Текст книги "Психология восточной религии"

Запад экстравертен и по своей религиозной установке. Сегодня звучат оскорбительно слова о том, что христианство враждебно или хотя бы безразлично относится к миру и радостям плоти. Наоборот, добрый христианин – это жизнерадостный (jovialer) бюргер, предприимчивый делец, отличный солдат и вообще лучший во всем, за что бы он ни взялся. Мирские блага нередко рассматриваются как особое вознаграждение за христианское поведение, а из молитвы «Отче наш» уже давно выброшено относящееся к хлебу прилагательное ἐπιονσιοζ («насущный»), supersub-stantialis (сверхсубстанциальный)[18]18
  Это слово надлежит понимать в духе старинных авторов – Тертуллиана, Оригена и др. – Примеч. авт.


[Закрыть]; ведь в настоящем хлебе, конечно, гораздо больше прока. Вполне логично, что такая далеко идущая экстраверсия не допускает существование в душе человека ничего такого, что не было бы привнесено извне – человеческим научением или божественной благодатью. С этой точки зрения утверждение, что человек несет в себе возможность собственного спасения, звучит откровенным кощунством. Наша религия нисколько не поощряет идею самоосвобождающей силы ума. Однако одно из новейших направлений психологии – «аналитическая», или «комплексная» психология – предполагает возможность существования в бессознательном определенных процессов, которые, благодаря своей символической природе, восполняют недостатки и искажения сознательной установки. Если эти бессознательные компенсации с помощью аналитических приемов доводятся до сознания, они вызывают такое изменение сознательной установки, что мы с полным правом можем говорить о достижении нового уровня сознания. При этом указанные приемы сами по себе не могут запустить процесс бессознательной компенсации как таковой; последняя зависит исключительно от бессознательной психики – или от божественной благодати, название в данном случае значения не имеет. Но и бессознательный процесс сам по себе тоже редко достигает сознания без специальной технической помощи. Попадая на поверхность, он раскрывает содержания, разительно противоречащие общему ходу сознательного мышления и чувствования. Разумеется, в противном случае эти содержания не оказывали бы компенсирующее воздействие. Впрочем, сначала они обычно вызывают конфликт, так как сознательная установка противится вторжению этих, явно с нею несовместимых и чуждых веяний, мыслей, чувств и т. д. При шизофрении можно наблюдать поразительные примеры такого вторжения абсолютно чуждых и неприемлемых содержаний в сознание. Конечно, в подобных случаях речь идет обыкновенно о патологических отклонениях и преувеличениях, но любой, кто хоть немного знаком с нормальным материалом, без труда распознает ту же схему в их основе. Кстати, ту же самую совокупность образов можно обнаружить в мифологии и других архаических формах мышления.

В нормальных условиях любой конфликт побуждает психику к деятельности, направленной на выработку удовлетворительного исхода разрешения. Обычно на Западе сознательная точка зрения выносит произвольный приговор против бессознательного, ведь все, идущее изнутри, расценивается в силу предубеждения как низшее или не совсем правильное. Но в части случаев, которые мы здесь обсуждаем, сложилось мнение, что несовместимые, смутные содержания вновь вытеснять не следует и что конфликт надлежит принять и терпеливо пережить. Поначалу никакое решение не представляется возможным, но и это следует перетерпеть. Создаваемая таким образом ситуация «подвешенности» и неопределенности в сознании ведет к констелляции бессознательного; иными словами, проволочка со стороны сознания порождает в бессознательном новую компенсаторную реакцию. Эта реакция (обычно она проявляется в сновидениях) доводится в свою очередь до сознания и осмысляется. В результате сознательный ум сталкивается с некоей новой стороной психики, что оборачивается новой проблемой – или же неожиданным образом видоизменяется текущая проблема. Данная процедура продолжается до тех пор, пока исходный конфликт не получает удовлетворительного разрешения. Весь процесс в целом называется «трансцендентной функцией»[19]19
  См.: «Психологические типы», определение «Символ». – Примеч. авт.


[Закрыть]. Это процесс и метод одновременно. Производство бессознательных компенсаций представляет собой спонтанный процесс, а сознательное осмысление выступает в качестве метода. Функция называется трансцендентной, поскольку она обеспечивает выход за пределы наличного душевного состояния и переход к другому посредством столкновения противоположностей.

Это лишь общее описание трансцендентной функции, за подробностями отсылаю читателя к литературе, приведенной в примечании. Но я считаю своим долгом обратить внимание на эти психологические наблюдения и методы, поскольку они намечают путь, ведущий к той разновидности «ума», которую описывает комментируемый текст. Это ум, создающий образы, своего рода лоно, порождающее те схемы, которые определяют особый характер апперцепции. Указанные схемы неотъемлемо присущи бессознательной психике, выступают ее составными элементами и служат единственным объяснением того, почему определенные мифологические мотивы оказываются распространенными более или менее повсеместно, – даже там, где их перенос в результате миграции практически исключается. Сновидения, фантазии и психозы вызывают к жизни образы, явно тождественные мифологическим мотивам, о которых данный человек не имеет ни малейшего представления, и даже косвенно не знаком с ними через риторические фигуры речи или символический язык Библии[20]20
  Некоторые отрицают достоверность таких утверждений, но они либо ничего не слышали о психологии первобытных народов, либо ничего не знают о результатах психопатологических исследований. См. в первую очередь мои работы «Символы трансформации» и «Психология и алхимия»; а также: Nelken, Analytische Beobachtungen uber Phantasien eines Schizophrenen; Spielrein, Über den psychologischen Inhalt eines Falles von Schizophrenie; Meier, Spontan-manifestationen des kollektiven Unbewusten. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Психопатология шизофрении, наряду с психологией бессознательного, наглядно показывает производство психикой архаического материала. Каково бы ни было устройство бессознательного, одно можно сказать наверняка: оно содержит бесконечное множество мотивов и схем архаического характера, в принципе тождественных основным идеям мифологии и подобных ей форм мышления.

Поскольку бессознательное служит порождающим умом, оно обладает творческим признаком и потому является тем же местом рождения форм мысли, каким наш текст признает Вселенский разум. А поскольку какую-либо определенную форму бессознательному приписать невозможно, восточное утверждение о том, что Вселенский разум не имеет формы (арупалока[21]21
  Буддийская космология делит сансару на три мира – камалока (мир желаний), рупалока (мир форм, обитель богов) и арупалока (мир, полностью избавленный от чувств). – Примеч. пер.


[Закрыть]), но одновременно есть источник всех форм, представляется психологически оправданным. Эти формы или схемы бессознательного не принадлежат какому-то конкретному времени, они мнятся вечными; при осознании они создают своеобразное ощущение вневременности. Подобные утверждения можно найти в психологии первобытных народов. Австралийское слово aljira[22]22
  См.: Levi-Bruhl, La Mythologie primitive. – Примеч. авт. Это понятие довольно долго вызывало споры среди европейских этнографов и антропологов, поскольку оно обладает множеством значений. Сегодня выделяется, как правило, одно значение – «время сновидений», мифический период, в котором обитали и творили свои дела первопредки нынешних людей. – Примеч. пер.


[Закрыть], например, означает и «сновидение», и «страну духов», и «время», в которое жили и до сих пор живут предки. Это, как говорят дикари, «время, когда времени еще не было». Все это выглядит как явная конкретизация и проекция бессознательного со всеми ее характерными чертами – проявлением во сне, родовыми формами мышления и вневременностью.

Интровертная установка, которая придает первоочередное значение не внешнему миру (миру сознания), а субъективному фактору (основе сознания), неизбежно вызывает к жизни характерные проявления бессознательного, а именно архаические формы мысли, пронизанные «родовым», или «историческим» чувством, заодно с ощущением неопределенности, вневременности и единства. Особое чувство единства, типичное для всех форм «мистицизма», обусловлено, судя по всему, общей контаминацией, взаимопроникновением содержаний, степень которого возрастает с ослаблением сознательности (abais-sement du niveau mental[23]23
  Термин французского врача-психиатра П. Жане, букв. «понижение умственного уровня». – Примеч. ред.


[Закрыть]). Почти неограниченное смешение образов в сновидениях, а особенно в порождениях фантазий душевнобольных, свидетельствует о бессознательном происхождении этого чувства. В противоположность ясному различению и дифференциации форм в сознании содержания бессознательного отличаются крайней смутностью и потому легко контаминируются. Если мы попытаемся вообразить состояние, в котором нет ничего отчетливого, у нас безусловно возникнет ощущение единства как цельности. Поэтому вполне возможно предположить, что особый опыт единства проистекает из сублиминального знания о всеобщем взаимопроникновении содержаний бессознательного.

Благодаря трансцендентной функции мы не только получаем доступ к Единому разуму (One Mind), но и начинаем понимать, почему Восток верит в возможность самоосвобождения. Если с помощью интроспекции и сознательного постижения бессознательных компенсаций можно преобразовать свое психическое состояние и достичь тем самым улаживания мучительного конфликта, мы, по-видимому, вправе говорить о «самоосвобождении». Но, как я уже отмечал, горделивое притязание на самоосвобождение само по себе осуществиться не может: человек не в состоянии вызывать бессознательные компенсации усилием воли, так что остается лишь надеяться на их возможное проявление. Также нам не под силу изменить специфический характер компенсации: est ut est aut non est[24]24
  Пусть будет, как будет, или вообще не будет (лат.). – Примеч. ред.


[Закрыть]. Любопытно, что восточная философия как будто почти не обращает внимания на этот чрезвычайно важный факт. А ведь именно он психологически оправдывает позицию Запада. Создается впечатление, что западному уму удалось интуитивно постичь судьбоносную зависимость человека от некой смутной силы, которая должна сопутствовать нашим начинаниям, если мы хотим, чтобы все было в порядке. Действительно, всякий раз, когда бессознательное отказывает в содействии, человек тотчас испытывает затруднения, даже в самых обыденных делах. Тут и провалы памяти, и нарушения координации движений, внимания и сосредоточенности, – причем незначительные на первый взгляд сбои вполне могут стать причиной серьезных расстройств или роковых несчастных случаев, профессиональных неудач или нравственных падений. В прежние времена люди объясняли все неблагосклонностью богов, а ныне мы предпочитаем говорить о неврозах и искать причину в недостатке витаминов, в эндокринных или сексуальных расстройствах, либо в переутомлении. Когда содействие бессознательного, о котором мы никогда не задумывались и принимали как должное, неожиданно прекращается, это доставляет немало хлопот.

В сравнении с другими расами – с китайцами, например, – психическое равновесие белого человека, грубо выражаясь, его мозги, оказывается, похоже, слабым местом. Разумеется, мы стараемся отдаляться от собственных недостатков, и это объясняет ту разновидность экстраверсии, которая стремится обезопасить себя путем постоянного подчинения окружения. Экстраверсия всегда ходит рука об руку с недоверием к внутреннему человеку, если вообще осознает его существование. Кроме того, все мы склонны недооценивать то, чего боимся. Должно быть какое-то обоснование нашей непоколебимой уверенности в том, что nihil sit in intellectu quod non antea fuerit in sensu[25]25
  В разуме нет ничего, что прежде отсутствовало бы в чувствах (лат.). – Примеч. ред.


[Закрыть]; это настоящий девиз западной экстраверсии. Но, как мы уже отметили, эта экстраверсия психологически оправдана тем существенным обстоятельством, что бессознательная компенсация находится вне человеческой власти. Насколько мне известно, йога притязает на умение подчинять даже бессознательные процессы, так что в психике как таковой ничто не может происходить без внимания высшего сознания. Вне сомнения, такое состояние более или менее возможно. Но оно возможно лишь при одном условии: когда отождествляешь себя с бессознательным. Подобное отождествление выступает восточным аналогом нашего западного идола полной объективности, машиноподобного подчинения одной цели, идее или предмету – вплоть до угрозы окончательной потери всяких следов внутренней жизни. С точки зрения Востока такая абсолютная объективность выглядит поистине ужасающей, она равнозначна полному отождествлению с сансарой; зато для Запада самадхи – ничего не значащая греза. На Востоке внутренний человек всегда имел над внешним человеком такую власть, что мир попросту не мог оторвать его от внутренних корней; на Западе же внешний человек возвысился настолько, что стал отчужденным от своей сокровенной сущности. Единый разум, единство, неопределенность и вечность остались прерогативой Единого Бога. Человек превратился в мелкое, ничтожное существо и окончательно погряз в неправедности.

Из моих рассуждений следует, полагаю, что обе эти точки зрения, при всех противоречиях, оправданы психологически – каждая по-своему. Обе односторонни в том, что не позволяют увидеть, понять и принять в расчет факторы, которые не согласуются с типической установкой. Одна недооценивает мир сознательности, другая – мир Единого разума. В результате обе они в своем экстремизме лишаются половины универсума; тем самым жизнь отсекается от целостной действительности и легко становится искусственной и бесчеловечной. На Западе налицо маниакальное стремление к «объективности», аскетизму ученого или биржевого маклера, которые отвергают красоту и полноту жизни ради идеальной – или не такой уж идеальной – цели. На Востоке в цене мудрость, покой, отрешенность и неподвижность души, обратившейся к своему туманному истоку, оставившей позади все печали и радости жизни, какой она есть – и какой, предположительно, должна быть. Неудивительно, что такая односторонность в обоих случаях продуцирует близко сходные формы «монашества», которые обеспечивают отшельнику, праведнику, монаху или ученому возможность спокойно сосредоточиться на своей цели. Я не имею ничего против односторонности как таковой. Человек, этот великий эксперимент природы, имеет право, безусловно, на подобные затеи – при условии, что он в состоянии их вынести. Без односторонности человеческий дух не смог бы раскрыться во всем своем многообразии. Но я не думаю, что желание понять обе стороны может как-то этому повредить.

Экстравертная склонность Запада и интровертная склонность Востока преследуют сообща одну и ту же цель: обе они предпринимают отчаянные попытки подчинить себе природное естество жизни. Это утверждение духа над материей, opus contra naturam (действие против природы), отражает молодость рода человеческого, который до сих пор восторгается мощнейшим из когда-либо созданного природой оружия, то бишь сознательным умом. Послеполуденная пора человечества, дело отдаленного будущего, может принести с собой совсем другой идеал. Со временем людям, возможно, даже в голову не придет помышлять о завоеваниях.

2. Комментарии к тексту

Прежде чем приступить собственно к задаче, мне хотелось бы обратить внимание читателя на существенную разницу между диссертацией по психологии и изучением священных текстов. Ученый слишком легко забывает о том, что объективный анализ материала способен нанести урон его эмоциональной стороне, причем нередко это воздействие поистине разрушительно. Научный интеллект бесчеловечен и не может себе позволить быть другим, он не в состоянии избежать такой бесцеремонности, при самых благих намерениях. Психолог, который берется за священный текст, должен, по крайней мере, отдавать себе отчет в том, что предмет изучения представляет собой бесценное религиозно-философское сокровище, которое не должно быть осквернено руками профанов. Признаюсь, что и сам отважился взяться за этот текст лишь потому, что знаю и ценю его достоинства. В мои замыслы никак не входит неуклюжей критикой расчленять текст на составляющие. Наоборот, я старался разъяснить его символический язык и сделать более доступным нашему пониманию. Тут необходимо поместить эти возвышенные метафизические понятия на такой уровень, с которого можно увидеть, имеют ли какие-либо известные нам психологические факты параллели в области восточного мышления – или хотя бы приближаются ли к ним. Надеюсь, в моих стараниях не усмотрят ошибочно желание принизить или свести содержание текста к банальностям; я лишь хочу ввести чуждые нашему мышлению идеи в пространство западного психологического опыта.

Далее предлагается ряд примечаний и комментариев, которые следует читать одновременно с соответствующими разделами текста.

Восточные тексты обыкновенно начинаются с заявления, которыми западные сочинения принято заканчивать в качестве conclusio finalis (окончательный вывод) для длинного процесса доказательства. Мы бы начали, скорее, с общеизвестных положений, а закончили бы изложением важнейших выводов нашего исследования. То есть наша работа завершилась бы, например, таким предложением: «Вот почему Трикайя и есть сам всепросветленный ум». В этом отношении восточное мышление не слишком сильно отличается от нашего средневекового. Еще в восемнадцатом столетии наши исторические и естественно-научные книги начинались с мгновения, когда Господь решил сотворить мир. Идея Мирового разума распространена на Востоке повсеместно, ведь она отлично выражает интровертный восточный темперамент. В переводе на язык психологии приведенное выше предложение звучало бы, наверное, так: бессознательное есть корень всякого переживания единства (дхармакайя), оно – матрица всех архетипических или структурообразующих форм (самбхогакайя) и conditio sine qua non (необходимое условие) мира явлений (нирманакайя).

Боги – архетипические формы мышления, принадлежащие к самбхогакайе[26]26
  См.: Shri-Chakra-Sambhara Tantra // Avalon, Tantric Texts, VII. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Их мирные и гневные ипостаси, играющие немаловажную роль в медитациях тибетской «Книги мертвых», символизируют противоположности: в нирманакайе это сугубо человеческие конфликты, но в самбхогакайе – уже позитивные и негативные принципы, объединенные в одной фигуре. Это соответствует тому психологическому опыту, который сформулирован и в «Дао дэ цзин» Лао-цзы: нет утверждения без отрицания. Где вера, там и сомнение; где сомнение, там и жажда веры; где нравственность, там искушение. Лишь святому является дьявол, а тираны – рабы собственных камердинеров. Тщательно изучив свой характер, мы неизбежно обнаружим, что «высокое стоит на низком», как выражается Лао-цзы. Это, полагаю, означает, что противоположности взаимообусловлены и являются, по существу, одним. Такой вывод хорошо подтверждается примером людей с комплексом неполноценности: в глубинах души они вынашивают крохотную манию величия. Тот факт, что противоположности выступают в качестве богов, вытекает из самого признания их неимоверного могущества. Поэтому китайская философия объявила их космическими принципами – инь и ян. Чем сильнее пытаются их разделить, тем они могущественнее. Дерево, вырастая до небес, корнями достает до преисподней, говорит Ницше. Но вверху и внизу оно остается тем же самым деревом. Наш западный образ мышления характерен тем, что указанные ипостаси получили антагонистические персонификации – Бога и дьявола. А для веселого оптимизма протестантов показательно, что дьявол у них тактично скрывается в тени – по крайней мере, в последние времена. Omne bonum a Deo, omne malum ab homine (всякое благо от Бога, всякое зло от человека) – крайне неудобный вывод.

Рассуждение об «лицезрении реальности» недвусмысленно соотносится с умом как более высокой действительностью. На Западе же бессознательное (все еще повсеместно) воспринимается как нечто фантастически ирреальное. Чтобы «видеть ум», требуется самоосвобождение. На языке психологии это означает, что чем больше внимания мы уделяем бессознательному процессу, тем сильнее освобождаемся от мира вожделений и разделенных противоположностей, тем ближе подходим к состоянию бессознательности с его свойствами единства, неопределенности и вневременности. Это и есть освобождение самости от уз вовлеченности в страдания и борьбу. «Так познается собственный ум». Здесь ум с очевидностью означает ум индивидуума, его психику. Психология с этим согласна, поскольку понимание бессознательного – одна из важнейших ее задач.

Этот раздел ясно показывает, что Единый разум есть бессознательное, ведь он описывается как вечное, неведомое, незримое и непознаваемое. Еще он наделен позитивными чертами, соответствующими восточному опыту. Это следующие атрибуты: вечно ясный, вечно сущий, излучающий и непомраченный. Неоспорим психологический факт, что чем больше человек сосредоточивается на своих бессознательных содержаниях, тем сильнее они заряжаются энергией; они оживают, словно наливаясь светом изнутри и превращаются в своего рода подмену реальности. В аналитической психологии мы находим этому явлению методическое применение. Я назвал этот метод «активной имагинацией». Игнатий Лойола в своих «Духовных упражнениях» тоже ею пользовался, и мы располагаем доказательствами того, что при размышлениях алхимической философии тоже употреблялось нечто подобное[27]27
  См. мою работу «Психология и алхимия», часть III. – Примеч. авт.


[Закрыть].