Текст книги "Божок на бис"

Жизнь трудовая

Я рад, что в четверг рано утром я один на ногах. Вчера вечером сидел у себя, чтоб не слушать, как Берни с Матерью строят свои дорожные планы у меня за спиной.

Забираю с собой тост с повидлом и топаю на работу. Начать с того, что тут страшная суета. Я в итоге вожу вилочный погрузчик, перетаскиваю палеты с обрешеткой на старый склад. Где-то в полдесятого отгоняю погрузчик за цеха, чтоб покурить. Там Барроу всего через тропу. Приятно сидеть там на верхотуре, отличный вид на реку, где она разливается и расходится на два рукава.

Появляется пара лысух, качаются на волнах, одна ныряет, чуть подальше с плеском выскакивает. Может, даже не догадывается, что она лысуха. Понятия не имеет, что с виду она невзрачнейшая на свете птица. Классная работа у ней – плывешь себе, подбираешь жратву на ходу. Ни тебе получку ждать, ни думать о будущем. Птицам и трудиться-то не надо. И вообще животным. Не считая, наверное, сторожевых псов. Ну и лошадей. Размышляю о том, какие бывают у зверей работы – я видел по телику, как слоны в Индии таскают бревна хоботом. Тягловых животных много, не говоря уже о насекомых – рабочих пчелах и муравьях. Может, и другие насекомые тоже в трудовые бригады сбиваются. Из цехов доносится гудок, отвлекает мою голову от сортировки звериных трудов.

Качу через двор, а сам думаю о Бате – как он всю жизнь работал на городской совет, клал дороги, подстригал изгороди, рытвины латал. Знал всякое шоссе и объездную дорожку. Обожал это все – ну или говорил так. Хотя теперь я лучше себе представляю, до чего тяжкая бывает работа, и не очень-то уверен, что оно было ему вот так просто, как он показывал.

Всегда имелась у него халтурка-другая по ходу дела – и для себя, и для пацанов. То в дом какой заскочить, раз обещал, и вся ватага с ним. Динки Дрисколл, лучший дружбан его, повернутый был на рыбалке. Если оказывались у реки, ссаживали его вместе с его удочками. Батя частенько заявлялся домой и бросал в мойку пакет окуней. Едва успевал руки вымыть, а его уже в прихожей ждал кто-нибудь со своими болячками. Иногда с ходу понятно было, что с человеком не так, – желтая бледность или там сыпь, – а бывали с виду такие же, как ты да я.

Никогда я не думал, что у меня будет такая вот работа. Когда у тебя дар – это как талант к музыке, крутой голос. Некоторые им только себя и развлекают, поют в пабах или на семейных сборищах, а вот другие на это живут – в программах по телику светятся во всяких конкурсах талантов. Бате его работа на городской совет вроде нравилась, а талант свой целительский он просто на службу людям поставил. После того, как Бати не стало, во мне крепла мысль, что, как только дар себя проявит, я ему посвящу всю свою жизнь и буду им зарабатывать. Странное дело, это меня с Батей сближало. Не в смысле, что я мог его вернуть или как-то. Просто ждал, чтобы случилось что-то, все перестало быть херовым и наладилось обратно.

Когда Батя погиб, Матерь это потрясло будь здоров как. Но она взяла себя в руки, вышла на работу. Говорит, человеку нужно трудиться – не только ради денег. Матерь в ее розовом передничке, весь день под флуоресцентными лампами. Мелкие ее жесты неповиновения – здоровенные бренчащие серьги-обручи, припасенный для меня круассан или пакет куриных крылышек. Говорит, ей нравится работать у Моррисси. Видать, так она себе и Берни поездку в Лондон покрывает. Как ни подумаю про это, оно меня грызет и грызет.

Сижу я такой, а тут из-за угла появляется Хеннесси.

– Давай-ка шевели жопой. Начальство интересуется, где тебя, нахер, носит.

– Ладно.

Иду в контору, Деннис высовывает голову.

– Собственной персоной. Я сейчас занят. Заходи в час, а?

– Ладно.

Голова скрывается, я спрашиваю у Джанис за секретарским столом, что случилось, та жмет плечами.

Без четверти одиннадцать ухожу на перерыв, подсаживаюсь в столовке к Скоку. Играем с пацанами пару конов в вист, и я тут говорю про встречу с Деннисом.

– Он и меня повидать хочет, – Скок мне. – Джанис пришла мне сказать, а у самой лицо шарфом замотано, как у террористки. Параноит насчет пыли.

– И что думаешь?

Скок пожимает плечами.

– Может, херня какая-нибудь насчет охраны здоровья и безопасности. Короче, прихватывай по-любому пару спичек – в глаза вставлять. Знаешь сам, как он нудит, дохлую пчелу уморит. – И следом такой шепотом добавляет, что у него важная инфа про мою пассию.

– Ты о чем? – Насчет Джун я ему почти ничего не рассказывал.

– Согласись, любовь уж как накатит, так накатит, – он мне. – Ты сказал, она в том молодежном клубе работает, так? Саймона Коннолли знаешь?

– Это который?

– Который из “Кэбов Коннолли”. На два года старше нас в школе был, свои белые волосы у него. Чуть ли не альбинос.

– А, ну да. И что?

Выясняется, что мужик этот Коннолли водит микроавтобус в том клубе, где Джун работает. Она сама родом из Уотерфорда, училась там в колледже. Снимает домик на Авондейл-Грин с двумя учительницами. Иногда пьет винишко с девчонками в “Бистро Сами”, а на выходные обычно катается домой, потому что – приколись – он мне:

– Она вратарь в местной команде камоги.

– Наверное, встречается с каким-нибудь капитаном из уотерфордской ГАА.

– Нет, – он мне такой, а сам пинту поднимает. – Судя по всему, без пары.

То, что она вратарь, меня не удивляет. Могу представить себе, как она так вот зверски сосредоточивается, как орет на защитников, чтоб смотрели в оба. Опасное это дело – хёрлинг[60]60
  Камоги – по сути, женский вариант хёрлинга, ирландской национальной командной игры с мячом и клюшкой.


[Закрыть]. Воображаю себе деваху, как она лупит клюшкой по слётару[61]61
  Слётар (ирл. sliotar) – мяч для хёрлинга и камоги, чуть крупнее теннисного.


[Закрыть], как звучит удар по пробке, обтянутой кожей, а следом как ускоряется – может, до сотни миль в час – и попадает ей прямо в лицо. Я знаю, что у них защита на голове и все такое, но быстро ли глаз замечает и…

– Земля – Фрэнку, прием. – Скок толкает меня костяшками пальцев в висок. – У тебя там “Цельнометаллическая оболочка”[62]62
  “Цельнометаллическая оболочка” (Full Metal Jacket, 1987) – американская военная кинодрама режиссера Стэнли Кубрика.


[Закрыть] включилась. Я это по твоей отвисшей челюсти вижу.

Спортом я особо никогда не увлекался. Бегать мне когда-то нравилось, если вспомнить, хотя я был тяжелее Берни, медленнее. Оно как-то немножко обескураживает, когда между тобой и финишной чертой вечно твой брат. Но как не уважать женщину, которая ради своего графства и спортклуба встает перед мячиком, летящим на бешеной скорости.

– Ну так и что же?

– Саймон говорит, у них есть задачка в ближайшую субботу в “Хмуром”, и подруга Джун туда собирается. У тебя, значит, есть пара дней, чтоб привести себя в порядок, и ты сможешь пригласить ее куда-нибудь, когда там вдруг как бы случайно на нее напорешься.

Я, по идее, должен радоваться, но такое ощущение, что меня это еще крепче грузит – поверх того, что я и так приунывший.

День продолжается, и у каждого возникает свое мнение насчет того, зачем нас вызывают в контору. Парни в цеху прикидывают, что, может, мы картежными играми чересчур увлекаемся. Вроде как Мик Дуган продул в сорок пять[63]63
  Сорок пять – азартная карточная игра, восходящая к ирландской игре в “двадцать пять”, возникшей не позднее XVII века.


[Закрыть] заработок всей прошлой недели. Жена его позвонила в контору, пригрозила приехать с детьми. Но мы со Скоком в этом не участвовали – на последних этапах уж точно. Чарлз Иган, которому вечно нечего сказать хорошего вообще ни о чем, считает, что всю лесопилку закроют. Будь Эдди Фаррелл на месте, мы бы знали, в чем дело, он профсоюзник и все такое. Но он умотал на две недели на Корфу.

Бреду к лавочкам, где девчонки из конторы курят. Спрашиваю их о вызове на ковер, они загадочно умолкают и давай болтать о том, куда кто собирается на выходных. Клиона, и в лучшие-то времена язва язвой, поворачивается ко мне такая:

– Ты в цех вернуться не хочешь и хоть вид сделать, что немножко работаешь?

Да блин.

Час дня. Как в школе. Мы со Скоком стоим у конторы. Джанис и Клиона из секретарской вроде как заняты по уши, голов не поднимают.

Деннис впускает нас к себе и сразу, без обиняков:

– Мне звонили из “Макграта” на неделе. Они там на тормозах спускают ту застройку позади пожарной части. Я б сказал, их на внешнее управление поставят до конца лета. И это еще цветочки.

“Макграт Девелопментс” – один из наших крупнейших заказчиков. Деннис смотрит на нас и качает головой, будто мы все о чем-то договорились. Я сосредоточиваюсь на картинке у него на стене: фотография, на которой он с детьми в кабинке “американских горок”. Видно, что у них там веселье сплошное, Деннис ржет, как маньяк, а вот младшенький смотрится так, будто его сейчас наизнанку вывернет. Зачем такой снимок увеличивать и на стену вешать? И как вообще такие снимки делаются? Видать, автоматический затвор на рельсах срабатывает. И следом я слышу:

– Ничего не поделаешь тут, ребята.

Что я, блин, пропустил? Не знаю, что сказать, а поэтому варежку держу на замке.

Скок берет быка за рога.

– А нас-то почему? Сертификат безопасности[64]64
  Safe Pass – сертификат, выдаваемый по прохождении инструктажа по технике безопасности, обязательного для любых строительных специальностей в Ирландии.


[Закрыть] у нас есть, мы оба умеем вилочным погрузчиком управлять, со станками нормально, да что угодно. От нас толку больше, чем от всей остальной бригады.

– Последним нанят, первым уволен.

– Младший Хеннесси начал позже нас, – говорю, хотя от него они не избавятся никогда, потому что его отец в местной полиции.

– Слушайте, это временно. Если все раскачается, вам позвоним первым. Но Полин вчера вечером прикинула цифры, и я даже не уверен, что меня самого ждет впереди.

Мы немножко препираемся. Предложить мне толком нечего. Увольняют меня впервые в жизни. Оно не так ужасно, как может показаться.

– Нам надо что-то на руки получить, – Скок говорит. – Тут недели пройдут, пока нам пособие оформят.

Деннис тянет на себя ящик стола, достает два конверта.

– Вот, ребята. П-45-е ваши и все прочее[65]65
  P45 – налоговая форма, в Ирландии и Великобритании выдаваемая сотруднику работодателем при увольнении.


[Закрыть].

Он уже все бумажки нам заготовил, а. Ну ни хрена ж себе.

– Если хотите пошабашить сегодня раньше, добро свое соберите сперва. – Тут он достает из кармана пачку денег, отслюнивает пару пятидесяток, вручает их Скоку. – Поделите между собой сами и никому не говорите.

– Хорошенькое настроение перед выходными, – говорит Скок, пока мы топаем к своим шкафчикам в раздевалке.

Поблизости болтается несколько пацанов – курят, ждут вестей. Скок рассказывает, а я пока иду отлить. Как только узнаю́т – сразу отваливают по-быстрому, будто наша неудача может оказаться заразной.

У Скока в кармане косяк, и мы решаем уйти на тропу к Барроу, дунуть. Насладимся первыми часами свободы.

Что-то с этим конвертом такое, что мне сил нет как хочется его вскрыть, хоть там всего-то зарплатная ведомость. Надрываю его сбоку. Заглядываю в выписку и говорю Скоку, что тут какая-то ошибка. Там куда больше, чем мы обычно получаем.

Он толкает меня в плечо.

– Надбавка – это отпускные и всякая прочая херня, – он мне. – Чтоб нечистую совесть успокоить. Так вот выглядит стыд.

– За что?

– Ты для работы за зарплату подходишь лучше моего. Во мне предпринимательского духа больше.

Не уверен я, как к этому относиться.

– Ты видал ту фотку с Деннисовыми детьми? – Скок мне.

– Ага.

– Я задумался, – говорит Скок дальше, – насчет собственного трупа.

– Ты вообще о чем?

Вечно со Скоком так: говорит прямиком вслух любой дикий бред, какой ему на ум взбредет.

– Помнишь тот стишок в школе, – говорит. – Про братика в гробике.

Я знаю, что́ он имеет в виду, – такое не забудешь: “ящик в четыре фута, по футу на каждый год”. Ма Коул, наша училка английского, с ума сходила по поэзии. Заставила даже нас выучить сколько-то строк, хоть это по программе и не требуется.

– Стоял я у него в кабинете, слушал, что он там гонит, и начал мерить свое тело. Мысленно, от пальцев ног и вверх, и представлял, что я в гробу. Прям почувствовал. Того и гляди будто задохнусь, вот до чего по-настоящему.

Может, все оттого, что кругом весь день дерево, но я тоже представляю дубовую крышку и как ее на меня надвигают.

Скок сгребает меня в охапку, смотрит в глаза:

– Надо нам сгонять куда-нибудь. В Кортаун. Или в Трамор[66]66
  Кортаун – приморский поселок в графстве Уэксфорд в 60 км к востоку от Карлоу. Трамор – приморская деревня в графстве Уотерфорд в 92 км к югу от Карлоу.


[Закрыть]. Нырнуть, блин, в море. Представь, как мы орем от холода, шкура у нас вся съеживается от само-бля-сохранения. Носимся по пляжу туда-сюда, чтоб обсохнуть. Дернем пару банок, замутим с какими-нибудь девахами из Дублина, у которых духи́, каких тут даже не продают.

Есть в Скоке что-то такое, что рвется жить с размахом, лезть из кожи вон. Еще когда мы только в школу пошли, он листы тетрадные драл – с такой скоростью по ним карандашами возюкал, все игрушки перекусал, чтоб попробовать их на вкус. А сейчас может целый день отработать, а все равно пороху ему хватит, чтоб через полстраны скататься на концерт или ради какой-нибудь новой девчонки.

Глядим мы друг на друга – и дёру. Будто опять школу прогуливаем. Бежим по тропе, ржем, как кони, и спихиваем друг друга в камыши.

* * *

Я-то думал, Матерь жуть как разочаруется во мне, когда узнает. Но захожу со двора в дом, а там к Божку записка от нее прислонена. Берни уехал в Килкенни, а Матерь сама вместе с Сисси Эгар двинула в Ахад[67]67
  Ахад – деревня в 18 км к юго-востоку от Карлоу.


[Закрыть] забрать у какого-то человека кроличьи шкурки для костюмов.

Разогреваю остатки пастушьего пирога и смотрю телик, а тут в заднюю дверь звонок. Опять Эйтне. Ей кажется, что бородавки у ней заметно уменьшились.

Изображаю привычные пассы, но без огонька. Говорю, в третий раз можно не приходить, все уже в порядке.

Когда я ей сообщаю о своем увольнении, она нисколечко не удивлена. Судя по всему, прорву ребят повыгоняли за последние месяцы: Эйтне говорит, полгорода выживает на дешевом фарше. Хорошо, если хоть один стейк продастся за целую неделю. Остаться на мели посреди лета, может, не так уж и плохо, а вот зимой я б по стенам бегал.

В мясном ей вполне. Начинает рассказывать о Старом Тайнане, дедуле. Чуток в маразме, но иногда забредает. Его старинный фартук на двери у них висит. Настоящий разделочный нож ему не доверяют, дают старое игрушечное мачете, покрашенное серебрянкой, чтоб порубил в подсобке баранью печень или там филе куриное. Когда услыхал, что я ей бородавки лечу, выдал ей какую-то рамешь[68]68
  Рамешь (ирл. raiméis) – чепуха.


[Закрыть] насчет того, что мой отец был в молодости подмастерьем у мясника.

– Это вряд ли, – говорю я Эйтне.

– Не в Карлоу, – она мне. – Где-то в другом месте. Старый очень уверен был. Что-то случилось там, и твой отец бросил это дело, домой вернулся?

– Не-а.

– Старый чуток ку-ку, – говорит. – Рубит на полном серьезе.

Эйтне уходит, а я присматриваю за тем, как последние крохи моего пастушьего пирога крутятся по второму разу в микроволновке, и размышляю насчет того, действительно ли Батя был мясником. Кто знает, может, и был; может, мне прорва всякого о его жизни не известна. Божок сидит себе на сушилке. Наставляю на него вилку:

– Мясник, ты глянь. Тайная жизнь поленьев. Глаз с тебя не спущу.

Он глазеет на меня в ответ так, что, хоть клянись, это он с меня глаз не спустит.

Большие уши, братья и “Хмурый”

Утро пятницы, рано вставать я не собираюсь, раз уж ни на какую работу, потому что нет ее, идти не надо. Но Матерь орет мне из кухни – чтоб я не проспал. Новости ей неведомы, они с Сисси вернулись глухой ночью. Спускаюсь выпить кружечку и просветить ее насчет того, что меня уволили.

– Ох, не одно, блин, так другое.

Говорит, что потолкует с Ричи насчет устроить мне сколько-то смен в “Моррисси”, но это пусть выкинет из головы сразу. Ни за что не буду я в сраном передничке набивать полки.

– Может, окна мыть будешь? – спрашивает. – Или вот будь здоров как хорошо платят за обрезку деревьев. Малой у Маргарет Райан – он целую кучу поленьев сушит у себя на дворе, продаст, как только погода повернет. Может, компьютерные курсы какие возьмешь?

– Ты сейчас просто всякую случайную хрень говоришь. Не бери в голову.

Она уходит, я наливаю себе кружку чаю и возвращаюсь на кровать. Но уснуть не могу, а браться за что-то еще рано. В конце концов вылезаю из постели, ошиваюсь по дому. Беру с полки в ванной крем для лица, который Берни использует, мажу себе на щеки и нос – понять, в чем прикол вообще. Может, подстригусь. Ничего выкрутасного. Ага, хорошая мысль.

По пути домой из цирюльни петляю по улицам, но в городе почти никого. Все, кто на улице, вроде идут куда-то по своим делам.

Когда я добираюсь домой, там гробовая тишина, и мне интересно, вернулся ли Берни вчера домой. Пристально разглядываю свою новую стрижку в зеркале в прихожей. И свое лицо. Внешность у меня довольно средняя. Пробую улыбнуться и покивать. Только собрался отвести взгляд, как замечаю свои уши. Они кажутся громадными, будто маскарадные, которые цепляешь поверх своих настоящих. Выпрямляюсь и смотрю напрямую – вроде все не так ужасно. Но как только поворачиваю голову вбок, так сразу видится что-то определенно странное. Небось все оттого, как Джерри меня подстриг. Я к нему хожу всю жизнь, но он запросто отвлекается на лошадей. Я видел, как он поглядывает в “Рейсинг пост”[69]69
  Racing Post (с 1986) – ежедневная британская газета в аналоговом и цифровом формате, посвященная скачкам, собачьим бегам и т. п.


[Закрыть], и бритва у него будь здоров как проехалась мне по черепу. Слишком высоко забрался у меня за ушами, вот в чем все дело. Будто пытался там что-то эдакое заделать. Смотрится как подстриженный газон с украшением в виде блядского уха посередке.

Только этого мне сегодня не хватало. Завтра вечером голову придется держать прямо, когда с кем-нибудь буду разговаривать – особенно с Джун.

Насыпаю полную плошку хлопьев, иду в гостиную. Переключаюсь с борьбы на бейсбол в Нью-Йорке. Когда пробивают хоум-ран и камера дает панораму трибун, все ревут, как единый зверь, себя не помня. Нравится мне наблюдать за толпами на спортивных событиях и думать, как было б, будь я там, а не тут, в один голос с ними на том стадионе, с тысячами людей, другой я в другой жизни.

Потом показывают австралийский футбол. Может, акцент у комментаторов наводит меня на мысль позвонить пацанам. Звоню я им редко, Матерь с ними по Скайпу общается, может, стоит как-нибудь сунуть нос да поздороваться. Видать, поскольку между первыми четырьмя братьями, а потом Мосси и нами с Берни большой зазор был, мы не очень-то близки. Но семья все равно семья, и кто-то должен им рассказать, что тут происходит, – как меня уволили и что вытворяет Берни.

Я знаю, что Пат съехался с Ларом после того, как у него распался брак. Кажется, Матерь говорила, что Сенан, уехав с Тасмании, обустроился в Мельбурне. Вернулся ко второй жене. Или к первой. Матерь не очень-то в курсе, а мне кажется, жена там третья. Пробую звонить Пату, обычно он отвечает с ходу.

– Привет, это я.

– Как дела, братишка? – Пат мне. – Все путем?

– Ага, все хорошо. Тут… – Но не успеваю я ничего сказать, кто-то кидает подушку между Патом и экраном.

– А ну хватит, дурила. – Обращается ко мне: – Ты чем там занят? Уши отращиваешь?

– Что?

– Наверное, просто угол зрения такой – уши у тебя здоровенные. Иди сюда, Лар, – орет он. – Ты глянь, какие у Фрэнка уши.

Кто-то выдергивает из-под него стул, и экран целиком занимает собой Лар и его башка в обесцвеченных патлах.

– Здоров, братан, – он такой. – Как тебе мои груагь?[70]70
  Груагь (ирл. gruaig) – волосы.


[Закрыть]

– Лет двадцать назад проканало бы. Или тридцать. Слушай, Матерь с тобой последнее время разговаривала?

– Чуток. А что?

– Ну, Берни опять на “скорой” катался.

– Ага, слыхал я, он там нашалил что-то.

– Чуток поболе.

– Ты Муртовы уши, по-моему, унаследовал. Немудрено, что он волосы длинные отпустил.

– Ты в курсе, что Берни все еще не в колледже и все такое?

– Ага, в курсе, – Лар мне. – С ним Пат болтал.

Звук немножко отстает, и картинка чуть-чуть подтормаживает. По выражению лица Лара мне не очень ясно, слышит ли он что-то.

– Меня уволили.

– Не подумываешь сюда перебраться, Фрэнк? Запросто тебе тут чуток работы найдем. – Ждет ответа, но кто-то в комнате у них орет.

– Слушай, – я ему, – Берни сам себя превзошел. Таблетки пьет и прочую хрень. Он может быть… транс…

– Что?

– Девушкой.

Ларс оборачивается; кто-то включил музыку.

– Парни, у Берни девушка завелась, – вопит он.

– Нет, балда ты.

– У этого пацана семь пятниц на неделе.

Я пытаюсь объяснить, но у них там вдруг раздается громкий звонок.

– Это что за шум?

– Опять пожарная сигнализация сработала. Пат гриль оставил гореть. Повиси. Надо затушить, пока брызгалки не включились.

Лар уходит, я жду несколько минут. Видать, забыли, что я у них на проводе, потому что кто-то подбирает телефон и куда-то его перекладывает. Передо мной на экране ящик пустых пивных бутылок и корзина, набитая бельем в стирку. И стена – где-то в Мельбурне, Австралия. Спасибо за поддержку, парни.

Спать я ухожу рано, желая, чтоб эта пятница кончилась и проспать бы еще полсубботы. Какое там. В восемь утра Матерь будит меня своей возней по дому. У нее утренняя смена. Жду, пока она уйдет, и только потом спускаюсь завтракать. Кладу себе несколько тостов, и тут возникает Берни, вытаскивает белье из стиралки и сует прямиком в сушилку.

– Матерь тебя уроет, если увидит, как ты гоняешь сушилку в такую погоду, – говорю.

– Мне для Лондона вещи нужны.

Он целый месяц ни гу-гу про это, а теперь рот не закрывает насчет поездки. Они эту вылазку в Лондон мутили задолго до того, как он “нашалил”.

День все тянется; куда в доме ни подайся, там Берни чемодан свой то пакует, то распаковывает. И дичь в том, что, хоть его объявление обо всей этой транс-хрени сидит у меня в голове, когда он передо мной, я все время об этом забываю. А потом возвращается. Точно так же было, когда Бати не стало: я просыпался по утрам и на миг забывал. Или приходил домой из школы через двор и думал, что увижу Батю. А потом опять вспоминалось.

Стараюсь не очень циклиться на сегодняшней встрече с Джун. Наверняка что-нибудь скажет насчет целительства, спрашивать начнет. А что я сказать-то вообще могу? Что это все ошибка? У нас путаница с количеством мальчиков в семье? Объяснить ей эффект плацебо и предложить вернуть деньги? Вот красота-то будет.

В конце концов залипаю на “икс-боксе” на несколько часов. Матерь возвращается с работы, приносит пару микроволновочных обедов на вечер – из новой вегетарианской линейки. Берни не хочет, поэтому мы с Матерью едим пополам баранье жаркое. Потом я пробую пирог с говядиной и почками. Годится; что там изображает баранину или говядину, мы вычислить не можем. Берни считает, это какие-то грибы. Пирога я б еще съел, а вот баранину все же нет.

Уезжать им утром, у Айлин они окажутся к обеду. Берни в сплошном восторге, Матерь купила им билеты на какое-то шикарное представление. Она распинается насчет того, когда последний раз ездила в Лондон – лет пятнадцать назад, кораблем. Пытается втянуть меня в разговор. Один-единственный вопрос я не задаю, потому что не хочу знать ответ.

Она загружает морозилку и забивает буфет всякими перекусами. Первый раз в жизни дом остается в моем распоряжении. Матерь чуток суетится, выспрашивает, чем я буду заниматься и какие у меня планы.

– Думаю, хорошо побыть немножко в покое, сам по себе, несколько дней, – говорю. – Поразмышляю.

– Ой нет, – говорит она. – Не рассиживайся ты в своих мыслях, Фрэнк. Хуже некуда затея. Ходи гулять, развейся.

– Так совпало, что я сегодня вечером тусуюсь.

– Я думала, ты останешься, – она мне. – Последний наш вечер перед отъездом все же.

– У меня планы. С пацанами.

Вижу, ее это немножко покоробило – что я в ее последний вечер ухожу, но не могу же я ей рассказывать про Джун, она мне весь мозг выест своими вопросами.

После чая быстренько принимаю душ и бреюсь, немножко мажу гелем волосы. Чистая футболка и джинсы – и я готов на выход.

Скок стучит примерно в полвосьмого.

– Кракь хорош ли, миссис Уилан? – говорит.

– Я б поныла, да кто ж послушает, – она ему.

Пока я отыскиваю кошелек и куртку, они обмениваются последними сплетнями. Он как бабка старая – задвигает ей, что видел, как Ричи Моррисси высаживал на станции в Ньюбридже некую женщину. Она выкладывает ему про Лондон и как они собираются глянуть, где теперь работает Айлин. Айлин – уборщица в какой-то пафосной больнице, но послушать Матерь – так это прям туристская достопримечательность.

По пути в город говорю Скоку, что он идиёт – слушает Матерь и всякую фигню, которую она несет.

– Она попросила приглядеть за тобой на выходных. Не хочет, чтоб ты куксился.

Теперь и он меня достает. Будто я бедная малютка, о ком все должны заботиться. Я немножко на взводе – прикидываю, как оно все пойдет с Джун. Всяко лучше сменить тему, и я его спрашиваю насчет Бати-Божка. Про фигурку эту я ему уже рассказывал, но сегодня он ее своими глазами увидел.

– Не знаю, – говорит. – Если честно, я не разглядел толком.

– Но что-то в нем есть, а?

Прямиком не отвечает. А Скок не из тех, кто свое мнение держит при себе. Не знаю, верит ли он во всякое мое семейное – в мой дар седьмого сына и Материны ясновидческие штуки, – но никогда не стебется. Надо сказать ему, что нет у меня, видать, никакого дара, но сейчас я в это вдаваться не хочу.

– Есть в нем что-то живенькое. Не могу сказать, что вот как есть твоего Батю увидал. Может, потому что ты мне это вложил в голову, ну, знаешь, как такое часто бывает – мы ж такие существа, мы ведемся.

– Какое “такое”? Кто ведется? – Не спускаю на тормозах.

– Да блин. Наверное, из-за этой твоей девахи у тебя нервы на пределе. Лицо сделай попроще, Фрэнк.

– Иди в жопу. Дело не в этом, если хочешь знать. – Я и без него сыт по горло теми, кто меня прессует. – Обнаружил я кое-что, – говорю, – оно много чего для меня меняет.

– Что за кое-что?

– В другой раз. Но не уверен, что Джун я покажусь таким уж интересным.

– Покажешься. Хорош уже морочиться.

Пока идем по Туллоу-стрит, он опять заговаривает о Бате-Божке – беседу старается поддержать. Мне сказать нечего.

– Я тут прикидывал, откуда эта фигурка родом, – говорит. – Эскимосская она.

– Да ладно?

– Типа тотем.

– Лена ее в Майо нашла. Не слыхал я, чтоб эскимосы в Баллине[71]71
  Баллина – город в графстве Майо в 240 км к северо-западу от Карлоу.


[Закрыть] кочевье устраивали.

– Я мыслю шире. Эскимосы-индейцы, – он такой. – Ребята эти, американские индейцы – у них же не было никакого понятия о границах. Да и откуда? Они следовали за бизонами, кочевали по всей округе. Многие мотались туда-сюда в Канаду и из нее. И некоторые сталкивались с эскимосами, те на юг забредали, когда охотились на волков и прочую херь. Смешение видов – и вот получился канадский тип индейцев.

– Ты, я смотрю, шаришь в географии.

– Ага, – он мне. – У меня одно время карта мира была в спальне на потолке. Я планировал новые вылазки: на Аляску, в Перу, в Индию. Наверное, у меня это от матери.

Предоставляю ему трепаться насчет того, как можно по дешевке путешествовать из страны в страну, если знать правильных людей, пока мы не добираемся до “Хмурого”. Банда наша уже вся там – Лось, Дермот и Карл, застолбили лучшие места в конце стойки, напротив двери в курилку. Куча народу, то есть, мимо нас шастает, входит и выходит.

У парней куча предложений, как нам со Скоком поступить с наличкой, полученной на лесопилке.

– Твоя Матерь не знала, что ли, что тебя уволят? – говорит Лось. – Я думал, она вроде как ясновидящая.

Скок пихает его, говорит, следующий круг с Лося будет. Я все стараюсь придумать, что бы сказать Джун, если она меня спросит про семью или работу, но ни одной простой фразы в голове не склеивается.

Ну хоть на Крисси за стойкой смотреть – и то развлечение. Она куда проворней, чем пацаны, и равновесие держит сдуреть как. Три пинты у ней в руке, и она разворачивается на 360 градусов и подныривает, чтоб не впилиться в Макера, он дико несуразный делается, когда народу много. Что-то она ему там говорит, он делается малиновый, а следом она мне подмигивает, и это его срубает совсем. Я ржу с них двоих – лучше всякого телика, – и тут кто-то втискивается рядом со мной.

– Я возьму то же, что у тебя, – Джун мне. – Хотя говорят, что когда сам себе смеешься – это первый признак сумасшествия.

Я чуть не поперхиваюсь своей пинтой.

– Ой, как дела? – говорю. – Я не знал, что ты здесь пьешь.

Она молчит.

– Обычно, – продолжаю я. – Или ты здесь и пьешь обычно?

– Вечер после работы. Я по выходным тут редко. Если не работаю. Чаще дома.

– И я. В смысле, тут мой дом. Не прям здесь, понятно. В городе.

– Человек с руками, – говорит. – Они у тебя застрахованы?

– Что?

– Как груди Мадонны. На миллионы застрахованы.

Не знаю, от выпивки это или нет, но ум у меня медленный-медленный – прямо противоположно тому, какой он обычно. Слова ее слышно так ясно, будто нет никакого дикого шума вокруг. Глаза подкрашены черным, они от этого круто удлиненные такие и кверху эдак подведены, как у кошки. Сами глаза у нее как картина в черной раме. Зеленые.

– Застрахованы?

– Ну, инструмент твоего ремесла и все такое.

Понятия не имею, о чем она вообще.

– Ты на это живешь? – спрашивает. – У тебя другая работа есть?

Блин. Спрашивает в тот самый день, когда у меня другой работы больше нет.

– Хочешь выпить? – говорю. Слова у меня изо рта будто и не лезут.

– Ну, я уже проставляюсь, но спасибо. В другой раз отлично будет.

Я почему-то замечаю ее ухо. Волосы у ней вокруг прелестного ушка лежат безупречно. Я это вслух сказал? Господи боже, ой нет. Трогаю себя за ухо, оно с тех пор, как я ушел из дома, кажется, еще подросло.

– Абсолютно, – я ей. – Точно, в другой раз.

Она заказывает напитков шесть, что ли. Крисси все это быстренько организует. На стойке появляются порции водки, всякая разбавка и пинты, я спрашиваю, не помочь ли ей.

– Все путем, чувак, – раздается голос у меня за спиной. Австралийский акцент. Громадный волосатый парняга. Забирает стакана четыре. Ручищи мощные. Она улыбается мне, кладет две банки разбавки себе в сумочку, забирает остальное.

– Спасибо. Пока! – И она уходит за тем парнем, а тот прокладывает себе дорогу в толпе, башка здоровенная, морда косматая.

* * *

Остаток вечера довольно-таки смазан. Я треплюсь с парнями, но стараюсь поглядывать на компанию Джун. Где-то к пол-одиннадцатого публики становится чуток поменьше: куча народу стремится попасть в ночной клуб “Ти-Ди” до одиннадцати, закидывает последние стопки “две по цене одной”. Мы со Скоком зависаем дальше.

– Как у тебя дела? – Скок мне.

– Порядок. Годится. Может, встретимся выпить.

– Ай молодец. Когда?

– Не договаривались.

– Телефончик попросил?

– Нет.

– Да блин, Фрэнк.

Та компания заказывает по последней, Скок пытается уломать меня сходить в “Ти-Ди”. Макер начинает собирать стаканы, вытирать опустевшие столы.

Замечаю, как Джун надевает куртку, топает к дальней двери вместе с остальными. Глядя на нее, ловлю себя на унылом чувстве, что опять что-то пошло не так.

– Погоди, – Скок говорит и топает в тубзик. По пути, вижу, заводит разговор с тем волосатым мужиком и Джун. Над чем-то смеются. Возвращается, допивает остатки своей пинты и вручает мне клочок бумаги.

– Классный они народ – австралийцы эти. Вот, братан.

– Что это?

– Волшебный номер. Джун. Пригласи ее куда-нибудь. Ты ей интересен, завтра она свободна. Ни разу в жизни ни одного дольмена не видела.

– При чем тут дольмен?

– Не спрашивай.

Номер ее телефона, выписан на обороте чека. Скок разжился им как нефиг делать. Как он подвел разговор к дольмену, ума не приложу. Я сам там не был с детства. Странно это – тащить ее смотреть на груду камней посреди поля, но если ей охота, может получиться обалденно.