Текст книги "Жизнь чудовищ (сборник)"

– Вот увидишь, он еще начнет писать сюжеты для комиксов, – равнодушно сказал Ривера, когда я пересказал ему письмо.

– А ты все еще… – Я не знал, как спросить. Играешь ли? Ходишь ли встречать вечерний поезд? Танцуешь ли с Эме? Я осекся под взглядом Риверы. Его руки были перепачканы машинным маслом, и под грязью угадывались ссадины на костяшках. Он дышал пивом и слушал меня с вежливой скукой, переминаясь с ноги на ногу: Ривера явно ждал, когда я уйду. Тогда я впервые подумал, что у меня тоже нашлось бы, о чем поговорить с тем, кто все это нарисовал.

– Я уезжаю, – сказал я.

Ривера кивнул.

– Слушай, у меня сейчас срочная работа, – сказал он, не глядя на меня. – Выпьем вечером?

– Конечно, – сказал я. – Извини, что отвлек.

– Ничего, я рад, что ты зашел. – Ривера хлопнул меня по плечу и отвернулся к машине. – Я тебе позвоню, – сказал он, зарываясь в промасленные автомобильные потроха.

Конечно, он не позвонил.

Год спустя я решил провести отпуск дома. Признаться, мне было страшновато выходить из вечернего скорого – я боялся увидеть Риверу, стоящего у синей оградки и поправляющего невидимый шарф, и еще больше боялся обнаружить рядом тени Свиньи-Копилки и Печальной Лошади. Страхи не оправдались: если какие-нибудь призраки и ждали поезд, то я их не заметил. Зато первым, кого я встретил в городе, была Эме: совсем не похожая на привидение, все такая же маленькая и звонкоголосая, она распекала у перекрестка какого-то карапуза лет семи – должно быть, нашкодившего ученика. Я остановился поздороваться, и мальчишка, воспользовавшись тем, что учительница отвлеклась, немедленно удрал. Как-то само собой вышло, что мы тут же засели в ближайшей кофейне, словно не было ни разлуки, ни ее злых слов, ни моих глупостей. Эме подурнела и осунулась; я подумал, что, может быть, она беременна или больна. Я знал, что они с Риверой поженились, но только сейчас задумался над тем, счастлива ли она. Глядя в ее бледное лицо, я вдруг понял, как сильно любил ее – и продолжал любить, когда потерял всякую надежду, – еще отчаяннее и прочнее. Мы болтали о всяких пустяках, старательно обходя все, что могло причинить нам боль, но оживление от встречи проходило, паузы становились все длиннее, и в конце концов Эме совсем умолкла и лишь тихо позвякивала ложечкой, бессмысленно мешая кофе.

– Как поживает Ривера? – наконец принужденно спросил я.

И тут она заплакала. Совсем тихо – просто из глаз вдруг покатились огромные слезы. Я растерялся. Я не понимал, почему она плачет, – если бы с Риверой случилось что-нибудь серьезное, мне бы написали, и, значит, дело было в чем-то, во что нельзя лезть – никому нельзя, а мне – тем более. Хотелось обнять Эме и баюкать, как ребенка, но мне казалось, что она закричит, если я дотронусь до нее. Даже взгляд был бы сейчас слишком грубым. Я сидел, тупо разглядывая стол: едва заметные царапины на белом пластике и сухой трупик раздавленного муравья на самом углу. Она все всхлипывала едва слышно, а я думал, когда же принесут кофе, и что нос у Эме наверняка распух и покраснел, и откуда здесь муравей. Когда я все же решился поднять глаза, оказалось, что она перестала плакать, так же неожиданно и тихо, как и начала – остались только мокрые дорожки на щеках и чуть порозовевшие ноздри. Я протянул платок, но Эме как будто не заметила его.

– Он строит самолет, – сухо сказала она, глядя в сторону.

* * *

Ривера сколотил ангар на окраине пустыря – Эме пожаловалась, что на аренду этой никчемной земли ушла куча денег. Ворота сарая распахивались прямо на взлетную полосу – Ривера прошелся по полю, выкорчевывая кусты, торчащие на пути самолета, да пооткидывал в сторону ржавые, невесть кем и когда брошенные железки. Я вошел внутрь. Здесь было полутемно, пахло стружкой, резиной и машинным маслом; из-под нелепо громоздкого самолета, похожего на скелет, доносилась сдавленная ругань и удары металла о металл. Я тихо окликнул Риверу, готовый к тому, что он впадет в ярость, прогонит меня, или – хуже – обольет равнодушным презрением, как чужого праздного зеваку. Но Ривера шумно обрадовался мне – он бросился хлопать меня по плечам, радостно восклицать, удивленно присвистывать, – куча действий, положенных старым приятелям после долгой разлуки и именно поэтому ненужных и фальшивых. Это было неожиданно и слегка пугало. Это был новый Ривера – говорливый, покрасневший, раздавшийся в плечах. Он принялся посвящать меня в какие-то технические детали – я слушал вполуха, глядя на лысые шины от грузовика и пытаясь найти нужные слова.

Все было готово. Я боялся, что смотреть на запуск сбежится полгорода, однако ошибся. Пустырь, заросший сухими метелками травы, среди которых поблескивали осколки битого стекла, был пуст. Проводить Риверу пришли лишь Эме и два ее кузена, мрачноватых типа, неприятно похожих на торговцев грибами из Ибарры, – они были здесь скорее чтобы присмотреть за сестрой, чем из симпатии к ее мужу. Горячий ветер гонял рваные пластиковые пакеты, они облепляли редкие кусты душными разноцветными коконами, и я подумал, что если один из них намотается на винт, самолет, наверное, не сможет взлететь, и все обойдется.

Ривера обнял Эме, пожал руки ее кузенам, отпустил и обернулся ко мне. Он вдруг снова стал прежним – худым, угловатым, с резкими движениями и злым, острым взглядом.

– Так куда ты собрался? – безнадежно спросил я.

– Надрать бездарю бороду, – ответил он, смеясь.

– И что ты ему скажешь? «Мне тесно, старик»?

– Это ты ему скажешь, когда он приедет, – ответил Ривера. – Помнишь, как я лазал на ратушу? – помолчав, спросил он. Я кивнул. – Ну и вот…

Ривера махнул рукой и вскарабкался в кабину, сколоченную из фанеры, и нетерпеливо уставился в поцарапанное ветровое стекло, снятое с древнего автомобиля. Крылья самолета – куски парусины, натянутые на деревянный каркас, – обвисали под собственной тяжестью, и братья Эме с брезгливо-недоуменными физиономиями поддерживали их с краев, чтобы рамы не задевали землю. Взвыли винты, и кузены поспешно отскочили в стороны. Самолет медленно сдвинулся с места, чиркнул крыльями по кустам и побежал по пустырю, легко подскакивая на сухих кротовинах. Это дурацкое сооружение из фанеры и парусины не могло, не должно было взлететь, но на всякий случай я скрестил пальцы. Надо будет потом напиться, думал я. Напою Риверу до беспамятства, а на следующий день опять напою – и пусть Эме пилит нас, сколько хочет, потом поймет… Главное, чтобы не взлетел, сказал я себе. Что за чушь, Ривера ничего не понимает в самолетах, угробил кучу денег на глупую выходку, только зря жену напугал. Самолет подпрыгнул в последний раз и резко ушел вверх, а я все думал, что, наверное, нужно было его остановить, что мы смогли бы его остановить и что Эме теперь никогда не будет моей – как если бы она сама сидела в нелепой машине. А потом из-под крыльев повалил дым, самолет нырнул, клюнул верхушки деревьев, изменяя их форму, будто на мгновение превратился в огромный карандаш, задрал нос и вертикально взмыл в небо.

За моей спиной кричала и билась в руках кузенов Эме, а я уходил все дальше от пустыря. Я думал о том, что увидел Ривера: кружевные шары древесных крон, складки холмов, желоба рек, трещины каньонов. Выступы гор и впадины морей, и как земля заворачивается за горизонт и горбится под брюхом самолета, и дальше – башни и слои облаков, и дальше… Я не стал думать о том, что увидел Ривера дальше. Трава запахла креозотом и ржавчиной, и под ботинками захрустел гравий железнодорожной насыпи. Тогда я свернул и, с болезненным вниманием вслушиваясь в оглушительный треск кузнечиков, зашагал по шпалам к деревьям, за которыми скрывалась станция. Я знал, что опоздал, что все мы опоздали, но должен же был кто-то его встретить?

Поезд уже ушел, но он ждал на перроне, маленький сгорбленный человечек в рыжеватом пальто и длинном сером шарфе, намотанном до самой клочковатой бородки. У его ног притулился потертый чемоданчик, а под мышкой была зажата большая картонная папка.

Он, скорбно задрав брови, смотрел в небо, где таял уходящий вверх дымный след, и мне нечего было сказать ему.

Дмитрий Колодан, Карина Шаинян
Жемчуг по крови

Мотор «Панчо В.» пыхтел в ночи, светлой от луны и тумана. В густой воде гавани сонно ворочались железные туши танкеров, и по нависшим над катером бортам прыгало фыркающее эхо мотора. Маслянистый отблеск керосиновой лампы, подвешенной на корме, пробегал по влажным бокам кораблей и таял в молочной тьме.

Луч маяка скользнул по палубе, как прожектор по тюремному двору, осветив нечесаную бороду, резкое обветренное лицо, серебряного осьминога на кокарде. Дрогнул боливийский флаг, выхваченный светом. Громко щелкнул тумблер. Помехи ударили шершавой волной, и дядюшка Гаспар невольно пригнулся: в любой момент шум мог обернуться воем патрульного катера. Крупный шимпанзе отскочил от радиолы, гримасничая. Взахлеб забормотал диктор.

– …охватившей Сиам, запрещен ввоз…

– Балобо!

– …мешают работе ветери…

Щелчок – рубка погрузилась в тишину. Гаспар настороженно оглядел ближайший корабль – не привлек ли катер внимания матроса, скучающего на вахте? Танкер казался вымершим, и «Панчо В.» благополучно проскользнул мимо. Балобо забился в угол, испуганно поглядывая на Гаспара, но тот был слишком занят: на выходе из бухты столпились баржи, ожидающие досмотра, и он еле успевал маневрировать между гигантами, выплывающими из тумана.

Наконец «Панчо В.» выбрался в открытое море. Налетела волна, и катер запрыгал по лунной дорожке. Придерживая штурвал, Гаспар достал из нагрудного кармана мятую самокрутку и коробок. Пожевал конец сигареты, чтобы табак не лез в рот, чиркнул спичкой о рукав ветровки и на пару секунд залюбовался пламенем. Хорошая боливийская спичка горит даже под водой – капитан Кусто носил с собой запас на случай, если в батискафе возникнет течь и придется разжечь последнюю трубку.

Сигарета трещала, от сырой бумаги несло типографской краской. Гаспар закашлялся в кулак, содрогаясь всем телом. Пахнущий водорослями дым окутал долговязую фигуру и развеялся порывом ветра. Дядюшка довольно вздохнул, ехидно покосился на Балобо: шимпанзе тянул из руки хозяина кисет, виновато посмеиваясь. Черные пальцы скрутили бумагу, чиркнула спичка, и Балобо тем же, что и Гаспар, жестом спрятал огонек в ладонь, спасая сигарету от брызг.

Ван Фэнь ждал. Огни на джонке были погашены, к благовониям подмешивался легкий запах навоза. Иногда из-за тонкой переборки доносилось хрюканье, и внутреннее пламя, глодавшее Фэня, разгоралось сильней. Ван Фэнь раздувал ноздри, губы дергались: в темноте не нужно было следить за лицом. Пальцы перебирали нефритовые четки. Днем корабельный гадальщик обещал денежные неприятности – Ван Фэнь коротко глянул, и бедняга вышел с восковым от ужаса лицом. Другое дело Ван Фэнь отложил бы, но сейчас медлить было нельзя. Нетерпение пожирало его, возможность неудачи обдавала гневным потом. Перевозчик опаздывал. Слепая жадная луна заглядывала сквозь жалюзи. Гладкие камешки щелкали в руке все быстрее.

В каюту постучали. Ван Фэнь выпрямился, тяжелые веки притушили алчный огонь. В дверь просунулся босой матрос с масляными от опия зрачками.

– Господин… гость прибыл.

Ван Фэнь поддернул рукава халата, огладил висячие усы. Зажег фонарь, обтянутый бледной бумагой, и вышел на палубу. «Панчо В.» уже пришвартовался к джонке, и Ван Фэнь почувствовал облегчение.

– Очень рад видеть тебя, – поклонился он. Гаспар кивнул. Рядом темнела обезьянья тень – мерзкое животное, приносящее несчастья, ни на шаг не отходило от хозяина. – Благополучен ли был твой путь?

– Туман, – бросил Гаспар.

Ван Фэнь поднял фонарь, давая сигнал. Джонку залил мягкий свет, засуетились матросы, переговариваясь птичьими голосами. Стукнули сходни, луна качнулась меж прутьями решетки, и на палубу спустилась первая клетка. Балобо сунул палец и тут же отдернул, удивленно вскрикнув. В клетке хрюкнули.

– Свиньи?! У меня что, хлев?!

– Сиамские свинки, – объяснил Ван Фэнь. Вновь накатил нетерпеливый гнев. Краснорукий верзила разглядывал свиней с хмурым любопытством, и Ван Фэнь добавил: – Для ресторана с экзотической кухней. Я бы не стал вас беспокоить, но этот глупейший запрет… – Он развел руками.

На корме «Панчо В.» стало тесно. Решетчатая темнота клеток походила на густые заросли тростника. Точно вокруг озера подле задушенного джунглями храма, где Ван Фэнь искал главное сокровище, – пока недальновидные повстанцы отступали, нагруженные обломками проклятой статуи, и дряхлый сторож, сваленный ударом приклада, умирал на каменных ступенях. Так же возились свиньи в полосатой лунной тьме, и так же вскипал ледяной ком в груди Ван Фэня, требуя хватать, не упустить – и не торопиться, чтобы не спугнуть священных животных.

Запыхтел мотор, труба «Панчо В.» плюнула паром, засветившимся под луной, и Ван Фэнь вцепился в фальшборт. Расстаться с добычей даже на сутки казалось невыносимым. Возможность потери терзала Ван Фэня драконовыми когтями. Воображение услужливо рисовало патруль и громил из санитарного надзора, пускающих свиней под нож. Возможно, не внушить истинную ценность животных было ошибкой… Но что, если перевозчик знает? Ван Фэнь пропустил усы через пальцы, стирая с лица следы яростного ужаса.

– Гадальщика ко мне, – бросил он. Слуга тенью метнулся к каютам.

Под сухой треск стеблей тысячелистника Ван Фэнь смотрел вслед катеру и представлял, что сделает с Гаспаром, если тот попытается предать его. Губы растягивались в змеиной улыбке. Рядом трясся в обморочном страхе гадальщик.

Угловатые очертания джонки растаяли, и взгляд Ван Фэня перестал наконец сверлить спину. Луна зашла, небо сделалось темно-синим. Из невидимой бухты наплывал слоистый туман. С кормы донесся взвизг, и Гаспар поморщился. Работа есть работа: сегодня перевозишь партию краденых венецианских масок, а завтра – галапагосскую черепаху для подпольного зоопарка. Но свиньи – это слишком. Да и никакой ресторан не станет сейчас покупать контрабандную свинину. Впрочем, дело Гаспара – перевезти свиней. Рябое лицо Ван Фэня выглядело бы слащавым, если б не бешенство в глазах – из-за него вопросов задавать не хотелось.

Балобо прижался лицом к решетке, рассматривая свинок. Они с сопением зарывались в отруби: перед тем как «Панчо В.» отчалил, сиамцы, едва не кланяясь, поставили в клетки по расписанной золотыми драконами плошке, исходящей паром. Только идиот будет так носиться с животными, которых собирается пустить на мясо.

Пробравшись через сонную гавань, «Панчо В.» свернул за брошенный док, отмечающий границу порта, и пошел вдоль обрывистого берега. Здесь неряшливой россыпью построек кончался город. Мелькнул багровый огонь свалки, и берег расступился, открыв узкий пролив – изъеденные скалы смыкались наверху, образуя карстовый грот. «Панчо В.» проскочил линию прибоя и принялся раздвигать носом слой мусора, покрывавшего стоячую воду. Стук мотора рассыпался по сводам пещеры, дробясь и усиливаясь. Гаспар повернул штурвал, и катер нырнул в боковой проход. Известняк остался позади, сменившись кирпичными стенами подземных каналов, и Гаспар задудел в бороду простенькую мелодию. Туннелей и переходов под городом было больше, чем дырок в швейцарском сыре, – в вахтенном журнале дядюшки Гаспара было шесть карт катакомб, взаимоисключающих и в то же время истинных. Найти в этом лабиринте маленький катер было практически невозможно, а туман укрывал «Панчо В.» плотной завесой, надежно пряча от случайного взгляда. Гаспар причалил к узкой бетонной набережной, и Балобо с канатом в руке перепрыгнул на прибитую к стене ржавую лестницу. Вытягивая из кармана кисет, Гаспар прошел на корму.

Маленькие свинки в шоколадной шерсти, усеянной золотистыми пятнышками, были удивительно знакомы, будто Гаспар видел их на старой гравюре. Золотые свиньи Сиама, вдруг вспомнил он. Свернул сигарету, рассыпая табак и роняя листки папиросной бумаги. Уникальный нюх позволял сиамским свиньям чуять металл даже сквозь многометровую толщу земли, а инстинкт побуждал искать золото, как олени ищут соль. Священные животные, живущие при храмах, тщательно охранялись – мало кому довелось видеть их. Сиамские свиньи затерялись на страницах книг в кожаных переплетах, между жабой с жемчужиной в черепе и бескрылой птицей киви, обросшей шерстью, и казались бредом европейца, истерзанного азиатскими джунглями. И вот удивительных свиней тайно привозят в город…

Гаспар почесал бороду. О сокровищах Вандердайса, зарытых в катакомбах, знали все. Когда осенняя вода размывала русла подземных рек, на берег выносило испанские монеты и обточенные песком обломки украшений, сорванных с жертв пиратов. За триста лет клад успел обрасти невероятными слухами. Лишь дети да наивные чудаки верили, что поиски оказались бесплодными потому, что найти золото суждено именно им. Большинство незадачливых кладоискателей заканчивали дни в глубинах подземных лабиринтов. Но Ван Фэнь при всем своем мистицизме был законченным прагматиком, и раз уж взялся за дело – значит, игра стоила свеч.

Гаспар затянулся едким дымом и заходил по палубе, косясь на ряды клеток.

Утренний свет струился в мохнатую от ржавчины решетку водостока. Отблески косых лучей добирались до «Панчо В.», вспыхивали в надраенной меди болтов и гасли в тумане, упругом и тяжелом, как китовая шкура, – истории о летающих рыбах, обитающих в его зыбкой плоти, куда правдивей, чем думают многие.

Дядюшка Гаспар дремал в кресле-качалке на баке. У ног тихо играла радиола, настроенная на волну Парижа. Сквозь шипение пробивались звуки аккордеона и грубый голос незнакомой певицы. Гаспар слушал вполуха, отдаваясь полусонным видениям.

Дядюшке Гаспару снился Гонконг. По узким каналам скользили симпаны и джонки – сотни, тысячи глазастых кораблей с рифлеными парусами. С них на Гаспара смотрели непроницаемые физиономии Ван Фэня, и каждый держал в руке толстого карпа. Крупная чешуя переливалась каплями ртути. Гаспар не заметил, как, повинуясь странной логике сна, оказался на борту одной из джонок. Сиамец требовательно протянул рыбу. Гаспар отпрянул, поняв, что стоит взять дар, и он сам превратится в очередного Ван Фэня.

– Спасибо, спасибо… – пробормотал Гаспар, пятясь вдоль низкого борта и путаясь в каких-то веревках. Ван Фэнь не отставал.

– Мы очень рассчитываем на вас, господин Гаспар, – лопотал сиамец, тыча в лицо карпом. – Вы ведь не подведете нас, правда?

Морщась, Гаспар отодвинулся и перевернулся на другой бок. Сиамец не сдавался и настырно совал карпа прямо в ухо. Защищаясь, Гаспар замахал руками. Рыба в руках Ван Фэня прохрипела по-французски про жесткость воды.

Гаспар открыл глаза. Песня кончилась; двое мужчин обсуждали новое поколение стиральных машин. Перегнувшись через подлокотник, дядюшка принялся вертеть ручку приемника. Пекин разразился пламенной речью. Гаспар нахмурился, пытаясь уловить хоть одно знакомое слово, и щелкнул тумблером, переключаясь на местную волну.

– …ловам министра национальной безопасности Линчао, ситуация находится под контролем. Напомним – на севере Сиама правительственные войска блокировали крупную группировку боевиков так называемой Народной Освободительной Армии. Эта группировка несет ответственность за нападение на храмовый комплекс Шан-Лао, в результате которого была уничтожена легендарная статуя Золотого Будды… И опять о Сиаме. Число госпитализированных с диагнозом «лихорадка Уайта» достигло двадцати шести человек; в восьми случаях зафиксирован летальный исход. Эффективного лекарства до сих пор не найдено. По требованию санитарного контроля ввоз продуктов и товаров из Сиама запрещен. Старший санитарный инспектор Алоиза Буллен сообщила, что ее ведомство делает все возможное, чтобы не допустить проникновения болезни в город. Лихорадка Уайта приводит к критическому изменению состава крови и влияет на функции печени. Переносчиком заболевания предположительно являются домашние животные и птицы. Фактов, подтверждающих, что вирус способен передаваться от человека к человеку, пока не обнаружено, но…

Диктор захлебнулся в белом шуме. Гаспар стукнул кулаком по крышке радиолы, покрутил ручку, но так и не смог поймать новостную волну. Зато удалось настроиться на Будапешт. Венгры пели хором. Гаспар с полминуты ошарашенно слушал заунывный мотив, затем выругался и выключил приемник.

Тяжелая тишина укрыла «Панчо В.». Гаспар закурил и откинулся на спинку кресла, уставившись в потолок туннеля. Дым вился над головой, вплетаясь в тугие петли подземного тумана. Итак, он все-таки вляпался в историю… На волне истерии по поводу лихорадки от санитаров можно ожидать чего угодно. Дядюшка Гаспар прислушивался, не раздастся ли гул мотора, но безмолвие нарушали лишь плеск воды да фырканье свинок.

– Облава под городом согласовывается, – бубнил чиновник, пряча глаза. – Я прошу прощения, но это трудно, нужно привлекать полицию, а никаких особых причин волноваться нет, все суда проходят дезинфекцию и карантин, гавань патрулируется…

– Я вас уволю, – процедила Алоиза Буллен и широко зашагала по кабинету. Под злостью на нерасторопного помощника плескался страх. Далекая и экзотическая эпидемия поначалу казалась подарком судьбы, поводом привлечь внимание к санитарному надзору, вечно затмеваемому таможней и полицией. Однако после утренних отчетов Алоизе показалось, что карьерными мечтами она выпустила джинна из бутылки. Она представила, что произойдет, если лихорадка Уайта проникнет в город, и в отчаянной ярости рубанула ладонью воздух.

– На рейде всю ночь простояло судно из Сиама, принадлежащее известному контрабандисту, а вы все согласовываете!

– Таможенники ничего подозрительного не…

– Таможенники мышей не ловят! – взорвалась Алоиза и схватила телефонную трубку. – Господина комиссара полиции, – пропела она, отвернувшись.

Четверть часа спустя трое дюжих ветеринаров уже садились в юркий катер, набитый полицейскими.

Балобо всхрапывал, развалившись на дощатой палубе. Толстые губы вздрагивали, словно во сне шимпанзе пытался что-то сказать. Он был похож на мохнатую морскую звезду. Дядюшка Гаспар переступил через обезьяну и приник к решетке. Из глубин клетки выплыл пятачок – темное пятно разделило его на половинки, этакий поросячий инь-ян. Хлыстик хвостика замолотил по стенкам. Гаспар поскреб поросенку нос, и крошечные глазки довольно сощурились.

Дядюшка не без уважения смотрел на свинку. Решив, что вкусненького не дождаться, она обиженно ворчала в дальнем углу клетки. Гаспар открыл дверцу и достал поросенка. Тот оказался увесистым, но вел себя спокойно. Дядюшка аккуратно поставил свинку на палубу. Капельки воды сверкали на шкуре россыпью жемчужин. Свинка принюхивалась, морщила пятачок и близоруко оглядывалась.

– Ищи! – приказал Гаспар. – Давай ищи!

Обманывать Ван Фэня он не собирался – себе дороже: Гаспар слышал про сиамские пытки. Однако проверить способности свинок можно. Вдруг найдется кофейник, потерявшийся пару лет назад?

Цокая копытцами, свинка направилась к рубке. Балобо сонно заворчал, уставился вслед удаляющемуся поросячьему заду и, прикрыв глаза ладонью, сдавленно застонал.

– Мы ищем клад, – объяснил дядюшка Гаспар. Во взоре обезьяны мелькнула глубокая тоска.

– Может, кофейник найдем…

Балобо перевернулся на бок с грацией свежевыбитого ковра и захрапел.

Свинка носом подтолкнула дверь рубки и протиснулась внутрь. Раздался металлический грохот, и поросенок вышел, весьма довольный собой.

В пасти что-то блеснуло. Поросенок открыл рот, по палубе широкой дугой покатилась монета. Гаспар поднял ее – золотой дублон, липкий от слюны, лег в ладонь приятной тяжестью. Дядюшка подбросил его, поймал и подмигнул льву, скалящемуся на аверсе.

Гаспар прекрасно знал монету: года три назад он нашел ее в одном из туннелей на юго-западе и с тех пор носил на счастье. Стоило догадаться, что свинка принесет ее, а не пропавший кофейник. Монету из сокровищ Вандердайса…

Гаспар почесал свинку за ухом и поспешил посадить обратно в клетку, пока животное не продолжило поиски. Фальшборт у «Панчо В.» низкий, легко и не заметить. Если поросенок свалится за борт, его судьба решена. Здешние воды кишат крокодилами-альбиносами и гигантскими электрическими угрями – мало ли какая тварь решит полакомиться свежим окороком?

Дядюшка еще раз подкинул монету и облизал пересохшие губы. Проклятье! У него в руках ключ к сокровищам. Почему он должен отдавать его сиамцу? Закрыв глаза, Гаспар увидел кованые сундуки, горы золотых монет и слитков, бриллианты…

Закружилась голова. К горлу подступила желчь, Гаспар закашлялся. Ноги подкашивались; чтобы не упасть, он вцепился в холодный леер. Гаспар затряс головой – ее словно выпотрошили и набили ватой. Золотые горы расплывались в неясное пятно. Кашель резанул легкие, и Гаспар сплюнул мокроту, ощутив на губах терпкий привкус крови.

Когда Ван Фэнь, облаченный в черного шелка халат, спускался с оскверненной джонки, из трюма несся заячий визг гадальщика: он очень огорчил Ван Фэня, сообщив, что удача придет только в следующем году. Сидя в шлюпке, сиамец брезгливо сжимал свернутый в трубку бланк, отпечатанный на серой шершавой бумаге. Ван Фэня тошнило. После дезинфекции джонка воняла, как скопище заразных больных – европейцы сгоняли их в госпитали, вместо того чтобы дать достойно умереть в своих постелях. Сиамец вдыхал влажный воздух, отрешенно любуясь смягченным пастельной дымкой городом, но отвратительные испарения, казалось, навсегда застряли в легких.

Ван Фэнь не выпускал из рук четки – нефрит сейчас был единственной защитой. Сердце билось с перебоями. Ван Фэнь со стыдливым гневом вспоминал, как едва не потерял лицо, поняв, что джонке не позволят причалить еще десять дней – именно это означало лающее слово «карантин», которое так часто произносили чиновники из санитарного надзора. Ван Фэнь трижды перебрал четки, оглаживая каждую бусину и шепча заклинания на счастье.

Шлюпка уткнулась в обросший ракушками пирс. Ван Фэнь прошелся по набережной, рассеянно разглядывая портовые краны, похожие на богомолов. Расспросил про дорогу у фотографа, скучавшего перед щитом с нарисованным в героической позе пиратом с дырой вместо лица. Преодолев квартал скучных офисных зданий, Ван Фэнь вошел в вестибюль санитарного надзора и глубоко поклонился выпучившему глаза гардеробщику.

Горький дым сигареты немного взбодрил, и дядюшка Гаспар нашел в себе силы сесть на палубу. Неожиданный приступ продолжался почти четверть часа. Гаспар встретился взглядом с блестящими глазками свинки, полными холодного сочувствия. Лихорадка Уайта… Переносчики – домашние животные и птицы… Ввоз товаров из Сиама…

В вирусы дядюшка Гаспар не верил, как не верил в атмосферное давление и радиацию. Он был реалистом и не видел разницы между этими «невидимыми явлениями» и историями о духах и демонах. Люди ленятся думать, вот и верят первому попавшемуся объяснению. Когда Гаспар впервые услышал, что большинство людей считает источником болезней неразличимых глазом букашек, он был неприятно удивлен. Ребенку известно, что простуда – результат реакции между кровью и холодным влажным воздухом, а малярия – отравление комариным ядом. Смысла впутывать в эти простые истины всяческих микробов и вирусов Гаспар не видел. С лихорадкой Уайта дело обстояло так же. Надо только докопаться до настоящей причины.

Среди кухонного мусора и грязных кофейных чашек Гаспар нашел банку из-под маринованных овощей. Пыльное стекло было покрыто подтеками. Из банки дохнуло застоялым запахом пикулей. Гаспар кинул на дно монету, поставил банку на ящик с инструментами и достал нож. Плюнув на лезвие, протер его рукавом. Что там говорили? Влияет на состав крови?

Гаспар чиркнул загрубелым пальцем по лезвию. Морщась, выдавил несколько капель крови – она тонкими дорожками перечертила монету и собралась лужицей на чеканной шее неведомого короля. Вздулся крошечный пузырек, лопнул, тут же появился следующий. Кровь быстро распадалась на фракции. Желто-розовая жидкость расползалась в стороны, оставляя после себя крошечные красные бусинки. Они переливались и блестели.

Гаспар нахмурился. Только жадность и лень могли заставить людей ополчиться на животных. Лихорадка Уайта! Вирусы! Гаспар фыркнул. Простой эксперимент – и сразу ясно, что дело в золоте. Если б Гаспар искал клад – он бы позаботился, чтоб сокровище никому не принесло вреда, а вот Ван Фэнь уже отравил весь Сиам, разграбив старинный храм.

Свинки бросились навстречу Гаспару, радостно повизгивая. Пряча глаза, он открыл ближнюю клетку и ухватил поросенка за щетинистый загривок. Пятна на шоколадной шкурке походили на монеты. Перед глазами качнулся сундук, набитый дублонами. Гаспар отпустил свинку и захлопнул дверцу. Он не садист, чтобы скармливать таких симпатичных животных крокодилам. В голове зашумело. Опасаясь нового приступа, Гаспар доковылял до кресла-качалки, завернулся в одеяло и погрузился в размышления.

Кровь молотом стучала в ушах. Сквозь дрему казалось, что пульсация доносится извне, словно в тумане бьется огромное сердце, запертое в сундуке. Гаспар явственно видел его перламутрово-блестящие очертания. Ровное биение становилось все громче, к нему примешивался металлический скрежет – пульсирующая жемчужина выбивала полосы меди; вот-вот трухлявые стены развалятся, и все вопросы разрешатся сами собой.

Вскрикнул Балобо и затряс хозяина за плечо. Гаспар открыл глаза и, выругавшись, бросился в рубку. К «Панчо В.» быстро приближался стук чужого мотора. Патруль это, или Ван Фэнь торопился забрать свой груз, – проверять Гаспар не собирался. Двигатель фыркнул, включаясь, но тут из тумана вынырнул хищный нос катера, и «Панчо В.» оказался зажат между стеной тоннеля и бортом патруля. Что ж, тем лучше. Протаранить гладкую посудину и скрыться в лабиринте – скорее всего, на него наткнулись случайно. Гаспар вцепился в штурвал.

– Стоять! – заметался под сводами тоннеля усиленный мегафоном голос, и Гаспар инстинктом старого контрабандиста почуял: патруль слишком напуган, чтобы играть в кошки-мышки среди подземелий. Его просто расстреляют, как только «Панчо В.» сдвинется с места. Гаспар выключил мотор и, держа руки на виду, вышел из рубки.

– Проверка в связи с опасностью эпидемии, – обратился один из санитаров к Гаспару, – нам нужно досмотреть судно… – Он осекся, заметив Балобо; вялое, чуть рыбье лицо побледнело. Шимпанзе исподлобья рассматривал полицейских.

– Животное на борту… – протянул санитар. – Документы!

Гаспар кивнул и вошел в рубку. Санитар протиснулся следом и оперся на штурвал, наблюдая, как Гаспар выдвигает пыльный ящик. Полицейские рассыпались по палубе – топот ног, пробиваясь сквозь тяжелые удары крови, казался ватно-глухим. Дядюшка Гаспар рылся в столе, оттягивая время. Бежать? Тогда все пропало – свиньи достанутся санитарному надзору. Гаспар бессмысленно перебирал карты. Пожелтевшая бумага казалась золотистой.