Текст книги "Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945"

Глава 3
Пруссия: увеличение армии и изменение ее состава

В 1860 году реорганизация армии, которую принц Пруссии[16]16
  Вильгельм (1797—1888) – «принц Пруссии» во времена правления своего бездетного брата Фридриха-Вильгельма IV (1840—1863) и регент с 1860 г. С 1863 г. король Вильгельм I Прусский и с 1870 г. германский император Вильгельм I.


[Закрыть] продумал за время своего пребывания в Кобленце, положила конец раздельному существованию ополчения и сделала его частью регулярной армии. Это был крайний шаг, вызванный тем, что положение стало невыносимым. Реорганизация привела к дальнейшему развитию идеи Шарнхорста о всеобщей воинской повинности, предполагавшей увеличение количества рекрутов пропорционально росту населения. В то же время численность всей армии, включая офицеров, почти удвоилась. Это было первое значительное увеличение ее численности со времен заключения Тильзитского мира в 1807 году. Необходимость таких мер показала уже мобилизационная кампания 1850 года, когда как в регулярную армию, так и в ополчение удалось набрать лишь половину от требовавшегося количества лейтенантов. Увеличившаяся потребность в офицерах вынудила армейское руководство расширить социальный слой, откуда проводился набор офицеров, что значительно больше повлияло на социальный состав прусского офицерства, чем внутреннее реформирование армии. Столь же существенное влияние оказал приказ Мантейфеля, занимавшего тогда пост главы военного кабинета, об уменьшении возрастных границ для назначений на высшие должности, хотя король, который лично знал всех своих офицеров, тщательно изучал каждый случай в отдельности и сам принимал окончательное решение.

Чтобы заполнить хотя бы большую часть недавно созданных постов, пришлось принимать офицеров «отовсюду, где только можно было надеяться найти что-либо подходящее», и делать это в значительно больших масштабах, чем в предыдущие годы. Одним из источников стали старшие классы кадетских училищ, но, если верить отзывам принца Фридриха-Карла (см. выше), этой группе было далеко до принятых требований. Еще одним источником пополнения стал перевод офицеров из ополчения, но и в этом случае мнение принца Фридриха-Карла, даже при всей его предвзятости, служит типичным примером того, что думали по этому поводу другие старшие офицеры. Хотя он описывает положение дел в дивизии, которой сам командовал, нельзя полагать, что и в других частях дело обстояло подобным же образом.

Точные формулировки в сочетании с фактическим материалом придают анализу принца большой интерес и дают нам бесценную возможность ознакомиться с социальным климатом и взглядами тех, кто устанавливал стандарты. Более того, это свидетельство человека, мыслившего достаточно независимо. Возникает желание спросить: «Если они вели себя подобным образом в эпоху процветания, то что же может твориться в тяжелые времена?» После этого уже не удивляешься, когда генерал фон Шак в письме к своему другу Мантейфелю сваливает в одну кучу «докторов, мелких чиновников, лавочников, другими словами, разбогатевших крестьян и особенно попов», называя их «классами, которые редко дают материал, пригодный для офицерского сословия».

В 1864 и 1866 годах, во время войн с Данией и Австрией, впервые возникла насущная потребность в назначении офицеров из тех социальных слоев, которые до тех пор были почти не представлены в пехоте и кавалерии. В результате в военном кабинете и министерстве все сильнее стали чувствоваться сомнения относительно того, не подорвет ли такая практика основы «рыцарственного духа» в прусском офицерском корпусе. Этим дурным предчувствиям мы обязаны появлению статистического обзора «Кадеты, успешно прошедшие военную экзаменационную комиссию и получившие офицерские звания в 1862—1863 и 1866—1867 годах, с указанием социального положения их семей». Это исследование было проведено в 1867 году, и это первый настоящий статистический материал из того, что можно найти в архивах. Это еще один знак того, что наступившая эпоха была гораздо более трезвой и реалистичной и больше основывалась на фактах и цифрах, чем во времена Бойена.

Исследование показывает, что за три выбранных года количественный состав сдававших экзамен на звание унтер-офицера был следующим:

В первую очередь необходимо сделать одно общее замечание о том, что деление на буржуазию и дворянство не связано с «социальным положением семей». Это указывает на то, что процесс социального расслоения, шедший с тех пор, как были отменены привилегии дворянства, дошел до такого момента, когда принадлежность к дворянству или буржуазии уже не могла сама по себе служить показателем социального статуса конкретного человека, как и наоборот. Поэтому вторая часть таблицы гораздо информативней, чем первая. Скорее всего, основная масса (1234 дворян) первого набора представлена сыновьями офицеров, землевладельцев и в меньшей степени сыновьями старших офицеров из второго набора. Это те классы, которые имеются в виду, когда официальная и военная пресса говорит о «старом прусском материале для армии». Единственное добавление – это сыновья священнослужителей, учителей с университетским образованием, адвокатов и врачей – группа, которая раньше была представлена очень фрагментарно, но с началом 60-х ее представители стали поступать на службу в армию в значительном количестве. В их появлении не видели ничего плохого.

Серьезные опасения вызывали, однако, сыновья купцов и фабрикантов, которые в это время активно претендовали на офицерские должности. Считалось, что «их привлекает возможность более быстрого повышения и что они полагают, что в армии они могут достичь гораздо большего, чем в любой другой сфере». Это типичный образец того, как относилось общество к крупной буржуазии до того, как была основана новая империя и в Германии начался экономический подъем. Однако вскоре эта среда станет главным поставщиком офицерских кадров для самых престижных частей и жен для офицеров. Никто не задумался, кого понимать под «купцами и предпринимателями»: обычных лавочников или владельцев крупных торговых фирм и фабрикантов. Коммерческая жизнь тогда еще не рассматривалась по имущественным стандартам последующего времени. Социальный статус подобных занятий был низок, и выходцы из таких семей не могли считаться «хорошим» материалом для офицерского корпуса. Им позволяли поступать на службу (при условии, что они обладали необходимой квалификацией), чтобы удовлетворять постоянно растущую потребность в офицерах.

В 60-х годах кандидатов «старой прусской породы» становилось все меньше. Следующая таблица показывает их уменьшение в абсолютных цифрах и процентах:

Прием кадетов из других государств конфедерации и добавление к Пруссии девяти провинций должны были оказать влияние на приведенные выше соотношения, но это влияние оказалось очень слабым. Так, например, в 1867 году среди кандидатов было только 36 из Ганновера, 14 из Гессе, 16 из Нассау, 10 из Шлезвиг-Голштинии и 3 из Лауэнбурга, а также 47 из других государств Северогерманского союза и 5 иностранцев. С другой стороны, количество сыновей мелких чиновников, купцов, предпринимателей и рантье выросло за период между 1863 и 1866 годами с 8 до 18%. В 1860 году на службу поступило 690 выпускников кадетских училищ «старой прусской породы», к 1869 году увеличившейся армии требовалась уже тысяча новых офицеров, но их поступило только 532. Другими словами, «старый прусский контингент» сократился примерно наполовину по сравнению с 1860 годом.

Почти такая же картина получится, если сравнить количество офицеров из дворянских семей в эти два выбранных года. В 1860 году в армии служило 4286 офицеров-дворян (в 1843 году их было 4230), а после того, как офицерский состав был увеличен почти вдвое, к 1869 году их должно было бы стать около 8400. Однако в действительности их было только 5455. Сразу же после увеличения численности и реорганизации армии в 1860—1861 годах командиры полков, которые «закостенели в своих устарелых взглядах на отбор молодых офицеров, противились расширению социальной прослойки, к которой могли принадлежать кандидаты». Воинские части должны сделать все от них зависящее – такое мнение высказал генерал фон Ведер, командующий I армейским корпусом, в своем письме к Мантейфелю. И как показывают цифры, именно этим они и занимались. Результат был таков, что даже Вильгельм I, который был инициатором реорганизации, приведшей к столь далеко идущим последствиям, пожаловался в начале 1870 года, что «во многих гарнизонах поведение молодых офицеров заметно испортилось», и посчитал своим долгом обратить внимание на то, что ничто не может заменить полученного в семье воспитания, врожденной порядочности и, по возможности, традиций офицерства, передающихся сыновьям от отцов и дедов. «Это унижает армию, которой он обязан всем, поскольку, принимая недостойных офицеров-кадетов, полковой командир подрывает репутацию офицерства как класса».

Подобные призывы были, разумеется, пустой тратой времени. Потребности превысили то количество, которое мог обеспечить «старый прусский контингент», и полковым командирам ничего не оставалось, кроме как «делать все от них зависящее», прибегая к нетрадиционным источникам офицерских кадров. Во время войны 1870—1871 годов даже Вильгельм I признал, что не может требовать от армейского командования, чтобы они «взяли офицеров из ниоткуда». В результате ему оставалось лишь возложить на Верховное командование «ответственность за строгое соблюдение офицерами кодекса чести». В то время Пруссию больше всего заботило, как заполнить вакантные офицерские должности. Для этого использовали офицеров ополчения и тех, кто ушел в отставку, но среди них было много таких, «чье прошлое, а также обстоятельства, при которых они оставили службу, делали их кандидатуры неприемлемыми».

В отдельных случаях подобные опасения были оправданны, но, тем не менее, победоносная война 1870—1871 годов показала, что новое, не принадлежащее к социальной элите офицерство способно сражаться и побеждать. Война увеличила потребность в офицерах, что привело к дальнейшему разбавлению прусского офицерского корпуса буржуазией. Однако старомодная фраза «благородное сообщество офицеров» по-прежнему продолжала использоваться – позже мы узнаем, были ли для этого какие-либо основания, – и точно так же в последующие десятилетия постоянно раздавались жалобы на снижение качества молодых офицеров как в социальном, так и в нравственном плане.

Однако каждое из этих требований – «рыцарственности» и продвижения более низких социальных групп – получило определенное признание императора Вильгельма П. В самом начале его правления – характер которого был обусловлен рядом известных деклараций в области социальной политики – он издал приказ, датированный 29 мая 1890 года, в котором говорилось: «Подъем уровня образования нашего народа позволяет расширить социальный слой, из которого можно набирать пополнение для офицерского корпуса. Сегодня на право стать офицером могут претендовать не только лица благородного происхождения – благородство характера во все времена было отличительной чертой офицерского сословия, и так должно остаться и впредь. Но это возможно лишь в том случае, если молодые офицеры будут набираться из тех слоев общества, где честь ценится превыше всего. Будущее моей армии я вижу не только в отпрысках дворянских семей и сыновьях офицеров и государственных служащих, которые по давней традиции служили оплотом нашего офицерского корпуса, но также и в сыновьях достойных буржуазных семейств, воспитавших в своих детях любовь к родине и королю, глубокое уважение к армейской службе и христианскую нравственность».

В действительности император не объявлял о новом источнике для набора офицеров: этот источник использовался уже тридцать лет – со времен Фридриха-Вильгельма III (1808). Существенным было то, что этот источник снова и навсегда признавался безупречным. Важно было также, что монарх из династии Гогенцоллернов заговорил таким демократичным языком не тогда, когда трон под ним пошатнулся, а в момент наибольшего материального благополучия. В этом смысле Вильгельм II действительно объявлял о новом курсе, и его слова были ясно поняты командирами частей и офицерами в целом по всей стране. Дальнейшее увеличение армии и формирование новых подразделений, происходившие в последующие двадцать лет, не оставляли никакой другой возможности для набора необходимого количества офицеров, кроме как обращения к тем социальным классам, которые теперь получили одобрение императора. Был тут и еще один фактор. Зачастую сыновья потомственных военных не хотели продолжать семейную традицию, а предпочитали искать счастья в коммерческой деятельности. В свою очередь дети богатых «выскочек» становились армейскими офицерами, поскольку презирали любой другой вид деятельности, в то время как молодые джентльмены старого типа поступали во флот, где в то время было больше возможностей сделать карьеру.

Поэтому позднее позиция Вильгельма II в определенной степени изменилась, и он снова заговорил о необходимости тщательного отбора кандидатов на офицерские должности. Так, например, в 1902 году его озаботил тот факт, что почти половина принятых на службу унтер-офицеров «принадлежали к тем классам, представительство которых в армии ранее было весьма немногочисленно. В то же время с каждым годом все меньше сыновей офицеров и поместного дворянства идет на службу в пехоту». Лучше иметь небольшой по составу офицерский корпус, состоящий из представителей высших классов, чем присваивать офицерские звания людям, чье происхождение и воспитание делает их непригодными для службы в армии. Такая идея содержалась в каждом приказе о наборе офицеров, что вступало в противоречие с потребностями, которые невероятно возросли вследствие значительного увеличения численности армии.

Хорошим подтверждением этому может быть таблица в приложении 2 из неопубликованного ежегодного отчета инспекторов военных училищ, показывающего социальное происхождение учащихся в последние одиннадцать лет до начала Первой мировой войны. Добавленные к этому сравнительные данные за 1888 и 1899 годы дают общую картину изменений, происходивших в этой области с момента вступления на престол Вильгельма II и до начала войны.

Единственное, что не претерпело никаких изменений, – это количество сыновей фермеров-арендаторов и управляющих имениями. Среди учащихся стало меньше сыновей офицеров и землевладельцев. Количество же тех, чьи отцы имеют университетское образование (группа 3), напротив, увеличилось, особенно после 1911 года, и такой же рост наблюдается для сыновей купцов и предпринимателей, а также мелких чиновников (группа 7) и просто частных лиц, под которыми наверняка подразумеваются торговцы, ремесленники и им подобные, сколотившие себе небольшой капитал и отошедшие после этого от дел. Чтобы дать должную оценку большому увеличению количества отцов с университетским образованием, необходимо знать, какую часть от общего числа составляли государственные чиновники. В документах, к сожалению, мы не находим сведений по этому вопросу, а это позволило бы показать (с учетом статистических данных за 60-е годы), что резкое увеличение числа учащихся, чьи отцы имели университетское образование, происходило не за счет чиновников, а главным образом за счет представителей «свободных» профессий – врачей и юристов. Такие профессии в большей степени принадлежат к миру свободной конкуренции, чем государственная служба, и значительный рост благосостояния и численности населения, наблюдавшийся после образования империи, привел к тому, что количество такого рода профессионалов, равно как купцов и промышленников, сильно возросло.

Но для различных социальных или профессиональных групп вопрос о том, посылать ли им своих сыновей на службу в армию, не всегда определялся их свободным выбором. В действительности, как мы уже видели, экономическая ситуация всегда служила мощным стимулом, и это особенно ясно видно в XIX веке, после того как свободная конкуренция разрушила старые узы сословных ограничений. В течение почти всего века, но особенно в 50-х и 60-х и даже 80-х годах, уровень доходов от крупной сельскохозяйственной собственности рос только с тем, чтобы снова упасть вследствие конкуренции с заграничными производителями, особенно с Россией. Торговля и промышленность также бурно развивались в течение всего XIX столетия, и, несмотря на существенное снижение темпов роста в последние его годы, в начале XX века была достигнута вершина благополучия. Если провести на графике линии, соответствующие развитию этих отраслей, то они окажутся параллельны линии роста количества офицеров. И это не случайное совпадение, а прямое следствие. Если пренебречь влиянием различных противоречащих друг другу факторов, то экономический подъем в конкурентных сферах деятельности должен привести к тому, что профессия офицера – «первого сословия на земле» – станет хотя и не слишком прибыльной, но, тем не менее, почетной. Мотивом для такого выбора могут послужить этические, социальные, патриотические соображения или просто традиция. Экономическое давление ослабляло или полностью исключало подобные мотивы, в зависимости от того, насколько они были сильны. Данные, отражающие социальное происхождение офицерского корпуса Пруссии, где социальные и экономические сдвиги, произошедшие в XX веке, оказались особенно заметными, позволяют сделать выводы, существенно отличающиеся от тех, которые можно сделать, рассматривая этот вопрос лишь под нравственным или политическим углом.

Общие экономические факторы дополнялись еще одним, имевшим значение для наследственного дворянства, а именно его способность к самосохранению. На протяжении веков происходило пресечение одного за другим дворянских родов, и даже присвоение дворянских титулов в современной Германии не могло компенсировать эту убыль.

Имеет смысл соотнести этот факт с проблемами прусского офицерства. Делая это, мы не должны забывать о быстром росте численности населения и резком подъеме уровня жизни, вызванного преимущественно развитием промышленности и торговли. С учетом сказанного, а также того факта, что начиная с 1860 года в связи с увеличением численности армии постоянно росла потребность в офицерах, мы можем ожидать существенного изменения социального состава прусского офицерского корпуса в целом и соотношения между дворянами и буржуазией в частности. В 1860 году 65% прусских офицеров были дворянами и 35 – буржуа. К 1913 году это соотношение кардинальным образом поменялось: офицеры дворянского происхождения составляли лишь 30%, в то время как на долю офицеров буржуазного происхождения приходилось уже 70%. Эта тенденция отчетливо прослеживается даже для более высоких чинов – генералов и полковников:

В 1913 году среди младших чинов – капитанов и лейтенантов – всего лишь 27% дворян и 73% буржуа, а среди лейтенантов это соотношение составляло 25% и 75% соответственно. Заметим, что процент буржуазии среди офицеров низших чинов был выше среднего по армии, а среди старших офицеров, наоборот, ниже. Если исключить из рассмотрения гвардейские полки, то наиболее резко процент дворян среди офицеров упал в пехоте. Так, например, в 1873 году сразу после Франко-прусской войны выходцы из буржуазных семей уже составляли более 62% от общего числа лейтенантов, и в последующие тридцать пять лет их представительство возросло до 78%. В абсолютных цифрах количество лейтенантов дворянского происхождения уменьшилось на 300 человек, т. е. почти на треть, в то время как количество буржуа увеличилось на 1000 человек, т. е. почти в половину. Такое же изменение как относительных, так и абсолютных соотношений наблюдалась и в других родах войск. Все больше и больше представителей буржуазии шло на службу в армию, и чем выше поднимались они по службе, тем быстрее изменялось процентное соотношение, что придавало всему прусскому офицерскому корпусу буржуазный характер.

Более того, офицерская элита – Генеральный штаб – переживала аналогичную трансформацию. В 1906 году, например, в его составе было 60% офицеров-дворян и 40% буржуа (включая временные назначения, железнодорожные войска и командиров строевых частей), но к 1913 году их количество сравнялось. С другой стороны, в тот же период в военном министерстве подавляющее большинство офицеров были выходцами из буржуазных семей. Именно там на самом деле находился административный центр армии, и его глава был единственным военным, кто нес ответственность перед рейхстагом за все вопросы, связанные с армией, за исключением тех, что находились непосредственно в ведении императора.

По мере того как армия становилась все более буржуазной по своему характеру, дворянство все дальше отходило на задний план и все более активно протестовало против такого положения дел. Раньше, в середине XIX века, дворянству без труда удавалось остановить напор буржуазии. Оно добилось, чтобы предпочтение отдавалось «старому прусскому контингенту». Но сейчас положение изменилось: «старого контингента» больше не существовало, а те, что остались, не шли на службу в армию. После того как дворянство безвозвратно утратило свое привилегированное положение и оказалось в меньшинстве, оно повело себя в соответствии с социологическими законами, т. е. сплотилось и замкнулось в своем кругу. Стремление отгородиться от внешнего мира свойственно любому меньшинству, у которого нет надежды когда-либо стать большинством.

Сознавая свое особое положение и стараясь его сохранить, прусские офицеры-дворяне и действовали соответственно. Они стремились собраться и закрепиться в определенных полках – особенно в гвардии и кавалерии. Предпочтение оказывалось полкам, квартировавшим в столичных городах, где находились дворы германских королевских семей. Монархи и принцы очень часто были официальными покровителями этих частей, и они использовали свое влияние, чтобы сохранить пропорцию дворян среди офицеров этих полков. Другие города, обладавшие в глазах дворян такими достоинствами, как светское общество, наличие театра или живописных окрестностей, также становились центрами притяжения для «провинциальной гвардии». Были среди офицеров и такие, кто предпочитал службу в отдаленных гарнизонах на восточной границе рейха, их, без сомнения, привлекало приятное общество местных землевладельцев. С другой стороны, в Лотарингии, где природа гораздо красивее, жизнь в приграничных гарнизонах была совсем другой: политические факторы ограничивали общение офицеров только своим кругом, и с начала 80-х в таких полках постоянно возникали трудности с поддержанием численности офицеров на должном уровне. Наконец, во многих старых подразделениях большую роль играли традиции: например, в Восточной Германии дворянские семьи гордились тем, что их сыновья будут служить в полках, в которых служили, сражались и погибали их предки.

Именно фактор нарушения традиции всегда подчеркивался властями, если в рейхстаге или прессе становилось известно о каком-либо злоупотреблении или аморальном поступке. Во многих случаях такое объяснение имело под собой все основания, но даже этого было недостаточно, чтобы оправдать недопущение буржуазии в офицерский корпус. Даже сам фон Эйнем, военный министр, однажды заявил, что в армии есть такие полки, где офицеры – сплошь дворяне, в то время как своей репутацией эти подразделения обязаны офицерам-буржуа, служившим в них в 1813—1815, 1866 и 1870 годах и павшим на полях сражений. Такое нельзя оправдывать лишь существованием традиций. Подобное публичное осуждение элитного характера гвардии и «провинциальной гвардии» привело к тому, что консервативно настроенные старшие офицеры, служившие при дворе, постарались настроить императора против фон Эйнема. Однако Вильгельм II ясно дал понять министру, что он полностью согласен с его словами. В последние годы перед Первой мировой войной прусское военное министерство в секретном докладе перечислило, с указанием процентных соотношений, семь кавалерийских и сорок девять пехотных полков, базирующихся в «хороших» гарнизонах, в которых преобладали офицеры буржуазного происхождения, и девять кавалерийских полков, базирующихся в «не столь хороших» гарнизонах, где большинство офицеров были дворянами. Однако можно не сомневаться, что у руководства министерства были все основания не рассматривать столь красноречивую статистику и не сравнивать количество полков, в которых служили в основном дворяне, в «хороших» гарнизонах, с количеством «буржуазных» полков в «плохих» или «не столь хороших» гарнизонах. Нельзя было отрицать, и военное министерство само это признавало, что «общественная дискуссия в рейхстаге и прессе выявила в этой связи злоупотребления, грозившие перерасти в постоянную практику, которая не идет на пользу армии в целом».

Попытки дворянства «запечатать» определенные подразделения в угоду своим социологическим предпочтениям появились еще во времена императора Вильгельма I и поначалу ограничивались главным образом гвардией. При Вильгельме II эти попытки стали даже более успешными, особенно на периферии, пока, наконец, примерно в 1908 году этому не был положен конец. Никому в голову не пришло покуситься на 200-летнюю традицию, лежавшую в основе формирования армии, – свободу выбора, которой обладали командиры полков и собрание офицеров. Однако в вопросах ежегодного распределения офицеров, закончивших кадетские училища и в какой-то степени в вопросах перехода из одних частей в другие военное министерство обладало правом непосредственного вмешательства, и в дальнейшем оно его активно использовало. К примеру, весной 1910 года на службу в прусскую армию поступило 42 кадета из дворянских и 88 из буржуазных семей. По пять человек из каждой группы попали в гвардию, и одновременно с этим девять буржуа получили назначение в пехотные полки, расквартированные в столицах королевских домов или считавшиеся самыми престижными в армии, в которых служили лишь офицеры благородного происхождения. Более того, несколько молодых дворян попало в отдаленные маленькие гарнизоны, чего несколькими годами раньше им, скорее всего, удалось бы избежать.

Действуя подобным образом, властям удалось начать постепенные преобразования, затронувшие даже гвардию (т. е. пехоту, кавалерию и артиллерию). В 1908 году в гвардии было четыре офицера-буржуа, в 1911-м – двадцать шесть, в 1911-м – тридцать пять и в 1913 году – пятьдесят девять. Многим новичкам потребовалось совсем немного времени, чтобы завоевать расположение своих сослуживцев-аристократов, особенно если их интеллектуальный уровень был выше среднего, и они стремились честно служить своему отечеству. Были, однако, и другие, не обладавшие никакими интеллектуальными или военными достоинствами, а только толстым кошельком. Они не стали украшением гвардии или армии в целом, и те, кто одобрил такие назначения и даже способствовал им, вероятно, имели весьма странные представления как о буржуазии, так и об аристократии.