Текст книги "Никогда в жизни!"

РАСПАКОВЫВАЕМСЯ

Да, сосед, от которого у меня двери, способен на широкий жест! Явился с Женой и с ящиком шампанского, не с какой-то шипучкой, а с настоящим шампанским. Я никогда в жизни такого не пила.

Мы с Тосей натопили камин. Пришла Уля – только ей известно, что где лежит, она складывала вещи. Завтра Манька привезет Бориса! У меня прекрасный сад – вернее, прекрасный участок земли. Вот-вот наступит весна! Я сяду на диету, брошу курить, насажаю всякой всячины, как у Ули! Мы открыли шампанское, холодно, но шампанское превосходное!

Начали распаковывать вещи. В первой коробке – словарь. Тот, что с чаинками внутри. Как? Уля сложила и его книги? Я открываю том с отвращением. Грязноватые подтеки. Заварка присохла намертво. На первой странице дарственная надпись: «Юдите за первое место в викторине „Я и Ленин“». Елки-палки, так это же моя собственная книжка времен социалистического детства – и в ней мерзкая заварка, ненавижу этого пса!

* * *

Ночью я встала, чтобы подбросить дров. Нашла спальный мешок и второе одеяло. Натянула спортивный костюм на пижаму. Не дай Бог, чтобы все было так, как при нем, бывшем! Все должно быть совсем иначе!

С завтрашнего дня не курю!

* * *

Я безумно счастлива! Счастлива, хотя немного грустно. Тося в школе, я попыталась подключить компьютер, но не получилось. Я не могу даже работать. Никто мне не скажет: расслабься. Машина не завелась. Зато завелась я, закурила. У меня вообще нет воли, тем более сильной. Нет телефона. Я страшно одинока и так далека от всего и всех… Входная дверь не закрывалась. Перекосилась. На ночь я сунула в дверную ручку грабли. Должен был прийти мастер, чтобы починить, но не пришел. Ясное дело, мужчина.

Завтра мне надо было быть в редакции. Привезут Бориса, будет сторожить дом. Я не могла позвонить ни маме, ни папе. Хорошо хоть Уля через забор.

* * *

Вечером приехала Манька, Борис ошалел от радости, сразу нашел дыру под воротами и удрал. Я поймала его около путей. Едва не сломала ногу, оступившись в той самой яме. Правильно ли я сделала, решив поселиться здесь?

Манька принесла коробку, красиво перевязанную красной ленточкой, – подарок к новоселью. Я спросила, нет ли там чего-нибудь съестного – дома хоть шаром покати, потому что в чертовой машине заглох мотор. Это была не лучшая идея – поселиться в этом месте. Но об этом я никому не скажу. Как-нибудь справлюсь. Открыла коробку – котенок! Как живой! Крохотный, в половину моей ладони! Только кошки нам не хватало! Тося с ума сойдет от счастья!

Котик тут же пристроился на кухне и оставил на полу лужицу. И запищал! Борис подошел, облизал его. Тося, вернувшись из школы, обмерла от счастья! Чудный, очаровательный котенок!

* * *

Кот Метек вполне освоился. Он немного подрос за эти дни. Тося кормила его из шприца молоком, хотя он уже и сам вовсю уплетал консервы. Котенок был трехцветный. Хорошенький. Уля помогла мне все распаковать. Красиво. Деревянный потолок. Я чувствовала себя по-домашнему. Это было самое правильное решение в моей жизни. Метек повадился дразнить Бориса. Звери носились по всему дому. В конце концов Метек спрятался под буфетом на кухне и застрял. Борис с разбега заскочил на кресло. Вытащить Метека я не смогла, пришлось позвать на помощь Кшисика и Улю. Когда мы отодвигали буфет, грохнулось шесть тарелок и выпали чашки. Четыре разбились. Может быть, к счастью.

Мы распили очередную бутылку шампанского. Вечером приехала Агнешка. Она договорилась насчет телефона – мне выделят специальную линию! У нас будет свой собственный телефончик, и я смогу часами болтать со всеми, кто далеко. И наверняка позвонят мама и папа, что-нибудь мне посоветуют. И мне не будет так одиноко! Господи, похоже, ты покончил с печальной статистикой, по крайней мере в отношении меня!

* * *

Сунув грабли под дверную ручку, я поехала в редакцию. Не так уж это и далеко, меньше часа. Ехать очень приятно. Можно почитать, да и вообще. Я привыкну.

В коридоре редакции меня остановил главный редактор. Помахивая «Плейбоем», осведомился, известно ли мне, что клитор у современных дам в два с половиной раза больше, чем у их бабушек. Я ничего об этом не знала. Поинтересовалась, в связи с чем. Если верны мои предположения по этому поводу, то нет ничего удивительного в том, что так мало удачных союзов – со статистической точки зрения.

Не желая вдаваться в подробности, шеф помчался к своему кабинету. Я проводила его взглядом в надежде, что ему не придет в голову просматривать письма. Пусть занимается клитором, и помоги ему Господь.

Я забрала свою работу, сделала кое-какие покупки, села в электричку. По пути собралась заехать к Маньке, чтобы взять миску Бориса, которую та забыла привезти. Вагон был набит битком. Я стояла. Пропади все пропадом, это не так уж и близко. Но я уговаривала себя, что это мой любимый вид транспорта. Перед глазами маячила надпись, которая подняла мне настроение, выглядела она приблизительно так: «За проезд без билета взимается штраф. Безбилетным пассажиром считается пассажир, не имеющий действительного билета на проезд». Порадовало меня также предупреждение нашего МПС о том, что запрещен провоз отравляющих, едких и зловонных веществ.

На следующей станции в вагон ввалились два субъекта, полностью соответствующие последнему описанию, и я успокоилась, решив, что железнодорожное ведомство меня всего лишь пугает. Впрочем, эти типы провозили самих себя. Едва держались на ногах и выражались. Сильно пахнущие зловонные господа благополучно проехали одну остановку до ближайшего открытого винного магазина, однако успели громко и четко высказать свои замечания в адрес неизвестных мне лиц. Разговор был короткий:

– Чё ты п…ишь?!

– А то. Точняк.

– А она?

– Взяла да и за дверь меня выставила.

– Ну-у! Во-оо б… пригожая!

Вот так дела! После этих пассажиров остался только тухлый запах усвоенного алкоголя. Я узнала новое значение слов, которые считаются неприличными: «п…ить» значит «врать, нести чушь», «пригожая б…» – женщина, которая не со всеми подряд (а ведь недавно было прямо-таки наоборот).

Забавно все в этом мире!

* * *

Манька была явно не в себе. У нее сидели гости, в том числе тот ее мужик – ну, в общем-то ничего, приятный.

Дитя лет этак шести исподлобья разглядывало взрослых. Потом исчезло под столом – там очень удобно тянуть за хвост кота. Я хотела только забрать миску Бориса, но Манька усадила меня за стол, а если уж она велела, то ох-хо-хо! Смышленое дитя, которому наконец-то досталось от кошки, принялось реветь. Мать извлекла ребенка из-под стола и строго глянула на Маньку. Но ее усилия пропали даром, потому что Манька глазела на своего мужчину. Он, впрочем, тоже не сводил с нее глаз. Ну вот, еще одна из нас, пропащая душа.

Потом случилась трагедия. Ребенок вырвал у матери стакан и с криком: «Я хочу кока-колы!» – высосал алкоголь, после чего оплевал коктейлем мамочку, себя и обильно заставленный стол. Затем крошку отнесли в ванную, чтобы умыть и прополоскать рот, причем ребенок громко протестовал, а когда вышел оттуда, спросил:

– Это здесь жила та сова, которая сдохла? Манька вышла из ступора. Все замерли и уставились на меня. Речь шла о моей сове, которая была в зоопарке! Я побледнела.

– Идиотка! – набросилась на меня Манька. – Дура! Что я, должна была тебе признаться, что она сдохла? С самого начала было ясно, что она не выживет, а это было равносильно тому, что у тебя не будет этого проклятого дома, ты сама идиотка, вот мне и пришлось якобы отдать сову в зоопарк! И так бы ничего не вышло! Это ты кретинка, со своими предрассудками!

Гости онемели. Ребенок тоже. Я подумала, что существуют границы, которые можно переступать. Я не считала себя идиоткой. Я видела полные слез глаза Маньки, которой не удалось спасти сову. Но она сделала нечто куда более важное… Последнее, что я чувствовала, была обида.

Я вернулась домой на последней электричке. Тося сидела у камина с дочерью Ули и уплетала суп, принесенный самой Улей. Метек вертелся посредине ковра и тормошил папоротник. Я отнесла папоротник в кухню, на окно, все равно его теперь широко открывать не буду. Борис даже мордой не повел при моем появлении. Я принялась за мытье посуды.

Все равно я верю в приметы. И буду верить.

* * *

По дороге в редакцию встретила знакомую. Одну из тех сплетниц, которые меня недолюбливают.

– Ты слышала, что у Йоли ребенок?

– Да? – Я сделала большие глаза. – От кого? Она посмотрела на меня, как на придурковатую.

– Как это?

Думала, ехидна, морально меня убить. Теперь пусть выкручивается.

– Ну, с этим… с твоим…

– А-а-а… – махнула я рукой, – так это они уже давно запланировали. Я думала, что-нибудь новое случилось в природе. Очаровательный малыш, – продолжала я как ни в чем не бывало, – светленькие волосики и темные глазки, просто прелесть! Представляешь, вес – четыре сто, настоящий богатырь!

Ни за что не доставлю удовольствия этой злюке: ни злости, ни разбитого сердца. Ага! Я оказалась права. Напускной сочувственный взгляд постепенно сменился бешенством. Нет, ей меня не добить, ни за что!

– Вы мне казались хорошей супружеской парой, – заявила она в исступлении.

– Очень хорошей, поэтому мы и теперь хорошо живем, – соврала я не моргнув глазом, а сквозь ресницы мне мерещилась Йоля, обметанная ветрянкой.

Я улыбнулась.

– Даже не думала, что ты так легко с этим смиришься. – В голосе знакомой зазвучало разочарование. – Да, не думала, что ты такая бесчувственная. Нет ничего лучше, чем поддержка другой женщины!

Кто б мог подумать, что еще недавно меня удивляло поведение Маньки! Иногда она работает в одну смену с женщиной, иногда с мужчиной. По ее словам, с мужчинами еще как-то можно договориться. Ведь как быть женщине, которая ходит на службу и занята с восьми до шести? И хочет при этом хорошо выглядеть? Такая женщина выгадывает, как бы ей отлучиться в рабочее время, особенно если наступает затишье. В солярий, например, или сделать педикюр. Если с ней дежурит мужчина, все в порядке, можно прямо сказать: «Иду в солярий, буду через полчаса». Мужчины таких вещей не понимают, но относятся к ним с уважением. Женщины понимают значение слова «солярий», однако должного уважения не проявляет. Еще бы! Она идет, а я нет? У нее есть деньги на всякие там прихоти?!

Манька в таких случаях применяет свой метод. Покрутится-покрутится по лечебнице, убедившись, что никого, кроме нее самой и напарницы, нет, сообщает:

– Надо сходить за ливерной колбасой.

Слово «надо» выражает не прихоть, тем более не желание, а неприятную повинность, что подразумевает: я должна, потому что нечего есть, а также более глубокий смысл: денег хватит только на ливерную колбасу, она и спасет жизнь мне и моей семье. И наконец, то, что лежит на самом дне значений вереницы слов «надо» и «ливерная колбаса»: одно дело, если бы я шла просто за покупками, но у меня тяжелое финансовое положение и ты, наверное, не будешь возражать? Слово «покупки» может также вызвать ненужные ассоциации, например: у тебя в конце месяца еще есть деньги? А отсюда последует простой вывод: если у тебя есть деньги, то и время найдешь, и лучше всего после работы!

В общем, если Маньке надо идти за ливерной колбасой, то, ясное дело, ее напарница вздыхает с сочувствием и говорит: «Ступай». Манька тут же садится в свою новую машину и мчится в солярий. Иногда возвращается красная. В солярии, как известно, иногда загорают, а иногда, неизвестно почему, сначала розовеют.

Я как-то спросила Маньку:

– Неужели напарница не догадывается, что ты была в солярии, ведь невооруженным глазом видно?

– Э-э-э, – ответила Манька, – когда у меня была старая машина, я говорила, что эта колымага – чтоб ей ни дна ни покрышки! – заглохла и мне пришлось ее толкать, вот я и раскраснелась.

До чего умна Манька! Даже если на ней дорогие тряпки, которые совсем недавно вызывали зависть ее коллеги, то теперь, после того, как ей пришлось толкать машину в своем наряде, та испытывала удовлетворение, умело замаскированное сочувствием: «Какой кошмар!»

Приятельница живо вообразила, как напотелась бедная женщина, толкая машину, и ведь никакой самый лучший, современный и качественный дезодорант, защищающий в течение двадцати четырех часов, содержащий микрогранулы, которые обогащаются кислородом, не рассчитан на то, что придется толкать автомобиль. Кроме того, у приятельницы машина получше, ее не надо толкать. В этой связи вопрос о нарядах отступает на второй план, да к тому же на фоне ливерной колбасы.

Но так было когда-то. Теперь у Маньки новая машина, которая не ломается. В солярий она по-прежнему ездит. Я как-то поинтересовалась:

– А что ты теперь говоришь, когда возвращаешься красная как рак?

– А! – ответила Манька, сияя. – Говорю, что меня стукнули. Что у меня климактерические приливы. Она меня еще больше за это любит! Сочувствует, что так рано! Может быть, и мне надо было бы доставить удовольствие моей знакомой: разрыдаться, начать жаловаться, стонать, – ей было бы так приятно, что не ее муж сделал ребенка Йоле. Куда мне – умом не вышла. Теперь вместо сочувствующей приятельницы у меня появился враг. Мне бы следовало подольше пожить у Маньки – многому бы научилась.

ВСЕ ОНИ ОДИНАКОВЫ

В редакции меня окликнул главный:

– Пани Юдита, зайдите на минутку!

Я перепугалась до смерти. Оказалось, он решил предложить мне перейти на ставку.

– Предпочитаю хвалить день по вечеру, – сказал он, – однако, бесспорно, с тех пор, как вы у нас работаете, стало приходить больше благодарственных писем, адресованных именно вам. Взгляните! – и театральным жестом обвел горы корреспонденции, наваленной на письменном столе.

У меня подкосилось ноги. Я узнала голубой конверт в стопке еще не разобранных писем. Голубой нажаловался – как пить дать. Не нужна мне никакая ставка! Не хочу. Я живу в деревне и не могу каждый день ездить в Варшаву. К тому же шеф меня выгонит, как только прочитает письмо от Голубого. Мужчины коварны! Нет чтобы написать прямо мне или вообще перестать закидывать редакцию посланиями, этот бездельник (у кого же еще в этой стране есть время переписываться!) нашел себе развлечение!

Я промямлила, что не хочу на ставку, что изменились семейные обстоятельства, лучше продолжать работать внештатно… бормотала что-то и бормотала.

– Ну, как хотите, но… – И тут он взял в руки голубой конверт.

Господи, за что ты меня?

– Вот, пожалуйста. – Главный вынул голубой листок. О Боже, сделай что-нибудь!

– Дорогая пани Юдита… это как раз то, к чему я стремлюсь – покончить с нашей анонимностью, вам это замечательно удалось, хотя, как я уже сказал, предпочитаю хвалить день по вечеру. – Шеф сложил листок, засунул в конверт и протянул мне с грудой остальных писем. – Вот, пожалуй, и все. Мы еще подумаем насчет вашей кандидатуры… Может, вам поручить еще что-нибудь? Не напишете ли вы что-нибудь о сексе? – Его глаза вспыхнули маниакальным огнем.

О сексе я могла бы написать, что он совершенно не нужен, чрезмерно разрекламирован, я знала по собственному опыту, что без этого можно прожить.

– Да, что-нибудь о сексе, – главный уткнулся в разворот «Хастлера». – Сейчас это очень модно! Ну что ж, давайте договоримся на будущую неделю – что-нибудь покруче, пикантное, яркое, что может заинтересовать читателей!

Скорее читательниц, ведь мы – женский журнал, и, разумеется, я должна буду заинтересовать Голубого. Я прижала к сердцу все те письма, которые не успел прочитать шеф. Надо идти, немедленно.

– Будет сделано, не сомневайтесь, – выдавила я.

– Очень хорошо, замечательно, именно на это я и рассчитывал, – обрадовался главный, не замечая, как я буквально на карачках отползаю к двери. – Итак, на среду! Что-нибудь, что заденет читателей за живое, вызовет негодование!

Я сама была переполнена негодованием. Почему все уверены, что мир стоит на сексе?

* * *

На этот раз в электричке не было толчеи. Я уселась прямо под табличкой «Безбилетным пассажиром считается пассажир, не имеющий билета»…

Воздух пах весной. Две пожилые женщины уселись напротив меня. Очень пожилые. Вместе им, должно быть, было лет двести. Шляпка, шапочка, отороченная мехом, перчатки с кружевцем. Одна склонилась к другой, но поскольку обе глуховаты, я фиксировала каждое слово.

– Ты знаешь, что она к парикмахеру ходит? – сказала Шляпка. – И не только прическу там делает, понимаешь?

– А что?

– Она красится! – возмутилась Шляпка.

– Да-да! – Шапочка покачалась из стороны в сторону. – С прошлого года с ней что-то… – Рука в перчатке повисла в воздухе.

– И не только красится, она еще и глаза подводит!

– Да ты что!

– Да! – Даже стук колес не мог заглушить ликующих ноток в голосе Шляпки. – Своими глазами видела!

– Где же?

– В центре красоты и здоровья в Пруткове, как тебе это нравится?

– А ты что там делала? – Шапочка казалась удивленной.

– Ну, знаешь! – Шляпка обиженно отвернулась к окну.

Обе помолчали.

– Она красит ресницы и брови, – вернулась через минуту к прерванной теме Шляпка. – В ее-то годы! Она же…

– На два или три года младше тебя, – заметила Шапочка писклявым голосом.

– Вот именно!

– И в этом возрасте ей нужен мужик? Куда это годится?

– Они вместе ездят!

Я разделяла ее возмущение. Ездить куда-то с мужчиной, пусть даже столетним, – страшное дело. Заслуживающее порицания. Непростительное.

– В этом году они были на Тенерифе! – захлебнулась от негодования Шляпка. – Представляешь! На ту пенсию, что она получает по мужу?

О, это уже приятнее. Мне бы тоже хотелось иметь пенсию по утрате кормильца. И ездить на Канары с другим мужчиной.

– Вот именно, – грустно подтвердила Шапочка. – Вот именно… Катается себе по свету на старости лет… – В ее голосе было столько тоски.

Вывод напрашивался сам: если столетняя дама следит за собой, мне тоже следует. Завтра же начну! Шляпка и Шапочка замолкли. Я открыла голубой конверт.

Дорогая пани Юдита!

Простите меня за дерзость, но Ваше невежество достигло апогея. Это не Юнг, а Эрика Янг, первый из них был мужчиной, а второй является женщиной. Книга, на которую Вы опрометчиво ссылаетесь, посвящена совершенно, ну абсолютно, другой теме.

Не может быть! Я ведь ясно ему написала недели две назад, чтобы он почитал Юнга, если хочет со мной обсуждать психологические проблемы. Потому что мне трудно опускаться до уровня профанов. Уля мне говорила о Юнге… Имени не называла. Вот дьявол!

Судя по манере, в какой Вы меня постоянно оскорбляете, я имею дело с феминисткой, женщиной, не сумевшей себя реализовать, не вылезающей из брюк, которая может только завидовать женственности женственных женщин, сама же не заботится ни о своих взглядах, ни о своей внешности. Может быть, я не прав?

Ну-у! Совсем обнаглел! Уж я с тобой разделаюсь, Голубой!

Дверь была распахнута настежь. Замок на калитке висел. С улицы было видно, что стол заставлен немытой посудой. Борис носился возле забора. Грабли валялись у двери. Окаянный пес! Кидался на дверь, пока она не открылась! Неужели я хотела здесь жить?

Раскланялась с соседкой-старушкой, которая в нашей деревне разводит кур. Она остановила меня у калитки и спросила, не надо ли мне яиц. Конечно, надо! Видимо, я стала своей, потому что до сих пор у нее ничего для меня не было. Только для постоянных клиентов, а может, куры плохо неслись. Значит, я уже здешняя.

* * *

Метек оказался кошечкой. Манька наверняка знала об этом с самого начала! Только самки бывают трехцветные. Метка полюбила спать у меня на голове. Я сплю в пижаме, спортивном костюме, а сверху накрываюсь ватным одеялом, спальным мешком и пледом. Но скоро уже лето. Со вчерашнего дня у меня телефон. Единственный в деревне! Агнешка просто гений! И холод не страшен. С утра я не расставалась с телефонной трубкой.

Звонила моя мама, чтобы сказать, что она цепенеет от одной только мысли, что мне холодно.

Звонил мой отец, сказал, что наверняка у меня дома стужа и что он, если бы я обратилась к нему за советом, что-нибудь предложил… а теперь говорить уже не о чем.

И снова звонила моя мама, что она вовсе не то хотела сказать, что цепенеет при одной только мысли. А что она уверена, что у меня красиво, что я довольна, но она цепенеет при мысли о Тосиной школе. Ведь так далеко!

Звонил мой отец и спрашивал, как Тося добирается до школы, это же далеко, и если бы я обратилась к нему, он бы мне посоветовал… ну а теперь говорить уже не о чем.

Звонила моя мама, объяснила, что она вовсе не о том хотела сказать, что цепенеет при мысли о Тосе, а что свежий воздух, безусловно, пойдет нам на пользу. Но есть ли у Тоси теплая куртка?

Звонил мой отец и спрашивал, есть ли у Тоси хотя бы какие-нибудь теплые ботинки, потому что холод стоит собачий, а девочка ходит в такую даль пешком, и он, если бы я только спросила у него совета… и так далее.

Звонили из школы, что Тоси не было на уроках.

* * *

Тося с дочкой Ули, Агатой, решили, что слишком холодно и слишком далеко до школы. День провели, гуляя по лесу, потому что и я, и Уля были дома. Теперь Тося лежала перед телевизором с насморком. У Агаты еще и температура. Уле еще не известно, что девочки прогуляли школу. Сказать или нет?

Уля прибежала ко мне с аспирином, потому что у меня его нет.

– Не знаю, говорить ли тебе об этом, но наши девочки не были в школе, – заявила она в дверях. – Агате я предложила: если совсем не может идти в школу, то лучше пусть об этом скажет и сидит дома. Советую тебе сказать то же самое Тосе. Тогда мы сможем хоть как-то их контролировать.

Уля придерживается принципа: если видишь, что твои дети все равно сделают по-своему, надо с этим смириться.

Вечером Тося сказала, что поедет к подруге списать уроки.

– Никуда ты не поедешь, ты простужена, – ответила я.

– Поспорим? – И моя непослушная дочь натянула ботинки.

– Ладно, – крикнула я, вспомнив указания Ули. Тося взглянула на меня исподлобья.

– Я не спрашивала разрешения, а всего лишь тебя информировала!

Интересно, почему дочери Ули так с ней не разговаривают. Мне следовало бы куда-нибудь срочно уехать. Отдохнуть.

Борис играл с Меткой. Я закрыла обоих на кухне, чтобы хоть немного побыть в тишине. Я забыла, что в мойке размораживалось мясо. Когда пошла налить чаю, от мяса не осталось и следа. Борис облизывался. Наверняка Метка ему сбросила, он бы сам в мойку не залез. Масло тоже все было вылизано – остатки я бросила в миску Борису. Майонез перевернут, стол измазан. На скатерти – майонезные следы Метки. В стирку. Хотелось ли мне иметь кошку? Почему кот Ули не расхаживает по кухонному столу?

Если я немедленно куда-нибудь не уеду, то сойду с ума.

* * *

Позвонил секретарь из редакции.

– Как там твой секс?

It's not your bloody business.[1]1
  Не твое собачье дело (англ.)


[Закрыть] Я уселась за компьютер и в отчаянии напечатала: Секс с сантехником, собакой и главным редактором. Ну вот, начало положено.

А потом я написала письмо Голубому. Негодяй, но какой начитанный! Большая редкость среди мужчин. Я ему покажу феминистку! Меня лучше не обижать!

* * *

Приняла решение. Нельзя до такой степени не заботиться о себе. Действительно, я хожу в джинсах, потому что так удобнее. Я наконец-то взглянула на себя в зеркало. Не приведи Бог! Рябины от оспы не нужны, чтобы людей отпугивать!

После тяжелых испытаний этого года мне полагался хоть какой-то отдых. Я обзвонила всех подруг, не согласится ли кто-нибудь из них поехать со мной отдохнуть в какой-нибудь восстановительный центр красоты и здоровья. Восстановлюсь и стану как новенькая. Грязи, светотерапия, массаж и так далее. Одно такое место я уже нашла – какая-то читательница интересовалась, хорош ли центр, который расположен в Курденчове. Я звонила в справочную, мне дали туда телефон. Получила у них полную информацию! Там были и бассейн, и разные виды массажа, и артишоковая терапия, коллагеновые инъекции, но себе я не стану ничего вкалывать – я не настолько глупа. Водоросли, гимнастика и так далее.

Просидела на телефоне три часа. Ни у кого не было времени, потому что все замужние дамы. Через три часа перезвонила Юстина, чтобы сказать, что согласна составить мне компанию. У нее нет мужа. Я открыла в банке дебетный счет, сообщила Тосе, что уезжаю на две недели. Мир не рухнет!

Тося радостно сказала:

– Я согласна.

– Я не спрашиваю, согласна ли ты, – нагло ответила я, – а ставлю тебя перед фактом!

Пошла к Уле. Она меня похвалила. Можно не беспокоиться, подруга позаботится о Тосе.

Я позвонила родителям. Каждому отдельно. Отец бы мне советовал, если бы я спросила его мнение, все-таки не спешить оставлять Тосю одну дома хотя бы еще годика два, пока она не станет совершеннолетней. Мой папочка абсолютно не отдает себе отчета, что значат два года для почти сорокалетней женщины. Моему лицу придется ждать два года, пока кожа на нем не потрескается, как древний пергамент? Мои бедра должны подождать, пока целлюлит заляжет в них основательно? А артишоки? Через два года их вообще может не быть. В мире все так быстро меняется. А сейчас я похудею и стану хорошенькой, женственной женщиной.

Я позвонила в Курденчов и заказала комнату на двоих. Позвонила маме. Моя мама оцепенела от мысли, что Тося останется одна. Я оцепенела при мысли, что оцепенела мама. Значит, я должна уехать..

* * *

Восстановительный центр красоты и здоровья в Курденчове должен был оправдать все наши ожидания. Мы выехали пасмурным мартовским утром с Центрального вокзала.

Была половина пятого. Темень, наркоманы едва продирали свои покрасневшие глаза, пьяницы потирали от холода руки, кассы были открыты, бомжи спали на лавках и под стенами вокзала. Смрад вчерашних снов и пагубных излишеств витал над перронами и залами ожидания и имел запах скисшей мочи.

Подошел поезд Варшава – Демблин. От него тоже разило. Он был явно утомлен вчерашним днем. В нашем купе оказались две блондинки, обесцвеченные по образцу конца семидесятых годов. Попутчицы всю дорогу экзаменовали друг друга по конституционному законодательству.

Юстина пыталась заснуть, я же была слишком возбуждена новым важным этапом в своей жизни. Вернусь совсем другой! Как приеду – мелирую себе волосы, была не была! Ни один Голубой не посмеет надо мной издеваться!

На вокзале в Курденчове – грязное снежное месиво. Мы взяли такси.

– Центр красоты и здоровья.

Таксист улыбнулся – почему, мы тогда не поняли – многозначительно. Приехали. Особняк. Бассейна не было. Номера были, но в двух километрах отсюда. Зато солярий оказался прямо здесь. А вот массаж – там. Гимнастический зал – здесь. А косметичка – там. Ох уж эти два километра дороги, правда, под горку. Прием у врача, заведующей центром, которая должна была проконсультировать нас, длился бесконечно. Она назначила процедуры, необходимые для улучшения самочувствия, безусловно, за определенный денежный эквивалент, который значительно превысил цены прейскуранта.

Оказалось, что нашей коже необходимы оксигенотерапия, витамин Е, орошение артишоками. Мы сказали, правда, что могли бы от этих процедур воздержаться. Однако косметолог не советовала, «потому что потом, через несколько лет, женщины сожалеют». Мы решительно отказались от коллагеновых инъекций, но согласились на водоросли. Кислородная терапия нам была совершенно необходима. Сосуды в ужасном состоянии. Маски с оксигенным лифтингом должны были изменить нас до неузнаваемости. Но без Е и орошения эффект мог быть непродолжительным. Нам, разумеется, хотелось совсем другого. Массаж был просто необходим. На массаж мы согласились.

Да, конечно, мы хотели улучшить свой внешний вид, но не предполагали, что необходима полная реанимация. Одним словом, каждая из нас оказалась в своем роде старой развалиной. Но уже через неделю, несомненно, «вами может даже заинтересоваться какой-нибудь мужчина, не так уж редки случаи, когда клиентки начинали жизнь сначала после курса омоложения у нас».

Итак, в порыве гостеприимства нас отвезли в особнячок, расположенный в двух километрах от офиса. Мы не успели даже заметить, что дом не отапливается, потому что надо было спешить – массажист уже ждал. Косметичка побледнела, завидев нас. Абсолютно не было мест для еще двух клиенток в первой половине дня и около сорока. Нам – около сорока. А она – в первой половине дня. Она договорилась с массажистом. Если он сразу сможет сделать массаж одной из нас, то она тут же займется другой. И массажист начал массировать. Сначала меня, потом Юстину. Косметичка обернула водорослями сначала Юстину, потом меня.

Затрапезный плотный полиэтилен громко шелестел, в косметическом кабинете было четырнадцать градусов, водоросли должны быть зелеными, но у нас сквозь них просвечивало тело. Что-то не то с этими водорослями. Было холодно, потому что вышла из строя обогревательная система, но нас успокоили – кто-то где-то что-то сделает, и вечером наверняка уже будет тепло.

С плаката на стене улыбалась дама, вся в водорослях, зеленая. У Юстины стучали зубы, моя кожа стала сине-зеленого цвета.

Уважаемая читательница!

Я навела справки о восстановительном центре красоты и здоровья, который Вас интересует. У него хорошая репутация, и он предлагает ряд услуг…

Синюшного цвета кожа на наших бедрах на глазах становилась упругой, плакат на стене выводил из себя. После трех часов регенерации мы чувствовали себя изможденными. В водорослях и фольге понеслись в ванную, вымылись – сначала я, потом Юстина. Вода тоже была холодная. Ну, точнее, прохладная. На лимфодренаж, который должен был превратить нас в шестнадцатилетних, необходимо было сбегать в тот, первый особнячок. У нас зуб на зуб не попадал.

После приема ванны мы попытались нагреть воды на чай кипятильником, но не было электричества. Закурили. Я посмотрела на Юстину. Разве затем я впервые за четыре года поехала отдыхать, чтобы так мучиться? В конце концов мой лишний вес не так уж велик. Кожа у меня пока не растрескалась, вены не выступают, с целлюлитом знакома я только по письмам, приходящим в редакцию, во всяком случае, так было до сих пор. Но что же сказать подруге? Дебетный счет открыт, деньги сняты. Со щитом! Только не на щите. Ведь все будут смеяться, если вернусь.

Юстина также внимательно смотрела на меня. Насмотревшись, она неожиданно заявила:

– Э-э-э… на фига нам такая регенерация? Будем бегать по этому городишку туда и обратно за пятьсот злотых в день? В такую погоду? Чтобы вены вздулись? Мне не нужен варикоз! И я не хочу выглядеть как шестнадцатилетняя девочка!

В комнате становилось все холоднее. Мы сложили вещи и пошли к заведующей. Спросили, почему женщина на плакате зеленая, а мы нет. Почему массаж проводится в неотапливаемом помещении. Почему было написано, что есть бассейн, но не сообщалось, что он открытый. Ответы получили маловразумительные.

Мы приняли решение закончить регенерацию немедленно. Заведующая, узнав, что мы из редакции, не взяла с нас ни копейки. Мы заказали такси – поезд отходил лишь через два часа – и под дождем, переходящим в снег, отправились в чудесное кафе, расположенное в парке, и заказали самые лучшие в этой стране пирожные. Три съела я, три – Юстина. В конце концов, на свете есть женщины и полнее меня. Время уйдет, и они пожалеют, что не съели когда-то этих пирожных.