Текст книги "Родительские дневники"

Глава 3
Почему и зачем болеют родители

Мама: Родители болеют, чтобы отдохнуть. Мне скажут: говори за себя! Говорю: я болею, чтобы отдохнуть. То есть когда я понимаю, что жизнь в доме не остановится от того, что я полдня проваляюсь на диване с книжкой, а я вот-вот начну орать на всех уже совсем по любому поводу, я позволяю себе сказать фразу: «Я плохо себя чувствую, мне надо полежать». Оправдаюсь сразу: я делаю это крайне редко и никогда не применяю болезнь как форму наказания или сведения счетов.

Болезнь вообще, на мой взгляд, часто является для взрослых способом избежать чего-либо нежелательного. Я знаю людей, которые заболевают, когда слишком устают – это их форма приведения себя в порядок. Поболел два дня – и опять огурец-молодец!

А у одной моей близкой родственницы болезнь давно превратилась в форму шантажа окружающих: когда кто-то делает что-то не так, как ей нужно, в ее жизни сразу появляются «скорая», сердечный приступ, далее – по всем известному списку. К минусам ее стратегии надо отнести тот факт, что когда она действительно заболела и попала в больницу, никто в это не поверил и два дня к ней никто не приходил. А в остальном шантаж болезнью работает безотказно. Со взрослыми. С детьми – не проходит. Подтверждение тому видела неоднократно на своих детях. Когда эта моя родственница приезжает к нам и начинаются бесконечные ее «Я не слышу! Говори громче!», дети просто через какое-то время разворачиваются и перестают ее замечать, потому что им становится неинтересно. Они хотят отклика, взаимодействия, прямой и быстрой реакции. Они хотят играть. Все время. Каждую минуту. Играть разнообразно, весело, активно. Поэтому они все время ищут товарища для игр. Тот, кто все время болен или занят, им не товарищ и быстро выпадает из их жизненного круга.

Болеть для взрослого – это легко. А общаться с детьми – тяжело. Я это очень хорошо понимаю. Мне тоже легче включить своим детям мультик, чем сесть порисовать с ними. И я чаще включаю мультик, чем читаю им книжку. И все время ругаю себя за это. За то, что боюсь, что моя жизнь закончится, если я целиком и полностью посвящу себя детям. За то, что все время хочу уйти куда-то: на работу, в кафе с подругой, в кино с Илюшей, в магазин, но – не с ними. За то, что мне ужасно хочется иногда заболеть. Ужасно. И чтобы меня все жалели и ничего от меня не требовали. Я вот так же хотела попасть под машину, когда шла в музыкальную школу – чтобы все сокрушались надо мной и не заставляли бы заниматься. Сейчас мне до остервенения хочется иногда стать на 10 кг меньше, надеть длинное, в пол, платье, туфли на каблуках, накрасить ногти и сесть в кафе – с подругой, кофе и сигаретами – часа на три, чтобы поговорить ни о чем. Или одеться попроще, сделать кофе покрепче и засесть на ночь в редакции писать статью, которую потом выберут лучшим материалом номера. И не думать в этот момент, что, пока я тут растрачиваю свою жизнь, мои дети с чужой им, нанятой за деньги теткой делают непонятно что и растут похожими на няню, а не на меня.

По себе знаю: болеть – это способ полегче прожить свою жизнь, не вкладываясь в нее на сто процентов и все время оправдывая свою душевную лень и равнодушие плохим самочувствием. У меня так. Поэтому я и решила однажды, что я здорова как лошадь. И знаете что? Я на самом деле стала меньше болеть, особенно когда появились дети. Потому что если я сейчас, когда они совсем маленькие, буду мучиться головными болями, – что со мной будет к их 16–17 годам? Ведь привычка болеть, как и любая другая привычка, со временем только прогрессирует! А я хочу прийти на их выпускной самой красивой, стройной и веселой мамой, с которой они захотят познакомить своих друзей, а не истрепанной грымзой с непрокрашенными волосами и несчастным выражением лица, которой они будут стыдиться.

Папа:

Моя слабость – простудные заболевания… Двусмысленная такая фраза: может показаться, что мне нравится болеть. В действительности болеть я ненавижу – чувствуешь свое тело подлым предателем. У меня хороший иммунитет ко всем болезням – кроме респираторных. Для них я с детства легкая мишень: как только накапливается усталость, так я сразу заболеваю ОРВИ. И это при том, что я регулярно занимаюсь спортом, играю в баскетбол, хожу в тренажерный зал. Да вдобавок еще и на природе живу.

До того, как у меня появились дети, я маски не носил, как бы тяжело ни болел. Теперь надеваю даже на работу – видимо, появилось чувство социальной ответственности. Интересно, что человек в медицинской маске заставляет людей шарахаться, в то время как болеющий гриппом, с красными глазами и дышащий жаром, но не носящий никаких масок коллега вызывает искреннее желание пообщаться, похлопать по плечу, посочувствовать – словом, стать объектом заражения. Логика абсурда.

Лида, увидев меня в маске:

– Пап, ты чего такое надел? (всматривается, задумчиво) Глазки и ушки вижу, а рОта не вижу…

Когда я болею, мне главное – отлежаться в берлоге, чтоб никто не трогал и не нагружал заданиями. Но это нелегко.

Лежу на кровати, на спине. Под слоем плотной ткани дышать тяжело. Подползает Маша, неожиданно:

– Я тебе сейчас искусственное дыхание буду делать!!!

Выяснилось, что это фраза из мультика про Незнайку на Луне.

– Маша, ты чего кашляешь?

– Надо, – сурово отвечает Машутик.

Пока Катя со своей мамой везут Машу к доктору, рассказываю Лиде про микробов. Ей ужасно интересно:

– В Машу попал твой микъобик и она заболела?

– Да.

– А микъобики, они какие бывают?

– Всякие: синие, зеленые, красные.

– А Маше какой микъобик попал?

– Думаю, что синий.

– А я думаю, что къасный, – возражает Лида и задумывается. Перед ее мысленным взором явно проплывают вереницы микробов, которыми, как она неожиданно узнала, буквально наполнен этот мир.

Почему-то все – Катя, ее мама, няня – свято верят в то, что если один ребенок заболел, то непременно заболеет и другой. Мои предложения хотя бы кормить детей разными ложками из разных мисок с кашей встречаются скептическим хмыканьем.

К нам в гости приезжает Максим Владимирович – политолог, журналист. У него есть удивительный дар: несмотря на серьезность своих профессиональных занятий, он умеет (а главное, любит!) ловить мух руками. Когда он у нас на даче, не нужно вешать никаких липких лент. В глазах детей он теперь герой: ведь он спасает нас от микробов, которых мухи несут на своих крыльях, как авиабомбы. Ловля Максимом Владимировичем мух превращается в любимый сюжет сказки, которую я рассказываю им на ночь. Еженощно сюжет обрастает новыми подробностями в духе гонконгских боевиков: сперва Максим Владимирыч побеждает трех мух-хулиганов, напавших на него, когда он с авоськами идет из магазина. Затем мухи жалуются Бабушке Пчеле, которая приходит к нему на работу в редакцию и устраивает погром. Потом, когда все остальные антагонисты побеждены, появляется супербосс – Навозный Жук. Прелесть этих сказок в том, что каждый раунд боя можно показывать на пальцах, пока дети лежат по бокам от меня: например, сомкнутые мизинец, большой и безымянный – это мордочка Бабушки Пчелы, два других пальца – ее усики. Нечто вроде японского театра теней. Дети засыпают как раз к приходу Навозного Жука, убаюканные нудной повторяемостью сражений с насекомыми.

И снова подхватил какую-то неприятную штуку вроде гриппа. Дома лежит маленький Борька, а девчонки рисуют за столом.

Отлеживаюсь в другом доме, чтобы никого не заразить, но тоска по семье такая, что периодически надеваю маску и маячу под окном.

– Пап, ты чего на улице? – грустно спрашивает Лида. – Ночь уже, луна пролетает, а ты все на улице… Иди домой!

Выздоравливаю. Прихожу к детям в спальню и гляжу, как они прыгают по кровати. Лида носится с железной коробочкой из-под чая в руках. Во время очередного прыжка оступается и наносит мне сокрушительный удар по черепу. О, мой грипп, ты показался мне в эту минуту цветочками! Отругана мамой, успела поплакать и вновь успокоиться. Снова бегает радостная по полу, но видно, что чувство вины за обиженного папу периодически ее покалывает. Поворачивается ко мне, лежащему на кровати, и говорит:

– Ну ничего, папа: ты поспи, утро вечера мудреней.

Говорится это строго былинным голосом, как в сказке.

Глава 4
Кушай, какай, спи

Мама: Я очень хорошо понимаю своих детей: спать – скучно. Ложиться спать, то есть спокойно, без движения лежать с закрытыми глазами и слушать сказку, которую читают нарочито занудным голосом, – тем более скучно. Намного интереснее играть в прятки под одеялами, бросаться подушками, закрываться в шкафу и выходить оттуда уже не Лидой или Машей, а страшным Волком, или нацеплять себе на голову простыню и воображать себя Рапунцель. А уж лазить по папе и заставлять его быть «большой горой» – вообще круто. Но лежать, да еще тихо, да еще с закрытыми глазами – нет, это не круто. Понимаю.

Но когда засыпаю сама во время укладывания детей в пятый раз, когда дети не реагируют ни на какие мои уговоры-призывы-приказы-увещевания, когда сложенные стопочкой футболки опять разбрасываются по комнате в поисках «платья как у Золушки» – зверею. И отдаю себе отчет в том, что больше быть «хорошей» невозможно. Встаю на кровать, дабы возвышаться над всеми, включая Илюшу, набираю побольше воздуха и гаркаю что есть мочи (чтобы дважды не вставать): «ТИХАААА!!! ВСЕМ СПАТЬ!!!» После чего слышу от детей: «Ты плохая, уходи вон!», за что они получают по попе и начинают обиженно орать; от мужа: «Ну зачем ты так!!!» (если не словами – этот этап мы уже прошли – то взглядом). После чего чувствую себя а) тряпкой, б) стервой, в) неумехой, которая не может договориться с собственными детьми, г) неудачницей, которая сейчас умрет от жалости к себе. Потом следуют полчаса благостного чтения сказки, почти как на картинках XIX века, где мама, вся в кружевах, читает детям на ночь книжку, а те слушают ее с умильными улыбками на толстых щеках (у нас, правда, ни кружев, ни толстых щек). И наконец – опа! – фокус удался, дети спят. На часах – половина первого. Сил нет никаких вообще – не то что друг на друга или там чай попить, а зубы почистить – и то невозможно.

Это для меня сейчас главный вопрос: как воспитать своих детей, то есть сделать их приемлемой для себя компанией, и остаться «хорошей» – понимающей, любящей, ласковой, терпеливой… Словом, как остаться мамой-ангелом «в кружевах» и не получить в итоге монстров в лице собственных чад. Решения этой задачи я не знаю. Потому что пока я понимающая, они сидят у меня на голове. Пока я терпеливая – они хамят. Пока я ласковая – они ни в грош меня не ставят. Как только у меня в голосе появляется металл – они начинают меня замечать. Когда я превращаюсь в диктатора – они беспрекословно меня слушаются. После шлепка по попе они вообще шелковые. Где-то минут двадцать. Обе (та, которую не била, – особенно). Когда после этого всего я плачу от собственной материнской несостоятельности – они гладят меня по голове и утешают: «Ну что ты, не плачь, ты самая хорошая».

Я подозреваю, что между уважением и страхом есть очень большая зависимость. Что на самом деле всегда немножко боишься того, кого уважаешь. Что всегда надо соблюдать дистанцию в отношениях с тем, кого уважаешь. Я подозреваю, что секрет воспитания в том, чтобы… Пока я сформулировала это для себя так: секрет в том, что надо найти баланс между следованием правилам (и вообще – наличием этих правил) и вседозволенностью, между строгостью и попустительством, между доверием друг к другу и соблюдением дистанции в отношениях. Я не уверена, что права. Но уверена, что своих детей надо уважать – обязательно. И что надо бояться потерять их доверие. Иначе легко можно превратиться в чудовище, которое калечит психику своего ребенка, оправдывая себя усталостью. На любой детской площадке они есть – начинающие родители-садисты, те, у которых дети одеты с иголочки и при этом шаг боятся сделать, потому что «НЕ ЛЕЗЬ В ЛУЖУ!!! ТЫ ЧТО???!!! КОМБИНЕЗОН ЖЕ ЧИСТЫЙ!!!»; те, кто говорит: «Да я всю жизнь ей отдала, а она, зараза неблагодарная, вон что творит!»; те, кто потом удивляется: «Почему он никогда ничего мне не рассказывает?! Я же все для него сделала!».

Если же все позволять, если умиляться хамству своего ребенка и безобразному его поведению, если не вбивать в его голову по сто раз в день: «Поздоровайся!», «Скажи спасибо!», «Отвечай, когда тебя спрашивают!», просто потому что это установленные в обществе правила, то – что тогда? То есть кто тогда? Неуправляемое чудовище, которое бьет маму, орет на папу, а бабушку вообще за человека не считает? И как он будет жить потом – этот монстр – в реальном, не «домашнем» мире, где за хамство получаешь хамство – в ту же секунду. И хорошо еще, если только хамство. Где если не соблюдаешь правила, то вылетаешь из игры очень быстро (называйся та игра работой, семейной жизнью или отношениями с друзьями – все равно, закон работает везде).

А спать – да, ложиться спать ужасно не хочется. И мы, взрослые, тоже ведь всячески оттягиваем этот момент, когда надо на время перестать жить, уснуть: отсюда наши походы в театр, в ночные клубы, наши вечерние посиделки за вином-чаем, наши полночные бдения в «Фейсбуке», наша привычка работать ночью… Но мы вспоминаем, что надо все-таки поспать, потому что завтра вставать, и идем, и ложимся, и засыпаем. Просто мы уже научились погонять самих себя палками, а для своих детей, которые пока еще этого не умеют, – строгими и суровыми блюстителями правил должны быть мы, родители. Потому что завтра новый день, и если дети не поспят, то сами же и измучаются, не понимая, что это расплата за вчерашнее ночное бешенство. Поэтому мы, взрослые, и должны заставить их уснуть… Или не должны?

Папа: Это у взрослых сложные экзистенциальные проблемы: молись, люби… У детей до трех лет все жизненные задачи куда проще. Но родителям приходится попотеть, чтобы их накормить или уложить спать.

Нет, дети совсем не против того, чтобы пойти вечером в спальню. Но явно не для того, чтобы готовиться ко сну.

– Лида, пойдем наверх! – кричит Маша и мечтательно добавляет: Побе-е-есимся!

Они стремительно бегут вверх по лестнице, а потом начинают прыгать на кровати с такой силой, что на первом этаже трясется люстра.

Час-полтора отчаянного бешения перед сном – это уже традиция. Мы так с полутора лет укладываемся. Девчонки как два магнитика: иногда их совершенно невозможно растащить – только уложишь под одеяло, как вскакивают и снова начинают бороться и пихаться. Причем Маша радостно кричит: «Пихаю-пихаю!»

После двух часов бесполезных попыток укладывания мы с Катей просто положили «гусей» себе на животы и удерживали их. Наступила тишина, мы уже было расслабились – и тут Лидусик громко захрюкала, а Машутик, услышав это, зашлась в истерическом хохоте. А за ней – и мы.

– Пап, давай ты будешь большой горой!

Папа – гимнастический снаряд: стою на кровати на четвереньках, а они залезают на меня, как на лошадь, пыхтя и толкаясь. Это называется почему-то «большая гора», причем этот термин они сами выдумали.

Лидусик спихивает Машутика у меня со спины, деловито:

– Маш, ну Маш. Падай, падай. Ну падай скорей.

Придумали новую игру, в которую теперь вечером могут играть часами: по очереди ложатся мне на спину, заглядывают в лицо и говорят:

– ТЫ СПИС?

Причем Лидусик радостно чирикает, как канарейка, а Маша таинственно понижает голос:

– Ты пи-и-ис?…

– Нет, не сплю.

– Ты пи-и-и-ис?

– Да нет же!

– Ты п-и-и-и-и-ис?

Отчасти бешение культивируется нами самими – если они не избегаются до потери сил, то спать не будут. Главное – не пропустить момент, когда в бешении появляется второе дыхание: тогда уже никак их не успокоишь.

Приготовления ко сну – целый ритуал: не дай бог соску потерять или забыть заправить бутылочку водой до самого верха. При этом во время бешения соски летают по комнате, а вода льется прямо на матрас.

Зимний вечер 2009 года. Лежа сопят: посередине Катя, по бокам – девочки; балансируя спиной на деревянном краешке кровати, пытаюсь уместиться я. Ну, вроде улеглись. Вдруг вскакивает Маша:

– Пати (пить)! Мама, пати!

– Ну вот же, Маша, у тебя бутылочка.

– Диде пати (Лиде пить)!

– У Лиды тоже есть бутылочка.

И тут Лидусик, вроде бы совсем уснувшая (головой вниз, ногами на подушку), шевельнулась и веско произнесла в тишине:

– НЕТУ!

И все разбесились по новой и пошли прыгать по кровати.

При этом если дети действительно устали, то приходится отменять все дела и без сожалений выпроваживать гостей. Приходит как-то к нам наша соседка Маринка, мама мальчика Яши, с которым карапузы периодически играют. А уже девять вечера, и гуси начинают зевать и требовать:

– Наверх! Спать хочу! Баю-бай…

Взрослые пытаются игнорировать требования. Тогда Лида наклоняет голову и с хулиганской искоркой в глазах говорит Маринке совершенно серьезным тоном:

– Марина! Иди домой, к Яше…

Примечательно, что все попытки укладывать детей в собственных кроватках долгое время проваливались. Причем даже тогда, когда дети спят на большой кровати с Катей, им хочется путешествий и разнообразия. Утром Лидусик встает и, сопя и едва удерживая тяжелую лобастую голову, лезет ко мне в кровать под одеяло. И устроившись у меня на боку, лежит и ручками теребит мне пальцы. Через полчаса на меня пушечным ядром падает Маша. Ложусь на бок и стараюсь заснуть, сжимаемый с двух сторон прессом из детей.

Пришел на работу, слегка помятый. На вопросы коллег ответил, что проснулся в одной кровати с двумя блондинками, причем одна полночи пихала мне пятками в ребра, а другая совала в ухо палец.

– Ну ты развратник! – завистливо вздыхают они.

– Пап, спей мне песенку!

Укладываем гусей под русский романс «На заре ты ее не буди». Поем с Катей дуэтом. Такая вот закольцованная лента из 10 повторов песни, с начала и до конца. Только окончишь один раз, Лида говорит:

– Папа, я хочу про Назарету!

И опять приходится по новой.

Машутик положила мой баскетбольный мяч на землю, обхватила его обеими руками, тихонько раскачивает и поет: «А-а, баю-бай». Или Лидусик ляжет в кроватку, а Маша ее укрывает одеяльцем (причем Лидусик может отчаянно сопротивляться) и начинает укачивать: «Баю-бай, глазки закрывай».

В два года дети стали интересоваться сказками. Но про сказки выяснилась неприятная история – оказывается, я не помню элементарных деталей сюжета самых простых историй: «Кота в сапогах», «Дюймовочки», «Золушки». Ну вот про Емелю со щукой: ну, поймал он ее, ну научила она его волшебным словам – а дальше-то что было? Туман. Лезу в Интернет, ищу текст – и читаю, читаю. Вечером пересказываю, как ученик на уроке. Больше всего детям нравятся русские народные – Баба-яга и Кощей поражают их воображение, а троекратные повторы основательно их убаюкивают.

А утром Лидусик долго лежит и явно что-то думает. А потом говорит:

– Папа, я тебя люблю.

Вот ради таких моментов стоит жить.

Глава 5
Что ты нам принес?

Мама: У меня есть мечта. Дом, в котором я живу, должен быть большим, пустым, чтобы окна от пола до потолка, дубовые полы и какая-нибудь кадка с фикусом в углу. Или ваза. И все. Воздух, свет, простор. И высокие, высокие отношения… А у меня в доме: шкафчики, полочки, крючки, пакеты (в которых вообще непонятно что зарыто), ящички, коробочки… И везде игрушки. Везде. Это как фильм ужасов: вечером перед сном, когда все уже разошлись по своим комнатам, все убираешь, а утром, когда все еще спят, в доме опять развал. КАК??? А так. Потому что в этом доме живут трое детей, двое взрослых, кот и собака. И потому что детям все время что-то дарят.

Объяснить, что не нужно привозить моим детям плюшевые игрушки и кукол, невозможно в принципе. «Но эта собачка такая милая! Я назвала ее Тобик!!!» Бедный Тобик еще не знает, что у нас полсарая его сородичей и прочих желтых мышей. И в доме – три бака, набитых под завязку зелеными поросятами и другими монстрами. Судьба их печальна (про тех, кто в сарае, вообще молчу): дети к ним не подходят. Или подходят только затем, чтобы в порыве ярости раскидать их по полу. То же касается кукол – их всегда слишком много, у каждой не хватает одной туфли и заколки, отчего их волосы выглядят непристойно, у них драное платье, и весь их вид заставляет думать о тяжелой судьбе жриц любви, которые возвращаются домой под утро. Особенно это касается китайских кукол – те как-то особенно стремительно опускаются до состояния нестояния.

Конструкторы – это вообще больная тема, потому что у них «128 деталей», о чем гордо сообщает надпись на коробке. Или 264. Или всего лишь 60. Но все 60 надо собрать обратно. В коробку. Каждый раз. Обратно. В коробку. Однако конструкторы – это святое. Они развивают мелкую моторику и образное мышление. И что-то там еще. Поэтому подарить конструктор – это высшее проявление любви к моим детям. Я понимаю. Спасибо. Моя задача в данной ситуации – как можно быстрее запихнуть эту полезнейшую вещь на самую дальнюю полку. Чтобы не пришлось собирать все 257 деталей прямо сейчас вместе с гостями, подарившими это чудо, а пойти попить чай, например.

Мои дети настолько привыкли к тому, что им все время что-то дарят, что даже мне говорят вместо «здрассьте»: «А что ты нам принесла?» А я к соседке уходила за солью на пять минут… У детей столько игрушек, что они ничего не ценят. Им любая новая вещь надоедает через пять минут. Это я потом неделю любуюсь на елочку I’m Toy и собираю по дому малышовые звучалки Tiny Love, чтобы лишний раз себе ими погреметь, когда станет совсем грустно, а девочки уже с увлечением поедают подаренные им только что мятные пряники.

В этом заключается парадокс, который не перестает меня удивлять. Насколько я заметила, моим детям на самом деле все равно, подарили им дорогущую игрушку из драгоценных пород дерева или грошовые пряники. Им важен сам факт наличия подарка для них. Им важно, чтобы ритуал был соблюден. «Мама! Смотри!! Нам вот что подарили!!!» Степень восторга зависит от яркости упаковки, а не от ее содержимого. Я не знаю, что это, избалованность конкретно моих девочек или особенность психики всех детей трех-четырех лет. Но каждый раз как занудный попугай повторяю всем, кого зову в гости: «Не привозите детям ничего! Только „Мишку Барни“ или „Киндер-сюрприз!“» И каждый раз сама, возвращаясь домой, покупаю у метро что-нибудь абсолютно бессмысленно-яркое: кукольный зонтик (сломается через 10 минут, я знаю) или куклу с розовой пластиковой кроваткой (буду ненавидеть ее, как только открою упаковку, потому что кроватка развалится, а у куклы сразу отлетит голова). Но это ритуал: входя в дом, подарить детям что-нибудь. Мне это нужно затем, чтобы еще раз показать им, что я их люблю, и втайне надеяться, что это что-то, может быть, останется у них надолго, и потом, когда-нибудь, они увидят эту вещь на чердаке и вспомнят…

И кто сказал, что дети не должны быть избалованными? Может быть, как раз должны – особенно когда они маленькие. Тогда им будет легче жить потом, взрослыми. Они будут знать, что вещей – много и не стоит трястись над каждой тряпкой, будто она последняя. Что радость от подарка важнее самого подарка и что не надо ругаться, если кто-то что-то сломал: просто надо пойти и купить новое. И все. Потому что это только вещь. Игрушка. И цена ей – три копейки, даже если эти три копейки по сегодняшнему курсу равны тридцати тысячам, а игрушка называется BMW.

Но это так – мысли о вечном. Пока же надо собрать 258 деталей только что подаренного детям конструктора. Жалко бросить – дорогой же. Да и полезный. Вон Лида вместо машинки из него дерево собрала. Надо сфотографировать и выложить в «Фейсбук» – пусть все похвалят моего ребенка!

Папа: Если Лида чем-то расстроена, она говорит:

– Хочу в магазин, купить чего-то нового.

Причем это осознанная мысль, а не чья-то подслушанная фраза – у нас так никто не говорит. Инстинкт настоящей женщины.

Поездка в ближайший к нам супермаркет с детскими аттракционами – настоящее путешествие: мы сперва едем на заднем сиденье машины, потом идем в зоомагазин глазеть на рыбок и кроликов, катаемся на машинках (больше всего дети любят жестяную лошадку, на которой можно скакать типа по прериям), едим макдоналдсовскую картошку (увы, вредные привычки формируются с самого детства) и до потери пульса бегаем вверх-вниз по двум эскалаторам – это девчонкам нравится больше всего!

Главное – не ходить в сам магазин: там дети начинают деловито сметать прилавки, складывая товары в свои маленькие колясочки. Причем выражение лиц у них в магазине явно то же самое, что и у Кати – в глазах появляется какой-то беличий блеск: кругом орехи, орехи, орехи!

Примечательно, что Лиду я отучил от привычки спать с соской именно посулами купить ей в магазине множество игрушек. Причем первые две недели укладывания без соски требовалось выполнять все самые щедрые обещания – а потом она совсем отвыкла от соски и можно было постепенно уменьшать размер посулов без риска вызвать рецидив соскомании… Но сперва желания зашкаливали:

– Я хочу десять маленьких белых собачек!

– А я, – вступает Маша, – хочу десять маленьких кошечек! И рыбок!

При том что подарки мы покупали и Маше, она вовсе не горела желанием расстаться с соской (и не расставалась еще очень долго). Вечером она просила ее якобы для того, чтобы просто подержать в ручке, а потом говорила, улыбаясь хитро и застенчиво:

– Пап, ты иди в другую комнату…

И как только я уходил, сразу начинала грызть свою любимую соску.

* * *

– Пап, ты чего нам привез?

Это стандартное приветствие, когда я прихожу после работы.

Раньше было другое:

– Пап, ты уже переоделся?

В исполнении Маши фраза звучала иначе:

– Пап, ты уже помылся?

Идиллия: мытый и переодетый папа приносит мешок подарков. Если я ничего не принес, дети могут вознаградить меня нытьем.

* * *

Лида учится льстить.

– Мамочка, дай мне апельсин!

Катя растаяла и сразу дала ей целую штучку.

– Машенька, дай мне игрушки!

Тут уж даже Машу проняло – она отдала кубики Лиде. Которая совсем не собиралась их возвращать.

– Лида, ну отдай мне кубики! – просит Маша.

– Лида! Поделись с Машей игрушками! – строго говорю я.

Лида (радостно):

– Нет! Я жадина-говядина!

Дети поняли, что поросенку, жадине и прочим отрицательным персонажам многое позволено. Дележка игрушек вообще занятие непростое, а близнецам так в принципе всегда хочется одного и того же. Мы все покупаем в двойном экземпляре – беда только в том, что одна игрушка из пары обязательно куда-нибудь запропастится на следующий же день.

Как убедить сестру-близнеца в том, что игрушка нужней именно тебе? В ход идут изобразительные средства русского языка – фигуры речи, идиомы.

Маша отняла у Лидусика резинового барашка. Лидусик вопит в слезах:

– Маша, будь человеком, отдай барашка!

* * *

Удивительно, но из всех игрушек им больше всего нравятся конструкторы. Они строят замки, рассаживают на башнях и в окнах маленьких кукол. Или выстраивают из кубиков «театр» и «школу», с сидящими на скамьях деревянными фигурками персонажей сказки про колобка. Маша еще любит сооружать «кровать», на которой лежит дед, а вокруг скучились бабка, лиса, медведь, волк, колобок и все смотрят на него, видимо, ожидая ценных указаний. Как в анекдоте: а кто же в лавке остался?

Еще обожают купленную мной в Германии карету с принцем, принцессой и многочисленными слугами. Интересно, что слугам девчонки придали дифференцированные функции: один слуга у них «починщик» (карету чинит), а другой «ухажник» (за лошадьми ухаживает).

* * *

Лида философствует:

– Папа, а у нас в шкафу есть много игрушек. И книжек. Это не твои книжки, а наши. Когда я хочу поиграть, я говорю: «Папа, достань мне игрушки». И ты мне достаешь игрушки. А когда мне надоест играть, ты их обратно убираешь.

Тонко подмечена роль папы! И все-таки, несмотря на всю их любовь к подаркам, новым куклам и конструкторам, есть одна игрушка, которая не надоест им лет, по крайней мере, пятнадцать, поскольку игрушка эта не только самая любимая, но и очень на многое способна. Эта игрушка – папа.

Лида (глядя на мою фотографию):

– Это папа (задумчиво). На нем можно пъыгать… Прыгать на мне дети действительно любят. А еще пихать, тянуть, обнимать меня, повисать на мне, ругаться и мириться со мной. Всякая игрушка имеет ограниченное число вариантов ее использования – но только не папа. Однажды, вернувшись из поездки в Венгрию ночью, проспал четыре часа, а утром пришел к девчонкам. Лег на кровать, а Лида, которая лежит нежится, приставляет мне к носу Катин нефритовый шар-ёжик и говорит:

– Буратино…

И хохочет. Ей приятно, что у папы появилась еще и опция детского конструктора.