Текст книги "Гортензия в маленьком черном платье"

Катрин Панколь
Мучачас. Гортензия в маленьком черном платье

Посвящается Патриции Коннелли…

Katherine Pancol

Muchachas 2

Печатается с разрешения издательства Albin Michel и литературного агентства Anastasia Lester

© Éditions Albin Michel – Paris, 2014

© Брагинская Е., перевод, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

* * *

– Happy monday![1]1
  С понедельником! (англ.) (Здесь и далее цифрами обозначены примеч. пер.)


[Закрыть] – провозгласила Хизер, бросая сумку на стул.

– Happy monday! – проворчали в ответ три подружки, сидящие за столиком в кафе «Вианд», что на Мэдисон-авеню, перед откупоренной бутылкой шардоне.

Джессика, Астрид и Рози подняли головы к Хизер, которая бесцеремонно подтянула двумя руками колготки за пояс и уселась на свободное место. Был понедельник, а каждый вечер понедельника в семь часов они встречались в кафе. Учредила эти собрания Хизер, которая объявила, что мир – это джунгли, сила – в единстве, лишь так можно выжить в джунглях. Hasta siempre, Comandante!

Хизер была ирландкой. Она намеревалась поехать в Чили. Училась раскатывать «р» и раскачивать бедрами, но была слишком зажата и полновата для таких упражнений. Она работала в «Эй-Оу-Эл» директором рекламного отдела, получала проценты и каждый месяц огребала немалые бонусы.

– Что-то не так, девчонки? – поинтересовалась она, взбивая рукой жидкие светлые волосы. – Вы похожи на клан мафиозных вдов, вернувшихся с погребения!

– Чтобы быть вдовой, нужно хотя бы парня иметь, – вздохнула Рози. – Два года пост держу! Уже, верно, вновь плева отросла, пора выставлять свою девственность на eBay.

Рози из всех самая старшая. В свои тридцать пять она уже потеряла надежду сделать карьеру и работала в фирме «Гэп», ежечасно надеясь, что не уволят. Она два раза сходила замуж, одна воспитывала двух дочерей и стала от этого нервной занудой. Кроме того, она не умела никому отказать. «В этом моя проблема, все меня используют», – переживала она. А так это была милая блондинка с красивым, несколько увядшим личиком, на котором угнездилось выражение грусти и уныния. Она смиренно наблюдала за крахом всей своей жизни и записывала адреса, по которым делают лифтинг в кредит.

– Я легла в три часа утра, – зевнула Джессика.

– А я ложусь так поздно и встаю так рано, что сама себя встречаю в коридоре! – фыркнула Хизер. – Столько всего нужно сделать перед выходом! А ты встретилась с Дэвидом вчера вечером?

– Мы ходили в бар на крыше отеля «Гансвурт». Он как с цепи сорвался.

Дэвид и Джессика. Они познакомились в Принстонском университете. Два ярких, элегантных, очаровательных и бесшабашных персонажа. К двадцати восьми годам Дэвид уже стал алкоголиком и у него начались проблемы с потенцией. Джессика курила косяк за косяком, чтобы не замечать, как их брак трещит по всем швам.

– Будешь колу или виски с колой?

Астрид грациозна и женственна, просто негритянская Брижит Бардо. Газель, ускакавшая из гарема султана. Стройные ноги, тонкая талия, полные, чувственные губы. Ее длинные волосы, которые она каждое утро старательно выпрямляла специальными щипцами, собраны в высокий замысловатый пучок. Широкая черная лента стягивает обрезанную по самые брови челку, чудесные ямочки на щеках придают Астрид игривый и радостный вид. Облик трепещущей лани скрывает железную хватку – она неистово рвется вверх по карьерной лестнице. Ее единственная слабость: ей нравятся плохие мальчики. От «правильных» парней ее клонит в сон. «С хорошим парнем в сексе не хватает драйва, не развернешься на полную катушку», – оправдывается она.

– Собираюсь сдать свою квартиру на полгода, вы мне не посоветуете кого-то, кому это было бы интересно? – спросила Хизер.

– Ты что, правда собираешься жить в Чили? – спросила Джессика, которая не могла представить себе, что можно жить где-то, кроме Нью-Йорка.

– Эта страна – настоящее золотое дно. Сажаешь в землю шуруп, из него вырастает завод! Я могу продавать сосиски, шланги для полива, осветительные приборы, майки или фарфор. Буквально что угодно. Мне тридцать два года. Я даю себе полгода, чтобы подняться. Сейчас 26 марта, если 26 сентября я не получу свой первый чек на большую сумму, вернусь в Нью-Йорк.

– Ты бросаешь свою нынешнюю работу? Да ты рехнулась! – воскликнула Рози.

– Кто не рискует, тот не выигрывает! Итак… – продолжила Хизер, возвращаясь к вопросу квартиры, – спальня, гостиная, внизу привратник, бассейн во внутреннем дворике, гимнастический зал, беговая дорожка на крыше, метро прямо под домом, в двух шагах от Уолл-стрит, четыре тысячи четыреста долларов в месяц.

– Не фига себе, – прокомментировала Рози, которая вечно считала копейки.

– Я могла бы опустить цену до четырех тысяч, если это будет кто-то из ваших хороших друзей…

– Смени тему, а не то я тебе глаза выцарапаю, – пригрозила Рози.

– Ладно, ладно, – вздохнула Хизер. – А Гортензия не придет?

– Ну ты же ее знаешь, ей надо заставить себя подождать, чтобы как следует обставить свое появление.

– Она такая классная! – сказала Хизер, инстинктивно выпрямляя спину.

«Круглая спина не украшает девушку», – заметила как-то Гортензия, посмотрев на нее.

– Все в этой девушке хорошо, – подхватила Рози, – и кожа, и глаза, и волосы, и зубы, и мозги… Думаешь, они все там во Франции такие?

– У нее даже парень супер! – вздохнула Джессика.

– Успокойся уже, старушка! – ответила ей Хизер. – В жизни еще полно вещей, помимо секса. Я, вообще, считаю, что ему придают незаслуженно большое значение. Хотите знать мое мнение на этот счет?

– Нет, – хором ответили ее подруги.

Стоило считаться с мнением Хизер в стратегических, финансовых и профессиональных вопросах, но не в вопросах отношений с парнями. В парнях она совершенно не разбиралась. Можно было даже сказать, была глупа до святости. Знакомилась с парнями в Интернете, потом на свидании сама оплачивала счет, а последний раз даже отвезла ухажера домой на такси после того, как его вырвало бесчисленными «Кровавыми Мэри» прямо ей на джинсы.

– О, Гэри… Я бы съела кусочек, это точно, – мечтательно протянула Джессика, вспомнив Дэвида, который каждый вечер погружался в алкогольный дурман, а потом загружался без чувств в постель.

– И думать забудь, он от нее без ума, – сказала Астрид, мотнув большими золотыми кольцами, которые спускались на воротник куртки из искусственного меха.

– Это модель из будущей коллекции «Джей Крю»? – спросила Рози, щупая ее курточку.

«Джей Крю» – этот бренд последнее время поднимался и поднимался, тесня самые прославленные модные марки. Триста бутиков, неповторимый стиль, все за ним гоняются. Креативный директор, Дженна Лайонс, преобразила пристойно-классический стиль торгового дома в остромодный дизайн. У нее одевалась Мишель Обама. Анна Винтур утверждала, что ни одна женщина, которая одевается у «Джей Крю», не может выглядеть некрасивой. Работать там было почетно – просто орден на автобиографии.

– Да нет же! Ты что, не помнишь? Это та модель, которую нарисовала Гортензия. Прототип. Я ее обожаю, таскаю не снимая.

– Гортензия действительно талантлива до жути! – заметила Джессика. – Мне очень нравилось с ней работать. У нее каждую минуту новая идея…

Девушки познакомились, когда работали в «Гэпе». Их офисы были на одном этаже. Они собирались в обеденное время, с двенадцати пятнадцати до двенадцати сорока пяти, в забегаловке на углу, чтобы попить кофе, съесть сэндвич. Хизер и Рози трудились в отделе рекламы, Астрид – в коммерческом отделе, Джессика и Гортензия были стилистами. В обычное время они пикировались и ехидно поддевали друг друга, но всегда объединялись перед лицом внешней опасности. Гортензия легкими движениями карандаша набрасывала модели, которые Джессика потом разрабатывала и воплощала в жизнь. «В тот день, когда я нарисую свою первую собственную коллекцию, я обязательно возьму тебя начальницей швейного цеха, – обещала Гортензия. – Ты даже можешь выступить в качестве модели. Твою бабулю случайно не Лорен Бэколл зовут?»

– Фрэнк ходит злой как черт, с тех пор как Гортензия ушла, – сказала Рози. – Только и знает, что орет на нас. Талдычит, что у нас нет новых идей…

– А ты помалкиваешь в тряпочку… – заметила Джессика.

– Разумеется, – ответила Рози, покусывая край бокала. – Если я отреагирую, он укажет мне на дверь и скажет, что ему есть кем меня заменить, вон толпы желающих ходят, кризис ведь, и всем работа нужна…

– Надо было уйти вместе с нами в «Джей Крю», – сказала Астрид. – Просто рискнуть, и все. Мы с Джессикой правильно поступили, я считаю.

– Тебе не надо кормить двух детей, вот в чем дело.

– Посади их на диету! – усмехнулась Астрид.

– Я разве тебе припоминаю твоих парней, которые все до одного попадают в тюрьму, и потом ты выплачиваешь за них залог? – обозлилась Рози.

Она понимала, что Астрид права. Она не смогла отказать Фрэнку, когда он попросил ее остаться. А зарплату не прибавил…

– Кончайте, девчонки, – вмешалась Хизер. – Мы видимся раз в неделю, к чему начинать грызться?

И как раз в этот момент в дверях кафе появилась Гортензия – в темных очках, в руке журнал. Ей всегда нравилось это местечко, чем-то похожее на вагон-ресторан из старых фильмов. Вот-вот, казалось, появится Джеки Кеннеди, которая была завсегдатаем этого места. Она усаживалась за барную стойку и заказывала chicken salad sandwich, so chic![2]2
  Сэндвич с куриным салатом, так изысканно! (англ.)


[Закрыть]

– Привет, девчонки! Как жизнь?

– Мы о тебе как раз говорили, – сказала Хизер. – Не знаешь кого-нибудь, кто ищет квар…

– Надеюсь, у вас все хорошо? – перебила ее Гортензия, разматывая большой шарф на шее.

Она села. Поудобней устроилась на стуле. Сделала вид, что изучает меню, а сама украдкой подглядывала за подругами. «Зачем я встречаюсь с ними? Ну… я их люблю по большому счету. Ну, и чтобы быть в курсе последних сплетен, последних модных тенденций, чтобы иметь возможность потом использовать их опыт, когда у меня будет свое дело, поскольку они все настоящие профессионалы. Я знаю, как задействую каждую из них. У них, считай, у всех уже есть свой кабинет, а на двери табличка с именем».

– Жизнь прекрасна? – задушевно пропела она.

– Так скажи все-таки, – вновь взялась за свое Хизер, – насчет квартиры, ты не знаешь…

– Потому что я нахожусь на пороге чего-то великого. Я предчувствую это и вся трепещу. Я еще удивлю вас! И вы мне к тому же понадобитесь.

– Как в добрые старые времена с добрым старым Фрэнком, – улыбнулась Рози.

Фрэнк командовал эскадроном девиц и кичился тем, что он открыт для общения, толерантен и преданно борется за дело женского равноправия. Француженка, ирландка, негритянка из Бронкса, мать-одиночка, девочка из хорошей семьи – безупречный подбор кадров! И все его верные солдатики! Чего еще желать?

– А прибавить денег? – пробормотала Астрид сквозь зубы.

– А не лапать за задницу? – тихо вставила Джессика.

– А карьерный рост? – воскликнула Хизер, хлопнув себя руками по ляжкам.

Рози меланхолично жевала резинку.

– Фрэнк после твоего ухода рвет и мечет, – сообщила она Гортензии. – Все никак не может это пережить.

– Надо было всего лишь дать мне больше самостоятельности.

– Он тебе звонил?

– Обрывает телефон. Достал уже.

– И предлагает вернуться?

– И к тому же с очень высокой зарплатой.

– И ты не хочешь?

– Зачем мне загонять себя на эту галеру? У меня уже почти созрела гениальная идея.

– А по деньгам ты справишься?

– У меня есть кое-какие сбережения…

«У меня были сбережения», – подумала Гортензия. Сегодня она закажет только чашечку кофе. Она питается одним кофе. И карандашными грифелями. Сгрызла все карандаши.

– Однако… – начала Рози, не закончив фразу: она тоже любила, чтобы ее упрашивали.

– Зачем соглашаться на вещь так себе, если есть возможность вскоре согласиться на потрясающую вещь? – объявила Гортензия, упиваясь своей формулировкой. «Надо это запомнить, – подумала она, – хорошо сказано. Я все-таки – просто блеск!»

– Поедешь с нами в воскресенье в Бруклин? Там будет ярмарка, и мы можем побродить, попить пивка, поглядеть на тряпки в бутиках…

Бруклин был теперь новым модным центром людей искусства. Манхэттен стал слишком дорог. На Бедфорд-авеню собирались молодые стилисты, художники, музыканты, писатели и фотографы. Жизнь в Манхэттене теперь считалась прошлым веком, буржуазным пережитком. Так говорили юные дарования, которые не имели возможности снять там даже мансарду, но обязательно туда переезжали, заработав первые доллары.

– А вы на машине поедете? – спросила Гортензия.

– На машине Рози, она куда-то отправляет девчонок на выходные.

– И она поведет?

– А что?

– Неохота закончить дни в виде отбивной.

Девушки расхохотались.

Рози получила права в юности, когда водила машину «Скорой помощи». Она сперва была медсестрой и лишь потом занялась модой.

– Ну хотите, езжайте на метро, – обиженно предложила Рози.

– Я чур на переднем сиденье, – сказала Джессика, поднимая палец, как на уроке в школе.

Подошел официант, чтобы принять заказ. Гортензия попросила только кофе и пожаловалась, что ужасно объелась на встрече с одним типом, который угощал ее блинами с семгой. Затем, чтобы перевести разговор на другую тему, она спросила, как поживает Скотт, заместитель Фрэнка, который раньше тоже был в их компании. Девушки терпели его в своем кругу, он был в курсе настроений патрона и платил за них в кафе.

– Все в холостяках ходит, – сказала Астрид. – Встретила его тут на прошлой неделе. Болтался по улице, хотел девушку подцепить. Но шансы у него невелики, учитывая его внешность.

– Да, это точно, – прыснула Гортензия. – Такого парня если встретишь, лучше бежать куда глаза глядят.

– Ну не всем же гулять с Гэри Уордом, – проворчала Рози, которая завтра как раз собиралась идти в пикап-бар ужинать со Скоттом.

Услышав о Гэри, Гортензия загадочно улыбнулась. Вчера вечером он подкатился к ней на их широкой кровати, положил ей руку поперек горла и холодно произнес: «Ты не будешь шевелиться, не будешь ничего говорить, будешь подчиняться мне, я не желаю слышать ни единого звука…» И взял ее молча, не лаская, не целуя, она застонала, он остановился, тихо бросил: «Я же сказал, ни звука» – и повернулся к ней спиной. Это было восхитительно.

– Эй ты! Вернись к нам! – воскликнула Хизер. – Надо же, стоит только произнести его имя, и ты расплываешься розовой лужицей.

– Вам не понять, – парировала Гортензия, испепеляя подругу взглядом.

– Так что, едем в Бруклин или нет? – вновь спросила Астрид.

– Я позвоню тебе. Пока только понедельник, к чему спешка?

И вечеринка продолжалась, официант приносил заказы, в воздухе летали последние новости. Нашелся тональник, который не сушит кожу, обнаружен бутик, где можно приобрести Те Самые брюки-сигареты, Лора Денэм произнесла речь на вручении премии «Женщина года» журнала «Гламур», а Дженна Лайонс на последней фотографии была в шелковых штанах с набивным рисунком и мужской рубашке, это круто.

«Однажды я стану такой же, как они, и даже еще лучше. I’ll crush them»[3]3
  Я их раздавлю (англ.).


[Закрыть].

Она сформировала свое пожелание, сморщила нос, вспомнила, как дрожала сегодня ночью в постели. Гэри обернулся к ней, укусил за плечо. Она лежала, затаив дыхание.

– Моя шефиня в «Джей Крю» хотела бы встретиться с тобой… – сказала Джессика.

– Ну пусть мне позвонит, – ответила Гортензия, исподтишка посматривая на принесенную еду.

«Как же я голодна! Я с удовольствием бы стащила из чьей-нибудь тарелки корочку хлеба, но это значило бы признаться, что я все насочиняла про блины и семгу».

– По-моему, она охотно разместила бы рекламу в твоем блоге. Ее очень впечатлило, сколько людей на него подписано.

– Они все хотят оказать мне спонсорскую помощь или переманить меня к себе на сайт, но я отказываюсь. Чтобы тебе доверяли, нужно сохранять индивидуальность. Никому не принадлежать и говорить все, что думаешь.

– Но пока ты будешь дожидаться успеха, не сможешь ничего заработать.

– Я заработаю уважение читателей.

– Уважение на хлеб не намажешь!

– Ничего, посижу на диете. И в тот день, когда я выпущу свою первую коллекцию, весь мир начнет следить за мной и я окажусь на вершине пьедестала. Подумай немножко головой, а?

– Гортензия права, – заметила Хизер. – Она создает себе репутацию, а это стоит дороже золота.

– А есть тут одна, которая скоро будет купаться в золоте. Это моя младшая сестричка, – сказала Астрид. – Ее заметил фотограф в метро, сделал несколько снимков и – бинго! Через месяц она подписывает свой первый контракт с агентством «Ай-Эм-Джи». А ей только-только шестнадцать исполнится.

Девочки повесили нос. Они внезапно почувствовали себя такими старыми…

– Шестнадцать лет… – вздохнула Рози. – Моя шестилетняя дочь красит себе ногти и ворует у меня тушь для ресниц.

– Шестнадцать лет, – продолжала Астрид, – метр восемьдесят два рост, пятьдесят восемь кило, жесткие каштановые волосы, тонкий прямой нос, детский рот, светящаяся кожа, большие синие глаза…

– Синие глаза? – хором поразились девушки.

– Мама зачала ее от литовца, который пришел устанавливать кондиционер. Это был ее первый акт независимости, она на свои сбережения приобрела климат-контроль. Они вместе отпраздновали это событие, и через девять месяцев… Мама не признаёт противозачаточные таблетки. Не из религиозных соображений, а потому, что не хочет находиться в зависимости от всякой химии. Она говорит, что после нескольких веков рабства наконец можно почувствовать себя свободным.

– И как же зовут это твое чудо?

– Антуанетта. Моя мама производит на свет только королев.

– А почему ты нас с ней до сих пор не познакомила?

– Вы староваты для нее. Она зовет меня мамулей, я ведь на десять лет ее старше. А кроме того, она слишком красива. Я рядом с ней кажусь дурнушкой.

– Да перестань! Ты красавица! – возмутилась Рози.

– Погодите, увидите ее! Убивает наповал. Тот тип просто упал замертво прямо посреди метро, пополз и чуть ли не ноги ей целовал! Сапоги потом можно было не чистить… А она, понимаете ли, листала Шопенгауэра. Он бежал за ней до самого дома. Когда он объяснил ей, что на деньги, которые она заработает, она сможет поступить в самый лучший университет, сестра соизволила его выслушать. Она чистой воды интеллектуалка. На внешность свою плюет, так сказать, с высокой колокольни.

– Вот счастливица! – вздохнула Джессика.

– И что в результате: она через полгода окажется на обложке «Вэнити Фэйр». Они все только и мечтают ее заполучить!

– Сразу предупреждаю – я не хочу ее видеть, – простонала Рози.

– А вот это будет трудно, поскольку ее лицо будет повсюду!

– Ре, до, ре, до, фа, ми, ре, до, си, си, ля, – пропел профессор Пинкертон, сидя за фортепиано. – Ре, до, фа, ми, ре, до, си, си, ля… си. Что происходит во время этих восьми тактов?

Студенты, сидящие в большой аудитории, молчали. Они благоразумно не спешили отвечать, выжидая, пока это сделает сам преподаватель.

– Что помогает нам понять музыкальную фразу? – спросил Пинкертон, повысив голос.

Один ученик осмелился произнести «ритм», второй – «повторение». Профессор заволновался, повторяя:

– А еще? Еще?

– Отношение между тоникой и доминантой? – предположил Гэри.

– Да, а еще? – настаивал профессор.

Его прервал сигнал мобильного. Гэри так и подскочил. Это был его телефон. Вообще-то формально нужно было выключать телефон в аудитории. Профессор имел право удалить студента с занятия. Перед каждой дверью жирно, крупными буквами, с двойным подчеркиванием было написано: «Не забудьте выключить мобильный телефон».

Гэри украдкой достал телефон и, перед тем как его выключить, прочитал: «Hate you»[4]4
  Ненавижу тебя! (англ.)


[Закрыть]. Гортензия. Сегодня утром они опять поссорились. А также вчера вечером, вчера утром, позавчера вечером…

Днем они ругаются, ночью вспыхивает страсть. Пламя, лед, пламя, лед, СТОП!

Сосед Марк перегнулся через его плечо, прочитал сообщение.

– Старик, это означает «я люблю тебя».

Гэри пожал плечами и положил телефон в карман.

Все студенты на передних рядах с неодобрением обернулись к нему. Гэри поморщился.

– У вас проблемы? – поинтересовался Пинкертон. – В любом случае это должно быть интереснее, чем мои слова.

– Простите меня, пожалуйста, забыл его выключить.

– Да, мы все тут могли в этом убедиться…

Пинкертон нахмурился, собираясь что-то сказать. Он уже открыл было рот, чтобы произнести роковые слова, и Гэри затаил дыхание, но профессор сдержался.

– Мне, кстати, кажется, что вы еще не выбрали партнера на концерт, который будет в конце месяца. А у нас уже второе апреля. Вы уже давно должны были начать репетировать. Мне нужен пятый дуэт, и только ваш еще не утвержден.

– Э-э-э, – промямлил Гэри.

– Какой жалкий ответ. Вы висите на волоске, Гэри Уорд. Музыка требует одного: абсолютной концентрации. А вы, кажется, несколько рассеянны.

Профессор развел руками и вздохнул. Он выглядел удрученным и расстроенным, а белые волосы, окаймляющее его крупные уши, придавали ему несколько патетический вид. Целый лес топорщащихся, как воинственные вермишелины, волосинок. «Почему бы ему не сделать эпиляцию? – подумал Гэри. – Учитель с такими мохнатыми ушами выглядит как-то несерьезно».

– Не забудьте записаться. Если вас это до сих пор интересует…

– Я знаю, с кем бы я хотел выступать, я только забыл пометить это на листочке, вот и всё.

– Ясно… А мы можем узнать, кто этот счастливый избранник?

Студенты должны были составить между собой дуэты «фортепиано – виолончель», выучить сонату и выступить перед всей школой в большом концертном зале в понедельник 30 апреля, в девятнадцать часов. Это наиболее важное событие года, то самое, которое притягивает профессионалов и агентов. Быть выбранным Пинкертоном для участия в этом концерте – своего рода первая звезда на лацкане пиджака, но надо еще блестяще выступить и привлечь внимание этих самых профессионалов с сухим холодным взглядом.

– Если вам это кажется интересным, повторяю, – холодно добавил профессор.

– Ну хорошо, – сказал Гэри.

По правде говоря, он об этом действительно еще не думал. Голова его была слишком занята шумом, производимым Гортензией. Ее крики, упреки, обвинения, кинутые на пол предметы. «Да ты о чем вообще думаешь? Где ты, ау! Я тебе говорю о вещи, которая страшно важна для меня, а ты даже не отвечаешь! Да знаешь, кто ты такой, Гэри Уорд? Эгоист. Просто грязный эгоист. Меня достало, достало это…» Слова носятся в воздухе, отлетают, резонируя, от стен, множатся, составляя резкие, пронзительные аккорды. Он вовлечен в круговорот слов, которыми она забивает ему уши. И кажется, что реальность ускользает от него, рассыпается в пыль. Его голова одновременно заполнена звуками и совершенно пуста. Голова гудит, и нет никакого смысла в этом гудеже.

Он пробежался взглядом по залу. Надо быстро кого-то найти. Нельзя, чтобы Пинкертон догадался, что реальность в его голове обратилась в пыль. Это отразится на его результатах в конце года.

Он заметил в конце ряда, внизу и слева, Калипсо Муньес. Он видел ее много раз в кафе «Сабарски». Она стояла за стойкой бара, мыла и вытирала чашки. Разрезала торты на кусочки. Насыпала сахар в сахарницы. Наполняла белые пиалы взбитыми сливками. Поправляла бумажные кружевные салфетки под тарелками. Действовала с кропотливой тщательностью, с жаром, концентрируясь на каждом движении своих пальцев, рук, запястий, словно пыталась сделать каждое мгновение совершенным. Словно каждый жест был произведением искусства. Он не уставал любоваться ею… и слышал при этом ноты. В прошлый четверг он встал, подошел к ней, показал свой блокнот, сказал: «Думаю, тебе полагается процент с гонорара». Она улыбнулась какой-то почти материнской улыбкой, означающей: это отлично, продолжай в том же духе. В этой улыбке не было никакого кокетства, только глубокое удовлетворение.

Это ему только кажется или эта девушка не похожа на всех остальных? Она так спокойна, так чужда всей суматохе, которая творится вокруг нее. В ней есть странная серьезность, над которой некоторые насмехаются. Но он – нет. Каждый раз, как он подходит к ней, ему хочется положить ей руки на плечи, чтобы уберечь от чужого, враждебного мира.

Его глаза останавливаются на ее затылке, на тощей черной косице, которая спускается на воротник коричневой водолазки, на длинных, почти прозрачных открытых ушах, на легких, летящих, выбившихся из косы кудряшках.

– Гэри Уорд? Вы все еще с нами? – поинтересовался Пинкертон.

Калипсо услышала имя Гэри и обернулась. Едва встретившись с ним глазами, она покраснела и опустила голову. Мир и тепло охватили Гэри, и он произнес:

– Калипсо Муньес.

В зале раздалось шушуканье. Суденты удивленно ахали, их возгласы перелетали по рядам, прокатывались по ступеням амфитеатра, взвивались к потолку. Шуршали, как скомканная бумага. Гэри Уорд и Калипсо Муньес. Это невозможно! Такой очаровательный парень и девушка с лицом грызуна!

Гэри повторил уже увереннее:

– Калипсо Муньес.

Профессор устремил на Калипсо вопрошающий взгляд. Она кивнула в знак согласия.

– Отлично, – сказал профессор. – Гэри Уорд и Калипсо Муньес. Запишите, что вы должны быть готовы к 30 апреля. Вам осталось меньше месяца, чтобы отрепетировать выступление.

– Смешная девчонка, – шепнул рядом Марк, – королева смычка, Минни Маус во плоти! И еще, кстати… Минни Маус может быть порой очень даже секси.

– Ты уже слышал, как она играет? – спросил Гэри.

– Да. Вполне неплохо.

– Неплохо? Да вынь бананы из ушей, дружище!

– А вот если бы она выступала в маске… слышно было бы только музыку. Было бы так романтично, таинственно.

– Ты меня бесишь.

– О! Вот как! Не строй из себя ханжу.

– Она меня вдохновляет на творчество…

– Ну хорошо еще, что не на подвиги! А то подвигаетесь, так и получится, как в одной притче, которую рассказывают в моей стране: «Жил-был очень уродливый господин. Он женился на очень уродливой женщине. У них был ребенок – ну просто оторви и выбрось!» Ты-то не уродливый, но тут все равно есть определенный риск, ты играешь с огнем…

Марк ухмыльнулся. Гэри спросил себя, как он вообще может дружить с таким грубияном.

– Твою страну населяют дикие варвары.

– Может быть… Но она дарила миру гениев! Достаточно назвать одного Лан Лана, чтобы ты призадумался.

– О’кей, Марк-Марк!

Гэри скрестил ноги и вновь погрузился в свои мечтания. Соната для скрипки и фортепиано № 5 фа мажор Бетховена, называемая «Весенняя», – вот что он выберет для выступления. Если, конечно, Калипсо Муньес будет не против. Он услышал первую фразу скрипки, пианино аккомпанировало ей под сурдинку, потом его голос стал крепнуть, оно завладело мелодией, а голос скрипки упал до шепота… Раз, два, три, четыре, звуки обоих инструментов встречаются в воздухе, переплетаются, переговариваются, возникает противостояние, фортепиано начинает негодовать, скрипка повышает голос, ласково увещевая его, прося о примирении… И весь сюжет начинается сначала в виртуозных пассажах скрипки, в яростных и нежных аккордах фортепиано. Им не хватит месяца, чтобы это отрепетировать. Так что придется ему круглыми сутками сидеть в школе с фортепиано и Калипсо.

Гортензия будет дуться.

Будет бить посуду и светильники, кидаться книгами и тапочками.

И в его голове реальность рассыплется в пыль.

Гортензия хлопнет дверью и уйдет к Елене. Она все чаще скрывается у нее, когда они ссорятся.

Он нервно постучал пальцем о край парты.

«Я не знаю, что с нами происходит, между нами всё в трещинах, мы словно по паутине ходим».

– Жить с Гортензией так утомительно, – вздохнул он.

– Ну так надо было выбрать корявую уродину, но чтобы тебя обожала. Она бы не стала тебя доставать! Если хочешь, я тебе скажу: у тебя нет возможности самореализоваться. Эта девушка, она… она больше, чем реальность.

Гэри ничего не ответил. Он знал, что Марк шутит, но знал также, что тот очарован Гортензией. Все вокруг были очарованы Гортензией.

Пинкертон продолжил лекцию:

– Вы помните слова Нади Буланже по поводу композиции? Когда она говорила, что надо слышать и смотреть, слушать и видеть. Но внимание! Можно ведь слушать и не слышать, смотреть и не видеть. Так что сосредоточьтесь и будьте очень внимательны к тому, что делаете.

По залу пронесся подобострастный гул. Пинкертон выждал время, чтобы внимание достигло своего апогея, и вперил палец в небо.

– Когда вы сочиняете музыку, будьте естественны и свободны. Не старайтесь казаться кем-то, кем вы не являетесь. Не бойтесь ошибиться: только через ошибки вы найдете то, что способны сказать именно вы. Если, конечно, вам есть что сказать…. Ищите, пробуйте, пытайтесь. Ищите неожиданное. Однажды Надя Буланже спросила у Стравинского, смог бы он написать пьесу исключительно ради денег, и тот ответил: «Нет, не смог бы, у меня не было бы аппетита этим заниматься, слюнки-то не потекут…»

Профессор повторил, словно пережевывая фразу во рту:

– Слюнки не потекут…

В голову Гэри вновь ворвалась Гортензия. «У меня аж слюнки должны течь, вот так мне должно хотеться работать. А иначе ничего не получается». С тех пор как она оставила работу в «Гэпе», она сидела дома, делала наброски, читала газеты и журналы, что-то вырезала, придумывала стили одежды «Первое свидание», или «Как охмурить парня таким образом, чтобы он не понял, что его охмуряют», или же «Как раздавить гадючку, притворяющуюся подругой». Она тремя разными способами составляла между собой вырезки, потом внезапно улетала куда-то, хлопнув дверью. Убегала за «пищей» для своего блога, словно ей нужно было срочно накормить голодного зверька. Фотографировала всякие интересные детали, потом выставляла их и комментировала на своем сайте Hortensecortes.com. Она рисовала силуэты, намечала тенденции, одни отбраковывала, другие заслуживали пометку «годится». Годится: парка на короткое муслиновое платье. Не годится: кожаная куртка и мотоциклетные ботинки. Годится: большие мужские часы, выглядывающие из рукава, и никаких больше украшений. Не годится: ожерелье из жемчуга, большие серьги и кольца на каждом пальце. Она находила фотографии безвкусно одетых девушек, постила их в своем блоге, перечеркивала жирным черным крестом и прилаживала им другую одежду, меняла прическу. Черты лица она с помощью фотошопа делала размытыми, чтобы жертвы не узнали себя. Эта рубрика имела бешеный успех. Ее даже печатали в субботнем выпуске «Нью-Йорк Таймс». Каждая девушка втайне мечтала, чтобы Гортензия Кортес перечеркнула ее большим черным крестом, а потом трансформировала силой своей магии.

«Не существует некрасивых женщин, есть только ленивые женщины*, – утверждала Гортензия. – Работайте, изобретайте, будьте безжалостны к себе».

Она задружилась с гримершей, работающей у Бергдорфа Гудмана, и выдавала советы, рекомендовала или ругала тот или иной карандаш для глаз, пудру или тональный крем, высмеивала тон лака для ногтей. Подобно пифии, она раздавала вердикты, и их тут же подхватывали жадные фанаты, которыми она вдохновенно помыкала. Высмеивала их, унижала, издевалась. Но количество подписчиков с каждым днем росло. «Вот видишь? Вежливость ничего не стоит», – уверяла она Гэри, когда он пытался немного смягчить ее необузданный нрав. Она к тому же возвела в принцип отказ от размещения в своем блоге рекламы, поскольку хотела остаться свободной.