Текст книги "О войне. Важнейшие принципы войны"

Применение сражения

Какое бы оформление война ни принимала в отдельных случаях и что бы нам в зависимости от него ни пришлось признать необходимым на войне, нам стоит только обратиться к понятию войны, чтобы высказать с полной убежденностью:

1) уничтожение неприятельских боевых сил составляет основной ее принцип и главный путь к цели во всей области позитивных действий;

2) это уничтожение сил достигается преимущественно только боем;

3) лишь крупные бои общего характера дают крупные результаты;

4) самые крупные результаты достигаются тогда, когда бои объединяются в одно большое сражение;

5) лишь в генеральном сражении полководец правит делом собственными руками, и естественно, что он охотнее всего доверяет его своим рукам.

Из этих истин вытекает двойной закон, части которого взаимно подкрепляют друг друга, а именно: 1) уничтожение боевых сил неприятеля надо преимущественно искать в больших сражениях и в их результатах и 2) главная цель больших сражений должна заключаться в уничтожении неприятельских вооруженных сил.

Правда, принцип уничтожения можно в большей или меньшей степени усмотреть и в других средствах. Встречаются случаи, когда благодаря особо благоприятным обстоятельствам в небольшом бою может быть уничтожено несоответственно большое количество неприятельских сил (Максен). С другой стороны, в генеральном сражении может иметь место преобладание захвата или удержания известного пункта как чрезвычайно важная цель, но в общем неоспоримой и преобладающей истиной остается та, что генеальные сражения даются лишь для уничтожения боевых сил противника и что эта цель достигается только генеральным сражением.

Поэтому на генеральное сражение следует смотреть как на концентрированную войну, как на центр тяжести всей войны или кампании. Подобно тому как солнечные лучи собираются в фокусе вогнутого зеркала в полное изображение солнца и дают высшую степень жара, так силы и обстоятельства войны концентрируются в генеральном сражении и получают общую наивысшую эффективность.

Сосредоточение вооруженных сил в одно крупное целое, которое более или менее имеет место во всех войнах, уже указывает на цель – нанести этим целым главный удар или добровольно, в роли атакующего, или под давлением противника, в роли обороняющегося. Там же, где такого главного решительного удара не происходит, там, следовательно, к первоначальному мотиву вражды примешались другие умеряющие и сдерживающие мотивы; действие оказывается ослабленным, измененным или даже совершенно приостановленным. Но и в этом состоянии обоюдного бездействия, которое составляло основной тон столь многих войн, идея возможного генерального сражения оставалась для обеих сторон направляющей точкой, далеким фокусом, по которому, однако, они строят свои орбиты. Чем более война становится действительной войной, чем больше она служит исходом накопившейся вражды и ненависти, чем больше она стремится ко взаимному одолению, тем более вся деятельность сосредоточивается в акте кровопролитного боя и тем ярче выступает на первый план генеральное сражение.

Всюду, где смысл войны заключается в достижении позитивной цели, глубоко затрагивающей интересы противника, генеральное сражение является самым естественным средством; поэтому оно является и лучшим средством, что мы еще будем подробнее доказывать; обычно оно несет с собой возмездие для тех, кто его избегает из страха перед великим решением.

Позитивную цель преследует нападающая сторона, а потому генеральное сражение является по преимуществу ее средством. Однако, не входя здесь в более близкое определение понятия нападения и обороны, мы все же должны сказать, что даже обороняющаяся сторона в большинстве случаев обладает лишь этим действительным средством, чтобы рано или поздно удовлетворить при помощи его потребностям своего положения и разрешить свою задачу.

Генеральное сражение является самым кровопролитным путем разрешения задачи; хотя оно отнюдь не представляет простого взаимного убийства и его воздействие заключается преимущественно в том, чтобы убить мужество врага, а не его солдат, как мы подробнее рассмотрим в следующей главе, однако кровь всегда является его оплатой, а бойня определяет его характер, имея общий филологический корень с боем; вот перед чем содрогается человеческое сердце полководца.

Но еще более смущается человеческий дух перед мыслью об окончательном решении одним ударом. В одной точке пространства и времени сосредоточено здесь все действие; и в такие минуты в нас закрадывается смутное чувство, будто в этом тесном пространстве наши силы не имеют возможности развернуться и проявить всю свою деятельность; словно, выигрывая время, мы уже много приобретаем, хотя это время вовсе не состоит нашим должником. Это одна только иллюзия, но и с иллюзией приходится считаться; именно эта слабость, которой подвержен человек при всяком ином великом решении, может с особенной силой заговорить в душе полководца, когда он должен поставить на лезвие ножа дело столь огромной важности.

Вот почему и правительства, и полководцы во все времена искали пути, чтобы обойти генеральное сражение, – или для того, чтобы достигнуть своих целей без него, или чтобы миновать его незаметным образом. Историки и теоретики изо всех сил старались потом найти в таких походах и войнах каким бы то ни было образом не только эквивалент упущенного генерального сражения, но даже проявление какого-то высшего искусства. Таким путем в наши времена мы приблизились было к тому, чтобы во имя экономии войны смотреть на генеральное сражение как на зло, делающееся неизбежным из-за допущенных ошибок, как на болезненное явление, к которому правильно организованная осторожная война никогда не должна приводить; лишь те полководцы должны заслуживать лавров, которые умеют вести войну без кровопролития, а теория войны, подлинное учение браминов, как раз для того и существует, чтобы научить такому искусству.

История нашего времени разрушила эти фантазии, но ни один человек не может поручиться за то, что они снова не воскреснут на более или менее продолжительный срок и не увлекут руководителей судеб к подобным сумасбродствам, потворствующим человеческой слабости, а следовательно, близким сердцу человека. Может быть, еще настанет время, когда на походы Бонапарта и его сражения будут смотреть как на проявление грубости и глупости, и снова благосклонным и доверчивым оком будут любоваться салонной шпагой устарелых, закорузлых порядков и приемов. Если теория может от этого предостеречь, то она окажет ценную услугу тем, кто захочет внять ее предостережению. Да удастся нам протянуть руку помощи тем, кто в нашем дорогом отечестве призван высказывать решающее мнение по этим вопросам, послужить им проводником в этой области и побудить их к добросовестной оценке существа дела.

Не одно лишь понятие войны приводит нас к тому, чтобы мы искали великое решение только в великом сражении, но и данные опыта. Испокон века лишь великие победы вели к великим результатам, у нападающей стороны – безусловно, у обороняющейся – в большей или меньшей степени. Сам Бонапарт не достиг бы единственного в своем роде Ульма[71]71
  Клаузевиц говорит здесь об Ульме (1805), так как это единственная операция Наполеона I, в которой он захватил в плен неприятельскую армию (Мака), не вступая в сколько-нибудь серьезные бои. – Ред.


[Закрыть], если бы он боялся кровопролития; на этот эпизод надо смотреть именно как на второй укос, собранный с побед его предшествующих походов. Не одни лишь отважные, отчаянные, дерзкие полководцы пытались выполнить свое дело при помощи великого риска решительных сражений; этого пути держались все наиболее удачливые полководцы, и мы должны предоставить им дать ответ на столь широкообъемлющий вопрос.

Мы и слышать не хотим о тех полководцах, которые будто бы побеждали без пролития человеческой крови. Если кровопролитное сражение представляет ужасное зрелище, то это должно служить основанием лишь к тому, чтобы смотреть на войну более серьезно, а не к тому, чтобы из чувства человеколюбия дать своим мечтам мало-помалу притупиться, пока наконец не появится вновь кто-нибудь с отточенным мечом и не отрубит нам руки.

Мы смотрим на крупное сражение, как на главное решение, но, разумеется, не как на единственное, которое может потребоваться для данной войны или кампании. Лишь в новейшее время бывали нередко случаи, когда большое сражение решало судьбу целой кампании; те же случаи, когда решалась одним сражением целая война, принадлежат к самым редким исключениям.

Решение, являющееся результатом большого сражения, конечно, зависит не исключительно от самого сражения, т. е. от массы сосредоточенных в нем сил и от интенсивности победы, но также и от множества других обстоятельств, касающихся вооруженных сил и государств, которым эти силы принадлежат. Однако вывод имеющихся налицо главных сил на великое единоборство является в то же время приступом к основному решению, размеры которого можно наперед предвидеть во многих отношениях, но далеко не во всех. Это решение может оказаться не единственным, но в качестве первого оно как таковое окажет влияние и на все последующие решения. Поэтому задуманное генеральное сражение по своим отношениям к остальному может в большей или меньшей степени, а иногда и преимущественно рассматриваться временным центром тяжести, основным пунктом всей системы. Чем больше полководец будет преисполнен при выступлении истинным духом войны, который является и духом всякой борьбы, чем больше он будет проникнут чувством и мыслью, т. е. сознанием, что он должен разгромить и разгромит своего противника, – тем скорее он бросит все на чашу весов первого сражения, тем больше он будет надеяться и стремиться получить все в этом сражении. Едва ли Бонапарт когда-либо предпринимал какой-либо из своих походов без мысли, что он тотчас же, в первом же сражении, разгромит своего противника; то же думал и Фридрих Великий в более мелких условиях, при кризисе более ограниченного характера, когда он с небольшой армией стремился проложить себе путь в тылу русских или имперцев.

Решение, которое дает генеральное сражение, зависит отчасти, как мы сказали, от самого сражения, т. е. от численности вооруженных сил, принимающих в нем участие, и от размера достигнутого успеха.

Каким образом полководец может увеличить результаты сражения первым путем, ясно само собой. Мы ограничимся лишь замечанием, что с размерами генерального сражения увеличивается и число попутно решаемых им вопросов. Поэтому те полководцы, которые, веря в свои силы, любили эти крупные, решающие акты, всегда находили возможность применить в них большую часть своих боевых сил, не опуская ничего существенного в других пунктах.

Что же касается успеха или, говоря точнее, интенсивности победы, то последняя зависит преимущественно от четырех обстоятельств:

1) от тактической формы, в какой дается сражение,

2) от характера местности,

3) от соотношения родов войск,

4) от соотношения сил.

Сражение, разыгранное фронтально и без обхода, редко даст такой крупный результат, как сражение, в котором побежденный оказался обойденным или которое он вынужден был дать, имея более или менее перевернутый фронт. На пересеченной или гористой местности результат точно так же бывает меньше, ибо здесь сила удара вообще оказывается ослабленной.

Если побежденный имеет равную или превосходящую численностью по сравнению с победителем кавалерию, то воздействие преследования, а следовательно, и большая часть результатов победы отпадают.

Наконец, само собою понятно, что победа, одержанная при большом превосходстве сил, если этим превосходством воспользовались для обхода или охвата, даст большие результаты, чем если победитель был слабее побежденного. Сражение под Лейтеном как будто заставляет нас усомниться в практической верности этого положения; но да будет нам на этот раз дозволено сказать то, чего мы вообще говорить не любим: нет правила без исключений.

Все эти пути дают полководцу средства придать сражению решительный характер; правда, вместе с тем возрастают и опасности, которым он подвергается, но этому динамическому закону морального мира подчиняется вся деятельность полководца.

На войне, следовательно, ничто не сравнимо по важности с генеральным сражением, и высшая мудрость стратегии проявляется в добывании необходимых для него средств, в правильной установке его по отношению к месту, времени и направлению сил и в использовании его результатов.

Из важности значения, какое имеют эти вопросы, однако, не следует, чтобы они отличались большой сложностью и таинственностью; напротив, здесь все крайне просто, искусство комбинаций очень ограниченно, но велика потребность в точной оценке явлений, в энергии, в твердой последовательности, в юношеской предприимчивости – в героических свойствах, к которым нам еще не раз придется возвращаться. Таким образом, здесь требуется мало такого, чему можно научиться из книг, и многое из того, чему если и можно научиться, то не путем грамоты, а иным путем.

Импульс к генеральному сражению, свободное, верное движение к нему должны исходить из ощущения собственной силы и ясного сознания его необходимости; другими словами, этот импульс должен исходить из прирожденного мужества и из изощренного широкими жизненными горизонтами взгляда.

Великие примеры – лучшие наставники; но, конечно, будет прискорбно, когда между ними и нами ляжет облако теоретических предрассудков, ибо даже солнечный свет, проникая через облака, преломляется и окрашивается. Разрушить такие предрассудки, которые в известные эпохи образуются и распространяются как миазмы, – настоятельный долг теории. То ложное, что порождено человеческим рассудком, может уничтожить тот же рассудок.

Самое трудное – возможно лучше подготовить победу; это – незаметная заслуга стратегии, за которую она редко получает похвалу. Во всем своем блеске и славе стратегия проявляется тогда, когда она использует уже одержанную победу.

Какую особую цель может преследовать сражение, как оно влияет на всю систему войны, где природа отношений ставит предел полету победы, где находится его кульминационный пункт – все это займет наше внимание лишь впоследствии. Но при всех мыслимых условиях остается неоспоримой истиной, что без преследования ни одна победа не может иметь крупных результатов, и, как бы ни был короток полет победы, он всегда должен простираться дальше первых шагов преследования. Дабы не возвращаться постоянно к этому положению, мы коснемся в общих чертах этой необходимой придачи к преодолению неприятельского сопротивления.

Преследование разбитого противника начинается с того момента, когда он, отказавшись от боя, покидает свои позиции; сюда нельзя причислять всех предшествующих передвижений назад и вперед, ибо они являются частью развития самого сражения. Обычно победа в указанный момент хотя и представляется несомненной, но еще крайне мала и слаба по своему размеру и в ряду прочих событий не давала бы значительных позитивных преимуществ, если бы не дополнялась преследованием в первый же день. Тут только, как мы уже говорили, собирается первая жатва трофеев, материализующая победу. Об этом-то преследовании мы и поговорим прежде всего.

Обычно обе стороны вступают в бой с весьма ослабленными физическими силами, ибо движения, непосредственно предшествовавшие сражению, носят на себе отпечаток не терпящих отлагательства требований. Усилия, которых стоит завершение длительной борьбы, доводят истощение до крайнего предела; к этому присоединяется еще и то обстоятельство, что у победившей стороны по сравнению с побежденной части не менее перемешаны и не менее оказываются вышедшими из их первоначальных организационных рамок; они, следовательно, нуждаются в том, чтобы их привели в порядок, собрали рассеявшихся, пополнили патроны у тех, кто расстрелял свои запасы. Все эти обстоятельства повергают и самого победителя в состояние кризиса, о котором мы уже упоминали. Если разбитый противник представлял лишь второстепенную часть, которая может быть принята и прикрыта другими частями, или если он вообще ожидает получить значительные подкрепления, то победитель легко может подвергнуться явной опасности лишиться своей победы; такие соображения скоро ставят предел дальнейшему преследованию или, во всяком случае, налагают на него сильную узду. Но даже там, где нет основания опасаться прибытия серьезных подкреплений к побежденному, в указанных выше обстоятельствах победитель встречает серьезный противовес своему порыву при преследовании. Правда, в последнем случае не приходится уже опасаться, чтобы победу вырвали из его рук, но все же возможность неудачных столкновений не исключена, и они могут значительно ослабить приобретенные уже выгоды. Кроме того, в этот момент на волю полководца тяжелым грузом ложится физическая природа человека с ее потребностями и слабостями. Все эти тысячи людей, находящихся под его начальством, нуждаются в покое и в подкреплении своих сил, имеют непреодолимую потребность в том, чтобы прежде всего был положен предел опасностям и усилиям. Лишь немногие, на которых можно смотреть как на исключение, чувствуют и видят за пределами настоящего мгновения; лишь у этих немногих сохраняется такой простор их мужеству, что, когда самое необходимое уже выполнено, они еще в состоянии подумать о тех достижениях, которые в такие мгновения представляются лишь украшением победы, роскошью триумфа. Но все эти тысячи имеют свой голос на совете полководца, ибо во всей иерархической лестнице командования интересы физического человека находят верного проводника к сердцу полководца. Последний, в свою очередь, сам более или менее ослаблен в своей внутренней деятельности духовным и телесным напряжением, которому он подвергался, и вот по этим чисто человеческим причинам делается меньше, чем могло бы быть сделано, а то, что вообще делается, зависит уже только от жажды славы, энергии и, пожалуй, от бессердечия главнокомандующего. Лишь этим можно объяснить тот робкий приступ к преследованию после победы, давшей им превосходство, который мы можем наблюдать у многих полководцев. Первое преследование мы ограничиваем первым днем и, самое большее, ночью, следующею за ним, ибо за пределами этого времени потребность дать отдохнуть собственным войскам заставит, во всяком случае, приостановить дальнейшие действия.

Это первое преследование бывает разных естественных степеней.

Первая степень – это когда преследование выполняется лишь одной кавалерией; в этом случае оно скорее является средством устрашения и наблюдения, чем действительным натиском, ибо обычно достаточно малейшего местного рубежа, чтобы задержать преследующего. Хотя кавалерия может многого достигнуть против отдельных частей расстроенной и ослабленной армии, но против целого она опять-таки явится лишь вспомогательным родом войск, так как отступающий для прикрытия своего отступления введет в дело свои свежие резервы и таким образом с успехом может оказать сопротивление всеми родами войск на первом незначительном местном рубеже. Армия, обращенная в настоящее бегство и совершенно разложившаяся, конечно, представляет в данном случае исключение.

Вторая степень заключается в том, что преследование ведется сильным авангардом из всех родов войск, в составе которого, понятно, находится бо́льшая часть кавалерии. Такое преследование теснит противника до первой сильной позиции его арьергарда или до места ближайшей остановки его армии. Часто для того и другого не скоро представится возможность, и преследование продолжается дольше; но большей частью оно не идет за пределы одного-двух часов, ибо затем авангард не чувствует за собой достаточной поддержки.

Третья и самая сильная степень преследования бывает тогда, когда вся победоносная армия двигается вперед до тех пор, пока у нее хватает сил. В этом случае разбитая сторона покидает большинство позиций, предоставляемых ей местностью, при одном лишь приступе к подготовке атаки или обхода, а арьергард выказывает еще меньшую склонность к тому, чтобы ввязаться в упорное сопротивление.

Во всех трех случаях ночь обычно кладет предел преследованию, если наступит ранее его окончания; те немногие случаи, когда это не имеет места и преследование продолжается еще и ночью, должны рассматриваться как особо усиленная его степень.

Если мы вспомним, что в ночных боях все более или менее зависит от случая и что и без того к исходу сражения нормальная взаимозависимость и упорядоченный ход дела будут до крайности нарушены, мы легко поймем ужас, испытываемый обоими полководцами перед тем, чтобы продолжать развивать действия в темноте ночи. Если успех не является обеспеченным чрезвычайной степенью разложения противника или особым превосходством военной доблести победоносной армии, то все в таком случае в значительной мере предоставляется воле рока, что не может входить в интересы даже самого дерзновенного полководца. Как общее правило, ночь кладет предел преследованию даже в тех случаях, когда сражение было решено незадолго до ее наступления. Она позволяет побежденному тут же передохнуть и приступить к сбору своих сил, а если он будет продолжать свое отступление во время ночи, то даст ему возможность выиграть пространство. После этого перерыва побежденный находится уже в заметно лучшем состоянии. Многое, что затерялось и перепуталось, снова отыскивается, огнестрельные припасы пополняются, целое сведено в новый порядок. То, что состоится между ним и победителем, будет уже новым боем, а не продолжением старого, и, хотя этот новый бой далеко не предвещает абсолютно счастливого исхода, все же это будет новый бой, а не подбирание победителем рассыпавшихся обломков.

В тех же случаях, когда победитель может продолжать преследование и в течение всей ночи, хотя бы при помощи лишь сильного авангарда, составленного из всех родов войск, это в значительной мере усилит следствия победы, о чем свидетельствуют сражения под Лейтеном и Бель-Альянсом.

Вся деятельность подобного преследования относится, в сущности, к тактике, и мы останавливаемся на ней лишь для того, чтобы дать себе более ясный отчет в различии, которое оно вносит в результаты победы.

Это первое преследование до ближайшей остановки – неотъемлемое право победителя, и оно не находится почти ни в какой зависимости от обстановки и дальнейших его планов. Последние могут в значительной мере уменьшить позитивные результаты победы, одержанной главной массой сил, но помешать первому использованию ее они не могут; по крайней мере, такого рода случаи если и являются мыслимыми, то встречаются настолько редко, что не могут заметно повлиять на теорию. Во всяком случае, надо заметить, что примеры последних войн раскрыли здесь для энергии совершенно новую арену. В прежних войнах, имевших более узкий фундамент и поставленных в более тесные границы, как во многих других отношениях, так в особенности в вопросе о преследовании создалось какое-то не являвшееся необходимым, чисто условное ограничение. Понятие чести одержать победу казалось полководцу настолько самым главным, что он не обращал достаточно внимания на действительное уничтожение сил неприятеля. Последнее представлялось ему лишь одним из многих средств на войне, даже не главным средством, не говоря уже – единственным. Тем охотнее он влагал свою шпагу в ножны, раз только противник склонял свое оружие. Полководцам казалось вполне естественным прекращать сражение, как оно являлось решенным, и на дальнейшее кровопролитие они уже смотрели как на излишнюю жестокость. Если эта ложная философия и не охватывала всего объема решения, то все же она определяла тот уклон мысли, при котором представления об истощении всех сил и о физической невозможности продолжать бой получали легкий доступ и приобретали большой вес. Правда, мысль о сбережении своего инструмента победы легко приходит на ум, когда обладаешь только одним этим инструментом и предвидишь, что скоро наступит минута, когда он и без того окажется недостаточным для выполнения предстоящих задач, а к последнему обычно приводит всякое продолжение наступления. Однако такой расчет неверен постольку, поскольку дальнейшие потери сил, которые могли быть понесены при преследовании, совершенно не соответствовали бы потерям неприятеля. Но такой подход к оценке обстановки также мог возникнуть и тогда, когда не рассматривали уничтожение боевых сил неприятеля как главнейшую задачу. Оттого мы и видим, что в прежних войнах лишь подлинные герои, как Карл XII, Мальборо, Евгений, Фридрих Великий, наращивали свои победы, когда последние были достаточно решительны, энергичным преследованием; остальные полководцы обычно довольствовались занятием поля сражения. В наши дни большая энергия, какую приобрело ведение войны благодаря расширению тех интересов, до которых она возникает, уничтожила эти искусственные барьеры; преследование стало одной из главных задач победителя, число трофеев значительно увеличилось, и если в современных боях мы порою встречаем случаи, где оно не наблюдается, то такие сражения составляют исключения и всегда обусловлены особыми обстоятельствами.

Под Гершеном[72]72
  Собственно Гросс-Гершен; в русской литературе больше известно как сражение при Люцене. Оба сражения относятся к весенней кампании 1813 г. – Ред.


[Закрыть] и Бауценом полному поражению воспрепятствовало лишь огромное численное превосходство кавалерии союзников, под Гроссбеереном и Деннивицем – неблагожелательное отношение шведского наследного принца, под Ланом – слабое состояние здоровья старика Блюхера.

Но и Бородино представляет пример, который может сюда относиться, и мы не можем удержаться от того, чтобы не сказать по этому поводу несколько слов, отчасти потому, что мы не признаем, чтобы от этого вопроса можно было отделаться простым порицанием Бонапарта, отчасти потому, что может показаться, будто этот случай и большое число однородных случаев принадлежат к числу тех, которые мы отнесли к крайне редким исключениям, когда обстановка в целом уже в начале сражения захватывает и оковывает полководца. Дело в том, что именно французские писатели, большие поклонники Бонапарта (Воданкур, Шамбрэ, Сегюр), решительно порицают его за то, что он не прогнал окончательно с поля сражения русскую армию и не использовал для ее разгрома свои последние силы. Это позволило бы обратить то, что являлось лишь проигранным сражением, в полное поражение. Мы бы зашли слишком далеко, если бы вздумали обстоятельно описать положение обеих армий, но одно, во всяком случае, ясно, что Бонапарт имел при переправе через Неман в корпусах, впоследствии дравшихся под Бородином, 300 000 человек, а к этому моменту в них оставалось лишь 120 000. В этих условиях у Бонапарта могло, конечно, возникнуть опасение, что у него не останется достаточно сил, чтобы идти на Москву. А лишь последняя являлась пунктом, от которого, казалось, все зависело. Такая победа, которую он одержал, давала ему почти полную уверенность, что ему удастся занять эту столицу, ибо представлялось крайне невероятным, чтобы русские оказались в состоянии в течение ближайшей недели дать второе сражение. В Москве он надеялся найти мир. Правда, разгром русской армии в гораздо большей степени обеспечил бы ему этот мир, но первым условием все же было дойти до Москвы, т. е. дойти с такой силой, чтобы предстать перед столицей, а через нее и перед всем государством и правительством как повелителю. Того, что он в действительности довел до Москвы, было для этого уже недостаточно. Как показал дальнейший ход событий, положение было бы еще менее удовлетворительным, если бы одновременно с разгромом русской армии он вконец расстроил бы и свою, а такой исход глубоко ощущался Наполеоном, что и оправдывает его полностью в наших глазах. Отсюда не следует, однако, причислять этот случай к тем, где обстановка в целом лишает полководца возможности осуществить даже первое преследование после одержанной победы. Победа была решена к 4-м часам пополудни, но русские еще удерживали в своих руках большую часть поля сражения и еще не хотели его очистить; они оказали бы при возобновлении атаки упорное сопротивление, которое хотя и несомненно закончилось бы их полным поражением, но стоило бы и противнику еще много крови. Таким образом, Бородино надо причислить к тем сражениям, которые, подобно Бауцену, не получили полного развития. Под Бауценом побежденный предпочел заблаговременно покинуть поле сражения; под Бородином победитель предпочел удовлетвориться половинной победой, не потому, что он сомневался в исходе, а потому, что был недостаточно богат, чтобы расплатиться за полную победу.

Возвратимся к нашей теме. В результате нашего рассмотрения вытекает, что энергия, с которой проводится первое преследование, по преимуществу и определяет ценность победы, что это преследование составляет как бы второй акт победы, во многих случаях даже более важный, чем первый, и что стратегия, приближаясь в данном случае к тактике, чтобы принять из ее рук завершенное дело, проявляет впервые свой авторитет в том, что требует этого завершения победы.

Но действие победы лишь в самых редких случаях останавливается на этом первом преследовании, теперь впервые открывается подлинное ристалище, и победа дает нужную энергию. Открывающееся состязание, как мы отмечали, обусловливается многими обстоятельствами, о которых нам здесь говорить пока не приходится. Но мы должны здесь рассмотреть все то касающееся преследования, что носит общий характер, дабы не повторяться всякий раз, когда оно будет встречаться.

При дальнейшем преследовании мы снова можем различать три степени его: простое продвижение вслед за неприятелем, настоящий нажим и параллельное преследование с целью отрезать пути отступления.

Простое продвижение вслед за неприятелем побуждает его к дальнейшему отступлению до тех пор, пока он не найдет возможным снова вступить с нами в бой; его, следовательно, достаточно для того, чтобы исчерпать воздействие достигнутого нами перевеса и передать в наши руки все то, что побежденный не в состоянии с собою унести: раненых, больных, отставших, кое-что из имущества и обоза. Но это простое следование за неприятелем не увеличивает в его войсках разложения; последнее достигается при двух следующих степенях.

Если мы, не довольствуясь тем, что занимаем оставленные неприятелем биваки и захватываем лишь ту территорию, которую он нам оставляет, примем меры, чтобы всякий раз требовать от него большего и атаковать его арьергард нашим соответственно организованным авангардом, как только он попытается остановиться на отдых, – то это будет ускорять движение неприятеля и способствовать его разложению. Но последнее будет обусловлено преимущественно характером бегства без какой-либо передышки, который должно принять отступление противника. На солдата производит самое удручающее впечатление, когда он после утомительного перехода хочет предаться отдыху, а неприятельские орудия уже снова начинают греметь; если такое впечатление повторяется изо дня в день, то оно в конце концов может довести неприятеля до панического страха. В этом переживании заключается постоянное признание необходимости подчиняться воле противника и своей неспособности к сопротивлению, а такое сознание не может не ослабить в высшей степени моральные силы армии. Воздействие этого натиска еще более усугубится, если мы будем принуждать противника к ночным переходам. Когда победитель при заходе солнца спугивает побежденного с тех биваков, которые он выбрал или для всей армии, или хотя бы для своего арьергарда, то побежденный окажется вынужденным или делать ночной переход, или еще ночью переменить свою стоянку, отнеся ее дальше назад, что почти одно и то же; победитель же может провести ночь спокойно.