Текст книги "Тревога девятого месяца"

Тревога девятого месяца
Кассандра Флиге

Дизайнер обложки Кассандра Флиге

Иллюстратор Кассандра Флиге

Редактор Василина Орлова

Корректор Софья Ткаченко

© Кассандра Флиге, 2024

© Кассандра Флиге, дизайн обложки, 2024

© Кассандра Флиге, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0065-1096-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

– Это называется «тревогой девятого месяца», – говорит Марина, стряхивая пепел с сигареты. – Когда ребёнку исполняется девять месяцев, он переживает период сильного стресса. Каждый раз, когда мама уходит (просто выходит, чтобы сходить в туалет или принести чистую пелёнку), ребёнок искренне верит в то, что она больше никогда не вернётся. Этот период длится до восемнадцати месяцев. Вы представляете? – Марина приподнимает тонкую тёмную бровь. – Каждый младенец, в среднем, переживает порядка девяти месяцев постоянного страха, – с этими словами она подносит сигарету к губам и затягивается.

У Марины короткие тёмно-синие волосы, немного недостающие до плеч, и огромные карие глаза с опущенными вниз чёрными стрелками. Её ресницы русые, как и отросшие корни волос, а губы накрашены коричневой помадой. Она носит широкие (может, даже мужские) рубашки, через которые видны очертания её сосков, и постоянно курит. Я плачу ей по пять тысяч в час за то, что она рассказывает мне о стадиях принятия, о теории личности и теории бессознательного, о теории психоанализа и страхах младенцев.

– В этом возрасте человек впервые осознаёт, что не властен над многими вещами – говорит Марина. – Он понимает, что может потерять всё, что любит в один момент. «Тревога девятого месяца» объясняется тем, что младенец осознаёт, что уже не является частью матери. Что он может быть брошен в любой момент.

Лак на коротких ногтях Марины облупился, это чёрный лак. На её запястьях широкие браслеты, скрывающие поперечные шрамы. Именно поэтому я выбрал её – она особенная. Она похожа на панка. Она похожа на бармена, на проститутку, наркоманку или на таксиста. На кого угодно, но не на психотерапевта.

– Практически все страхи, преследующие нас во взрослой жизни, являются продолжением этого, самого первого детского переживания, – говорит Марина. – Страх одиночества, страх, что любимый человек уйдёт, страх, что никто не придёт на твои похороны – всё это вызвано нашей детской тревогой, что мама не вернётся. В возрасте девяти месяцев ребёнок начинает орать, стоит матери только отойти от него на несколько шагов, исчезнуть из поля зрения. И вот, что действительно забавно, – Марина наклоняется ко мне через стол и лукаво улыбается. Пепел с её сигареты падает на разбросанные по столу картинки. – Что действительно забавно, так это то, что именно из-за постоянного детского крика и плача многие матери, выйдя из комнаты, не хотят возвращаться к своим детям.

Марина откидывается на спинку кресла и говорит:

– Все наши проблемы тянутся из детства. Мы можем не помнить многих вещей, но они существуют во внутренней памяти. Они влияют на наше сознание, на нашу жизнь.

Мы познакомились с Мариной в этом самом кабинете. Мой лечащий врач, Анатолий Владимирович, посоветовал мне сходить к психотерапевту.

– Вот, – сказал он, протягивая мне картонную карточку с напечатанным номером телефона и адресом. – Это моя племянница. Она поможет.

В тот день мне только поставили диагноз, и я был слишком расстроен для того, чтобы делать предварительные звонки. Я просто приехал туда, поднялся на нужный этаж и распахнул дверь триста восемнадцатого офиса. Без стука.

Марина стояла на кожаном мягком кресле для клиентов и привязывала висельную петлю к перекладине под потолком.

– Вы ко мне? – спросила она.

Я просто кивнул. Я был слишком шокирован происходящим, чтобы что-то сказать.

– Вас прислал дядя?

Я снова кивнул.

– Ох, – она с сожалением посмотрела на свои руки, держащие удавку, и слезла со стула. Только тогда я заметил, что на ней нет обуви. Всё это время она стояла на кресле в бледно-голубой рубашке, в узких брюках со стрелками и в ярко-розовых носках. – Проходите, – сказала Марина, доставая из-под стола чёрные кожаные ботинки.

С тех пор я хожу к ней дважды в неделю. Снова и снова тащусь после работы в этот маленький, пропахший насквозь сигаретами и мятной жвачкой офис, весь усыпанный обёртками от конфет и шоколада.

– Вы держитесь за людей, Николай, – говорит Марина. – Вы боитесь, что все вас бросят, и вы останетесь наедине с собой. Вы боитесь, что вам придётся выбирать свой путь самостоятельно, не опираясь на мнение окружающих.

Она смотрит на меня так, словно ждёт, что я как-то отреагирую. Но я молчу. Я не издаю ни звука и не шевелюсь. Я здесь для того, чтобы слушать о страданиях младенцев.

Марина тяжело вздыхает и бросает недокуренную сигарету в свою чашку с кофе.

– Давай потрахаемся, – говорит она, неотрывно глядя куда-то вглубь меня. Туда, где хранятся во внутренней памяти мои детские воспоминания. – Это помогает, правда.

Мы едем к ней домой. Марина живёт в однокомнатной квартирке, которая досталась ей после смерти бабушки. В этой квартире последний раз делали ремонт больше двадцати лет назад: когда-то белые обои пожелтели и обвисли, линолеум истёрся, а холодильник гудит так, что, кажется, будто он вот-вот взорвётся или улетит в космос. Плафоны и люстры покрыты толстым слоем пыли, по полу валяются крошки хлеба, фантики и шкурки от мандаринов.

Вместо кровати у Марины раскладной диван. Красный, застеленный белым, идеально чистым и ещё пахнущим кондиционером, постельным бельём. Стоит нам только переступить порог комнаты, как Марина рывком снимет с себя рубашку. Мы спешно помогаем друг другу раздеться и, оставшись совсем голыми, набрасываемся друг на друга, словно пьяные неуклюжие подростки

– Подожди, – говорит Марина, высвобождаясь из моих объятий. Она отползает немного в сторону и достаёт из придиванного шкафчика помаду. Марина улыбается, усаживаясь на меня сверху. – Давай попробуем кое-что, – говорит она и красит мне губы чёрной помадой. Я не против. Я здесь для того, чтобы отвлечься. Я здесь потому, что «это помогает».

Закончив с моими губами, Марина выбрасывает помаду и целует меня. Когда она отстраняется, весь её рот, её подбородок и нос покрыты чёрно-коричневыми пятнами. Я сам целую Марину в шею, двигаюсь дальше, вдоль спины, и на её бледной коже остаются неровные чёрные мазки.

– Вот так, Коля, – говорит она. – Просто расслабься.

Мой отец любил повторять, что татуировки и пирсинг – признак предрасположенности человека к суициду. У Марины нет татуировок. И нет пирсинга. Зато на её руках, выше локтя и на запястьях, шрамы от порезов бритвой. На её теле шрамы от вырезанных бритвой звёздочек, крестов и треугольников.

– Вот так…

Секс превращает незнакомцев в сиамских близнецов. Ещё полчаса назад я был совсем один, а теперь Марина подо мной, Марина на мне, она повсюду. Её тело пахнет дешёвыми духами, теперь её тело – это продолжение моего тела. На моём языке пряный вкус крови – это я прокусил Марине губу. Откуда-то издалека до меня доносится её голос – голос женщины, подо мной. Я не понимаю – говорит она или просто стонет. Меня здесь нет, я младенец, забытый в колыбели. Я ребёнок, воспитанный улицами. Реальности нет – есть только ощущения:

Марина подо мной, Марина на мне, Марина повсюду. Мы сиамские близнецы.

2

В детстве я был довольно застенчивым и тихим, я был аутсайдером. Меня часто били и даже пару раз доводили до слёз. Меня обливали соком, подстерегали в туалете, отбирали карманные деньги. Один парень, его звали Олег Першин, желая произвести впечатление на девушку, макнул меня головой в унитаз и нажал на слив. Он повторял это снова и снова. Я не мог дышать, это явно зашло слишком далеко, а он всё нажимал и нажимал на слив. Тогда я впервые задумался о смерти.

«Живи на полную, умри молодым!». Тот, кто придумал эту фразу, явно не рассматривал такого варианта, – едва ли кто-то мечтает быть утопленным в общественном туалете.

Олег всё время что-то говорил, но я не понимал его слов. Больше всего на свете мне хотелось вздохнуть, я готов был пойти на что угодно ради этого. Я трепыхался изо всех сил, пытаясь вырваться, но хватка Першина была стальной. И я потерял сознание. С тех пор и боюсь воды.

Это не то, о чём я люблю вспоминать. Такие вещи стараются забыть, оставить в прошлом. После того, как Олег чуть не утопил меня в унитазе, я начал усиленно заниматься спортом. Трижды в неделю я занимался боксом, и, хотя преуспеть мне в этом не удалось, кое-какую физическую форму я приобрёл, и в школе от меня отстали. Наверное, я мог бы даже найти себе друзей, но, поймите правильно, доверять этим людям я больше не мог. Я закончил школу много лет назад, но так и не появился ни на одной встрече выпускников. Я всегда бежал от этого. От того, каким они видели меня когда-то.

Пару дней назад Олег написал мне. Он написал, что разводится с женой и что ему нужен классный юрист. Он хотел, чтобы я «по-дружески» помог ему отсудить у «этой стервы» дом. Наверное, мне стоило согласиться и намеренно провалить это дело в пух и прах. Сделать так, чтобы абсолютно всё совместно нажитое имущество досталось его жене Арине. В конце концов, держаться за собственную карьеру и репутацию в моём положении было бы глупо. Я вполне мог наступить себе на горло, состроить из себя придурка, слить дело, особо не пытаясь барахтаться, и насладиться местью за свои былые страдания и бесконечные унижения. Но вместо этого я написал Олегу, что подумаю. Возможно, это даже хуже – подарить человеку пустую надежду.

Да, я веду себя как последняя сволочь, но все наши проблемы тянутся из детства, не так ли?

Я просыпаюсь в кровати Марины. Белоснежная простынь (как и одеяло с подушками) покрыта чёрными и коричневыми пятнами помады. Всё моё тело в точно таких же тёмных отметинах. Я лежу в кровати совсем один, а за окном солнце светит так ярко, что мне приходится щуриться, чтобы не ослепнуть.

Не важно, где я просыпаюсь, каждое утро я встаю по будильнику, принимаю душ, бреюсь. Надеваю один из семи моих почти одинаковых костюмов и отправляюсь на работу. Я рвусь изо всех сил, делаю даже больше, чем могу, ради того, чтобы выиграть дела для ублюдков вроде Олега Першина. Часть работы я беру на дом, поэтому выспаться мне никогда не удаётся. Отпуск и выходные для меня существуют только в какой-нибудь далёкой-далёкой вселенной, погребённой под слоем пыли на краю моего сознания. Вместе с Сантой и Суперменом.

«Чтобы быть эффективным – нужно делать больше, чем от тебя требуется, при этом, не выходя за границы дозволенного» – так говорил мой отец. Наверное, я поверил ему тогда, давно, в детстве, когда он давал мне наставления. Тогда он был для меня примером. Я хотел не просто быть достойным его, я хотел быть его продолжением. Поэтому я стал, как и он, юристом. Когда ты ребёнок или подросток – ты пытаешься равняться на кого-то авторитетного. На того, кто уже достиг своего Олимпа. Но взрослея, ты понимаешь, что авторитетов не существует. Ты понимаешь, что потратил кучу времени, пытаясь стать тем, кем на самом деле быть не хочешь.

Все наши проблемы – тянутся из детства.

Я захожу на кухню. На столе лежит записка от Марины: «Завтрак в микроволновке, рубашка на балконе. Жду тебя в офисе».

Моя рубашка. Её правый манжет всё ещё влажный. Видимо, вчера я испачкал его в помаде, и Марине пришлось постирать. Мои брюки, которые я бросил вечером на пол рядом с диваном, – теперь они висят на спинке стула вместе с пиджаком и галстуком. Не так уж плохо просыпаться в кровати женщины.

Я выхожу на улицу. Влажный манжет рубашки тут же становится холодным от ветра. Спину немного саднит. Одна из величайших загадок человечества – зачем женщины расцарапывают спины любовникам. Это почти так же важно, как чёрные дыры, разве нет?

На лобовом стекле моей машины розовой краской из баллончика написано: «ПОЛИЖИ МОЮ КИСКУ». Парковать автомобиль в криминальном районе – не лучшая из идей.

3

– Николай Иванович, – в мой кабинет заглядывает Лиза. – Телефон сломался, так что, сегодня я буду к вам весь день вот так вот бегать!

Лиза высокая и худая. У неё светлые прямые волосы, а грудь такая маленькая, что иногда кажется, что её нет совсем. Она носит классические костюмы (юбка-карандаш и пиджак с огромными подплечниками), туфли на десятисантиметровой шпильке и дурацкие разноцветные сумки. Она красит глаза ярко-красными тенями и обращается со мной так, словно это я её секретарь.

– Ты вызвала ремонтников?.. Или как там они называются… – в моей голове тысячи младенцев, брошенных в колыбелях. Тысячи орущих детишек и ни одной дельной мысли. Меня тошнит. Я выпил с утра целую кучу таблеток, но живот всё равно болит так, словно в нём орудует Джек-Потрошитель.

– Да, конечно, – Лиза улыбается так широко, что я начинаю волноваться, как бы у неё не треснули от натяжения губы.

– Что-то ещё? – меня вот-вот вывернет наизнанку.

– Да, – Лиза улыбается ещё шире. Её глаза светят не хуже фар дальнего света. – Я записала к вам на приём мужчину, он разводится с женой и…

– Олег Першин?

– Да, – Лиза удивлённо смотрит на меня. – А как вы узнали?

– Считай меня Нострадамусом, – в моём воображении одна картинка сменяет другую: вот меня топят в унитазе, вот обливают соком, а это меня заперли в шкафу и забыли на восемь часов. – Он предупреждал, что придёт. Отмени встречу.

– Я не могу, она через десять минут, – Лиза растеряно смотрит на меня своими слепящими счастливыми глазами. Ну, хоть кто-то здесь счастлив.

– Скажи, что меня нет.

– Это невозможно, он уже здесь, он знает, что вы на месте.

– Какого чёрта! – я закрываю лицо руками. Ужасный жест. Так же я делал в детстве, когда пытался спрятаться за ладонями от мира. Это никогда не срабатывало, никогда не помогало. Ужасный жест.

– Да бросьте вы, – Лиза обиженно выпячивает нижнюю губку. – Он красавчик.

– Я знаю. Король выпускного бала, – Лиза смотрит на меня как на полнейшего идиота. Ну, да, для неё мои слова несут мало смысла. Кому какое дело кем ты был десять лет назад.

– Олег Иванович сказал, что вы знакомы, и что он уже передал вам все необходимые сведения и бумаги по почте.

– Да, это так, – я до боли кусаю костяшку указательного пальца. Ещё один дерьмовый способ сбежать от реальности.

Вопящие младенцы в моей голове – это мои мысли. Это мои воспоминания. Я раскапываю могилку за могилкой, пытаюсь избавиться от прошлого. Но чёртовы младенцы – бессмертны. Стоит мне всего раз моргнуть, и они вновь оказываются на поверхности – разгневанные и покрытые грязью.

– Ну, так я его зову?

– Зови, – мой голос доносится до меня откуда-то издалека, он вдруг стал высоким как у девчонки.

– Николай Иванович, у вас всё в порядке? – Лиза слегка наклоняется, пытаясь заглянуть мне в глаза. – Вы неважно выглядите. Вы весь жёлтый.

– Наверное, съел что-то не то, – вру я.

– Вы так уже месяц выглядите. Или даже больше, – Лиза вздыхает. – Это всё стресс. Вы постоянно работаете. Вам нужно иногда отдыхать.

– Как я могу отдыхать, если я только вчера закончил с одним делом, а сегодня ты мне уже другое подсовываешь?

– Перестаньте… Послушайте, может, вы хотите поговорить?

– Нет.

Я слишком занят, я копаю могилки.

– Нет, позови чёртова Першина.

– Вы уверены?

– Уверен.

Вот меня избивают после занятий, вот бросают в мусорный бак, а вот здесь я пытаюсь придумать оправдание тому, что прогулял урок – ну не могу же я, в самом деле, сказать отцу, что всю перемену меня «купали» в унитазе, а потом я сорок минут пытался прокашляться. Все наши проблемы тянутся из детства.

Дверь хлопает, Лиза исчезает. В моём животе орудует Джек-Потрошитель, а мою голову атакуют злобные бессмертные младенцы. Меня тошнит.

– Тук-тук-тук! – самодовольное лицо Олега просовывается в дверной проём моего кабинета.

Волосы Олега – русые, идеально уложенные и блестящие от лака. Его лицо идеально выбритое – гладкое как у младенца, а губы пухлые, как от ботокса. Он выглядит, как парень куклы Барби. Чёртов Кен.

– Войти можно?

– Да.

Мой голос – это голос неуверенной в себе тринадцатилетней девочки с брекетами. Он жалкий, мерзкий и тянучий, как дверной скрип.

– Прекрасно выглядишь, Олег! – кукла Кен переступает порог моего кабинета. Английский пиджак, рубашка без галстука, стрелки на брюках – такие острые, что ими можно вскрывать вены.

– Ты тоже, Олег.

Мой голос – это больше не мой голос. Это голос разъярённых младенцев, зарывающих меня под землю. Моя улыбка – оскал собаки, загнанной в угол.

– Господи, Коля, сколько же лет прошло! Ты извини, что не звонил, просто дела, дела. Сам понимаешь, – Першин подмигивает и смеётся. Глаза у него светлые, ни то голубого, ни то серого цвета. – А ты теперь крутой, да? Я искал хорошего юриста в интернете, нашёл целую кучу рекомендаций на тебя. Ты молодец, Коля!

– Да, Олег, спасибо, может, мы перейдём к делу? – мой правый глаз дёргается от нервного тика.

– Конечно, конечно, – кукла Кен улыбается, демонстрируя неестественно белые зубы. – Я это так…

– Олег, я не смогу тебе помочь отсудить у жены больше половины имущества. Согласно вашему брачному договору…

– Согласно нашему договору, – Олег ухмыляется и тычет пальцем в мою сторону. – Согласно договору, я получу всё, если докажу, что она мне изменяла.

– А она изменяла?

– С соседом. Есть фотографии. И аудиозапись.

– Ты должен быть готов, что она будет копать под тебя.

– Я чист как младенчик, Коль! – его глаза бегают:

туда-сюда,

туда-сюда.

Они похожи на бледных мотыльков, запертых в глазное яблоко. Они изо всех сил бьют крыльями, мечутся вправо, мечутся влево.

Глаза Олега – это глаза лжеца.

– Поэтому-то ты мне и нужен. Ты должен мне помочь.

Я снова прячусь за своими ладонями.

– Какого чёрта, Олег!

Мой голос – стон умирающего животного.

– Не злись, Коля. Я заплачу, сколько скажешь, просто помоги мне выиграть дело. Мне нужен юрист, которого я знаю, которому я смогу доверять, – Олег становится таким серьёзным, что верится с трудом, что минуту назад он улыбался. – Есть ещё кое-что. Машина. У Арина нет прав, значит, машину можно считать моим личным имуществом, так?

– Только если ты сможешь доказать, что Арина не пользовалась этой машиной.

– Это доказать будет несложно, эта стерва даже не работала. Ну, куда ей было ездить? Коля, старина, это дело считай у нас в кармане, ты же меня знаешь!