Текст книги "Жизнь чудовищ (сборник)"

– Жаль, что ты подвел меня, Гаспар! – тихо сказал Ван Фэнь, глядя на дядюшку из-под тяжелых полуопущенных век. – Я так на тебя рассчитывал!

Сильные пальцы сомкнулись на шее дядюшки, и лезвие ножа полыхнуло оранжевым.

Волны сомкнулись над головой Алоизы. Плащ облепил тело, стиснул горло и камнем тащил в бездну, но ледяная вода привела ее в чувство. Духота лихорадки отступила, оставив лишь страх и неуемное желание дышать. Алоиза замолотила руками, стремясь наверх. Чудом ей удалось вынырнуть – ровно на долю секунды, чтобы сделать вдох. Одежда снова потянула ко дну.

Еще вдох. Путаясь в застежках, она стянула плащ. Сбросить резиновые сапоги оказалось легче. Внизу скользнула длинная белая тень крокодила. Алоиза отчетливо разглядела ребристые гребни вдоль спины, широкую плоскую голову… Сапог ударил рептилию по носу. Пасть распахнулась, и огромные конические зубы впились в розовую резину. Меж пластинами белесой шкуры что-то сверкнуло. Желтый блеск манил, звал за собой, как свет ночника – мотыльков и летучих мышей. Алоиза нырнула следом за чудовищем.

Крокодил медленно погружался в темноту. Алоиза рванулась следом, пальцы заскребли по шершавой коже. Крокодил дернулся. Ломая ногти, Алоиза шарила у него по спине. Легкие разрывались, кровь колоколом стучала в ушах, но опасность казалась пустой и несущественной. Ужас потери держал крепче, чем цемент – незадачливого гангстера.

Теплый кусочек металла скользнул в ладонь. Кольцо… Ее кольцо! Если бы не вода, Алоиза бы рассмеялась. В пару гребков она выплыла на поверхность. От зажатого в кулаке золота по телу расползалось тепло и уверенность.

Джонка сиамца полыхала, расплескивая рыжие блики. Оглядевшись, Алоиза нашла пузатый кораблик контрабандиста и хихикнула. Алоиза Буллен своего никогда не упускала. Неумело дергая ногами, она поплыла к катеру.

Гаспар задыхался, изо всех сил удерживая руку с ножом, но она неумолимо приближалась к горлу. Несмотря на щуплость, Ван Фэнь оказался чудовищно сильным. Ноги Гаспара подкашивались, перед глазами плыли радужные пятна, сплетаясь с отсветами горящей джонки. Дядюшка попытался пнуть сиамца, но запутался в халате, поскользнулся и упал спиной на штурвал. «Панчо В.» дернулся. Колесо бешено завращалось. Ручка штурвала схватила Гаспара за воротник и грубо вырвала из лап сиамца, швырнув на стену. Гаспар ударился плечом, откатился в сторону, сшибая полку с утварью. В ту же секунду рядом вонзился нож.

Гаспар ударил Ван Фэня в живот, схватил первое, что попалось под руку, и бросил в сиамца. Половник выбил стекло; Ван Фэнь замешкался, и Гаспар выскочил из рубки. Ван Фэнь вышел следом.

– Как жаль, что ты огорчил меня, – повторил он, сладко улыбаясь.

– Пошел ты к черту, – огрызнулся дядюшка и бросил в сиамца апельсином. Балобо сжался у стены, свинки визжали. Ван Фэнь поднял лезвие к глазам, его лицо стало почти печальным.

– Мне придется сделать семьдесят восемь надрезов, чтобы кровь…

Что случится с кровью, дядюшка так и не узнал. Страшный крик заставил его обернуться. Через борт на палубу лезло нелепое чудище. Существо выбралось на палубу и распрямилось. Водоросли опутали лицо и волосы, к плечу прилип драный пакет. Одежда висела грязными лохмотьями.

– Где свиньи? – провыло существо, дико вертя головой.

Ван Фэнь обернулся. По бледному лицу скользнула досада.

– Госпожа Буллен? – ошарашенно спросил Гаспар.

Не обращая на него внимания, женщина шагнула к Балобо и его подопечным, с хохотом протянула руку. На раскрытой ладони лежало золотое кольцо. Балобо вскочил на ноги и дико заверещал. Никогда дядюшка Гаспар не видел шимпанзе в таком гневе. Схватив выкатившуюся из рубки железную кастрюлю, Балобо с размаху швырнул ее в голову Алоизы. Женщина рухнула как подкошенная. Шимпанзе победно ухнул и, скаля клыки, повернулся к Ван Фэню. Сиамец, не сводя глаз с обезьяны, торопливо подул через плечо и попятился к борту.

Огромная белесая туша рванулась из глубины. Мощные челюсти сомкнулись на полах халата. Гаспар дернулся вперед, пытаясь удержать врага. Ван Фэнь замолотил руками, но крокодил уже всей массой рухнул в воду, увлекая за собой чудовищного сиамца. Гаспар, открыв рот, смотрел на расходящиеся круги.

– Ну хоть будильник остался, – только и смог сказать он.

* * *

Гаспар поворошил сырой плавник, шипящий в костре, и приложился к бутылке. «Панчо В.» покачивался у кирпичного берега. Канал заканчивался тупиком, на котором кто-то соорудил железный причал. Дальше начинались неизведанные земли, царства телефонных кабелей, бомбоубежищ и заброшенных веток метро. Выложенные серым камнем арки туннелей обросли водорослями, и где-то за ними ждали своего часа сокровища Вандердайса. Свинки бегали по пирсу, возбужденно повизгивая.

– Искать! – приказал Гаспар. – Сокровища там, искать!

Он махнул рукой. Одна из свинок шагнула вперед, шумно втягивая воздух, и торжествующе взвизгнула. Остальные ответили довольным похрюкиванием. Веселой гурьбой они поспешили к своей цели. Дядюшка помахал им рукой. Балобо всхлипнул.

– Может, еще встретитесь, – утешил его Гаспар. – Катакомбы – штука такая, всегда приходится возвращаться… С этой-то что делать будем?

Он кивнул на лежащую у костра Алоизу. Женщина все еще была без сознания. Гаспар встряхнул бутылку и приложил горлышко к приоткрытому рту. Хороший ром и мамонта поднимет на ноги, а уж плохой и подавно.

Алоиза закашлялась и села, озираясь. Наконец ее взгляд остановился на Гаспаре. Из горла вырвалось бульканье, перешедшее в кашель.

– Выпейте рома, – предложил дядюшка. – Дрянь, конечно, но от простуды самое то…

Алоиза уставилась на него пустыми глазами.

– Где свиньи? – прохрипела она.

Дядюшка пожал плечами.

– Ушли. Я говорю – выпейте рому. Или вот могу предложить сигарку. Вы курите?

– ГДЕ СВИНЬИ?

Гаспар вздохнул.

– Где-то там, – он махнул рукой. – Я же говорю – ушли.

Алоиза, покачиваясь, поднялась на ноги. Не оглядываясь, она побрела за ушедшими свиньями. Дядюшка смотрел вслед, пока ее фигура не растворилась во мраке подземелий.

Где-то с четверть часа он любовался огнем, отхлебывая из бутылки. Балобо сидел напротив и, опустив голову, пыхтел сигаркой. Молчание прервалось тихим перестуком копытец. Первая свинка выступила из туннеля и вопросительно посмотрела на дядюшку Гаспара; за ней в темноте возбужденно толклись остальные. Пятачок вздрогнул, ловя запахи; поросенок радостно всхрюкнул, и свинки выскочили на пирс. Принюхиваясь к земле, свинки обошли Гаспара, а затем уверенно затрусили вслед за Алоизой Буллен.

Гаспар усмехнулся и выпустил им вслед колечко дыма.

Карина Шаинян
Отдай моих тигров!

На улице Блюхера жили тигры. Они скрывались в лабиринтах сараев и старых двухэтажных домов, от которых пахло прелым деревом и канализацией. Бродили среди сугробов и натеков льда; фонари тускло светились оранжевым, и в их лучах всегда метался снег. Там, на самой короткой и страшной дороге от библиотеки до дома, жили они – и зимними вечерами появлялись из своих убежищ, гибкие и опасные, и перед ними по пустынной улице волнами катился ужас.

Ходить вечером по улице Блюхера категорически запрещалось. Поэтому Катя возвращалась только по ней.

Она шла скользящей походкой; ранец с книжками ненадежно прикрывал спину, в коленях стыла ватная пустота, и часто-часто билось сердце. Если ставить ногу по-особому, снег не заскрипит под валенком, и тигры не услышат. Иногда впереди сквозь пургу мелькала тень, и Катя замирала в обморочном страхе, но порыв ветра утихал, тень превращалась в дворнягу или ворону, и Катя шла дальше, пружиня и стараясь не оставлять следов.

Кабинет Главного Библиотекаря – в дальнем тупике, затерян в шелестящей полутьме, замаскирован изгибами проходов между стеллажами. Катя всегда выходила на него неожиданно, заплутав между полками и лесенками, заблудившись в нагромождениях старой бумаги. Комната всегда была заперта, и замочная скважина под медной ручкой походила на золотистый глаз. Иногда Катя бросала листать книги и подкрадывалась к двери. Из щели над полом лился жаркий свет, пахло сухой травой и кофе. Говорили, Библиотекарь слеп, носит за пазухой кинжал и не боится времени. Говорили, что когда-то в его кабинете безумолчно стрекотала пишущая машинка, но уже много лет там царит тишина. Это было неправдой: порой до Кати доносились голоса, быстрые и горячие речи и обрывки танго; но чаще было слышно, как вздыхает и жалуется на незнакомых языках Библиотекарь. Временами бормотание становилось разборчивее, скрипели половицы под тяжелыми шагами, и Катя опрометью бросалась туда, где с холодным весельем мигали лампы дневного света, а полки пестрели обложками детских книжек. Она отбирала стопку и робко подходила к столу, уставленному ящичками с карточками абонементов.

– Ты опять взяла «Маугли», – укоризненно улыбалась ей женщина, вечно закутанная в пуховый платок. Катя молча кивала в ответ. Маугли – ее талисман, лучший друг и защитник. С ним не так страшно было идти домой.

Катя совала книжки в ранец, за спиной хлопала тяжелая и толстая, обитая дерматином дверь. С воем набрасывался буран. Катя прикрывала лицо шарфом и ныряла в переулок, ведущий на улицу Блюхера.

Буйствовал снежный январь, катилась по городу эпидемия гриппа, и Катя то пряталась с головой под одеяло, то отбрасывала его, отбиваясь от температурных теней. Приходила мама, приносила стакан воды с лимоном. Подкладывала на батарею новую ватку, пропитанную пихтовым маслом, ставила градусник и грустно качала головой. Ночник отбрасывал теплый свет, медленно шевелились розы, оплетающие шпалеры, на обоях, и стена Катиной комнаты превращалась в фасад двухэтажки на улице Блюхера: штукатурка обвалилась, обнажив деревянную решетку и куски пакли, хлопает под ветром жесть на козырьке подъезда. Квадрат света превращался в окно, и сквозь щель в шторах Катя видела развешанные на светлых обоях детские рисунки: солнце, траву и тигров. Она замирала, и между спиной и ранцем протискивался холод. К окну подбегал смуглый мальчик с тетрадью в руке и прижимал к стеклу первую страницу. «Царь леса», – читала Катя. Мальчик вдруг начинал трясти кулаком, из его глаз катились злые слезы, и окно гасло. Розы превращались в деревья, и только вдалеке светился фонарь. Катя бежала к нему, но тело не слушалось, а потом становилось понятно, что это не фонарь, это огонь костра в ночном лесу… нет, это тигр, похожий на пламя. Он надвигался на Катю, от него несло дымом, силой и почему-то псиной, когти походили на ножи, а в рычании слышался гитарный звон. Лес заливало солнцем, становилось жарко, и тропинка превращалась в улицу. Пахло кровью, пролитой на горячий асфальт, кофе, потом. Двери сараев распахивались, выворачивая нутро темных кабачков – там пили вино, тянули из серебряных трубочек горький мате и танцевали танго. Черноволосые парни выходили на улицу плечом к плечу, и у каждого за пазухой ждал нож. Здесь не было места ни страху, ни холоду. Катя благосклонно улыбалась и расправляла плечи, обмахиваясь веером. Прекрасная северянка с улицы Серрано, тайная причина многих и многих дуэлей, лучшая танцовщица окраин, она привыкла к блеску злой стали и жару в крови. Подкатывала повозка, запряженная храпящими тонконогими конями, лихие гаучо увозили сеньориту Катерину в пампу, где текли воды рыже-свинцовой реки, и оставляли наедине с солнцем и травой.

Катя стояла на берегу, и к ней сплошным потоком шли тигры. Они сливались в еще одну реку, черно-рыжую, и были они прекрасны, и шли к ней в объятия, и Катя любила их, а они – ее; тигры падали в реку, и Катя падала в реку, но одно было неизменно: к ней бесконечным потоком шли тигры. Где-то на другом краю света плакал смуглый мальчик, похожий на слепого старика, и просил их вернуться. Но лишь бесформенные уродцы, лишенные страсти и силы, едва стоящие на ногах, похожие на чучела тени с холодной и темной улицы Блюхера оборачивались на его зов, и Катя заливалась счастливым смехом: их ли она боялась потревожить скрипом снега под ногой?

Приходила мама, подбирала презрительно отброшенного «Маугли», осторожно касалась горячего лба, и в уголках ее губ появлялись морщинки. Но постепенно Катя выздоравливала, жар спадал, глуше звучали гитары, и огненные полосы на тигриных шкурах выцветали – царственные звери все больше походили на нелепо огромных и головастых палевых собак. В глубине души Катя чувствовала, что теперь все тигры – лишь внутри нее, и немного стыдилась, что не оставила ни одного для пампы: без них бесконечные травяные просторы казались безжизненными. Над улицей Серрано нависала печаль, и под ее туманным пологом Катю настиг последний кошмар.

Сеньорита Катерина, прогуливаясь с соседскими девушками, встретила слепого старика. В его глазах застыли тысячи потерянных миров и непридуманных книг, пиджак лоснился на локтях, вытертых о сотни столов и кафедр. «Вот ученый человек, который доживает в бедности, – сказала Катерине одна из подруг, – вся слава досталась другому с тем же именем». Она подала ему монетку, но старик не взял денег. Он обратил невидящие глаза на Катерину.

«Это чужой сон, – сказал он и слепо зашарил руками. – Отдай моих тигров и уходи». – Когтистые пальцы впились в рукав платья. Катя испуганно вскрикнула и бросилась прочь из сна. «Отдай моих тигров!» – кричал вслед слепец, но Катя уже проснулась, чувствуя, как тесно в ее душе громадным полосатым зверям.

– Далеко не убираю, – с улыбкой сказала женщина в пуховом платке, откладывая «Маугли» в сторонку.

– Я больше не буду его брать, – сердито ответила Катя, – надоело. Поищу что-нибудь новое.

Плутать среди сумрачных стеллажей не пришлось – первый же поворот вывел к кабинету Библиотекаря. Из-под двери по-прежнему бил свет, но Кате показалось, что его золото потускнело. Она прислушалась: в комнате стояла мертвая тишина, и было слышно, как бесконечно далеко, за лабиринтом из тысяч полок с книгами, покашливает женщина в платке. Катя почувствовала внимательный и укоризненный взгляд, проникший через толстые резные доски двери, и гордо вскинула голову: сеньорите Катерине не к лицу жаться на пороге. Она толкнула протяжно заскрипевшую створку и вошла, насмешливо кривя губы.

Пахло кожей, пылью и кофе. Солнечный свет пробивался сквозь щели в плотных шторах, ложился широкими полосами на стол черного дерева, заваленного картами, старинными книгами с медными застежками и оборванными на середине строчки рукописями. Библиотекарь неподвижно сидел в тяжелом кресле: морщинистое лицо обращено к стоящим на каминной полке песочным часам, рука сжимает чашку, исходящую густым ароматным паром. Скрежет двери стих, и Кате стало слышно, как шуршит песок, пересыпаясь в нижнюю воронку, – звук сливался с тихим, шелестящим дыханием Библиотекаря.

– Это не твой сон, – сказал наконец он.

Катя молча кивнула. Дрогнули солнечные лучи, и по комнате потек тигр. Литые мышцы перекатывались под блестящей шкурой, и глаза горели вечным пламенем. Тигр покосился на Катю – она снова кивнула, – прислонился огромной лобастой головой к пергаментной щеке Библиотекаря и тихо, нежно заурчал. Упала последняя песчинка в часах, и Катя вышла в холодный лабиринт стеллажей. Постояла, прислушиваясь. За дверью часто и сухо трещало, и Катя не сразу поняла, что это стучат клавиши пишущей машинки.

Тонкая книжица в рыжей, истертой до ворсистости обложке упала с полки и раскрылась посередине. Катя прочитала последнюю строчку. Опасливо оглянувшись, сунула книгу за пазуху. Прокралась в раздевалку, накинула пальто и, не застегиваясь, выскочила из библиотеки.

Бураны наконец закончились, стало морозно и ясно, и маленькая зеленоватая луна в рыжем ореоле была похожа на глаз. По опустевшей улице Блюхера далеко разносился громкий скрип снега под ногами. Катя больше не боялась тигров, и не боялась, что они уйдут навсегда. Ее власть была безграничной.

Дмитрий Колодан, Карина Шаинян
Затмение

Июль слоновьей тушей навалился на город, дыша в лицо зноем. На боках переполненных трамваев, завязших у светофора, вскипало солнце. Перекресток взрывался гудками и руганью, металлический скрежет больно отзывался в ушах; над улицей плыл запах горелой резины. Теодор шел прогулочным шагом, и поток прохожих болтал его, как морская зыбь буек. Лысина побагровела, горячие подтяжки врезались в плечи, раскаленный костюм, казалось, весил целую тонну. От едких капель пота щипало глаза и запотевали очки, но Теодор упрямо продолжал ежедневную прогулку к порту.

У входа в Морской Банк, из которого в одуряющую жару улицы волнами вырывалась прохлада, Теодор прислонился к блестящим перилам и отер лоб. Ожидая, когда дыхание уймется, он рассеянно поглядывал на людей, проходящих в стеклянные двери. Помахал рукой швейцару – тот вежливо поклонился в ответ, но в его кивке Теодору почудилось неодобрение. Без всяких приемов чтения мыслей он знал, о чем думает этот усач в галунах: вот человек, который мог бы сделаться даже помощником директора, если бы постарался, да вот несчастье со сбежавшей невестой подкосило. Ни должности, ни семьи, лишь казенная квартира да сварливая домработница. Швейцары всё знают, с досадой подумал Теодор. Тридцать лет безупречной службы и слабое здоровье – достаточный повод выйти на пенсию. Зачем примешивать Алису? Он потер вспотевшую грудь, прислушиваясь к суматошным ударам сердца, и покосился на швейцара.

Что-то однообразно и беспокойно зудело в ухе – в грохот улицы вплеталось тихое бормотание. Теодор заворочал головой и расплылся в изумленной улыбке. Под каменной стеной банка, у лужицы, натекшей из кондиционера, сидела белая собака в колпаке с обтрепанным помпоном. Теодор не мог взять в толк, как не заметил ее раньше. На собачьей шее болтался замусоленный гофрированный воротник, бок перепачкан мазутом и тиной. Капли конденсата оставили темные дорожки в густой шерсти, пожелтевшей от пыли. Рядом стояла коробка, оклеенная обрывками афиш.

– Дайте монетку, дайте монетку! – бубнила собака, уставившись в асфальт и мерно раскачиваясь.

Теодор сделал пару шагов в сторону и застыл посреди людского потока, склонив голову и рассматривая собаку с видом знатока. Его тут же сильно толкнули в плечо.

– Извините! – воскликнул Теодор, прижимая пухлую ладонь к груди и пытаясь увернуться от нового столкновения.

– А, ч-черт… Ничего-ничего, – пробормотал прохожий на бегу. Проходя мимо собаки, не глядя швырнул монету. Собака не отреагировала – лишь колыхнулся помпон на колпаке. Теодор поддернул брюки и грузно нагнулся, уперев руки в колени. Он разглядывал пса, пытаясь сообразить: кукла перед ним или настоящее, идеально выдрессированное животное. «Дайте монетку, дайте монетку», – бормотала собака: глаза прикрыты белесыми ресницами, голова качается, как у китайского болванчика. Теодор выпрямился, растирая поясницу, и огляделся в поисках хозяина.

На всей улице нашелся один-единственный человек, спокойно стоящий на месте, – швейцар, ни капли не похожий на владельца циркового пса. Теодор прошелся по тротуару, высматривая афиши, и вернулся ко входу в банк. Стараясь выглядеть праздно, поднялся по широкой лестнице и остановился у дверей.

– Ох, и духота сегодня, – сказал он, – весь взмок. Швейцар солидно кивнул:

– Говорят, это какие-то пятна на Солнце. Затмение скоро, вот и жарит.

– Хоть из кожи выскакивай, – заметил Теодор. – Нам еще хорошо, а как собакам, например?

– А, заинтересовались собачкой? – усмехнулся швейцар. – Давно сидит, гнал – не уходит… Хотел полицию вызвать, да все-таки Божья тварь, пусть себе…

– А хозяин где? – с напускной безразличностью спросил Теодор.

– Не видел. Сама пришла, с коробкой в зубах. Так и торчит здесь – не кормлена, не поена. Таких хозяев в кутузку! – сплюнул швейцар. – Хотя, может, там и сидит, за бродяжничество…

Теодор покачал головой. Он не сомневался, что имеет дело с ловким и скрытным чревовещателем. Представив, как фокусник хихикает в кулак, глядя на суету вокруг собаки, Теодор покраснел и улыбнулся. В душе мешались стыд, восторг и восхитительное чувство причастности – в конце концов, он хотя бы знал принципы, на которых строился трюк.

Изнывая от любопытства, Теодор вернулся к собаке в надежде разобрать, что написано на обрывках афиш на коробке. Осторожно протянул руку.

– Хорошая собачка, хорошая собачка, – приговаривал он. Аккуратно потрепал горячие уши – собака продолжала бубнить, будто не замечала его. Теодор потянулся к коробке. Собака замолкла, черные губы приподнялись, обнажив клыки – чистые и белые, как на рекламе зубной пасты. В зверином горле зарокотало, и Теодор отступил.

В полном расстройстве он вытащил из кармана часы и решительно уставился на циферблат. Бесплодная возня с собакой отняла слишком много времени. В порт уже не успеть: Агата не простит опоздания на обед.

Вентилятор сухо клацал в пыльной духоте гостиной. Пластиковые лопасти потрескались, грязь глубоко въелась в решетку. Теодор поймал себя на том, что считает обороты: шестьдесят, и прошла еще одна минута. В лучах солнца стайки пылинок сплетались в причудливые спирали. Легкий бриз топтался на пороге, как неумелый коммивояжер, не решаясь предложить свой скромный товар – запахи бензина, лета и морской соли. Щелк, щелк…

Теодор с тоской обозревал бледные обои в цветочек. На кипящих жизнью улицах творятся чудеса, а он по-прежнему сидит и ждет, сам не зная чего. Просто трусит, как много лет назад, когда ему не хватило смелости догнать Алису.

Воспоминание отозвалось щемящей болью. За десять лет Теодор так и не смог смириться с потерей. Не помогла даже добросовестная работа в Морском Банке – наивная попытка задавить тоску бумажным однообразием. Аргентина, Австралия, Китай – он убеждал себя, что это лишь слова. Но, читая на бланке «Гонконг», он видел Алису на крошечных, переполненных людьми площадях, бесстрашно входящую в клетку с хищниками. Лима, Пуэрто-Рико… Нет ничего глупее, чем сбежать с бродячим цирком и стать ассистенткой дрессировщика; но в глубине души Теодор восхищался Алисой. Что осталось ему? Квартира в центре города да индивидуальная пенсия за отличную работу; на мемуары хватит и тетрадного листка. Но, похоже, судьба дала еще один шанс. Теодор ждал его всю жизнь – сделать шаг и, может, он снова встретит Алису?

Теодор ковырялся в овощном супе. Агата, его домработница, всегда готовила одно и то же: суп, овсянка, слабый чай. Теодор уже смотреть не мог на рыхлую цветную капусту и бледные звезды моркови. Он гонял по тарелке разварившуюся луковицу, похожую на дряхлую медузу. По бульону расползались белесые кружочки остывающего жира.

Перед Теодором, подпертая солонкой, стояла «Всемирная история чудес» Гиббсона и Кара – настольная книга любого иллюзиониста. Теодор раз пять прочел ее от корки до корки, избранные главы мог пересказать дословно, но постоянно возвращался к засаленным страницам.

Книга была раскрыта на главе «Чревовещатели». Египетские жрецы, говорящие камни и статуи, веселый король Эдуард Седьмой и нерадивые придворные – Теодор медленно погружался в историю древнего и невероятного искусства. На арену чревовещание вышло в конце восемнадцатого века, вместе с Чарлзом Эльворти и его знаменитой куклой Мистером Боксом. Животных использовали редко: научить зверей сложной артикуляции почти невозможно. С той собакой работал настоящий профессионал. Теодор не мог придраться: пасть она открывала вовремя, слова явно звучали из собачьей глотки, а то, что не было видно самого чревовещателя, говорило о высочайшем мастерстве. Такие не работают в одиночку – Теодор не сомневался: в город приехал цирк.

Из кухни выплыла Агата с дымящейся тарелкой овсянки.

– Вы ведь знаете, что читать за столом вредно, – на остром лице застыло осуждение.

Теодор попытался ответить, не раскрывая рта, – вдруг у него тоже есть задатки чревовещателя? Способности, может, и были, но отсутствие тренировок сделало свое дело. За хрипами, гудением и кряхтением он и сам не понял, что сказал, смутился и замолчал.

– Простите? – переспросила Агата. Поставила перед Теодором кашу и поморщилась, забирая суп. – Пожалуйста, не надо говорить с набитым ртом, не дай бог, подавитесь.

– Нет-нет, – поспешил успокоить ее Теодор. – Я… это дыхательная гимнастика, знаете, очень полезно для сердца.

Агата покосилась на раскрытую книгу: полполосы занимала фотография знаменитого Элиаса Шангале.

– Когда я была маленькой, ходила на его выступление. Дыхательная гимнастика, ну-ну…

– Давайте я покажу вам фокус? – поспешил сменить тему Теодор. – Это быстро… Я много тренировался, и мне хотелось бы услышать ваше мнение.

Агата вздохнула и с показным смирением присела за стол. Теодор торопливо, пока она не передумала, открыл книгу. Загнутый уголок страницы отмечал номер, над которым он сейчас работал. Теодор проделывал фокус десятки раз и отлично помнил порядок действий, но решил подстраховаться. Как любой артист, он нуждался в зрителе и в тоже время боялся его – боялся, что собьется и опростоволосится. Под суровым взглядом Агаты это было легче легкого.

– Номер называется «Исчезающие предметы». Суть его в том, что предметы… э… исчезают. Для примера возьмем вот эту ложку, – Теодор протянул ее домработнице. – Можете осмотреть и убедиться: это самая обыкновенная ложка, из тех, что вы используете на кухне.

– Знаю, – сказала Агата. – Эту ложку я мою три раза в день уже восемь лет.

– Ну да, – смутился Теодор. – Понимаете, так положено говорить, всегда находятся люди, которые сомневаются. Сейчас эта давно известная вам ложка таинственным образом испарится. Смотрите внимательно…

Теодор сжал ложку двумя пальцами и принялся выводить вокруг нее пассы. Главное – отвлечь зрителя, ослабить внимание. Теодор не сводил глаз с лица женщины, высматривая малейшие признаки рассеянности. Сквозь вежливый интерес явно читалось: «Ну и долго это будет продолжаться?». Ничего, если он собирается достичь успеха, надо уметь работать с любой публикой.

– Ой! Что…

Как только взгляд Агаты метнулся в сторону, Теодор разжал пальцы. Сталь скользнула по ладони. Ложка зацепилась за манжету, на миг замерла и, вместо того чтобы провалиться в рукав, грохнулась в тарелку. Теодор попытался поймать ложку-предательницу и вместо этого с размаху хлопнул по краю тарелки – та подскочила и сорвалась со стола. Овсянка шмякнулась на ковер. Теодор замер с раскрытым ртом, не находя слов от стыда и досады.

– Это все? – уточнила Агата. Дожидаться ответа она не стала. – Как я погляжу, исчезла ваша каша. Суп вы не доели… Прикажете снова готовить?

Теодор сглотнул и виновато улыбнулся.

– Простите… Не надо готовить, я не голоден, спасибо. Я сам все уберу, и…

Агата покачала головой. Лицо ее смягчилось.

– Ничего страшного, я сварю кашу еще раз. Пропускать обед нельзя – для вашего желудка это вредно. И, мой вам совет: бросайте вы эти фокусы, всю эту мумбу-юмбу. В вашем возрасте как-то не солидно. Придумайте более спокойное хобби. Вы никогда не думали коллекционировать марки?

Щелк, щелк… Еще одна минута вентиляторного времени. Теодор побарабанил пальцами по столу.

– Знаете, в город приехал цирк, – заговорил он. – Настоящий бродячий цирк-шапито. С тиграми и слонами, цветными шатрами и акробатами…

– Ничего подобного, – Агата мотнула головой, словно пыталась отбросить саму мысль о цирке. – С чего вы взяли? Я читаю все утренние газеты, и разговоры там только о грядущем затмении да о том, как оно повлияет на здоровье. Про слонов ни строчки. Афиш по городу я не видела, а без рекламы они как без рук. Вам надо прекращать утренние прогулки – жара и солнце плохо на вас влияют. Похоже, вы просто перегрелись. Может, вызвать врача?

К счастью для Агаты, тарелка с кашей лежала на полу, иначе бы Теодор не сдержался и запустил ее прямо в тощую физиономию. Как иллюзионист, аристократ арены, он с предубеждением относился к клоунаде, но сейчас можно было пойти на смешение жанров.

– Спасибо, я прекрасно себя чувствую, – сухо ответил он. Агата покачала головой.

– Все-таки вам лучше полежать, прийти в себя. Все проклятое затмение – в газетах так и пишут, что для метеочувствительных людей эти дни опасны. Протуберанцы и солнечный ветер; говорят, там какая-то буря и нужно быть очень осторожным. Я добавлю вам в чай успокоительных капель.

На следующий день Теодор вышел из дома пораньше, сбежав от Агаты сразу после завтрака. Надо было найти цирк хотя бы ради того, чтобы угомонить домработницу: ее заботливость приняла угрожающие размеры. Собаке необязательно сидеть под афишами – место, где их расклеили, могло оказаться неудобным или их сорвали хулиганы, а газеты… Всем известно, как дороги нынче объявления в газетах!

Теодор выкатился из трамвая у Морского Банка и разочарованно вздохнул: собаки не было. Сгорая от нетерпения, он прошелся по улице, снова оглядывая стены и афишные тумбы, вернулся по другой стороне и поднялся ко входу.

– Вчера не дошли до порта? – первым заговорил швейцар.

– Не успел, – ответил Теодор. – А что, собака сегодня не появлялась?

– Какая собака?

Теодор сердито взглянул на швейцара, но усатое лицо выражало искреннее недоумение. Не помнит ни загадочного пса, ни вчерашних эволюций Теодора, за которыми следил с такой насмешкой! Неужели чревовещатель – еще и гипнотизер? Но оба искусства требуют долгих тренировок, вряд ли можно достичь мастерства в обоих разом. Наверное, швейцар вчера перегрелся, да и жуткая пробка действовала на нервы… Куда теперь? В парк?

– А вы бы сходили, прогулялись по набережной, – продолжал швейцар. – В такую погоду морской ветерок – милое дело. Я бы сам с удовольствием…

Теодор уже не слушал его. Как он не догадался! В порту найдется если не цирк, то хотя бы люди, видевшие его прибытие. Не попрощавшись, Теодор бросился к остановке, и вскоре маршрутка везла его в порт.

* * *

По набережной прогуливались люди принаряженно-официального вида, и Теодор вспомнил, что сегодня отмечают юбилей Морского вокзала. Огибая закованных в пиджаки менеджеров, он зашагал вдоль причалов, сосредоточенно оглядывая мощные обводы пассажирских лайнеров.

Один корабль пришвартовался совсем недавно – по трапу спускалась стайка пассажирок. Теодор скользнул по ним взглядом, даже не надеясь, что меж кисеи и зонтиков мелькнет лицо Алисы. Она должна вернуться на том корабле, что и сбежала; Теодор ждал, когда на рейде бросит якорь «Великолепный», на котором проклятый Просперо увез все его мечты и надежды. Давным-давно он прочел в газетах, что пароход пропал без вести во время шторма, однако окутанная блестящей дымкой полоска горизонта и бередящие душу гудки были убедительнее газетных строчек.

На краю причала курил пожилой моряк. Его красная физиономия располагала к доверию, и Теодор подвинулся ближе.