Текст книги "Активная сторона бесконечности"

– Это не чепуха, – возразил я. – До сих пор я не понимал этого, но основной побудительной причиной всех моих поисков стал этот старик.

Лукас Коронадо помолчал, словно погрузился в глубокие раздумья, а затем принялся ходить взад-вперед.

– Может быть, вы знаете похожего старика не из этих мест? – спросил я.

Он не понял моего вопроса. Мне пришлось объяснить, что, возможно, тот старый индеец похож на Хорхе Кампоса – то есть это индеец яки, который не живет на землях своего племени. Лукас Коронадо объяснил, что фамилия Матус вполне обычна для этих мест, но он не знает ни одного Матуса по имени Хуан. Затем его будто осенило, и он заявил, что, раз этот человек стар, у него может быть и другое имя и что он мог представиться вымышленным, а не настоящим именем.

– Единственный известный мне старик – отец Игнасио Флореса, – продолжал он. – Он время от времени навещает сына, но приезжает из Мехико. Подумать только, он – отец Игнасио, но ведь он не такой старый. И все же он старый, потому что Игнасио старый. Хотя его отец выглядит моложе.

Он от всей души рассмеялся. Очевидно, он никогда раньше не задумывался о моложавом виде того старика. Лукас продолжал качать головой, словно не веря в свое открытие. Я, напротив, испытал новый прилив надежды.

– Это он! – завопил я, сам не понимая, почему так уверен в этом.

Лукас Коронадо не знал, где именно живет Игнасио Флорес, но оказался настолько любезен, что поехал вместе со мной в ближайший городок племени яки и все выяснил.

Игнасио Флорес оказался крупным и дородным мужчиной, возраст которого давно перевалил за шестьдесят. Лукас Коронадо предупредил меня, что в молодости этот здоровяк был солдатом и до сих пор сохранил повадки военного. У Игнасио Флореса были огромные усы – в сочетании с его свирепым взглядом он показался мне настоящим олицетворением жестокого вояки. Кожа у него была смуглая, а волосы, несмотря на возраст, – блестящие и черные. Сильный и резкий голос, казалось, был предназначен только для того, чтобы отдавать приказы. Я предположил, что он был кавалеристом, – он ходил так, словно на ногах у него по-прежнему болтались шпоры, и по какой-то странной, непостижимой причине я даже слышал звон шпор, наблюдая за его шагами.

Лукас Коронадо представил меня и сказал, что я приехал из Аризоны, чтобы повидаться с его отцом, с которым познакомился в Ногалесе. Казалось, Игнасио Флорес совсем не удивился.

– О да, – ответил он. – Мой отец много путешествует. – Без каких-либо дальнейших вступлений он сразу рассказал нам, где мы можем найти его отца. Сам он с нами не пошел – думаю, из вежливости. Он извинился и вошел в дом строевым шагом, словно участвовал в параде.

Я настроился отправиться к дому старика вместе с Лукасом Коронадо, но он вежливо отклонил мое предложение и попросил отвезти его домой.

– Я надеюсь, ты нашел того, кого искал, и считаю, что тебе следует пойти к нему без сопровождающих, – сказал он.

Я был восхищен тем, насколько деликатны эти индейцы яки, хотя это не мешает им быть столь свирепыми. Мне рассказывали, что яки – дикари, не испытывающие ни малейших колебаний при необходимости убивать, однако, что касается моих личных наблюдений, их самыми примечательными чертами были вежливость и рассудительность.

Я подъехал к дому отца Игнасио Флореса и действительно нашел там человека, которого искал.

– Интересно, почему Хорхе Кампос солгал, сказав, что знаком с тобой? – задумался я в конце своего рассказа.

– Он не лгал тебе, – ответил дон Хуан с уверенностью человека, который смотрит на поведение таких, как Хорхе Кампос, сквозь пальцы. – Он даже не пытался представить в ложном свете самого себя. Он рассматривал тебя как легкую добычу и хотел перехитрить. Впрочем, ему не удалось осуществить этот план, так как бесконечность оказалась сильнее. Тебе известно, что он исчез вскоре после того, как повстречался с тобой, и его никогда больше не видели?

– Во всей этой истории наиболее важной фигурой был для тебя именно Хорхе Кампос, – продолжал он. – В определенном отношении он является копией тебя самого. В том, что произошло между вами, ты можешь увидеть кальку твоей собственной жизни.

– Почему? Я ведь не мошенник! – возразил я.

Он рассмеялся, будто знал нечто, мне не известное.

В следующее мгновение, насколько я помню, я оказался в разгаре внутреннего конфликта. С одной стороны, я горячо и пространно принялся объяснять самому себе подлинные мотивы своих действий, представлений и ожиданий. С другой – какая-то странная мысль заставила меня с той же силой, с какой я оправдывал себя, ясно увидеть, что при определенном стечении обстоятельств я мог бы стать точно таким же, как Хорхе Кампос. Вначале я счел эту мысль недопустимой и направил всю свою энергию на то, чтобы опровергнуть ее, но где-то в глубине души мне совсем не хотелось оправдываться в том, что я могу быть похожим на Хорхе Кампоса, – я знал, что это правда.

Когда я поделился своей проблемой с доном Хуаном, он так расхохотался, что несколько раз закашлялся.

– На твоем месте, – заметил он, все еще смеясь, – я бы прислушался к своему внутреннему голосу. Остается понять, что изменилось бы, окажись ты таким же, как Хорхе Кампос, то есть мошенником? Он был дешевым мошенником, а ты стал бы более искусным. В этом вся разница между вами.

Так действует сила пересказа[7]7
  Recounting (англ.).


[Закрыть]. Вот почему маги его используют. Она заставляет тебя понять в себе то, о существовании чего ты даже не подозревал.

Мне захотелось немедленно уйти, но дон Хуан ясно понимал, что я чувствую.

– Не слушай тот поверхностный голос, что заставляет тебя злиться, – требовательно сказал он. – Вслушайся в глубинный голос, который будет направлять тебя начиная с этого момента, – тот голос, что смеется. Вслушайся в него! И смейся вместе с ним. Смейся! Смейся!

Его слова подействовали на меня как гипнотическое внушение. Против своей воли я начал смеяться. Мне никогда еще не было так весело. Я чувствовал себя свободным, сбросившим маску.

– Пересказывай самому себе историю Хорхе Кампоса – снова и снова, – сказал дон Хуан. – Ты найдешь в ней бесконечное изобилие информации. Каждая подробность – часть карты. Природа бесконечности заключается в том, чтобы помещать карты-проекции прямо перед нами, как только мы пересекаем определенный порог.

Затем он очень долго смотрел на меня: не просто скользил взглядом, а пристально созерцал меня. Наконец он произнес:

– Хорхе Кампос никак не мог избежать одного – необходимости свести тебя с тем другим человеком, Лукасом Коронадо, который значит для тебя не меньше, чем сам Хорхе Кампос, а может быть, даже больше.

Пересказывая историю этих двоих, я осознал, что провел с Лукасом Коронадо гораздо больше времени, чем с Хорхе Кампосом, и все же наше общение было не таким насыщенным, поскольку перемежалось продолжительными периодами молчания. По своему характеру Лукас Коронадо был неразговорчивым человеком, и, по какой-то странной причине, когда он умолкал, ему удавалось увлекать меня за собой в то же состояние.

– Лукас Коронадо – обратная сторона твоей карты, – сказал дон Хуан. – Разве ты не находишь странным, что он скульптор, как и ты, что он – сверхчувствительный художник, который, как и ты в свое время, пытался найти покровителя своего искусства? Он искал покровителя так же страстно, как ты искал женщину – ту любительницу искусства, что могла бы способствовать твоему творчеству.

Я вступил в новую пугающую борьбу с самим собой. На этот раз в сражение вступила моя полная убежденность в том, что, хотя я никогда не рассказывал ему об этом периоде своей жизни, все именно так и было – и что я не могу найти ни одного объяснения тому, откуда он узнал об этом. Мне опять захотелось немедленно уйти, но это побуждение вновь было подавлено исходящим из глубины голосом. Не пытаясь уговорить самого себя, я от всей души рассмеялся. Какой-то части меня, пребывающей на глубочайшем уровне, было совершенно все равно, откуда дон Хуан знает об этом. То, в какой деликатной и непринужденной форме он показал, что ему об этом известно, было совершенно очаровательным маневром и никак не влияло на злость и желание уйти, исходившие из моей поверхностной части.

– Очень хорошо, – сказал дон Хуан, энергично похлопывая меня по плечу, – очень хорошо.

В этот миг он казался печальным, словно увидел нечто, недоступное взору обычного человека.

– Хорхе Кампос и Лукас Коронадо представляют собой два конца одной оси, – сказал он. – Эта ось – ты сам. Безжалостный и наглый торгаш, заботящийся только о себе, с одной стороны, и сверхчувствительный, измученный, слабый и уязвимый художник – с другой. Это и могло бы стать картой твоей жизни, если бы не появление еще одной возможности: той, что открылась, когда ты пересек порог бесконечности. Ты искал меня – и нашел. Так ты пересек этот порог. Намерение бесконечности приказало мне найти кого-то вроде тебя. Я нашел тебя – и так я тоже пересек этот порог.

На этом наш разговор закончился. Дон Хуан погрузился в один из свойственных ему периодов полного безмолвия. Он заговорил только в конце дня, когда мы вернулись домой и присели под тенью рамады, наслаждаясь прохладой после долгой прогулки.

– В твоем пересказывании того, что произошло между тобой, Хорхе Кампосом и Лукасом Коронадо, я – надеюсь, ты тоже – обнаружил один очень тревожный момент, – начал дон Хуан. – Я считаю, что это – знак. Он указывает на окончание эпохи; это означает, что ничто уже не может оставаться прежним. Тебя привели ко мне весьма непрочные элементы. Ни один из них не мог существовать сам по себе. Именно это из твоего пересказа извлек я.

Я вспомнил, как однажды дон Хуан сообщил мне, что Лукас Коронадо смертельно болен. Его медленно пожирала какая-то неизлечимая болезнь.

– Через своего сына Игнасио я передал ему, что он должен сделать, чтобы выздороветь, – сказал тогда дон Хуан, – но он счел это чушью и даже не захотел выслушать Игнасио. И в этом виноват не Лукас. Весь род человеческий ничего не желает слышать. Люди слушают только то, что хотят услышать.

Я вспомнил, что тогда приставал к дону Хуану с просьбами рассказать, что можно передать Лукасу Коронадо, чтобы помочь ему ослабить физическую боль и душевные страдания. Дон Хуан не только изложил мне, что следует сказать Лукасу, но и продолжал утверждать, что он может легко выздороветь. И все же, когда я пришел к Лукасу Коронадо с советом дона Хуана, тот посмотрел на меня так, будто я сошел с ума. Затем он начал разыгрывать замечательный – но, будь я индейцем яки, совершенно оскорбительный – образ человека, который до смерти устал от всяких непрошеных и надоедливых советчиков. Я решил, что на столь утонченное хамство способен только индеец яки.

– Это мне не поможет, – вызывающе заявил он в конце, раздраженный отсутствием у меня какой-либо чувствительности. – Да это и не важно. Все мы когда-нибудь умрем. Но неужели ты осмелился подумать, будто я потерял всякую надежду? Я собираюсь занять денег в государственном банке. Я возьму их в залог будущего урожая, и тогда мне хватит денег, чтобы купить кое-что, что непременно меня вылечит. Это называется «Ви-та-ми-нол».

– Что такое «Витаминол»? – спросил я.

– Его рекламировали по радио, – с детским простодушием сообщил он. – Это средство лечит все. Его рекомендуют тем, кому не каждый день доводится есть мясо, рыбу или птицу. Его рекомендуют таким, как я, у кого душа в теле едва держится.

В своем стремлении помочь Лукасу я тут же совершил крупнейшую ошибку, какую только можно допустить в обществе столь чрезмерно чувствительных созданий, как индейцы яки, – я предложил ему деньги на покупку «Витаминола». Признаком того, насколько глубоко я его ранил, стал его холодный пристальный взгляд. Моя тупость была непростительной. Лукас Коронадо очень мягко ответил, что сам в состоянии купить себе «Витаминол».

Я вернулся к дому дона Хуана. Мне хотелось плакать. Мое рвение предало меня.

– Не растрачивай энергию на беспокойство о подобных вещах, – спокойно посоветовал дон Хуан. – Лукас Коронадо замкнулся в порочном круге. И ты тоже. Все мы. У него есть «Витаминол», который, по его мнению, является лекарством от всех болезней и решает все проблемы человечества. Сейчас он не может купить его, но страстно надеется, что когда-нибудь сможет.

Дон Хуан уставился на меня своим пронзительным взглядом.

– Я ведь говорил тебе, что действия Лукаса Коронадо – карта твоей жизни, – сказал он. – Поверь мне, это так. Лукас Коронадо обратил твое внимание на «Витаминол» и сделал это так мощно и болезненно, что причинил тебе страдания и заставил разрыдаться.

Дон Хуан замолчал. Это была продолжительная и невероятно действенная пауза.

– И не говори мне, что не понимаешь, что я имею в виду, – добавил он. – Так или иначе, у каждого из нас есть свой «витаминол».

Глава 3
Кем же на самом деле был дон хуан матус?

Часть моего отчета о встрече с доном Хуаном, которую он не захотел выслушать, касалась моих чувств и впечатлений в тот судьбоносный день, когда я вошел в его дом; она связана с противоречивым столкновением между моими ожиданиями и реальной ситуацией, а также с ощущениями, возникшими у меня под влиянием самых эстравагантных идей, какие мне только доводилось слышать.

– Это скорее исповедь, чем описание событий, – сказал мне дон Хуан, когда я попытался рассказать ему об этом.

– Ты не можешь ошибаться больше, дон Хуан, – начал я, но остановился.

Что-то особенное в его взгляде заставило меня понять, что он прав. Что бы я ни собирался сказать, это стало бы лишь пустыми словами, болтовней. Однако для меня то, что произошло во время нашей первой настоящей встречи, имело невероятную важность и было событием первостепенной значимости.

Во время первой встречи с доном Хуаном на автобусной остановке в Ногалесе, штат Аризона, со мной произошло нечто необычайное, хотя моя озабоченность тем, как лучше преподнести себя, исказила восприятие этого события. Мне хотелось произвести впечатление на дона Хуана, и в попытках добиться этого я сосредоточил все свое внимание на том, чтобы, так сказать, показать товар лицом. Осознание странных ощущений, о которых я говорю, начало проявляться лишь несколько месяцев спустя.

Однажды, без всяких на то оснований, без моего желания и какого-либо напряжения, я с необычайной ясностью вспомнил то, что полностью ускользнуло от моего внимания в момент знакомства с доном Хуаном. Когда дон Хуан воспрепятствовал моей попытке назвать свое имя, он посмотрел мне прямо в глаза, и этот взгляд вызвал у меня онемение. Я мог бы рассказать ему о себе бесконечно больше, я мог бы часами расхваливать свои знания и достоинства, но его взгляд словно сковал меня.

В свете этого нового понимания я опять и опять обдумывал все, что случилось со мной во время той встречи, и неизбежно приходил к выводу, что испытал временную остановку какого-то таинственного потока, поддерживающего мою жизнь, – потока, который никогда прежде не останавливался, по крайней мере так, как заставил меня ощутить дон Хуан. Когда я пытался описать кому-либо из своих друзей свои физические ощущения в тот момент, все мое тело покрывалось странной испариной – как в тот раз, когда дон Хуан посмотрел на меня этим особым взглядом. Тогда я не просто не мог вымолвить ни единого слова – у меня вообще исчезли все мысли.

Потом в течение довольно долгого периода я часто размышлял о физическом ощущении этой временной остановки, но не мог найти никакого рационального объяснения. Сначала я убеждал себя, что дон Хуан, должно быть, загипнотизировал меня, но затем память подсказала мне, что он не отдавал никаких гипнотических приказов и не делал каких-либо жестов, которые могли бы поглотить все мое внимание. Фактически, он просто взглянул на меня. Этот взгляд был таким… насыщенным, что мне показалось, будто он смотрел на меня очень долго. Он овладел моим существом и вызвал некое смятение, проникшее на глубочайший физический уровень.

Когда дон Хуан наконец вновь оказался прямо передо мной, я прежде всего заметил, что он выглядит совсем не таким, как я воображал его во время своих поисков. У меня сложился определенный образ того человека, которого я встретил на автобусной остановке, и я ежедневно оттачивал его, считая при этом, что вспоминаю о нем все больше подробностей. В моих мыслях он был старым, хотя очень сильным и подвижным человеком, и все же в нем была какая-то хрупкость. Мне казалось, что у него короткие седые волосы и очень смуглая кожа.

Стоявший передо мной сейчас человек был мускулистым и решительным. Он двигался легко и быстро, но без суеты. Шаг его был твердым и в то же время легким. В нем чувствовалась жизненная сила и воля. Составленный мной портрет совершенно расходился с реальностью. Волосы оказались довольно длинными и не такими седыми, как я воображал; кожа была не слишком смуглой. Я мог бы поклясться, что черты его лица походят на птичьи, как это бывает в старости, однако в этом я тоже ошибся: его лицо было довольно полным, почти круглым. Самой же примечательной чертой стоящего передо мной человека были его темные глаза, сияющие особым, пляшущим светом.

Кое-что в моей прежней оценке его внешности оказалось полностью упущено – у него было телосложение атлета: широкие плечи, плоский живот, ноги твердо стоят на земле. Не было ни слабости в коленях, ни дрожания рук, хотя я воображал, что при первой встрече мне удалось заметить легкий трепет головы и ладоней, словно он нервничал и пошатывался. Кроме того, я представлял, что его рост составляет пять футов шесть дюймов – что оказалось дюйма на три меньше реального.

Казалось, дон Хуан совсем не удивился, увидев меня. Я хотел рассказать ему, как трудно было его найти. Я надеялся, что он поблагодарит меня за эти титанические усилия, но он просто насмешливо улыбнулся.

– Важны не твои усилия, – сказал он. – Важно то, что ты нашел мой дом. Присаживайся, присаживайся. – Он указал на один из деревянных ящиков под навесом рамады и похлопал меня по спине. Но это не было дружеским похлопыванием.

Я ощутил это как шлепок по спине, хотя на самом деле дон Хуан даже не притронулся ко мне. Этот кажущийся шлепок вызвал у меня странное неустойчивое ощущение, проявившееся очень явно, но исчезнувшее, прежде чем я смог понять, что произошло. После этого меня охватило необычайное спокойствие. Я чувствовал себя очень непринужденно. Разум был кристально чист. У меня не было ни ожиданий, ни желаний. Привычная нервозность и потливость рук – спутники всей моей жизни – внезапно исчезли.

– Теперь ты поймешь все, что я собираюсь сказать тебе, – сказал дон Хуан, глядя мне в глаза так, как делал это на автобусной остановке.

В обычном состоянии я счел бы такое заявление ничего не значащим, почти риторическим, но сейчас, когда он произнес эти слова, я был готов непрерывно и совершенно искренне заверять его, что действительно пойму все, что он скажет. Он вновь с невероятной энергией посмотрел мне в глаза.

– Я – Хуан Матус, – сказал он, усаживаясь лицом ко мне на другой ящик в нескольких футах от меня. – Это мое имя, и я произношу его, потому что с его помощью я устанавливаю тот мост, по которому ты сможешь перейти ко мне.

Прежде чем продолжить, он какое-то мгновение всматривался в меня.

– Я – маг, – сказал он. – Я отношусь к линии магов, существующей уже двадцать семь поколений. Я – Нагваль своего поколения.

Он объяснил мне, что таких, как он, предводителей партии магов называют «Нагвалями»; это общее понятие, применимое к любому магу, который обладает определенными особенностями энергетической структуры, отличающими его от других магов любого поколения. Это не означает ни превосходства, ни неполноценности – отличие сводится к способности нести ответственность.

– Только Нагваль, – сказал он, – обладает энергетической способностью нести ответственность за судьбу своих отрядов[8]8
  Здесь: «cohorts». В предыдущих книгах К. Кастанеды использовалось слово «party». – Прим. ред.


[Закрыть]. Каждая его группа знает и принимает это. Нагвалем может быть и мужчина, и женщина. Во времена тех магов, которые были основателями моей линии, Нагвалями, как правило, были женщины. Их естественный прагматизм – результат того, что они женщины, – завел мою линию в ловушку практичности, из которой она едва выскользнула. Затем верх взяли мужчины, и они завели мою линию в ловушку глупости, из которой мы и пытаемся сейчас выбраться.

– Со времен нагваля Лухана, который жил около двухсот лет назад, – продолжал он, – возникла объединенная связь усилий мужчин и женщин. Нагваль-мужчина приносит трезвость, а Нагваль-женщина – новшества.

В этот момент я хотел спросить его, существует ли в его жизни Нагваль-женщина, но глубина сосредоточенности помешала мне сформулировать этот вопрос. Дон Хуан сам выразил его словами.

– Есть ли в моей жизни Нагваль-женщина? – спросил он. – Нет, ни одной. Я – одинокий маг, хотя у меня есть мой отряд. В данный момент все они далеко отсюда.

В моем разуме с неудержимой силой всплыла одна мысль. В этот миг я вспомнил, как некоторые люди в Юме говорили, что видели дона Хуана с группой мексиканцев, которые выглядели весьма искушенными в магических действиях.

– Быть магом, – продолжал дон Хуан, – не означает заниматься колдовством, воздействовать на людей или насылать на них демонов. Это означает достижение того уровня осознания, который делает доступным непостижимое. Понятие «магия» не вполне точно отражает то, чем занимаются маги, – как, впрочем, и понятие «шаманизм»[9]9
  В предыдущих девяти книгах Кастанеды ни разу не встречались слова «шаман» и «шаманизм».


[Закрыть]. Действия магов связаны исключительно с миром абстрактного, безличного. Маги сражаются за достижение цели, не имеющей ничего общего с желаниями обычного человека. Маг стремится достичь бесконечности и при этом оставаться в полном осознании.

Дон Хуан отметил, что задача магов заключается в том, чтобы столкнуться лицом к лицу с бесконечностью, и что они ежедневно погружаются в нее, как рыбак отправляется в море. Эта задача настолько трудна, что воины должны объявить свои имена, прежде чем рискнут проникнуть в бесконечность. Он напомнил мне, что в Ногалесе он объявлял свое имя перед каждой своей фразой. Так он утверждал свою индивидуальность перед лицом бесконечности.

Я понимал его слова с невероятной ясностью. Мне не нужно было просить у него разъяснений. Такая острота мышления должна была ошеломить меня, но этого не происходило. Я знал, что мой разум всегда был таким кристально чистым и просто разыгрывал тупицу ради кого-то другого.

– Хотя ты сам не догадывался об этом, – продолжил дон Хуан, – я отправил тебя в традиционный поиск. Ты – тот человек, которого я искал. Мой поиск закончился, когда я нашел тебя, а твой – теперь, когда ты нашел меня.

Дон Хуан объяснил мне, что, как Нагваль своего поколения магов, он искал человека, обладающего особой энергетической структурой и способного обеспечить продолжение его линии. Он сказал, что в определенный момент каждый Нагваль всех двадцати семи поколений приступал к самому серьезному испытанию для его нервов – к поискам преемника.

Глядя мне прямо в глаза, он заявил, что человеческие существа становятся магами благодаря способности непосредственно воспринимать текущую во Вселенной энергию и что, когда маги смотрят на человека, они видят светящийся шар, светящуюся фигуру в форме яйца. Он утверждал, что человеческие существа не просто способны непосредственно видеть текущую во Вселенной энергию – на самом деле они всегда видят ее, но умышленно не осознают это видение.

Вслед за этим он описал самое важное для магов отличие – разницу между общим состоянием сознания и особым состоянием намереваемого осознавания чего-либо. Он сказал, что все люди обладают общим сознанием, которое позволяет им непосредственно видеть энергию, но маги – единственные человеческие существа, способные по собственной воле осознавать это непосредственное видение. Затем он определил осознание как энергию, а энергию – как непрерывный поток, светящиеся колебания, которые никогда не пребывают в покое и неизменно двигаются по собственной воле. Он утверждал, что во время видения человеческое существо воспринимается как конгломерат энергетических полей, удерживаемых вместе самой таинственной силой во Вселенной – это связующая, склеивающая, вибрирующая сила, делающая энергетические поля сонастроенным единством. Затем он объяснил, что Нагваль – это особый маг каждого поколения, которого другие маги видят не как один светящийся шар, а как две сливающиеся сферы светимости, расположенные одна над другой.

– Эта сдвоенность, – продолжал он, – позволяет Нагвалю совершать действия, достаточно затруднительные для обычного мага. К примеру, Нагваль является знатоком той силы, что держит нас как сонастроенное единство. Нагваль способен на мгновение расслабиться, за какую-то долю секунды полностью перенести свое внимание на эту силу и заставить другого человека онеметь. Я сделал это с тобой на автобусной остановке, потому что хотел, чтобы ты прорвал свою дамбу из «я, я, я, я, я…». Я хотел, чтобы ты нашел меня и прервал это дерьмо.

– Маги моей линии придерживались мнения, – продолжал дон Хуан, – что присутствия сдвоенного существа, Нагваля, вполне достаточно, чтобы прояснить для нас все. Однако странность заключается в том, что присутствие Нагваля проясняет трудности весьма замаскированным образом. Со мной это случилось, когда я встретился с Нагвалем Хулианом, своим учителем. Его присутствие долгие годы приводило меня в замешательство, потому что каждый раз, оказываясь рядом с ним, я мыслил совершенно ясно, но, как только он уходил, я становился таким же идиотом, как всегда.

– Я был удостоен одной редкостной привилегии, – сказал дон Хуан. – На самом деле я имел дело с двумя Нагвалями. По просьбе Нагваля Элиаса, учителя Нагваля Хулиана, я в течение шести лет жил рядом с ним. Можно сказать, что именно Нагваль Элиас вырастил меня. Это была редкая удача. Я мог со стороны увидеть, чем в действительности является Нагваль. Нагваль Элиас и Нагваль Хулиан обладали совершенно разными характерами. Нагваль Элиас был более спокойным, погруженным во тьму своего безмолвия. Нагваль Хулиан был хвастливым любителем поговорить. Казалось, он живет лишь для того, чтобы покорять женщин. Женщин в его жизни было больше, чем можно себе представить. И все же оба Нагваля были поразительно похожи друг на друга, так как у обоих не было ничего внутри. Они были пусты. Нагваль Элиас представлял набор удивительных, притягательных рассказов о неведомых местах. Нагваль Хулиан был набором историй, которые расшевелили бы любого и заставили бы его корчиться от смеха. Но когда бы я ни попытался выявить в них человека, реального человека – найти его так, как я мог бы увидеть человека в своем отце, во всех остальных, кого я знал, – я не мог обнаружить ничего. Вместо реального человека в них был только пакет историй о неизвестных людях. У обоих этих Нагвалей были свои склонности, однако конечный результат всегда оказывался одним и тем же: пустота, – пустота, в которой отражался не мир, а бесконечность.

Дон Хуан принялся объяснять, что начиная с того момента, когда человек пересекает особый порог бесконечности – по собственной воле или невольно, как это случилось со мной, – все, что происходит с ним, уже не относится исключительно к его собственному миру, но связано со сферой бесконечности.

– Встретившись в Аризоне, мы оба пересекли особый порог, – продолжил он. – Этот порог отмечался не одним из нас, а самой бесконечностью. Бесконечность – это все, что нас окружает. – Он произнес это и широко развел руки, словно охватывая все вокруг. – Маги моей линии называют это бесконечностью, духом, темным морем осознания и говорят, что это нечто, которое существует где-то там и управляет нашими жизнями.

Я совершенно точно понимал все, что он говорит, но одновременно никак не мог взять в толк, что за чертовщину он несет. Я спросил, было ли пересечение порога случайным событием, вызванным непредсказуемыми обстоятельствами, волей случая. Он ответил, что и его, и мои шаги направлялись бесконечностью, а те обстоятельства, которые казались случайными, на самом деле подчинялись активной стороне бесконечности. Он назвал ее намерением.

– То, что свело нас вместе, – продолжал он, – было намерением бесконечности. Невозможно объяснить, что такое намерение бесконечности, и все же оно здесь, такое же осязаемое, как ты и я. Маги называют это дрожанием воздуха. Преимущество магов заключается в том, что им известно о существовании дрожания воздуха и они уступают ему без каких-либо колебаний. Для магов оно является чем-то, не допускающим ни обдумывания, ни удивления, ни предположений. Они знают, что у них есть единственная возможность – слиться с намерением бесконечности. И они просто делают это.

Ничто не могло быть тогда для меня более ясным, чем эти слова. Для меня истинность его слов совершенно не требовала доказательств, мне просто в голову не приходило размышлять о том, как такие бессмысленные утверждения могут звучать настолько рационально. Я понимал, что все, что сказал дон Хуан, – не просто банальные истины; я мог подтвердить это самим своим существом. Я знал все то, о чем он говорил. У меня возникло ощущение, что я уже переживал каждую подробность того, что он описывал.

На этом все закончилось. Казалось, что-то во мне спустило, как проколотый шарик. Именно в этот миг мне в голову пришла мысль о том, что я теряю рассудок. Я был ослеплен этими дикими заявлениями и потерял какое-либо чувство объективности. И я в спешке покинул дом дона Хуана, до глубины души испуганный неким незримым врагом. Дон Хуан проводил меня до машины. Он прекрасно понимал, что со мной творится.

– Не волнуйся, – сказал он, опуская руку мне на плечо. – Ты не сходишь с ума. То, что ты чувствовал, – просто легкий толчок бесконечности.

Со временем я смог найти подтверждения того, что дон Хуан рассказывал о своих учителях. Сам дон Хуан Матус был именно таким, какими он описывал мне их. Я могу позволить себе утверждать даже нечто большее: он был каким-то невероятным слиянием их обоих – чрезвычайно спокойным и погруженным в себя, но, с другой стороны, очень открытым и веселым. Самым точным из прозвучавших в тот день описаний того, что представляет собой Нагваль, было его утверждение, что Нагваль пуст и эта пустота отражает не мир, а бесконечность.

В отношении дона Хуана Матуса нельзя придумать более справедливых слов. Его пустота отражала бесконечность. Я никогда не видел его неистовым и не слышал от него каких-либо утверждений в отношении самого себя. В нем не было ни малейшей склонности обижаться или сожалеть о чем-либо. Его пустота была пустотой воина-странника, доведенной до такого уровня, что он ничто не считал само собой разумеющимся. Это был воин-странник, который ничего не недооценивает и не переоценивает. Это был спокойный, дисциплинированный боец, обладающий настолько идеальным изяществом, что ни один человек, как бы внимательно он ни приглядывался, не смог бы обнаружить тот шов, где сходились воедино все запутанные черты дона Хуана.