Текст книги "Всё будет хорошо, обязательно"

7.

– Ну ты, сосед, и счастливчик по сравнению с другими, – сказала Флор нашему отцу. – Дочерей у тебя больше, чем сыновей, и мальчики ещё не достигли призывного возраста.

У Флор было четверо сыновей. Старшему двадцать семь, младшему двадцать.

Вскоре после этого разговора к нашему дому на велосипедах подъехали двое из добровольной народной гвардии. Двое спокойных мужчин в тёмной форме.

Мы испугались. Подумали, что они пришли за папой, чтобы забрать его в армию. Или за Оскаром. До сих пор мы считали, что этого не будет, что папа слишком старый, а Оскар слишком молодой. Но оказалось, гвардейцы ошиблись адресом. Им надо было к Флор. В тот день армия пополнилась четырьмя солдатами.

Когда гвардейцы уезжали на велосипедах, мы стояли на улице перед нашим домом. А Флор тотчас ушла к себе и закрыла дверь. Оскар провожал взглядом людей в форме, удалявшихся на своих велосипедах по нашей улице. И когда они исчезли из виду, он всё ещё смотрел им вслед.

– В следующий раз они приедут за мной, – сказал он.

Я замотала головой. Он взглянул на меня, но ничего больше не добавил. Я не хотела слышать ни слова. Кроме, разумеется, маминой фразы, что всё будет хорошо. Но мама стояла поодаль и разговаривала с соседкой. А Оскар молчал, потому что читал газету, в которую заворачивали шпик.

Наша булыжная мостовая вся дрожала.

По ней снова текла людская река, но теперь это были не беженцы. Мы услышали их раньше, чем увидели. В воздухе висел туман, скрывавший всё, что было вдали. Пелена тумана становилась всё тоньше, и постепенно показалась колонна из молчаливых людей и лошадей. Люди шагали по улице, грохоча каблуками. Немецкие солдаты. Некоторые выглядели более важными, чем другие. Некоторые сидели верхом, в шинелях с капюшоном. И держали в руках хлыстики, готовясь пустить их в ход, если потребуется. Я почувствовала себя маленькой-маленькой и спрятала руки за спину, стараясь не думать о том, что мне однажды рассказал Паулюс. Про то, как немцы отрубают людям кисти рук. Я старалась забыть этот рассказ, очень-очень старалась. Но в голове у меня так и летали отрубленные руки, а в запястьях я ощущала зуд.

Пешие солдаты маршировали. Переваливались с боку на бок, как гуси, но точно попадали в ритм. Одни надели меховые шапки, хотя было совсем не холодно. Другие носили шлемы с острыми пиками на макушке. Я подумала, что немцы, наверное, умеют убивать людей совершенно особым способом. Возможно, они нападают, как быки или олени, наклонив голову и выставив вперёд пику? Но вслух я этот вопрос не задала.

Чем дольше они шли, тем яснее становилось, что немецкая армия очень большая. Прямо как целый город. Мимо проехала походная кухня с поварами, мешавшими суп в огромных котлах. За ней штук пять санитарных повозок. А потом телега, на которой сидел сапожник и чинил сапоги. У них было всё-всё.

Часть марширующих солдат пела, но их пение не было радостным. На три счёта они пели, затем на три счёта просто шагали. А после всё повторялось снова. Звучало так, будто они уже выиграли войну.

Родители уводили детей по домам. С шумом захлопывали двери, задвигали засовы. В домах вдоль центральной улицы шевелились занавески на всех окнах. Мы с Жюлем тоже сунули головы под занавеску, чтобы видеть. Остальные, как обычно, разместились за столом и оттуда прислушивались к грохоту марширующих сапог и цоканью лошадиных копыт.

Пора было ужинать, но мама и не думала доставать из буфета хлеб с сыром, а мы с Розой не накрывали на стол. Папа не напоминал нам о наших обязанностях, Оскар не притрагивался к шпику. Жюль и Клара не ныли, что хотят есть. Казалось, желудки у нас полны.

Мы продолжали сидеть, надеясь, что колонна скоро закончится. Что солдаты пройдут мимо и мы их никогда больше не увидим. Мы поговорим о них, как о грозе, пролетевшей над городом, и навсегда забудем. Но уже стемнело, а мостовая всё ещё дрожала у них под ногами.

Мы легли спать ровно в то же время, что и всегда.

Но сон не шёл.

Клара забралась в кровать к родителям. Мы с Жюлем легли в постель к Розе. Прижавшись друг к другу, мы смотрели в темноту широко открытыми глазами.

Колонна военных прошла мимо нашего дома только к утру.

Булыжники были покрыты коричневой кашицей.

Пахло лошадьми.

Мы с Жюлем вышли на середину дороги. Медленно двинулись в сторону рыночной площади. Там и сям на тротуаре лежало битое стекло, особенно около магазинов.

Жанна, жена Мона, качала головой, глядя на разбитую витрину их булочной. В витрине не осталось ни одной буханки. Несколько мешков с мукой были просто так вспороты и перевёрнуты. Как будто в булочной недавно шёл снег. Но все были живы.

Мы слышали рассказы о том, что ещё они натворили. Срубили фруктовые деревья на дрова. Значит, станет ещё труднее с пропитанием. Во многих кафе разбили зеркала. И ещё забили несколько совершенно здоровых домашних животных.

– У нас здесь настоящей войны не будет, правда? – спросил Жюль.

– Конечно, – ответила я. – Они прошли мимо нас во Францию.

Я говорила то, что думала. Мне очень хотелось так думать.

– Значит, нам повезло, – сказал Жюль.

– Нам очень повезло.

После воскресной службы мы с несколькими ребятами с нашей улицы играли в войну на лугу у часовни. Паулюсу, сыну Мона, недавно на день рождения подарили бельгийскую солдатскую форму и деревянный штык. Размахивая этим штыком, он стоял напротив нас. Потом рукой показал на меня.

– Ты будешь немцем, – сказал он.

– Она не может быть немцем, она девочка, – возразил Жюль.

– Я могу изобразить немца, но не хочу.

– Тогда будешь медсестрой, – предложил Паулюс.

– Значит, мне придётся всё время сидеть в стороне и смотреть, как вы сражаетесь. Лучше я буду шотландским солдатом.

Паулюс размахивал своим штыком во все стороны.

– Девочки носят юбки, поэтому легко могут быть шотландцами!

– А я хочу быть медсестрой! – сказала Роза.

Паулюс немного приутих, плечи у него опустились. Взглянул на Жюля:

– Будешь немцем?

– Ни за какие коврижки! – ответил Жюль.

Паулюс похлопал штыком по земле. При этом от штыка отломился кусочек.

Казалось, мальчик вот-вот заплачет, но вместо этого вдруг разозлился. Я с трудом удержалась от смеха.

– Но без немцев же игры не будет!

– И войны тоже, – сказала я.

Клара запрыгала на одной ножке и пропела:

– Ни-ка-кой вой-ныыыы!

– Компания придурков, – мрачно сказал Паулюс.

Теперь уже я расхохоталась.

– Не слушай нас, Паулюс! Война будет!

Сказала – и сразу смолкла, потому что все посмотрели на меня так, словно я немец.

8.

Еды становилось всё меньше.

Проходя через наш городок, немцы разграбили магазины. Во всей округе не осталось ни единой курицы. А если бы хоть одна осталась, мама бы её ни за что не забила. Яйца были на вес золота. Но мы нашли одну мёртвую курицу. Мама её ощипала и разрезала на куски. Собрала вытекшую из неё кровь – совсем немного! – и смешала с мукой. Мы ели курицу, приготовленную с луком. Мы ели её два дня, всемером. Но всё равно были голодны так, что сосало под ложечкой и болел желудок. На третий день мама сделала из муки с куриной кровью колбасу. Она отрезала от неё тонкие кружочки и жарила на сковородке.

С луком, конечно. Вкусно это не было, но все съедали свою порцию до конца. Даже Клара. И теперь нам разрешали после еды облизывать тарелки.

– Может быть, всё-таки стоит перебраться куда-нибудь в другую местность, – как-то раз сказала мама. – Так, ненадолго, на месяц-другой. До конца войны. До тех пор, пока все солдаты отсюда не уйдут и всё не станет по-прежнему.

На следующий день мы ели одну картошку с луком. В какой-то момент папа перестал жевать и посмотрел в глаза каждому из нас по очереди.

– Придётся отсюда уехать.

– Куда? – спросил Жюль.

– Туда, где безопасно? – спросила я.

Папа ответил не сразу.

– Да, мама? – обратилась я к маме.

– Да, Алиса, туда, где безопаснее!

Я задумалась о том, что значит безопаснее и достаточно ли это безопасно. Ведь опасно – это безопаснее, чем очень опасно.

– И когда мы отправляемся?

– Сегодня ночью.

Я стояла в глубине сада, и мне казалось, что война далеко-далеко. Я стояла под яблоней и смотрела вверх. Листики дрожали на ветру. Время от времени солнце заглядывало мне в глаза, словно пыталось подразнить.

Я попробовала вонзить лопату в землю под яблоней. Вскочила на неё обеими ногами. Попрыгала, но это не помогло. Я слишком мало весила. Когда лопата сильно наклонилась, я отскочила в сторону.

– Что ты делаешь?

Это был Оскар. Он подошёл ко мне, и я думала, что он сейчас засмеётся. Но нет.

– Хочу вырыть яму и спрятать вещи. Чтобы они сохранились до нашего возвращения.

– Какие вещи?

Я подняла джутовый мешок, лежавший у ствола, и протянула Оскару. Оскар открыл мешок. Я-то, разумеется, знала наизусть, что там лежит.

Платье Розы. Небесно-голубое, с бантом на спине.

Кукла, с которой я уже давно не играла. Но всё-таки.

Книга сказок с самыми красивыми на свете картинками.

Земной шар.

А внутри земного шара – письма от Йоханны. И фотография всей нашей семьи, сделанная в прошлом году.

Я немного смущалась, не знаю почему. Оскар невесело улыбнулся и положил мешок на землю. Протянул руку и взял у меня лопату. За пять минут вырыл для меня идеальную яму.

– Вот, яма твоей мечты, – сказал он.

Оскар ушёл, и я осталась наедине с ямой и всем тем, что мне так хотелось сохранить.

Я ещё раз осмотрела свои сокровища. Открыла книгу со сказками на той странице, где была изображена девочка со спичками. Оглянулась, не смотрит ли кто, и поцеловала куклу. Свернула платье в колбаску, чтобы оно как можно меньше смялось. Погладила глобус и с трудом разняла половинки. Прочитала последнее письмо от Йоханны, но в нём речь шла только о лете. Об играх, и о веселье, и о том, как было жарко. Сейчас лето казалось таким далёким!

Дочитав письмо, я посмотрела на фотографию. Какие мы все серьёзные! Как будто знали, что нас ожидает. Незадолго до того, как фотограф нас снял, мы все очень смеялись над Кларой, которая нечаянно пукнула в полной тишине. Фотограф тогда рассердился. Хотя лица на фотографии были серьёзные, глядя на неё, я вспоминала, как мы смеялись. Над тем, как Клара пукнула.

Такими я и хотела запомнить всех нас.

9.

Мы отправились в путь.

Не на юг и не на восток, потому что оттуда пришли немецкие солдаты. Не на запад, потому что там мы никого не знали. Мы решили двинуться на север, в Руселаре.

Там жил дядя Жеф, брат нашего отца.

Ночь теперь стала безопаснее, чем день. Поэтому мы не легли спать в положенное время. Обычно не ложиться спать в положенное время – это праздник. Но сейчас это не было праздником. Нам предстояло всю ночь идти пешком.

Мы взяли с собой тачку, наполненную пожитками. «Наполненную» звучит так, как будто там лежало много всего, но это было неверно. Только одеяла, полотенца, несколько кастрюль. Все, кроме Клары, несли по тючку с собственными вещами. Чтобы поменьше тащить, я надела два платья, одно поверх другого, и два свитера. Жаль, что невозможно сделать то же с обувью. Пальто на мне еле застегнулось.

Фонарь лучше с собой не брать, сказал папа. Другие семьи, покидавшие насиженные места одновременно с нами, тоже шли без фонарей. К счастью, появилась луна. Большая и круглая, она светила на нас с неба. Облака не заслоняли её, в этом нам повезло. И дождя тоже не было. Двойное везение.

Оскар толкал тачку. Они с папой будут подменять друг друга. Мама несла на спине Клару. Я шла рядом с папой.

– А дядя Жеф знает, что мы к ним идём?

– Нет.

– А у них хватит для нас места?

– Придётся им потесниться. Мы же родственники.

У меня устали ноги, а мы ещё так мало прошли. Дорога казалась бесконечной. Мы очень давно не виделись с дядей Жефом! Я вспоминала о какой-то ссоре по забытому поводу. Может быть, он не захочет нас приютить. Тогда придётся идти дальше.

Беженцы – это люди, которые спасаются от чего-то. Они немного похожи на путешественников, только не знают, каков конечный пункт их путешествия. Никто нас не ждёт. Никто нам не обрадуется. После этой долгой ночи нас никто не накормит и не уложит в тёплую кровать. Может быть, нас вообще не пустят в дом. И нам придётся снова отправиться в путь. От одной этой мысли я почувствовала такую усталость! А как же Йоханна, вдруг подумала я. Ведь я её даже не предупредила, что мы уходим. Вдруг она придёт утром к нашему дому, но ей никто не откроет дверь. И никто не расскажет, куда мы все делись. Наверняка она будет волноваться. Я понятия не имела о том, собирается ли её семья остаться в Ипре. Возможно, они тоже спасаются бегством. Прячутся в лесу. Или бродят туда-сюда по берегу моря, потому что море преградило им путь. А что, если Йоханна в западне между немцами и морем? От этой мысли у меня засосало под ложечкой. Вероятно, я больше никогда её не увижу.

Неожиданно я почувствовала у себя на спине папину руку. Я очень любила, когда он вот так ко мне прикасался. От его ладони всегда исходило чудесное тепло. Но сейчас я тепла не чувствовала, оно застряло в моих толстых одёжках. Я ощущала только прикосновение, но мечтала услышать слова, которые папа мне обычно говорил. Слова, которые успокоят меня не меньше, чем тепло его ладони. Что не надо бояться, что мы найдём себе пристанище. Что дядя Жеф раскроет нам свои объятия и двери своего дома. Что всё будет хорошо, обязательно. Но папа, разумеется, молчал.

Собственно, ничего другого я и не ждала. Теперь даже мама ничего больше не говорила.

Двигались мы медленно, но тем не менее мне было жарко под всеми слоями одежды. Я расстегнула пальто, но лучше бы этого не делала: узел с моими вещами теперь сползал с плеча. Я попыталась снова застегнуть пальто, и у меня оторвалась пуговица. Я наклонилась, чтобы её поднять, но луна, только что светившая так ярко, зашла за тучи.

– Алиса, не останавливайся! – сказала мама.

Её голос звучал устало и глухо. Она еле держала Клару на руках, голова спящей малышки то и дело съезжала с маминого плеча. Потом мама и сама остановилась.

– Не могу больше идти, – прошептала она.

Папа взял у неё Клару и заботливо положил девочку на одеяло в тачке. Дальше папа с Жюлем стали толкать тачку вместе, каждый за свою ручку. Я обернулась к Мариетте, женщине, шагавшей за мной следом. У неё был большой-большой живот, ребёнок мог родиться в любой момент. Похоже, у неё тоже закончились силы. Но поблизости не оказалось ни тачки, ни тележки, на которую она могла бы сесть. Ноги мои болели всё сильнее и сильнее. А потом я перестала что-либо чувствовать, кроме ног. На пятке образовалась большая водяная мозоль, но останавливаться было нельзя. А что, если попробовать не замечать боль? Просто не думать о ней – и всё. Вдруг это поможет? Я постаралась не думать о боли. Но чем больше старалась, тем больше думала.

Мне было жарко, ужасно жарко. Я вся взмокла под своими одёжками. Люди, вместе с которыми мы отправились в путь ночью, рассеялись и отстали. Из плотного облака мы превратились в длинную полосу тумана. Рядом с нами остались только Мариетта и её муж Фонс.

Никто не разговаривал, слышались только звук шагов и скрип колёс нашей тачки. И вдруг я уткнулась в папину спину. Хотела спросить, в чём дело, но папа приложил палец к губам: тсс. Те, кто шёл за нами, тоже остановились. Вдали показался огонёк, он двигался в нашу сторону. Вот донёсся какой-то гул. Мы всматривались и вслушивались изо всех сил.

– Уходим с дороги, быстро! – скомандовал папа как можно чётче и как можно тише. – Все в кусты!

Клара чуть не вывалилась из тачки и, проснувшись, заплакала.

– Тише, Клара, – прошептала Роза. – Там немецкие солдаты, нельзя, чтобы они нас заметили.

Клара замолчала, сунув в рот большой палец. Вообще-то ей не разрешали сосать палец, но сейчас никто ничего не сказал. Её глазёнки сердито блестели при свете луны.

Огонёк приближался, гул превратился в топот сапог. Я задержала дыхание, зажмурилась. Если я их не вижу, то и они меня не видят. Я знала, что это чушь. Но иногда чушь помогает от страха. Вот они прошли мимо нас и скрылись вдали. Мы поднялись с земли. Ноги мои горели огнём. Казалось, что ботинки вдруг стали мне ужасно малы. Нос и губы жгло, потому что я оцарапалась, прячась в колючих кустах. Я облизала верхнюю губу, во рту появился вкус железа.

– Мы сейчас где-то у Пашендейля, – сказал папа. – Подождём здесь до рассвета.

Когда небо из чёрного стало серым, мы подошли к Пашендейлю. Остановились у крестьянского двора с большим сараем. Из дома вышло несколько человек, один из них закурил. Оскар, который толкал нашу тачку последний час, упёрся руками в бока, распрямил спину и подвигал плечами. Было видно, что ему больно.

Тут из кухни вышла хозяйка и замахала на нас руками. Мама вся съёжилась.

– Нет у меня для вас места, – сказала хозяйка. – Весь сарай полон беженцев.

Но лицо её не было сердитым.

– Мы ненадолго, – сказал папа, – нам бы хоть чуть-чуть отдохнуть.

Клара проснулась и села в своей тачке. Хозяйка посмотрела на её спутанные светлые волосы, на разрумянившиеся во сне щёки. И главное, заглянула ей в глаза. А потом заметила, что Мариетта беременна. Мариетта обхватила руками живот – казалось, она еле стоит на ногах.

– Ладно, отдыхайте, только не очень долго, – сказала хозяйка. – Принесу вам кофе и хлеба.

Она пустила нас в сарай. На полу лежало много одеял. Здесь и там из-под одеял виднелись лица с закрытыми глазами или взъерошенные затылки. Между спящими взрослыми ходили дети. Все места у стен были заняты, поэтому мы опустились на пол прямо посередине сарая. Фонс расстелил одеяло для Мариетты и помог ей сесть. Мариетта расплакалась, Фонс устроился рядом, обнял её и стал тихонько покачивать. Мама погладила её по плечу.

– Сейчас ты поешь, Мариетта, – сказала мама, – а потом ненадолго заснёшь. Всё будет хорошо.

– Какой у меня живот твёрдый, – тихонько простонала Мариетта. – Никак не отпускает…

У мамы в глазах мелькнул испуг. Они с Фонсом посмотрели друг на друга, но ничего не сказали.

Хозяйка принесла бутерброды. А чуть позже кастрюлю, полную кофе, и кружки. Вдобавок она дала нам целую плитку шоколада. Я чуть не расплакалась от счастья.

– Англичане нам очень помогают, – сказала хозяйка. – Пропитания хватает!

Мама обхватила её руку обеими ладонями.

– Мы вам так благодарны! Спасибо! Спасибо!

Хозяйка улыбнулась.

– Ладно, оставайтесь подольше. Что-нибудь придумаем.

Тут уже расплакалась мама.

Я сняла с себя верхнюю одежду, но быстро замёрзла. Потому что платье и всё, что под ним, было влажным от пота. Я залезла под одеяло, и сразу стало теплее. Звуки вокруг затихли, голоса теперь доносились откуда-то издалека. Меня словно окружил слой ваты, а через минуту я уже вообще ничего не слышала.

Мне приснилось, что я бегу по полю битвы. Будто мы играли в войнушку, но тут началась настоящая война. Паулюс, изображавший немца, бежал за мной следом. И непрерывно что-то кричал мне, чтобы испугать. «Беги-беги, я всё равно тебя догоню! Из-под земли достану!» И всякий раз, когда мне казалось, что я от него избавилась, он снова выныривал у меня под носом и кричал: «Вот видишь! Вот видишь!» Я опять бросалась наутёк. Мне хотелось взлететь, и в какой-то момент я и правда взлетела. Тут Паулюс превратился в настоящего немца и выстрелил в меня. Он стрелял и стрелял, а я летела всё быстрее и быстрее.

Я проснулась, потому что услышала настоящие выстрелы. Вылезла из-под одеяла и прижалась к папе. Вскоре мы все слиплись в один большой комок, как леденцы, полежавшие на солнце. За спиной послышался крик, явно женский. Мариетта сидела на полу, прижимая руку к животу. Солома под ней была совершенно мокрая. Её лицо исказилось от боли.

– Но это слишком рано, – простонала Мариетта.

– Девочка моя! – воскликнул Фонс. Он сел у неё за спиной, широко расставив ноги, обнял сзади и снова стал её как бы баюкать.

– Не надо! – сказала она. – От этого сильнее болит спина.

Фонс перестал покачиваться и шепнул ей что-то на ухо. Она кивнула и застонала теперь уже громко.

– Не бойся, Мариетта, я тебе помогу, – сказала мама и поправила ей волосы, прилипшие к потному лбу.

– А ты кому-нибудь уже помогала? – спросила Мариетта, еле переводя дыхание.

Лицо у неё было испуганное.

Мама ответила не сразу.

– Я несколько раз была на твоём месте, – сказала она, – и знаю, как это бывает.

– Но здесь так много народу, – охнула Мариетта. – Слишком много. И столько мужчин.

– Что поделаешь, Мариетта, мы не можем прогнать их на улицу, ведь там стреляют.

С улицы донёсся громкий выстрел. Я втянула голову в плечи, точно черепаха. А Мариетта выглядела так, будто пуля попала ей в живот. Стонала и тяжело дышала, пот лил с неё градом, словно в жаркий летний день. Мужчины отошли вглубь сарая. И дети тоже. Даже Роза, которая уже была взрослой. А я не ушла. Я хотела всё видеть, хотя мама и велела мне присоединиться к другим.

На коленях у Мариетты лежало большое полотенце, так что нам не было видно, откуда появится младенец. Мне всегда говорили, что детей находят в капусте. Больше меня не обманете! Я своими глазами видела, что ребёнок вот-вот родится из живота. Я совершенно точно знала, что дети появляются из дырочки, которая при этом становится всё больше и больше: из пупка. Мама сидела, сунув голову под полотенце, а Мариетта пыхтела и стонала. Я взяла её за руку. И сразу пожалела об этом: она так сжала мне ладонь, что у меня захрустели пальцы. В тот самый миг, когда мне показалось, что пальцы у меня уже точно сломаются, Мариетта испустила особенно громкий стон, и рука её разжалась. Мама достала из-под полотенца малюсенького ребёночка. Ребёночек был весь в крови и слизи. У меня широко открылся рот, я запыхтела носом. И не могла ничего сказать. Мама осторожно промокнула живот и спинку ребёночка другим полотенцем и передала малыша Мариетте.

– Вытащи грудь, Мариетта. Прижми дочь к телу, чтобы ей было тепло. Фонс, накрой же их обеих.

– У меня девочка? – спросила Мариетта со слезами на глазах.

– Да, дочка, – сказал Фонс и поцеловал Мариетту.

– Какая красивая, – расплакалась Мариетта.

– Очень, очень красивая девочка, – подтвердила мама.

Я посмотрела на маму испуганно, не понимая, как можно так врать. Но ничего не сказала. Я знала, что люди, глядя на одно и то же, часто видят совершенно разное. Я считаю оранжевый цвет восхитительным, а Йоханна считает его некрасивым. Хотя цвет тот же самый. Тут я задумалась. Засомневалась, правильно ли рассуждаю. Может быть, Йоханна видит другой цвет, хотя мы обе называем его оранжевым?

– Слышишь? – спросил Фонс, прижавшись лбом ко лбу Мариетты.

Та кивнула.

– Да, кончили стрелять.

Потом она посмотрела на маму и спросила:

– Можно мы назовём её в твою честь?

Мама немного покраснела. Улыбнулась и едва заметно кивнула.

– Да, конечно. Если вам нравится имя Мария. Меня же зовут Мария.

Мариетта засмеялась.

– Да уж знаем! Мы назовём её Мари.

– Мари – красивая девочка, – сказала мама.

– Да, очень! – воскликнула Мариетта и поцеловала дочку в головку.

Я еле удержалась, чтобы не возразить. Фонс с Мариеттой выглядели такими счастливыми!

От этого меня наполнило тёплое оранжевое чувство.