Текст книги "Родительские дневники"

Е. Б. Антонова, И. Н. Носырев
Родительские дневники

© Антонова Е. Б., Носырев И. Н., текст, 2015

© Шумкова Е. И., иллюстрации, 2015

© Издательство «Редкая птица», 2015

Предисловие

Когда у нас родились дети, в нашу жизнь ворвалось столько нового, шумного, суетного, радостного, смешного, непонятного и пугающего, что все это требовало хотя бы какого-то осмысления. Тогда мы, два журналиста, начали писать свои «родительские дневники» – чтобы хоть как-то упорядочить в собственных головах те страхи, сомнения и бесконечные вопросы, которые сваливались на нас каждый день благодаря нашим девочкам-близнецам. Ведь это были первые дети, которых мы держали в руках. И мы не очень знали, что с ними нужно делать. Конечно, мы что-то читали и слушали миллиарды советов, которые нам давали все вокруг. И любили своих детей до безумия, отчего совершали еще больше ошибок. Постепенно мы перестали бояться всего на свете. А в какой-то момент нам даже показалось, что мы что-то поняли про то, как нужно растить детей, но тут родился наш третий ребенок, и мы опять начали все сначала.

Перед вами – наши дневники, написанные в период с рождения старших детей до того, как они пошли в первый класс, то есть в то время, когда у нас как родителей и у наших детей всё происходило в первый раз. Мы были предельно честными, когда писали эти дневники, так что не судите нас строго. Ведь мы – просто папа и мама, которые как могут растят своих обожаемых детей.

Катерина Антонова и Илья Носырев

Глава 1
Превращение в родителей

Мама: Когда я забеременела, полной неожиданностью оказалось резко изменившееся ко мне отношение родственников и старших знакомых: надо мной тряслись, как будто я из хрусталя, что было приятно первые пару дней. Потом надоело. Потому что их забота в реальности означала невероятное количество ограничений для меня. Причем ограничения эти навязывались мне агрессивно. И если я отказывалась следовать «заботливым советам» – окружающие обижались долго и громко, с заявлениями типа «С таким отношением о каком материнстве может идти речь!».

Я же не чувствовала в себе никаких изменений: ни фигура, ни мозги, ни соответственно, мое мировоззрение, – не изменились. Мне хотелось того же, чего и всегда: активной, быстрой, шумной жизни. Поэтому свое полуторамесячное заточение на даче в связи с угрозой выкидыша я восприняла как несправедливое наказание непонятно за что. И постоянно нарушала запрет на передвижение по городу. Потому что в моей голове не укладывалось: к врачу съездить можно (и все промолчат, а то еще и похвалят), а в кино или в кафе – нельзя (при упоминании о кафе все вообще смотрели на меня как на преступницу). Полтора месяца казались вечностью. А когда они закончились, я узнала, что у меня будет двойня. На плановом УЗИ на сроке 12 недель.

Я лежала на кушетке в кабинете УЗИ и рассказывала врачу о том, что моя подруга только на третьем месяце, вот на таком же плановом УЗИ, как у меня сейчас, узнала, что у нее будет двойня. «У вас тоже», – сказала врач спокойно. «Нет, говорю, вы не поняли, не у меня, а у подруги моей двойня». – «Я вас поняла, – ответила врач. – Двойня будет и у вас». Потом я смеялась так, что картинка на мониторе тряслась – и я никак не могла рассмотреть ту самую двойню. Когда, наконец, рассмотрела – затихла. Внутри меня плавали два человечка с большими головами. Они шевелили ручками и ножками и были очень маленькими.

Известие о том, что у нас будет не один, а два ребенка, мы с мужем отметили в зоопарке. Особенно порадовала нас табличка на вольере с орангутангами о том, что у человекообразных обезьян рождается «один, редко два детеныша».

Второй неожиданностью было то, что во мне поселился страх. Я стала бояться ездить на легковых машинах – мне казалось, что я попаду в аварию. Я стала панически бояться толпы – заметила, что люди в метро или на улицах не смотрят друг на друга, а воспринимают других как движущиеся объекты и, конечно же, не видят самого главного во всей вселенной – моего живота. Сейчас, когда я родила и опять стала «нормальной», мне кажется, что так и должно быть. Тогда, во время беременности, мне это было дико.

Почти так же дико, как то, что я (и не только я, а мои еще не рожденные тогда дети и все мои родственники) стали зависеть от моей физиологии. Этот перевертыш казался злой шуткой: то, что всегда было подчинено мне – мое тело, сейчас полностью подчинило меня себе. Подобная зависимость от собственной физиологии была удивительна и отчасти унизительна. Беременность с точки зрения ощущений была приятна только в одном: когда дети были уже довольно крупные, я очень чувствовала их шевеления. Это было волшебно. Но все равно сохранялось ощущение, что я – персонаж фантастического фильма, в котором внутри одного человека поселились еще два и живут какой-то своей жизнью. Илюша, в которого я во время беременности влюблялась все больше, однажды мне сказал: «А ты понимаешь, что ты сейчас инопланетянин?» – «Почему?» – спросила я. «Потому что у тебя сейчас три сердца», – развеселился он.

Беременность длилась и длилась. Все меня хвалили, мол, доносила двойню до 35-й недели! Молодец! До 36-й! И без сохранения! «Ну ты герой!» – говорили мне, а я понимала, что моей заслуги в этом нет никакой, просто работают мои превосходно здоровые гены. Никакого ощущения «чуда, происходящего внутри», у меня не было. Поэтому когда врач позвонил мне на 37-й неделе и приказным тоном велел собираться в роддом с вещами, я обрадовалась очень!

Советский роддом – заведение прекрасное, и мне, как, наверное, всем, стоило больших усилий смириться с театром абсурда, который творился там на каждом шагу – вставаниями в пять утра, чтобы измерить давление, запретом выходить с этажа на лестницу, жуткой этой едой и тюремного вида халатами. Но, говорила я себе, это не суть. А суть – то, что барышни внутри меня затихли и не поддавались моим уговорам вылезать наружу.

Каково же было мое удивление, когда, уже лежа под капельницей перед кесаревым, я почувствовала, что у меня отходят воды! Вот это было настоящее чудо. Я впервые по-настоящему поверила, что дети меня слышат и понимают, раз прорвали пузырь сами и точно перед назначенной операцией.

А через 6 часов, когда и мама, и муж уже были у меня в палате, нам принесли двух туго запеленатых барышень. Они были красненькие и очень маленькие. Мама сказала, что они красавицы. Я как-то в этом усомнилась, но на меня все зашикали – мол, не гневи Бога. Я замолчала. Мне было страшно любопытно: что это такое из меня достали? А из этих малюсеньких пищащих существ правда получатся настоящие люди? А как мы с ними будем жить? Какие у них характеры? Смогу я стать для них хорошей мамой? А если нет – что тогда делать???

Сейчас я не волнуюсь по поводу того, что мы с Илюшей чего-то не поймем или не сможем. Все поймем и все сможем. Просто потому что мы любим их, а они – нас. Сможем. У нас просто нет другого варианта. Это же не работа, которую можно не сделать или вообще плюнуть на нее и уйти. Это же НАШИ дети, которые в нашей жизни – навсегда. Поэтому – сможем. Куда денемся?

Папа: Когда я узнал, что вместо одного ребенка нам дадут двоих, я обрадовался. Это же надо – двое – за те же девять месяцев, за то же самое количество усилий и волнений!

Я так обрадовался, что, спеша на свидание, которые мы с Катей запланировали после УЗИ, захлопнул входную дверь дома на английский замок. Внутри остались все ключи – в том числе от калитки нашего участка. Пришлось брать собственный дом штурмом, выломав узкое окно под самым потолком ванной и спрыгнув плашмя на пол. Любовь, как говорится, требует жертв и романтических поступков.

Живот женщины, беременной двойней, – это практически аквариум, только непрозрачный: внутри, булькая, плавают две рыбки. Мы договорились, что та, которая справа и постоянно тычет ногой изнутри, – Маша, а та, которая слева и спокойная, – Лида.

За те месяцы, пока живот твоей жены тихо растет, привыкаешь к ее беременности настолько, что когда выясняется, что нужно ехать в роддом, удивляешься: «Зачем это? Вроде и так все в порядке». И когда мы с Катиной мамой отвезли ее в роддом, на меня накатило ощущение безмерного удивления и неожиданного одиночества. Вот он, «день икс», и я сижу в роддоме под дверью операционной. Самое скверное в ситуации, когда ты ждешь, пока твоей жене сделают кесарево, это то, что ты не можешь ни к чему быть готовым. Сперва врачи долго тянут: «Доктор, уже делают операцию?» – «Нет, пока только палату моют». – «А сейчас?» – «Сейчас пока обезболивание будут делать». – «Ну что, уже делают?» – «Да нет, пока инструменты только готовят». И только ты расслабишься и подумаешь, что еще полчаса можно сидеть спокойно, поскольку от тебя ничего не зависит, как тут же нянечка пробегает мимо, неся на руках… ОРУЩЕГО! ВСЕГО В КРОВИ! МАЛЕНЬКОГО И СМОРЩЕННОГО! ТВОЕГО РЕБЕНКА!

Крик был так пронзителен, что звенели баночки рядом со столиком. «Это Маша», – понял я. Затем другая нянечка пронеслась с другим ребенком, почему-то совершенно безмолвным и даже с закрытыми глазами.

– Почему она молчит? – испуганно прошептал я.

– Спит! – весело отвечала медсестра. Девочку положили на столик, дали ей подышать кислородом из трубки и включили музыку. Лида проснулась и издала ленивый звук: мол, хотели плача, так вот вам плач. А потом улыбнулась.

– Веселая девушка будет! – пообещала медсестра.

Выяснилось, что, когда нетерпеливая Маша, не дождавшись начала операции, начала прорывать пузырь в животе, Лида попросту дрыхла, дожидаясь, пока за нее сделают всю работу. Эта разность характеров у наших детей проявляется и спустя годы: Лида невозмутима, как каменная стена, а по утрам ее даже пушкой не разбудишь, Маша плачет по каждому поводу и встает вместе с жаворонками.

Когда жена лежит в роддоме вместе с двумя детьми, поневоле начинаешь ощущать себя маленькой надземной частью айсберга. Оказывается, ты отец большого семейства – но пока никто об этом не знает, а главное – ты сам этого не можешь представить. Потому что ездить в роддом смотреть на двух красных карапузов, спящих в прозрачных кувезах, – это совсем не то же самое, что вставать к ним ночью каждые полчаса и, склоняясь в молитвенной позе над кроватками, совать обеим по бутылочке. Поскольку дети спали плохо и, как правило, своим криком будили друг друга, пришлось выучиться этому «кормлению по-македонски», с двух рук одновременно. Помню, как однажды, чтобы их убаюкать, я полтора часа подряд, без остановки пел им песню Псоя Короленко про еврейскую свадьбу.

После того как в нашем доме появились две деревянные кроватки с глазастыми карапузами, жизнь наша полностью перестроилась. Исчезла прежняя свобода маневра: захотел – поспал, захотел – съездил в кафе, с друзьями посидел. Шалишь, брат: а посиди-ка ты дома, а не поспи-ка ты полночи, пока жена отсыпается, а поработай-ка ты дома под яростный крик в два голоса. Однако надо сказать, появление детей мобилизует: за первый год их жизни я, неожиданно для самого себя, сумел написать текст диссертации, к которому до этого безрезультатно приступал не один год.

Итак, у нас началась действительно взрослая жизнь. Что это такое? Для себя я сформулировал это предельно кратко, всего в нескольких пунктах. Взрослая жизнь – это время:

– когда знакомых выбираешь преимущественно среди людей, у которых дети того же возраста, что и у тебя;

– когда время твоего возвращения домой определяет уход няни;

– когда работа становится единственным местом светской тусовки, обмена новостями, отдыха и – что любопытнее всего – самой работы;

– когда ясно, что одно малопонятное слово из языка детей содержательнее, чем вся переписка всех взрослых блогеров мира за год, а политика и культура – детский лепет по сравнению с настоящим детским лепетом;

– когда начинаешь следить за тем, что говоришь, и б о дочки понимают и запоминают все гораздо быстрее и крепче, чем кто-либо вокруг;

– когда боишься окосеть из-за постоянной необходимости держать в поле зрения двух девочек, разбегающихся в разные стороны со скоростью пули;

– когда жизнь приобретает новый и прекрасный смысл, какого раньше не было.

Вот ради этого смысла, собственно, и вся затея. У меня случился момент истины через полгода после рождения близнецов, когда, отправившись играть в баскетбол на площадках МГУ (мое любимое времяпрепровождение в течение десятка лет), я случайно обнаружил в сумке, в кармане, где я обычно храню документы, маленький розовый носок. Как он туда попал, до сих пор остается загадкой – но вот уже три года я постоянно ношу его с собой.

Глава 2
Третий после двойни

Мама: Когда мы с Илюшей задумали родить еще ребенка, я не волновалась насчет себя: во время первой моей беспроблемной беременности двойней ни одно из моих опасений по поводу собственного хилого здоровья не оправдалось. И спина, которая болела с 13 лет, выдержала, и вся репродуктивная система сработала на ура, и гуляла я со своим нереально большим из-за двойни животом по два с половиной часа в день (и догуляла до 37 с половиной недель, то есть полностью доносила однояйцевых близнецов). Так что в своем организме я была уверена на сто процентов.

Мы не думали: а как же мы справимся?! Казалось, что если выдержали два бессонных года с двойней, то нам в принципе – море по колено. Мы просто очень хотели еще ребенка. Мальчика. Очень. Сначала захотела я – насмотревшись на фотографии только что родившегося племянника, – потом Илюша.

Позже мне объяснили, что у меня случился абсолютно нормальный очередной гормональный взрыв, которым объясняется появление вторых детей у большинства женщин (не случайно обычная разница между старшим и младшим – от трех до пяти лет).

Девочкам, когда я забеременела, было два года восемь месяцев. Они были шустрые, избалованные, домашние умненькие дети, которые постоянно, как и положено близнецам, конкурируют друг с другом за все: от любви многочисленных родственников до драного шнурочка, который мог и может вызвать двойную истерику на полчаса. Мы тогда спали все вместе – в огромной, надставленной тремя досками икейской кровати, и перед сном у нас был и есть традиционный час вечернего бешенства. Девочки скакали по кровати, визжали, смеялись и прыгали на нас. Мы с Илюшей знали, что это плохо и неправильно, но в девчонках в этот момент было так много брызжущего детского счастья, что не хотелось это прекращать ради какого-то абстрактного «режима».

Девочкам мы о моей беременности сказали в тот же день, когда сами узнали. После первого же прыжка Лиды или Маши на мой живот вечером перед сном – с перепугу объяснили все попроще: что у мамы в животе растет детеныш, поэтому прыгать теперь на маму – нельзя. Нам пришлось повторить это раз 158, пока девочки запомнили и поняли, чего нельзя и почему нельзя, зато мы избежали легенд об аисте, магазине и капусте, и Маша с Лидой теперь более или менее адекватно представляли себе, откуда берутся дети – из маминого живота. Как они попадают в мамин живот, мы пока не рассказывали.

Единственной проблемой во время второй беременности стало то, что я начала мгновенно уставать. То есть еще минуту назад я была в порядке, а сейчас – как будто из сети выключили. Хорошо, когда этот момент приходился на часы работы няни – тогда я быстро уходила в свободную комнату и засыпала. Но если няни к моменту моего «отключения» уже не было, приходилось тяжело, потому что неподъемным становилось любое дело: даже просмотр мультиков с девочками (и звук у телевизора слишком громкий, и сюжет тупой, и вообще оставьте меня в покое!!!).

Девочки в мои обстоятельства не входили и входить не желали. Они требовали того, к чему привыкли: внимания, одобрения и обычного попустительства с моей стороны. Ведь так было, пока я работала: я успевала настолько соскучиться по детям за день в редакции или за компьютером, что ни о каких наказаниях с моей стороны просто не могло быть и речи. Когда же, забеременев во второй раз, я уволилась и села дома, ситуация изменилась, к огромному неудовольствию детей и моему: кому же охота превращаться из доброй феи в строгого полицейского! А я становилась не просто строгой – свирепой. В ответ девочки начали ныть. Не «начинали», а именно «начали», то есть это стало не разовым явлением, а вошло в привычку. Спасение от этого у меня было и есть только одно: бросить все и заняться исключительно детьми – рисовать, читать, гулять, песни петь, что угодно делать, но – быть с ними, не отвлекаясь ни на секунду. Тогда нытье сразу прекращается.

Страшно мне стало за эту беременность дважды. Первый раз, когда узистка на тринадцатой неделе срока в течение пяти минут не могла найти внутри меня «плод». Она молчала, хмурилась, вздыхала, произносила загадочные фразы про «нетипичную картину» и «Людочка, посмотри, что это такое», чем почти довела меня до коматозного состояния. Я успела вспомнить все патологии внутриутробного развития, задать 50 вопросов, услышать наконец сакраментальное: «Я не вижу у вас признаков беременности», буквально вырвать у врача узи-датчик, поводить им по своему животу и, увидев на экране монитора что-то вроде скелетика, прокричать: «А вот это – не оно?!» – «О, да, – облегченно выдохнула врач, – надо же, как он уплыл далеко!» Еще через пять минут она сказала мне, что все в порядке, «плод» развивается соответственно сроку и чтобы я перестала наконец плакать.

Второй раз меня накрыло, когда мы с маленьким Борькой вернулись домой. Нас вдруг стало в комнате очень много, и у меня взорвался мозг: а как мы справимся с девочками и еще одним? Что мы натворили? Зачем?? Чем мы вообще думали??? Я хочу обратно!!! У мужа в глазах была та же паника. Но тут заорал Борька, девочки разлили свое вечернее молоко – и как-то уже стало не до страха.

Папа: – У мамы в животе ребёныш, – таинственно говорит Маша. Девчонок это поражает: они привыкли, что дети укомплектованы по двое. А тут еще таинственный братик какой-то нарисовался. Но братика они ждут – настораживает только способ его появления на свет: надо же, сидит в животе, а потом в один прекрасный день выпрыгивает.

– Ой! А у меня в животе тоже детеныш! – вскрикивает Лидусик. – В колясочке!

К кесареву готовили бесконечно: мы пришли к 6 вечера, а начали операцию только после 9. Доктор был тот же самый, что и в первый раз – в таких делах рисковать не хочется.

– Хорошая у вас работа, – с воодушевлением говорила Катя, пока он пихал ленту в аппарат вроде сейсмографа, загогулинами записывающий ритм сердца ребеночка. – Вы даете новую жизнь…

– Хорошая… – согласился доктор. – Это уже шестое кесарево за сегодня. Плюс две ночи подряд меня поднимали на экстренную операцию…

Мы как-то сразу сникли – у меня закралась мысль: «А не дрогнет ли рука после шестого кесарева?» Слава Богу, не дрогнула. По традиции, совершенно неожиданно, нянечка вынесла мне моего сына и сунула в руки:

– Ну, папаша, пообщайтесь!

Борька, несмотря на сморщенное личико, был явной копией Маши и Лиды: те же щеки, тот же рот и подбородок. Наша порода! Помню, как сказал Кате, когда она сетовала, что девчонки похожи на меня, а не на нее: «Смотри, Катя, вот в чем разница между информацией и материей – ты из своей материи их девять месяцев лепила, а моя информация только один раз постаралась. А результат?»

Затем нянечка принесла еще одного, чужого ребенка и положила дышать кислородом. Вслед за тем врачи стремительно испарились, и следующий час я просидел с Борькой на руках в почти полном одиночестве, слушая вопли второго ребенка на столике. Я понимал, что никому сейчас не до нас, что объем работы у врачей такой, что они приносят и кладут детей как пирожки или кирпичи: никто ведь не спрашивает у пирожка, не скучно ли ему тут в одиночестве? Но оставлять сына лежать одного мне не хотелось.

За стеклянной стеной соседнего бокса какая-то женщина в измазанной кровью рубашке готовилась рожать: тужилась и кричала. Самое ужасное, что отвернуться не получалось: так уж стоял единственный стул, на котором можно было сидеть. Увы, несмотря на все свое отвращение к концепции партнерских родов, я таки стал свидетелем того, как дети появляются на свет – даже против своего желания. Зрелище, скажу я вам, весьма неромантическое.

Когда Борьку наконец увезли в палату для новорожденных, мы с Катиной мамой поехали домой. Я был совершенно неживой от стресса и летней духоты. Дома ко мне прибежали девчонки, повисли на руках. Я показывал им фотографии Боречки.

– Как моъковка! Весь къасный, – задумчиво отметила Лида. Потом мы с ними пошли наверх – укладываться спать. Пока они прыгали по мне, я постепенно отходил от полуобморочного состояния. Только благодаря девчонкам, думаю, я в тот вечер спасся от инфаркта.

За те пять дней, пока Катя была в роддоме, они как-то повзрослели. Захожу как-то вечером в спальню, а Лида с Машей сидят на кресле, и одна другой говорит:

– Все у тебя будет, Маша: и песни, и куклы, и снег…

Было полное ощущение, что одна подруга утешает другую в кафе и обеим по 30 лет…

Или прыгают-прыгают по кровати, а потом вдруг задумаются о проблемах бытия.

– Маша, ты откуда родилась?

– Я… (подумав) из яйца…

– Из какого яйца – простого или морского?

– Из прочного!

Что имелось в виду – тайна.

Они звонили Кате в роддом. Говорят:

– Мама, а ребёныш уже вылез?

Они думают, что он может как-то родиться, оставшись при этом внутри… Наверное, залезает и вылезает, как кенгуренок из сумки.

Борьку девчонки восприняли как большую игрушку: тянули его за руки и ноги, трогали нос и уши, хотели взять на руки. Меня все это пугало, я пытался их отогнать. Катя поступила мудрее – объясняла им, что можно, а чего нельзя. В результате Маша взяла над ним шефство: стоит рядом с колясочкой и изо всех сил его укачивает.

– Снёт и снёт, – однажды возмущенно сказала Маша про Лиду, которая утром продолжала спать, пока сама Маша встала с восходом солнца и успела переделать кучу дел. Вот Борька первое время именно этим и занимался: «снёт и снёт». По сравнению с девчонками он на удивление спокойный ребенок.

С самого начала затея с третьим ребенком казалась мне исключительно привлекательным безумием. И я старался не думать, что придется заново проходить по той же лыжне: не спать ночами, учить Борьку ходить, говорить, кидать мячик. Но результат меня порадовал: наверное, чтобы понять, что такое дети, нужно быть родителем и девочек, и мальчика. Потому что Борька – совсем другой: упитанный, гораздо плотнее, крепче и сильнее Маши и Лиды, какими они были в его возрасте. Он с первого дня поднимает и поворачивает голову, а если его положить на живот, ползет, загребая ручками и ножками. Словом, я не разочарован результатом – наоборот, очарован.

Сил, правда, требуется теперь гораздо больше. Учусь их экономить – если нет никакого дела, впадаю в спящий режим, как компьютер: сплю в автобусах, иногда даже стоя. А вагон метро стал моей избой-читальней: где еще можно остаться наедине с книгой, как не здесь? Я все чаще соглашаюсь с кем-то сказанной фразой: «Счастье – это когда все дома и когда все спят».