Текст книги "Трагедия абвера. Немецкая военная разведка во Второй мировой войне. 1935–1945"

Доверенный человек вскоре сообщил, что подозрения относительно доктора Мюллера укрепились. Насколько можно судить, только Мюллер мог быть источником переданной по радио информации. Отчет доверенного лица поступил к полковнику Роледеру; он положил его перед полковником Бентивеньи. Бентивеньи передал его Канарису, который направил его Остеру. Остер вручил отчет доктору Мюллеру для «комментария».

Канарис, посоветовавший Остеру доверить доктору Мюллеру передачу даты наступления, распорядился допросить его. «Ибо в случае необъявленного нападения, – сказал генерал-полковник Бек, – нам не стоит ожидать от союзников, что они будут делать различие между порядочной Германией и режимом Гитлера».

Когда доктор Мюллер объяснился, доверенный человек (Ашер) был отправлен на пенсию и затем услан в Швецию.

Еще до того, как началось майское наступление, вера в оппозицию за границей была сильно поколеблена. Слишком часто Остер делал на Западе заявления о предстоящем уничтожении режима Гитлера и назначал ближайшую дату дня Х. А день Х все не наступал и не наступал.

В Лондоне от министра иностранных дел Галифакса знали, что существует оппозиция. Но была ли она подлинной?

Когда разразилось наступление на Западе, а попыток свержения Гитлера так и не произошло, кредит доверия германской оппозиции в Англии, да и в других странах, был окончательно подорван.

Оппозицию и режим сравнивали с бронированным кулаком, внутренняя часть которого была режимом, а поверхность – оппозицией. Поэтому было совершенно не важно, какой из двух факторов доминировал – внутренний или внешний. Кулак все равно оставался кулаком.

Но разве генералитет не происходил из кайзеровской эпохи? Разве не были почти все оппозиционеры немецкими националистами? То есть той партией и теми восточногерманскими юнкерами, которые, не долго думая, «нейтрализовали» Гинденбурга и определили его в немощные старцы, отправили в отставку Брюнинга, поскольку боялись разоблачения своей политики на Востоке и его скромной земельной реформы? Разве не германские националисты расчистили путь Гитлеру?

В глазах англичан и других эти юнкера были абсолютными реакционерами, а военная диктатура, – невзирая на социальный регресс, который англичан не волновал, – являлась большой угрозой миру. Англичанам был слишком хорошо известен прорусский настрой всего германско-прусского генерального штаба. Они знали о линии Секта, знали о поездках в Россию Гаммерштейна и его дочерей-коммунисток. Им также было известно и об испытаниях германского оружия, самолетов и танков. Потому они пришли к убеждению, что даже в том случае, если существующий режим будет свергнут германскими националистами и генералами, политика нового режима в общем и целом не изменится. Складывалось представление, будто военная каста жестоко обыграла друзей Запада и ищет подстраховку в Москве. Кроме того, в Лондоне не могли избавиться от ощущения, что их ловко провели.

Поэтому после майского наступления все более поздние предложения германской оппозиции отвергались. Ведь они, добившись власти, не поступят иначе, а станут продолжать гитлеровскую политику дружбы с Россией.

Полковник Остер называет дату нападения на Норвегию и наступления на западе

3 апреля по затемненным улицам Берлина едет автомобиль. Машина въезжает на Байришештрассе в Вильмерсдорфе и останавливается у дома № 9, неподалеку от Пройсен-парк. Из автомобиля, который сразу же отъезжает, выходит хорошо одетый человек. Едва он касается звонка, как дверь мгновенно отворяется. Полковник Остер в форме спешит навстречу своему гостю и вводит его в дом.

– Здесь мы одни, – говорит он.

Часы показывают 17.00.

Полковник Сас, голландский военный атташе в Берлине, садится напротив полковника.

– Как старому знакомому, должен тебе кое-что сообщить, – говорит Остер. Он серьезен и задумчиво подпирает рукой голову. – Речь снова идет о нападении…

– На Голландию! – испуганно восклицает Сас.

– Пока нет! Но в перспективе. Сейчас же на очереди Дания и Норвегия.

– Норвегия? – Сас сражен. – Отчего же Норвегия, что же нужно там немцам?

– Гитлер хватается за любой проект. Чем фантастичнее, тем лучше, – отвечает Остер.

Сас все еще не может опомниться:

– Если бы ты сказал: Голландия – я бы сразу в это поверил; но Норвегия?..

– Для нас это не так маловажно, как ты думаешь. Мы зависим от шведской руды, которая идет через Нарвик. К тому же Рёдер хочет использовать норвежские порты в качестве баз для подводных лодок.

Сас продолжает качать головой.

– Но как же, скажите, ради бога, они предполагают захватить Норвегию? Ведь германский флот такой малочисленный…

– Для безумца все возможно, – говорит Остер. – Правда, при этом ему следует отдать должное, ведь фактически не исключена возможность английской высадки в Северной Скандинавии. Но где же тогда ему брать руду, если Нарвик будет занят союзниками?

Голландский атташе теперь понимает. Какое-то мгновение этот план кажется ему не чем иным, как плодом больного воображения. Кроме того, он знает полковника слишком хорошо. Информация Остера всегда была надежной, а если иногда и не сбывалась, то из-за тех случайностей и перемен событий, которые невозможно было предугадать. Изменившиеся обстоятельства нередко делали необходимым принятие иных решений, и вот тогда предсказания Остера не сбывались. Вот как в прошлом ноябре. Они тогда встретились – голландец помнит точно, 7 ноября, – и Остер сказал ему: «12 ноября – наступление. Возвращайся в Голландию и предупреди свое правительство. Обо мне могут сказать, что предаю собственную родину. Но в действительности это не так. Я считаю себя гораздо лучшим немцем, нежели те, кто бежит вприпрыжку за Гитлером».

Но тогда наступление было отменено Гитлером в самый последний момент.

У Саса не было оснований сомневаться в подлинности сегодняшней информации.

– А что говорит генштаб по поводу этого намерения?

– Там считают, что переброска морем крупных соединений невозможна. Тогда ефрейтор, не долго думая, просто-напросто взял и устранил генштаб. Браухич уже мобилизовал шесть дивизий. Разработка операции передана Кейтелю и Йодлю. Тебе в последние дни ничего не бросилось в глаза на улицах Берлина?

Полковник Сас отрицательно покачал головой.

– Нет, насколько я понимаю…

– Кругом появилось множество солдат с эдельвейсами на эмблемах головных уборов.

– Ах да, горнострелковые войска. Теперь понимаю. Это горные стрелки для Норвегии.

– Ефрейтор еще вызвал Фалькенхорста, генерал-полковника, который в 1918 году принимал участие в финской кампании, и расспрашивал его об условиях ведения войны на севере.

– Когда начнется нападение?

– Точно 9 апреля, – отвечает Остер. – Операция называется «Везерюбунг».

– Не знаю, как тебя благодарить.

На другой день Сас разговаривал с датским военно-морским атташе Кьолзеном и советником дипломатической миссии Стангом, которые были очень недоверчивы: ведь Германия не способна провести столь крупную операцию по переброске войск через море.

О сообщении Остера относительно наступления на Западе существует подробный голландский следственный протокол. Из него следует, что Остер сообщал обо всех датах германских наступлений.

Остер выдавал голландцам не только то, что было известно лично ему, но и старался узнавать в других отделах информацию, которая была недоступна его собственному отделу.

Когда Канарис в разговоре с датским посланником в Берлине, камергером Херлуфом Цале, подтвердил, что Гитлер намеревается начать акцию на севере, тот стал чрезвычайно внимательным. Цале тотчас передал это сообщение своему правительству, а Копенгаген, в свою очередь, передал информацию англичанам.

Каким образом Канарис и вместе с ним Остер получали эти сведения? Ведь Кейтель и Йодль, а не Гальдер разрабатывали планы по «Везерюбунгу».

Дело в том, что в феврале был сформирован особый штаб, разрабатывавший операцию. Канарису удалось ввести одного своего старого знакомого, капитана Лидига, в этот штаб в качестве представителя абвера, а тот сообщал обо всех деталях подготовки, так что Канарис и Остер были прекрасно информированы.

4 мая в Берлин из Гааги пришла телеграмма, в которой Сас извещался, что Ватикан предупредил Голландию о германском вторжении. Сас в ответ радировал: «Донесение соответствует истине».

9 мая, в пятницу, Сас и Остер снова встретились. Остер знал, что у Саса возникли осложнения с их генеральным штабом.

Полковник Сас несомненно питал доверие к Остеру, каждому слову которого он верил, даже вопреки мнению своего главнокомандующего, генерала Винкельмана, который сказал об Остере: «Собственно, источник – пустой болтун». Сас протестовал.

Ниже я дословно привожу отрывок из доклада полковника Саса голландской следственной комиссии в 1948 году:

«…Я приехал в Берлин и возобновил мое старое знакомство с одним человеком, которого знал уже семь лет, тогда полковником, а позднее генералом Остером, вторым или третьим лицом в иерархии германской контрразведки (абвер). Летом 1939 года – в апреле, мае, июне, июле – мне, как военному атташе, стало совершенно ясно, что на пороге – война, и я неоднократно об этом докладывал. Так оно и произошло. Первая мобилизация была проведена в августе 1939 года; на основании, как я полагаю, моего доклада мобилизация была проведена вовремя, и в начале сентября генерал Рейндерс объявил мне благодарность за мои донесения…

В пятницу, 3 мая, я сначала вновь получил сообщение от Остера о возможном вторжении в Голландию. Мы совместно приняли решение еще немного выждать, потому что Остер сказал мне: «У тебя и так трудности в Голландии; тебе не верят. Подождем и посмотрим, что будет дальше». Это было во второй половине дня пятницы. В субботу из Гааги пришла телеграмма от министра иностранных дел с сообщением, что Ватикан предупреждает о возможности вторжения в Голландию. Далее в ней запрашивалось, что об этом известно военному атташе. Посланник в ответ радировал, что сообщение Ватикана полностью подтверждается информацией, получаемой военным атташе, и что вторжение запланировано на середину следующей недели…

В четверг после полудня у меня был последний контакт с Остером. Вечером в семь часов я приехал к нему. Я ездил к нему регулярно почти каждый день. При этом он сообщил мне, что на этот раз машина действительно запущена, что приказы о начале вторжения на Западе отданы и что Гитлер выехал на Западный фронт. Но к этому он добавил: «Еще существует вероятность, что операция будет отложена. Так происходило уже трижды. Так что давай немного подождем. В половине десятого – критическая точка отсчета. Если до 9.30 не последует отменяющего приказа, то это уже бесповоротно».

Затем Остер и я поужинали в городе. Конечно же это была в какой-то мере тризна, причем мы прошлись еще раз по всему, что мы успели сделать. Остер вдобавок рассказал мне, что после авантюры с Данией проводилось расследование, поскольку обнаружилась утечка информации. Хотя проводилось расследование, но подозрение пало не на нижеподписавшегося, а на бельгийского военного атташе, поскольку тот был связан с католическими кругами главного командования вермахта. «Итак, – сказал Остер, – мы хорошо перетасовали наши карты. Они до сих пор не догадываются, как в действительности обстоит дело».

Словом, мы поужинали в городе, и в половине десятого вечера я поехал с ним в штаб главного командования вермахта. Я ждал его на улице, прячась в тени, пока минут через 20 Остер не вернулся и не сказал: «Стало быть, мой дорогой друг, это правда. Отменяющего приказа не поступило, эта свинья выехала на Западный фронт, теперь это уже действительно бесповоротно. Надеюсь, после войны мы увидимся…» и проч.

Разговор наш происходил на такой вот ноте, а затем я быстрым шагом направился в нашу дипломатическую миссию, куда предварительно вызвал бельгийского военного атташе. Он уже ждал меня там, и после того, как я поделился с ним информацией, он, в свою очередь, помчался в свою миссию, чтобы отправить сообщение. Я же снял трубку и позвонил в военное министерство в Гааге. Конечно же это были незабываемые мгновения, поскольку в те двадцать минут, что я ждал соединения, сердце обливалось кровью. Минут через двадцать меня соединили, и у телефона оказался офицер, которого я, по счастью, хорошо знал, тогда лейтенант 1-го класса, а теперь капитан 1-го ранга Пост Уитвеер. С ним у меня состоялся разговор следующего содержания:

– Пост, вы узнаете мой голос, не так ли? Это Сас из Берлина. Я могу сказать вам лишь одно. Завтра рано на рассвете: ушки на макушке! Вы поняли меня? Повторите!

Он повторил и затем сказал:

– Итак, письмо 210.

Я подтвердил:

– Да, письмо 210.

Это был принятый нами в последний момент условный код, «письмо» означало вторжение, а две последние цифры – его дату. Итак, в этом случае письмо 210 было получено. Но на этом в тот день дело не кончилось, однако в любом случае мое сообщение получило ход. Примерно полчаса-час спустя после этого мне позвонил полковник ван де Пласше. (Полковник ван де Пласше был шефом отдела заграничной разведки.) Итак, он позвонил мне и сказал тоном, более или менее выражавшим сомнение:

– У меня такие дурные вести от вас о том, что вашей жене предстоит операция. Очень сожалею. Вы проконсультировались у всех врачей?

Отчего я, уже дважды скомпрометированный открытым разговором по телефонной линии, пришел в бешенство и, помимо всего прочего, заявил:

– Да, и я не понимаю, отчего вы в таких обстоятельствах еще и беспокоите меня. Я беседовал со всеми врачами. Операция состоится завтра на рассвете.

После чего я швырнул трубку…

Мое первое сообщение по телефону прошло в десять двадцать вечера по берлинскому времени, то есть без пяти девять по гаагскому. По второму разговору с полковником ван де Пласше у меня нет полной уверенности. Это могло быть и часом позже, в десять вечера по голландскому времени; а могло быть и в половине одиннадцатого.

На том моя роль военного атташе в Берлине была сыграна. Я исполнил свой долг. Я вернулся в свой отель, захватил зубную щетку и пижаму и отправился спать в дипломатическую миссию, поскольку посланник хотел, чтобы я больше не покидал представительство. На следующее утро в половине шестого в мою дверь забарабанил посланник: «Свершилось! Меня вызывает Риббентроп». И он уехал к Риббентропу, а мы стали крутить приемник. Тут мы услышали, что вторжение в самом разгаре…

Я оставался в дипломатической миссии. Через двое суток нас всех в ней полностью изолировали. К тому времени я уже уничтожил большую часть своего архива, а остатки его мы, то есть посланник и другие господа из дипломатической миссии, тщательно просмотрели в последний вечер перед нашим отъездом во Фридрихсхафен, чтобы запомнить наиболее важные вещи. Потому у меня теперь нет ни единой бумаги, которой я мог бы подкрепить справедливость своего рассказа. Но по прибытии в Швейцарию мы сделали краткие записи того, что произошло между 3-м и 10 мая. Во вторник вечером нас всем составом дипломатической миссии выслали в Фридрихсхафен, куда мы прибыли в среду и где ждали, когда нам разрешат перейти через швейцарскую границу. Ее мы пересекли у Романсгорна. Было это 20 мая…»

В 1933 году Геринг создал «Исследовательскую службу» и превратил ее в прекрасно слаженный аппарат, который с помощью многочисленного персонала успешно работал над расшифровкой радио-, телефонных и телеграфных переговоров. Особенно тщательно регистрировалась передача информации иностранными дипломатами. Входящие донесения всегда передавались абверу для анализа.

Днем позже полковник Пикенброк и адмирал Бюркнер (заграничная служба абвера) держали в руках донесение «Исследовательской службы», воспроизводившее удивительный разговор между Гаагой и Берлином.

Оба офицера, знавшие о хороших отношениях, существовавших между Остером и Сасом, сразу подумали об Остере как первоисточнике донесения о наступлении на Западе.

Это было необычайно неприятное открытие. Оба были одного мнения – Остер ни в коем случае не должен быть скомпрометирован…

Канарис прикрыл Остера, сказав, что он сам запустил информацию о наступлении на Западе как «дезу». Так дело осталось внутри абвера и не получило дальнейшего развития.

Канарис и Гейдрих

Как случилось, что фактам перехваченных радиограмм из Рима, подслушанных телефонных разговоров голландского полковника Саса с Гаагой, Гиммлером и СД не был дан ход, хотя РСХА было об этом информировано? Чтобы понять это, нам следует разобраться с личностью Гейдриха и его должностью в качестве руководителя Главного управления имперской безопасности (РСХА) и прояснить его личные отношения с ведомством Канариса.

Абвер – даже если поначалу и был скромным учреждением – был таким же старым, как и сам рейхсвер. При Гитлере он получал неконтролируемые средства для своего свободного развития. Гитлер же определил и сферу его деятельности и значительно расширил ее против прежнего. Одним из своих распоряжений он предоставил вермахту исключительное право проводить все представляющиеся необходимыми мероприятия, требующиеся для ликвидации шпионажа и саботажа, направленных против вооруженных сил рейха, находящихся на этапе строительства. Компетенция, по мнению абвера, выходила далеко за военные границы. Например, на промышленных предприятиях или в инстанциях исполнительной власти обучались так называемые уполномоченные абвера. Они работали на предприятиях по производству оружия, самолетов и т. п., чтобы на производственных местах налаживать защиту от шпионажа и диверсий. В результате этого сфера деятельности абвера стала почти всеохватывающей, а поскольку он пользовался расположением Гитлера, никто даже из функционеров партии не осмеливался крикитовать или обвинять его.

Мощным и отлаженным организмом был абвер уже тогда, когда Гиммлеру в 1936 году удалось сделаться начальником Германской имперской полиции. До этого момента существовали только полиции земель, например баварская, прусская и т. д. Сначала Гиммлер стал начальником баварской полиции, когда после 1933 года Дильса вызвали в Берлин для назначения на пост начальника прусской полиции. Но незадолго до путча Рёма Гиммлеру удалось прорваться в Пруссию и он стал – как и в других землях – начальником и прусской полиции. Была создана прусская тайная государственная полиция, в штат которой зачислили большой процент проверенных полицейских чиновников из Пруссии и других земель.

Только в июле 1936 года Гиммлер стал «начальником германской полиции в имперском министерстве внутренних дел» со следующими подразделениями: Главное управление полиции общественного порядка во главе с начальником Даулюге; Главное управление полиции безопасности во главе с Гейдрихом. Гиммлер теперь был в ранге государственного секретаря.

Гейдрих, этот честолюбивый и, без всякого сомнения, очень талантливый человек, постепенно из тайной государственной полиции создал полицейскую власть высшего ранга, которая в 1939 году была переименована в Главное управление имперской безопасности. С годами началось соперничество абвер – РСХА за сохранение или расширение компетенции.

При споре об интерпретации полномочий Гейдрих мог опираться на соглашение между военным министерством и министерством внутренних дел Пруссии от 1869 года.

К этому добавлялось еще кое-что. Издавна вооруженные силы или рейхсвер при проведении обысков в квартирах, арестах и всех уголовно-процессуальных мероприятиях прибегали к помощи полиции, поскольку сами не обладали исполнительной властью.

Оба этих факта образовывали отправную точку при переговорах о компетенции между Канарисом и Гейдрихом. Даже если у Канариса и была более выгодная позиция, нежели у Гейдриха, то имперское военное министерство настойчиво рекомендовало ему не ввязываться в конфликт с Гиммлером как начальником имперской полиции. Канарис охотно следовал этим пожеланиям.

Переговоры велись между Гейдрихом, доктором Бестом, с одной стороны, и Канарисом – с другой. Констатировалось, что они действуют в духе сотрудничества. Они пришли к некоему соглашению, названному его автором доктором Бестом «Десятью заповедями».

Сфера деятельности разграничивалась так, что за абвером сохранялись секретная служба по сбору информации, военный шпионаж. Также в его сферу входила военная контрразведка. За тайной государственной полицией признавалось право исключительной уголовно-процессуальной компетенции по делам, исходящим от абвера.

Этого соглашения, по многочисленным свидетельствам, среди них – одного бывшего члена узкого круга руководства абвера, Канарис никогда не придерживался. «Его ошибка состояла в том, что он нарушал договоренности с политической разведкой. Также из еще небольшого заграничного отделения он сделал огромное ведомство. Он говорил, что хочет быть информирован не политически, а «военно-политически».

В заграничном отделе сидел чиновник внешнеполитического ведомства для координации связи. Нарушения соглашения не оставались секретом для Гейдриха. Риббентроп также сильно обижался за это на Канариса, поскольку теперь скорее адмирал был в состоянии докладывать Гитлеру о политических настроениях за границей, нежели Гиммлер или министр иностранных дел.

Любопытно, что и между Герингом и Канарисом существовало соглашение. Канарис со всех донесений, которые он направлял Гитлеру, передавал копии Герингу. Если речь шла о важных и срочных донесениях, то их копии направлялись лично Герингу через одного майора абвера.

Перед началом польской кампании произошло следующее.

Канарис, видевший приближение войны и пытавшийся предотвратить ее, подготовил для Гитлера ряд донесений, которые недвусмысленно доказывали, что в ответ на вступление в Польшу следует ожидать объявления Англией и Францией войны Германии. Канарис передал эти донесения Гитлеру с пометкой особой важности. Геринг получил копии. Когда он прочитал их, то возмутился и добился издания приказа, запрещавшего Канарису передавать Гитлеру пораженческие донесения.

(Это свидетельство опровергает распространенную во множестве публикаций точку зрения, будто Геринг делал все, чтобы сохранить мир.)

Затем Канариса обязали передавать сведения в тайную государственную полицию о каждом новом завербованном агенте. От абвера шла напрямую пневматическая почта в гестапо. У Канариса также были шпики в гестапо; речь преимущественно шла о чиновниках, служивших в СА.

И в НСДАП у Канариса также были отличные связи с источниками, которые от Остера шли к графу Хельдорфу, начальнику полицейского управления Берлина, и к директору уголовной полиции Небе (РСХА). Потому он, несмотря на то что ему не подчинялась служба внутриполитической разведки и надзора, был информирован подробнейшим образом.

У Канариса были и другие преимущества. У абвера имелась собственная паспортная служба. Правда, она должна была выдавать только паспорта и визы военным. Доверенные лица категорически исключались, они должны были связываться с полицейскими ведомствами или паспортным отделом министерства иностранных дел. Но и тут Канарис поступал по своему усмотрению. Многие информаторы получали свои паспорта и визы в абвере. И удостоверение об арийском происхождении можно было легко получить в абвере (даже с ведома Гиммлера).

А как Гейдрих относился к соглашениям?

Разумеется, ему хотелось бы больше знать о вермахте и подчинить себе его разведслужбу. Но в целом он чувствовал себя недостаточно сильным перед вермахтом, которому Гитлер явно отдавал предпочтение. Он строго придерживался соглашения. Потому он запрещал как службе безопасности, так и тайной государственной полиции любую разведывательную деятельность, пересекающуюся с интересами вермахта. Сотрудникам тайной государственной полиции, действовавшим вопреки запрету, грозили строгие дисциплинарные взыскания. Но, несмотря на это, Гейдрих получал сведения из вермахта. Ему поставляли отчеты национал-социалисты, призванные в армию члены СС и т. п. Он распорядился классифицировать их по карточкам и отложил до окончания войны.

Так германская военная разведка и контрразведка долгое время во время войны была государством в государстве. Она ощущала себя защищенной благорасположением Гитлера и чувствовала себя уверенно. Ни один сотрудник абвера не мог быть допрошен или арестован тайной государственной полицией.

С абвером в принципе ничего не могло случиться, даже тогда, когда партийным службам удавалось перехватывать подозрительную информацию, исходящую из недр абвера. Они были вынуждены передавать эти доклады абверу для обработки и расследования и не имели права дальше разрабатывать данное дело самостоятельно.

Неудивительно, что с течением времени в абвере развилось чувство собственной неуязвимости. Оно выросло до опасно надменного лозунга «Нам никто не указ!». Натуры вроде Остера были слишком им захвачены – в ущерб себе, в ущерб абверу. Все реже и реже уделяли внимание элементарным мерам безопасности; они поверили в свою почти что неприкосновенность.

Если раньше в Германии существовали лишь политическая полиция, военная разведка и контрразведка и служба информации министерства иностранных дел, то с возникновением Третьего рейха картина изменилась.

Была сформирована СД. Заграничная организация НСДАП занималась шпионажем за рубежом. Министерство пропаганды создало свой отдел разведки и контрразведки. Имперское управление по делам молодежи сформировало секретную разведслужбу. Занималось этим и Управление по делам фольксдойчей. Да, имелись даже приграничные организации, имевшие свои собственные разведслужбы. Одно время даже у «Германского трудового фронта» была разведка.

Гейдрих стремился к тому, чтобы заполучить в свои руки различные разведслужбы. Это удалось ему лишь частично. Гесс и позднее Борман повторно запрещали партии и ее заграничным организациям держать собственные разведслужбы. Лишь СД разрешалось заниматься разведкой и контрразведкой, только к ним должна была стекаться вся информация. Хотя в 1938 году разведслужба «Германского трудового фронта» и была упразднена и переведена в СД, тем не менее не удалось сосредоточить все разведки в одних руках. Несмотря на это, со всеми организациями и властями существовали соответствующие письменные договоренности, по которым Гейдрих хотя бы формально был шефом всех разведслужб. Разумеется, это не относилось к абверу. Разделительная линия пролегала там, где начинался военный сектор.

Существовал спор по поводу введенного Канарисом термина «военная политика». Гейдрих говорил, что не существует никакой военной политики, а есть только политика. Но Канарис оставался при своем мнении. Несмотря на то что даже с годами он все более и более сближался с точкой зрения Гейдриха.

Но разговоры оставались разговорами: в службе Канариса ничего не менялось.

И у Геринга была своя «Исследовательская служба» под руководством принца фон Гессена неподалеку от Литцензее (Вестенд), которая добилась значительных результатов в прослушивании переговоров иностранных дипломатов.

Но единственным ведомством, всерьез воспринимаемым абвером, было РСХА – Главное управление имперской безопасности. Речь шла об объединении под этим названием трех организаций – частично государственных властей, частично партийных, которые территориально были самостоятельными:

уголовной полиции;

тайной государственной полиции;

СД.

Уголовная и тайная государственная полиции были органами исполнительной власти, их сотрудники – чиновниками или служащими органов власти. Вплоть до назначения Гиммлера они работали более или менее самостоятельно по отношению друг к другу. С июня 1936 года и до момента основания РСХА Гейдрихом они были преобразованы в Главное управление полиции безопасности во главе с управлением прусской тайной государственной полиции (руководитель Гейдрих) и имперским управлением уголовной полиции (руководитель – директор имперской уголовной полиции Небе).

Организация выглядела следующим образом:

Руководящие инстанции располагались в провинциальных центрах или в резиденциях земельных правительств; инстанции тайной государственной полиции – при регирунспрезидентах[9]9
  Начальник окружного управления.


[Закрыть].

СД была учреждением партии. Ее членами были сотрудники СС и партийные служащие. Главой ее было Главное управление СД, шефом которого являлся Гейдрих, который в этом качестве входил в штаб рейхсфюрера СС.

Подчинялись:

СД-руководящие участки (как указано выше);

СД-отделения;

Организация РСХА:

Шеф полиции безопасности и СД (Гейдрих, а с 30 января 1943 года Кальтенбруннер);

Управление I: кадры;

Управление II: административное и правовое;

Управление III: сферы жизни (служба СД внутри страны под руководством Олендорфа, одновременно Главное управление для нижестоящих подразделений СД);

Управление IV: разведка и нейтрализация противника (служебное Главное управление тайной государственной полиции под руководством Мюллера);

Управление V: борьба с преступностью (служебное Главное управление уголовной полиции под руководством Небе);

Управление VI: служба внешней разведки (заграничная служба СД под руководством Шелленберга со структурой собственных нижестоящих органов);

Управление VII: аналитический отдел (СД должно было выполнять аналитическую работу, но вначале пробуксовывало).

Позднее прибавилось управление «Мил.» (военная разведка), с февраля 1944 года – под руководством полковника Хансена; с 20 июля 1944 года руководилось лично Шелленбергом.

Структура руководства тайной государственной полиции многократно менялась. Ниже мы показываем структуру, существовавшую в основных чертах с 1939-го по 1 апреля 1944 года (то есть большую часть войны):

РСХА (шеф полиции безопасности и СД);

Управление IV: шеф управления – группенфюрер СС, генерал-лейтенант полиции Мюллер;

Группа IV A: правая и левая оппозиция;

Группа IV B: церковь и евреи;

Группа IV C: архив, картотека, служба безопасности, дела партии, аресты;

Группа IV D: оккупированные территории;

Группа IV E: контршпионаж.

Отдельные группы, в свою очередь, делились на отдельные сектора. Группа IV E (до 1941 года – руководитель Шелленберг) имела следующую структуру:

IV E 1: общие вопросы разведки и контрразведки;

IV E 2: контрразведка в промышленности;

IV E 3: разведка и контрразведка на западе (Франция, Бельгия, Швейцария);

IV E 4: разведка и контрразведка на севере (Англия, Голландия, Скандинавия);

IV E 5: разведка и контрразведка на востоке (Польша, Россия, Япония);

IV E 6: разведка и контрразведка на юго-западе (Чехословакия, Средиземноморье, Восток).

Структура секторов с 3-го по 6-й чрезвычайно прозрачна, их задачи заключались в том, чтобы устанавливать разведслужбы (политические и военные) в странах их компетенции, наблюдать за ними и централизованно руководить контрмерами против разведывательных акций, а именно: совместно и во взаимодействии с военной разведкой и контрразведкой. Отдельные случаи рассматривались территориальными органами государственной полиции, которые также возбуждали уголовные дела и должны были отчитываться перед сектором IV E.