и он вернулся нарочито бодрый, сказал, что все глупости, просто… интересовались.

– Тише! – Святослав вскинул обе руки и вошел. – Это не то, что ты думаешь.

Конечно, не то.

Не может быть, чтобы…

Ее вдруг обняли, сжали так, что дышать стало невозможно, а потом вдруг страх исчез. Вместо него на Астру упало теплое покрывало чужих эмоций. Спокойствие. Уверенность.

Желание защитить.

Убаюкать.

И дыхание вернулось тоже.

– Таких, как я, мало… и таких, как ты, тоже немного…

…никогда не было много, но это не помешало ведь…

– И время сейчас другое… то закончилось. Ушло. Совсем.

Нет.

Это только дураки могут верить, что совсем. Изменилось – да, но не ушло. Остались люди со своими привычками, со страхом и подловатыми желаниями.

Месть?

Отец не сделал ничего плохого. Он людям помогал, как и мама, только в клинике все открестились и весьма поспешно. Кто хочет иметь что-то общее с врагом народа?

А вот порадоваться, поздравить друг друга, что вредитель обезврежен, это да…

…и воспользоваться ситуацией.

Зависть.

Бабушка рассказывала о своей соседке из той, прежней, жизни, где тоже была коммунальная квартира, появившаяся после уплотнения. И о том, что работала Клавушка секретарем, только не просто, а секретарем у прокурора области.

Малая должность.

Тихая женщина.

С правом вносить в список имя… не часто, нет. Раз в месяц…

…говоря о ней, бабушка менялась в лице и замолкала. А в молчании ощущалась, как становится тяжелой, густой ее сила. Она рассказывала о том, какими вежливыми все были с Клавушкой, как вязали ей кофточки и угощали вареньями, как спешили освободить ванную и убирались в ее очередь, но все равно время от времени кто-то да исчезал.

Клавушку забрали в тридцать девятом. Пришли и… все.

…в квартире устроили праздник.

– Никто не рискнет воевать с магами разума. Со всеми. И с дивами. И с ведьмами. Это обыкновенная рабочая встреча. Мне нужно просто рассказать о том, что случилось в лаборатории. И просмотреть кое-какие документы, – он уговаривал ее, как ребенка, и Астре хотелось быть ребенком, тем, что не желает понимать взрослых слов и не слышит аргументов.

Хотелось взвыть.

Расплакаться.

Вцепиться еще сильнее, хотя она и без того вцепилась так, что ткань рубашки трещала.

– Я бы взял тебя с собой, но дети…

Дети спали.

И улыбались во сне. И были, кажется, всецело счастливы, как могут быть счастливы лишь дети, верящие, что огромный мир этот на самом-то деле добр.

– Я… попрошу присмотреть, – Астра сглотнула, до того спасительной показалась вдруг эта нелепая мысль. Что она изменит, если отправится вместе с ним?

Ничего.

И…

…надо бы забирать девочек и бежать. Не важно, куда.

– Так, – эта перемена в настроении от Святослава не укрылась. – Похоже и вправду лучше будет тебя взять, пока глупостей не натворила.

Разве это глупость, спасать себя?

Или…

– Я попрошу Ингвара, он за девочками присмотрит. Охранку поставлю, на всякий случай. А ты собирайся, только оденься потеплее, а то морозит.

Святослав сам разжал ее пальцы и, поднеся к губам, вдруг поцеловал.

– Все будет хорошо, дива.

– Я… знаю, – солгала она.

* * *

…Казимир Витольдович вряд ли обрадуется этакому сопровождению, но с другой стороны сам велел за дивой приглядывать, а приглядывать всяко удобнее, когда дива рядом. А то ведь и вправду станется сбежать куда. И сама погибнет, и детей погубит.

Именно в этом дело.

А не в нежелании Святослава расставаться с нею. Он бы и детей с собой прихватил, честно говоря, но те спали, Ингвар же, выслушав просьбу, кивнул.

Встал.

Потянулся.

– Там полежу, – сказал он Калерии, а та велела:

– Обернись только, теплее будет, – и чуть тише добавила. – И надежнее.

– А не испугаются? – в голосе Ингвара прозвучало сомнение.

– Розочка тебя видела. Да и… спят они крепко. Только если утром… – Калерия посмотрела выжидающе.

– До утра мы вернемся, – поспешил уверить Святослав.

Вернутся.

В самом-то деле.

Астра судорожно выдохнула и сильнее прежнего сжала его пальцы. А ведь еще немного и вправду сломает, хотя казалось бы…

Она надела новое пальто, и ботинки тоже. А Калерия принесла пуховой платок, набросила на плечи:

– Шерстяной, – сказала, не уточняя, чья именно шерсть на него пошла. – А то примораживать начало.

И дива в кои-то веки не стала спорить, но лишь перекинула длинные хвосты платка через шею, чтобы завязать на спине. Она была мрачна и сосредоточена, собрана, словно и вправду отправлялась если не на каторгу, то на войну. И Святослав не решился сказать что-либо, опасаясь нарушить то хрупкое равновесие разума, в котором дива пребывала.

Уже в коридоре они столкнулись с Антониной, какой-то растерянной, взбудораженной и выглядевшей иначе, нежели обычно. В другой раз Святослав всенепременно попытался бы понять, в чем именно случилась перемена и что послужило причиной ее.

В другой раз.

Неожиданно ледяной ветер куснул за щеки. И Святослав, повернувшись к диве, поправил платок.

– Ртом не дыши, – сказал он. – Не хватало, чтобы ты простыла.

– Дивы не болеют.

– Может, дивы и не болеют, а мне не хватало, чтобы ты простыла.

Она фыркнула.

А и в самом деле, если простынет, что с нею делать-то?

– Далеко? – спросила Астра, глянув отчего-то на небо. Луна висела круглая, самая что ни на есть ведьминская, с блеклым щербатым краем.

– Да нет. Сейчас машина подойти должна.

Машина была.

Пусть и не генеральская, но тоже неплохо. Салон успел нагреться, пахло внутри кожей, табаком и одеколоном «Хвойный», причем последним – особенно сильно.

– Снег будет, – нейтрально произнес водитель. Если ему и было любопытно, то виду он не подал. – Рано в этом году…

– Рано, – согласился Святослав.

И больше до самой конторы не было произнесено ни слова.

Особое отделение комиссариата внутренних дел располагалось на окраине города, на той, что почти-то и не пострадала от бомбежек, сохранивши не только дома, но и старые липы. Высоченные, разлапистые деревья в упрямстве своем еще держали листву, и примороженная, покрытая белесым налетом изморози, та серебрилась в лунном свете.

Контора занимала старый особняк, построенный непривычно, уголком. Окна его выходили на дорогу, что с одной, что с другой стороны, и в перекрестье этих самых дорог поднимался к небесам обгорелый столб, который давно следовало бы выкопать, но то ли руки не доходили, то ли по иной какой причине, однако столб не трогали. За прошедшие годы гарь успела смыться, слезла потеками, а сам столб слегка накренился. Он был стар, как и особняк, и ограда, отделявшая место это от людского жилья. Во внутреннем дворе, на месте конюшен появились гаражи, жизнь в которых кипела и ночью.

Кто-то спорил.

Ругался.

Пахло керосином и соляркой, и вовсе железом. Что-то гремело и позвякивало.

Астра стояла, вцепившись в руку, озираясь, готовая немедля отступить. И возникло желание позволить ей уйти, отправить домой с водителем, благо, машину пока не сдал.

– Нам туда, – Святослав указал на здание, которое в сумерках гляделось вполне себе зловещим. Темные окна, темные стены.

– Вниз?

– Наверх.

Она кивнула.

– Внизу подвалы есть, это да.

Астра глянула искоса.

– И я знаю, что про эти подвалы говорят.

Во взгляде появилась нервозная настороженность.

– Про все подвалы… в таких домах говорят. Даже когда подвалов нет. И да, порой говорят правду.

Ноздри ее дрогнули.

– Я не знаю, что было здесь… и было ли.

…ложь.

Было.

Наверняка.

И есть архивы. Есть списки. Постановления. И отчеты. Приговор приведен… перечень конфискованного имущества, как в том городке, в котором Святославу пришлось задержаться. Ценное вывезли, а кому нужна старая обувь или вот веревки? Мешки, ремни… все это хранилось, и местные старались к кладовке не подходить лишний раз.

Тянуло оттуда.

Да.

Затем его и позвали, чтобы проверил, тянет оно и вправду или лишь мерещится.

…из полугнилой рухляди разложили после костер, но то ли отсырела она, то ли по какой иной причине, но куча долго не занималась, чем породила новую волну слухов.

Проклятье.

– Прошлого не изменить, – Святослав сказал это не диве, которая ничего не спрашивала. Себе. – А сейчас… сейчас никого не расстреливают только на основании доносов.

– А на каком расстреливают? – она вцепилась в оговорку. – Ты… расстреливал?

– И приговаривал.

Врать дивам бесполезно. Но хотелось.

Отчаянно хотелось.

Только ложь все бы испортила.

Со внутреннего дворика дорожка уводила под навес, тут же и дверь имелась, современная, поставленная, может, всего пару лет как. А снег пошел, белый, легкий, этакою крупой, что кружится и тает, не долетая до земли.

– В сорок шестом… меня отправляли расследовать, когда… имелись сомнения, – сейчас Святослав, пожалуй, закурил бы. – Мне и на войне случалось… убивать тоже. И допрашивать. И порой выламывать… как-то попался асверский офицер. Удача. Только говорить он не хотел… потом уже хотел, но ему не поверили. Пришлось… давить.

Святослава перекорежило от тех воспоминаний, и вяло подумалось, что в разуме его скопилось изрядное количество дряни, которая рано или поздно, но сведет его с ума.

За дело.

– Но война – это другое. Там все… не знаю, понятнее, что ли? А тут… сорок шестой… уже не война. И люди домой возвращаются. Ищут… многие потерялись. Ковен… то, что от него осталось, тогда обязал помогать в поисках. Но большей частью ведьмы только и могли, что сказать, живой человек или нет, или вот приблизительно направление дать… да и мало их. Вот.

Слушает.

Молчит.

Смотрит не на Святослава, но на снег, который танцует, завораживая этим вот танцем. И хочется как когда-то набрать полные горсти его, вытереть лицо, чтобы до боли, дочиста, сдирая колючей коркой наста шкуру. Только так наступало облегчение, хотя и недолгое.

– Я тоже помогал. Все помогали. Вот… но это ведьмы. А я… в тылу тоже многое происходило. Подвиги случались. И наоборот… меня послали по запросу… письмо… подполковник Анищенко вернулся и обнаружил, что семью его эвакуировали в тыл. Но жена погибла, а дети попали в детский дом… и умерли там. Трое.

Он протянул ладонь, зная, что снега не наберет.

– Он съездил… ознакомился, так сказать… и составил доклад, что дело не в тяжелых условиях, что… условия неплохие как раз-то, но смертность высокая. Особенно среди одаренных. Его были одаренными. Меня отправили проверить.

– И ты проверил? – ее голос нарочито спокоен.

Холоден.

А ведь получается, что теперь ее очередь судить. И вряд ли стоит ждать беспристрастности. Вот же… странное ощущение, когда сам не знаешь, есть ли за тобой вина.

– Проверил. Сложно… отправили комиссию. И меня при ней. Водителем… так часто делают. Такие как я пугают людей, заставляют закрываться… любой в той или иной степени способен закрыться. Да, я взломаю, что обычного человека, что мага. И амулеты не помогут. Большая их часть. Но зачем? Я предпочитаю смотреть со стороны.

– Как сейчас?

– Сейчас я уже далеко не со стороны, – снежинка все-таки коснулась ладони, осторожно, так, что Святослав почти и не ощутил этого вот прикосновения. – Сейчас я… внутри. А тогда… внешне все было красиво. Их эвакуировали глубоко в тыл. Даже бомбы не долетали. Поставили на обеспечение. Снабжали по документам неплохо. А что дети болели, так везде болеют. Докторов не было, да что там докторов, там и ведьмы более-менее толковой не было… пропала на местных болотах.

– Ее убили?

– Да.

– Чтобы молчала? – уточнила дива.

– Да. Не о том, что детей обкрадывают. То есть, не только о том… красть там особо нечего было, пусть обеспечение и полагалось, но на самом деле весьма скудное. Почти все уходило на фронт, а что оставалось, то получали рабочие. Рабочие нужны были фронту.

– А дети?

– А дети… дети пытались прокормить себя сами. Он потом говорил, что продавал немногих, чтобы спасти остальных.

– Продавал? – в темноте не видно, какого цвета глаза дивы, оттого и кажутся они черными, что уголь.

Святослав кивнул.

– Ведьмины камни. Слышала когда-нибудь?

Астра кивнула.

– Бабушка говорила. Это когда у ведьмы забирают силу.

– И жизнь. Не столько забирают, сколько вымучивают. Долго. Тяжело. А силу запечатывают в камнях. Асверы хорошо платили… и пусть тыл глубокий, но находились люди, которые готовы были выступить посредниками. Кто ближе к линии фронта, тот мог живым товаром расплатиться. На оккупированных и вовсе… за сокрытие одаренных смерть полагалась, вот многие и… спешили спастись. Не мне их судить.

К счастью.

– Эти же работали за деньги. Начали еще в тридцать девятом, директор аккурат при границе жил, вот и… потом война. У него вышло уехать. Сперва уверен был, что война долго не продлится, асверы сильны и оружие у них… новое.

Дернулась шея.

– Не он один так думал, – тихо произнесла дива.

– Не он один, – Святослав согласился. – Но думать одно, а убивать детей, чтобы получше устроиться в новом мире, совсем другое… он и с детьми работать вызвался. И дом обустраивал. И… все-то вокруг уверены были, что человек этот – чудеснейшей души… да… к слову, еду там и не воровали. Зачем ему внимание привлекать? Напротив, он для своих подопечных старался. Особенно когда стало понятно, что нового мира не будет, да и от старого не так просто уйти. Он говорил, что ценой нескольких жизней спас остальных, тех, кто умер бы от голода, что… он деньги тратил не на себя, но на детей. Покупал еду, лекарства… и вправду среди простых детей смертность там была на удивление низкой.

Снег прекратился.

Вот ведь.

– Его не судили открыто. У меня было право… именем своим… выписать приговор.

– И ты?

– Я побоялся, что если будет суд, то многие и вправду решат, что оно того стоило. Что цена вполне… подходящая, – это удалось выговорить с трудом. – Только…

– Только?

– Я ведь маг разума, – он протянул руку и Астра осторожно, будто не до конца решив, стоит ли прикасаться к такому, положила на нее свою ладонь. – Я видел, что им на самом деле двигало.

…и ощущение это, душная смесь страха и надежды, что все-таки получится оправдаться, до сих пор в горле комом стояла.

– И ты его убил?

– Да. Я… не имел права заставлять других, – это получилось сказать, глядя в глаза. И теперь было ясно, что цвет их зеленый, яркий, как молодая листва. Впрочем, какие еще глаза могут быть у дивы?

– Остальные не поняли?

– Я предоставил материалы дела, но… да. Не поняли. Все это слишком не увязывалось. Тот человек… он выглядел милым. И был добр к людям. Он и деревенским помогал, и брал к себе их детишек. И вообще… в деревнях к одаренным до сих пор относятся с немалым подозрением, тем более если ведьма. Вот и…

– Скольких он?

– Сам? Двадцать девять. Большей частью ведьмы, пара двуипостасных, хотя это скорее исключение, щенки редко оказываются без присмотра. Магов несколько. Был еще список. Он молчал, когда шло дознание, – Святослав осторожно сжал пальцы, а дива не шелохнулась. – До войны, перед самым ее началом, он ведь работал в ЗАГСе, имел доступ к регистрационным данным, к тестам на соответствие… и выписывал. Имя. Адрес. Потенциальный уровень. Взрослых тоже, но большей частью его интересовали именно дети. Список этот он продал, но… был ли он использован?

И скольким из тех, в списке упомянутых, удалось уцелеть.

– Так что да, я приговорил человека, считай, единолично, поскольку те двое других просто поставили подпись. Пытались, правда, отговаривать.

– Почему? Они не знали?

Сложный вопрос.

– Знали. Они обязаны были прочесть дело. Но… тоже считали, что вина не так и велика, что спас он многих, а это смягчающее обстоятельство.

– А ты?

И вновь этот взгляд, от которого невозможно укрыться. И кажется, Святослав понимает, как чувствуют себя люди, когда он на них смотрит.

– Он убил двадцать девять детей. О каких смягчающих обстоятельствах может идти речь?

Только все равно тошно.

И дива молчит.

Смотрит и молчит. Думает? О чем? О том, насколько он, Святослав, замарался? Да по самую макушку. И на войне, и после. И кажется, ведьма не поможет. Ведьмы на многое способны, но с собственной совестью придется договариваться самому.

– Идем, – сказала Астра. – Уже поздно.