Текст книги "Немира. Колесо судьбы"

Катя Зазовка
Немира. Колесо судьбы

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© К. Зазовка, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Пролог

Много месяцев Призрачная шайка грабила окрестные селения и города, много месяцев держала в страхе всю округу от Черных болот до самого стольного града Смедина. Справно были сложены ее ребятки, быстры да хитростью не обделены. Бугай, к примеру, одной рукой бегущего мерина укладывал. Ветряк с тройным наваром умудрялся сбыть награбленное. Репенья любой птицей пел, любым зверем кричал, а уж человечий голос подделать – для этого и горла не напрягал.

Бывало, дождется шайка, когда богатый хозяин двор свой покинет, Репенья тут как тут. Сторожевых псов тихим лаем успокоит, а дальше: открывай, женушка, вернулся я. Дура баба сама и впустит подменного мужа. Когда же глаза от вида разбойников в сыромятных кожах на лоб полезут, а рот для крика распахнется, так поздно уже: кляп и веревка справно свое дело сделали. А если все-таки попытается утаить о скарбе нажитом, тогда за дело любитель женских ласк Поята берется. Но то лишь с дозволения главаря – самого Лисицы, князя грабителей да воров. Против него даже у десятка вышколенных воинов шансов было немного.

Откуда пришел этот ухарь с медной кожей, по-восточному раскосыми глазами да ранней сединой на висках, где почерпнул столько страшных бойцовских умений да ухищрений, не знал никто. Да только селяне между собой шепотом поговаривали: здешний он, от насилия зачатый, да матерью в услужение заезжему купцу проданный. Оттого и злобу с обидой на всех людей имел.

Долго мучились люди от нападок прожорливых налетчиков, не раз в Смедин за помощью посылали. Да все ж изловить шайку никак не удавалось. Грабители-кочевники, выпотрошив хату иль обоз, вмиг снимались с места и в одночасье на крепких конях пропадали из виду, да так ладно, будто растворялись в воздухе или к самой Паляндре[1]1
  Паляндра – богиня смерти (Здесь и далее примеч. автора).


[Закрыть] под землю спускались. Не зря ж их Призрачной шайкой звали. Но, конечно, прятались они не в царстве страшной богини, а в диких лесах, что за Черными болотами расстилались, куда обычный человек и носа не показывал, ведь всем известно, чем такие места полнятся…

Но однажды настал момент, когда Лисица совсем одурел от жадности и безнаказанности. Сдобренный хмелем, он поддался уговорам Новичка и повел своих не менее одурманенных брагой молодцев к ленивой полноводной Горыни. Там напали они на судно, что князю Смединскому дань везло. Но и моргнуть не успели, как навстречу им выскочил десяток бывалых латников, да в один миг повязал разъярившихся больше, чем следовало для боя, грабителей, потерявших от крепкого напитка меткость и проворство. Только Новичок и удрал.

* * *

Сыро. Холодно. В углу пищат крысы, пожирающие роскошный завтрак – полную миску золотистых драников с грибами. Что-что, а кормили в Смедине знатно… приговоренных к казни. Лисица к пище так и не притронулся. Нет, не брезговал, да и крыс с детства не боялся. Просто не желал – желудок еще с вечера прилепился к спине. Тут и маковой росинки не проглотить, не то что с обильной снедью справиться.

Лисица знал, что однажды настанет час расплаты за все те непотребства, кои творила Призрачная шайка. Вот только… Старая Юга искусной ведьмой была и попусту болтать не стала бы. А она предсказала, что главарь погибнет в бою от меча. Никак не на дубовой плахе в окружении дюжины висельниц на Казинке, которая располагалась в нижней части Смедина и была намеренно сконструирована так, чтобы все смрадные стоки города стекали сюда по затейливой системе рвов. Именно тут, как ее еще называли, на Смердящей площади, нечистоты замедляли свой бег, раскрашивая и без того несвежий воздух зловонием отходов людской жизни.

Казнь должна была состояться в полдень, дабы солнце, набравшее полную силу, могло осветить всю справедливость княжеской власти. И хотя с неба еще не сползли розово-лиловые рассветные сполохи, горожане уже подтягивались в предвкушении посмаковать славное действо в первых рядах. Самые разумные заняли места еще с ночи. Целыми семьями дежурили. Еще бы! Такое представление!

Какой скоморох?! Какой балаган?! Когда чинно выйдет статный палач и занесет блестящий топор над склоненной головой… Стольный град, поди, и забыл уже, когда лишали жизни сразу тринадцать человек. Вернее, грабителей, насильников и убийц.

Для купцов дружины уже установили лестницу с пятью широкими ступенями. Укрыли пестроткаными коврами, чтоб никто не простудился. Осень все ж. Лисица ненавистно сплюнул и снова поднял голову. Крохотное оконце выходило прямо на место казни. Ни толстая проржавелая решетка, ни сгущающаяся толпа не мешали разглядеть плаху, в которой уже торчал топор, поблескивавший в лучах восходящего солнца, да пеньковые петли, покачивавшиеся в зловещем ритме – знал старый князь, как заставить заключенного хоть отчасти испытать то, что чувствовали его жертвы.

В Смедине тюремных ям не жаловали. Ибо в тех от сырости да собственных испражнений люд слишком быстро в калек превращался. Старый князь много толковых указов составил. Среди них был и такой, согласно которому всем осужденным за мелкие пакости надлежало не в ямах гнить, а приносить пользу по своим умениям (которые почему-то всегда обнаруживались в изобилии) в сухих тюремных комнатах с тюфяком да отхожим местом. И только на первых этажах был холодный земляной пол да крысы, дабы лишний раз напомнить, чего заслуживал за свои деяния осужденный на казнь.

Лисица несколько раз сжал-разжал озябшие пальцы, присел-встал в безуспешной попытке разогнать по телу тепло, но от оконца так и не отошел. И вроде можно было не глядеть, да ноги словно вросли в пол, а взгляд, как назло, не сосредотачивался ни на чем, кроме дюжины висельниц да топора, торчавшего в плахе, будто нож в масле. Крепко Паляндру ждут, коли такую казнь задумали. Это лелеяло черную душу ухаря. И страшило.

Рука опять потянулась к жбану, еще одной милости князя, но вовремя была отдернута. Хмель до казни выветриться успеет, а ощущение яви только четче станет. Не дело. Лучше перед самым выходом все залпом выхлебать. Вот тогда навеселе и Паляндрушку, точно излюбленную блудницу, привечать можно.

Дневное светило перекатилось на середину лазурного неба слишком споро. Как ни старался Лисица, так и не сумел припомнить ни одного дня, что так стремительно несся к ночи. Топор блестел все ярче, петли качались сильнее. Алые, словно обагренные кровью знамена с изображением орла, несущего в когтях солнце, неистово трепетали. Вот уже и знать стала подходить. А как явится князь, так и начнется…

И он явился. Никогда не опаздывал. Седой, в простоватом кафтане на лисьем меху, скрюченный (никак подагра совсем замучила), проковылял в центр лестницы, не глядя на протянутые руки служек, и тяжко опустился на золотой ковер. Ему давным-давно прочили смерть, да только Паляндра до сих пор не решалась подступиться – то ли любовь народа усмиряла кровожадность богини, то ли главный чародей Нежила Зимович отыскал источник бессмертия. Год от года князь не менялся, разве что голова становилась седее, а спина сильнее пригибалась к земле.

Лучники, как водится, дежурили на каждом выступе. Стражников было не счесть. Знатно несли они службу. Зоркие глаза реагировали на каждое движение, обращенное в сторону князя. Тут даже муха не пролетела бы без разрешения. Хотя особой нужды в такой защите не было. Старого князя без памяти любил и что простой люд, что богатеи. Ну, а если бы в город ворвался враг, что вряд ли – с таким-то укреплением, – то подле князя всегда был верный охранитель, который владел хитрым видом боя да стрелу на лету дланью отбивал. Да еще меньшой брат, закаленный боями да каждодневными тренировками. Вон и сейчас, когда вся знать о предстоящей казни болтает, Гольш Всеволодович, младший княжич, хранит молчание да внимательным взором площадь обводит.

Лисица крутанул ступней, потом другой, разгоняя набежавших от онемелости мурашек, и замер, готовый поклясться, что глаза молодого княжича задержались на нем. А заметив заигравшую на бледном лице улыбку, снова сплюнул от ненависти и бессилия.

Глашатай объявил о начале казни. По спине главаря Призрачной шайки снова побежали мурашки, только теперь не от холода и даже не от долгой недвижи́мости.

Первым на площадь вывели Пояту. Толпа загудела, заулюлюкала. Отовсюду в необычайно красивого молодца полетели плевки. Бабы завопили. Но вместо злости или страха на лице осужденного заиграла плутоватая усмешка. А дальше Поята рассыпался в воздушных поцелуях и неприличных телодвижениях. Прервал этот балаган точный удар в челюсть, а затем другой – по причинному месту, чтоб неповадно было выставлять. Очухался молодец уже в петле, но не успел расплыться в кровавой улыбке, как палач выбил из-под ног опору. Следом повесили Ветряка, Сивого и Белку. С Бугаем пришлось повозиться. Хоть и тяжел тот был от роста да мускулов, а слишком долго дергался в пеньковом обруче – невиданно могучая шея сыграла с хозяином злую шутку. Когда кто-то в толпе не выдержал и заверещал, а следом этот писк подхватили десятки взволнованных голосов, князь смилостивился и едва заметно кивнул – крепкий палач навалился Бугаю на плечи – и тот наконец-то издох.

Репенья устроил целое представление – мол, помирать, так с музыкой. Заливался иволгой, дроздом, ухал филином, кричал петухом, а когда разразился соловьиной трелью, так бабы уже плакали навзрыд и молили князя о пощаде. На предсмертном вздрагивании подельника Лисица обнаружил себя вцепившимся в металлическую решетку. Пальцы побелели, тело покрыла испарина. В этот миг он ненавидел всех и мечтал исчезнуть. А еще страшно желал остаться в живых.

Настал черед Вирша. Лисица похолодел еще больше: странное время настало – теперь жизнь исчислялась не в веснах, не в седмицах и даже не в часах, а в подельниках, ожидавших казни. Всего шестеро. Главарь что было сил рванул толстые прутья, но решетка даже не скрипнула, не шевельнулась, будто намертво срослись металл и камень. На лице молодого княжича снова мелькнула довольная улыбка.

Пот ледяными струями катился за шиворот. Воздух с трудом поступал в грудь – не раздышаться. Пятеро. Четверо. Топор блестел до рези в глазах и словно становился больше. Мокрая насквозь рубаха липла к телу…

– Что, не хочется помирать?

Главарь резко обернулся и едва удержался, чтобы не протереть глаза. На пороге стоял Новичок. Тот самый, что науськал податься к Горыни. Только сыромятные кожи сменили дорогие изумрудные одежды, без вычурности, но такие не каждый корабельщик себе позволит.

Кулаки сжались сами собой. А в следующий миг Лисица уже стрелой летел на предателя. Только костяшки пальцев не задели и шелковой ткани – из-за спины гостя выскользнул невысокий человек и одним движением ноги отправил нападавшего обратно к оконцу. Затылок встретился со стеной – боль такая, что на стенах острога зацвели маки. Но ярость оттого только разрослась. Впрочем, Лисица сумел с ней совладать. Почти.

– Псовье отродье! – Главарь встал.

– Ну-ну, – снисходительно улыбнулся Новичок, лениво потерев родинку в виде звездочки над губой. – Я по делу.

Лисица фыркнул и отвернулся к оконцу, поджав тонкие губы. Затылка даже не коснулся.

К висельнице меж тем подвели Заячью Губу. Осталось всего трое.

– Так вот, – дружелюбно продолжил предатель. – Умирать совсем необязательно.

Лисица перестал дышать, но поворачиваться не спешил, взглядом провожая еще одного подельника.

– Есть человек, заинтересованный сохранить твою жизнь.

– Однажды я уже тебе поверил, – едва не рычал от ненависти главарь, но все ж уши навострил – с малолетства не привык отказывать Случаю.

– Оно-то верно, – довольно усмехнулся Новичок. – Но то не твоя беда, я и мертвого убедить сумею.

Лисица смерил предателя настороженным взглядом и снова отворотился к оконцу. Пусть говорит, хуже все равно уже некуда – разве что пытки, но того в Смедине отродясь не бывало. Итак, к чужеродной казни прибегли – специально для него топор заточили.

– Вижу, жить хочешь.

– Даже червь с отдавленным задом в землю спешит зарыться.

– Стало быть, идешь на сделку?

– Что взамен? – Взгляд метнулся к Гольшу и снова уперся в висельницу. Вид дергающегося в пеньковой гривне десятого подельника вынуждал поторопиться с решением.

– Незыблемая печать.

– На что? – угрюмо осведомился Лисица и скривился, увидев, как Ясень то плачет, то хохочет – никак умом тронулся. Предатель тоже подошел к оконцу, протянул расшитый платок. Главарь мазнул по платку взглядом, презрительно хмыкнул, с трудом сдерживаясь, чтобы не воспользоваться опасной близостью и снова не пустить в ход кулаки.

– Не все ли равно? Все лучше, чем с башкой на плахе расстаться.

С этим трудно было поспорить.

– Решай, у тебя осталось совсем мало времени. – Предатель спрятал платок.

«Всего один», – пронеслось в голове главаря.

– Добро.

– Вот и ладно, – Новичок подал кому-то снаружи знак рукой.

Когда последний подельник отправился в распростертые объятия Паляндры, сердце Лисицы забилось, как дикая птаха в клети. Воздуха вдруг стало не хватать. Гость хмыкнул и, напоследок бросив: «Скоро за тобой пожалуют», вместе со слугой покинул острог. Главарь, запоздало осознав двоякость услышанной фразы, уставился на дверь. Но ведь согласие на печать дано…

Время текло, крепкая деревянная охранительница не шевелилась.

Вдруг Казинка взревела. Лисица вдавил лицо в решетку и ощутил, как расширяются от увиденного глаза. К плахе вывели человека, статью да волосами здорово напоминающего его самого. А вот лицо… Похож или не похож – углядеть это в кровавой маске было невозможно (и это в Смедине, где дальше розог никогда не заходили!). Толпа неистовствовала. Бабы зашлись в непрерывном вое, мужики трясли кулаками, подначивая палача отвести черную душу в Навь. Подменный главарь крутил головой и пытался что-то сказать. Толпа стихла – приговоренный промычал что-то нечленораздельное.

– Язык усекли! – вслух догадался Лисица и расхохотался так, что стены задрожали. – Язык усекли!

Когда топор в один удар отделил голову от тела, Смердящая площадь разразилась дикой радостью. Жбан, не выдержавший атаки проворных лапок, завалился на бок – янтарное содержимое тонкой струйкой потекло на пол. Но главаря не удручил даже вид крыс, лакающих мед. Его голова осталась на плечах! И чувствовать ее там куда приятнее на трезвый рассудок, особенно теперь, когда в руке палача болталась замена. Лисица коснулся затылка, с удовольствием растер в пальцах алые капли.

Вот только кому мог так понадобиться Лисица? И зачем? Хотя какая разница?! Он жив, леший подери! Жив!

Глава 1
Солнце в когтях орла

 
Тянись, тянись, покутная нить.
Крутись, крутись, колесо судьбы.
Молю, Макошь, не надо спешить
Нить жизни рвать твоей верной рабы…
 

Солнце еще нежилось на мягкой перине в Нави, когда Немира облачилась в припрятанную с вечера одежду, скоренько заплела волосы в тугую косу и на цыпочках устремилась в сени. Она хорошо знала, куда следует ступать, чтобы половицы не выдали скрипом. К тому ж мамка бойко ивовым прутом орудует – тут едва ли не полетишь.

Немира выскочила за дверь, порадовавшись, что не зря накануне петли маслицем смазала. Шикнула на проснувшуюся Бульку да выкупила у нее тишину мозговой косточкой. Юркнула за хлев, подхватила узелок и поспешила в лес к назначенному месту. Тут рукой подать – на окраине соснового бора их с мамкой изба примостилась.

– Яринка! – негромко позвала Немира, остановившись у самой высокой сосны в кольце пышного малинника.

– Тут я, – раздался знакомый голос.

– Зачем в чащобу-то забралась?

– Чтоб ни с кем не встретиться.

– Ночь-полночь, хоть глаз выколи, – никто тебя не заметит!

– Да я сама никого замечать не хочу – боязно.

– Вот те раз, – топнула Немира. – Ну и товарка. А на реке тоже струсишь?

– Вот еще! – вылезла из кустов Яринка.

– Ладно, пошли, – смилостивилась Немира. Все ж как бы ни был силен интерес, а одной идти не хотелось. Вот только признаваться в том совсем необязательно.

Яринка ступала след в след, но дергалась от каждого шороха и подпрыгивала от любого скрипа: то ей чудилось, как чьи-то когти рвут гарсет[2]2
  Гарсет – безрукавка.


[Закрыть], то мерещились в кустах желтые глаза оборотня, а когда из-под ног выскочил заяц – и вовсе на подружке повисла.

– Ну и трусиха же ты! – подытожила Немира, едва удерживаясь на ногах – не мелкой кости была Яринка.

– Просто он неожиданно выпрыгнул.

– Ну да…

– Надо было с собой Олелько брать.

– Не надо, – отозвалась Немира и невольно вытерла рукавом губы. – А то снова пришлось бы поцелуями расплачиваться.

– Зато втроем веселее.

– А может, тебе просто нравится с ним целоваться? – догадалась Немира, пожалев, что в скудном свете луны не рассмотреть лица подружки.

– Вот еще! Нужны мне его поцелуи, как же! Пусть эту ощипанную курицу Макрину слюнявит. Просто… просто тогда бы мы наверняка живыми возвратились. Он ведь самый сильный на деревне.

Немира не поверила – не по годам рослой была подруженька-ровесница и на старшую сестрицу, что прошлым летом поневу повязала, с завистью глядела, – но вслух сказала:

– И самый наглый. Мы и без него возвратимся. Нож имеется, да и заговор известен.

Яринка только вздохнула. Какое-то время девицы хранили молчание, что время от времени нарушало совиное уханье да отдаленный волчий вой. Когда же воздух посвежел и запахло рекой, Немира велела пригнуться и идти как можно тише. Все ж к встрече следовало подготовиться, а заводь-то вон за теми кустами.

– А ты уверена, что они там будут? Последний покос давным-давно прошел, – едва слышно шептала Яринка. Громко хрустнул хворост под ее ногами.

– Тсс!

Немира резко припала к холодной земле и подружку следом утянула. Девичьи сердца заколотились в такт. Осенний воздух наполнился дивным пением, будто то не голос был, а серебряные колокольчики звенели:

 
Как ночь сегодня хороша:
Луна в златом сиянии,
Река средь трав и камыша
В блестящем одеянии.
Колышет легкий ветерок
Мои густые волосы.
Я вдалеке от глаз, дорог,
Без платья да без пояса.
Скорей иди сюда, мой друг,
Согрей меня дыханием,
Теплом объятий, лаской рук.
В лесном благоухании,
Среди прохлады и тоски
Даруй мне пылкость сладкую:
Чтобы объятья, как тиски,
Чтоб поцелуи жаркие…
 

Яринка не то от ужаса, не то от услышанного распахнула свои и без того немалые глаза так, что Немире даже страшновато стало: вдруг выскочат. Поди потом отыщи в траве да среди жухлых листьев.

– А что, если они нас заметят?

– Тсс.

Немира решила подползти к заводи ближе и потащила за собой подружку. Однако та вдруг уперлась и отчаянно замотала головой.

– Да не трусь ты!

Но Яринка развернулась с явным намерением убежать как можно дальше от нечистого места. Однако и Немира не собиралась сдаваться. Договаривались не уходить, пока не увидят русалок, значит, не уйдут! Вот только справиться с немалым задом подружки оказалось делом не из легких. Пришлось идти на отчаянную меру: хитрая подсечка – и вот Яринка распласталась на сырой земле, пытаясь сообразить, что произошло. Немира же тем временем выхватила нож и принялась очерчивать большой, до самых камышей, круг, приговаривая обережный заговор, а закончив, предупредила:

– Теперь, если переступишь эту черту, тебя водяницы под воду уволокут. И в глаза им не смотри, а то ни круг, ни заговор не помогут.

Подружка села, подтянула ноги к груди и обиженно прошептала:

– Лучше бы на гаевок смотреть пошли. Они хоть добрые – зверей, птиц лечат.

– Ага, зато против их деда заговором да кольцом защитным не отделаешься! Уж он-то знает, сколько ты поганок от нечего делать посбивала!

– Гаевки хорошие, они бы не дозволили деду меня обидеть, – надула губы Яринка.

– Ну, хочешь, завтра пойдем? – предложила Немира. – Я с удовольствием посчитаю, сколько раз тебе гаюн дубиной по голове настучит.

– Тебе, можно подумать, не настучит!

Немира пожала плечами. Если бы она гаевого деда повстречала, то уж ее-то он первую поколотил бы. Имела Немира дурную привычку поганки да мухоморы пинать. И уж куда чаще подружки это делала. Но на то были причины. Однажды, когда мамка захворала, Хромая Гнеда сделала отвар из свежесобранных мухоморов. Поила им больную и обещала исцеление через пару дней. Только Доминике вдруг так худо стало, что еле-еле откачали, благо староста редкого лекарского порошка отжалел, хоть и пришлось потом пахотой аж три седмицы расплачиваться. После того Немира ни мухоморов, ни старую знахарку не жаловала. А один раз и вовсе ей дверь Булькиным дерьмом измазала, чтоб неповадно было людей травить.

– И все ж не время за гаевками наблюдать. Они как раз сейчас, должно, шерстью обрастают.

– Шерстью? – почесала голову подружка. – Да, пожалуй, красы в таких девах будет мало.

– Давай на русалок поглядим, – предложила Немира. – Зря, что ль, пришли?

Яринка вздрогнула, но затем все же кивнула. Девицы тихонько подползли к краю берега. Однако очеретовые колтуны не позволяли толком ничего разглядеть.

– Поторопилась ты кольцо очертить, – заметила подружка.

Но Немира не растерялась: подтянула палку и, не покидая спасительного круга, осторожно развела ею давно вызревшие камыши. От увиденного у обеих подружек враз перехватило дыхание. На бревнах да валунах у самого берега сидели нагие девы и расчесывали длинные волосы. Бледная кожа будто светилась в ночи. Водяницы то пели, то замирали, будто в камни претворялись.

– А ты уверена, что это русалки? – спустя пару мгновений жадного созерцания спросила Яринка.

– А кто ж еще?

– Ну, не знаю, – поморщилась подружка, – мало ли какие девки решили искупаться.

– Осенью? Я вон в гарсете на меху мерзну, а они голые…

– Мало ли, дурные какие. Неманос тоже вон однажды напился до одури и голый в прорубь полез. Говорят, с того часу не мужик больше. Сестра теперь его за глаза Немаяйц кличет.

Немира вовремя задушила ладошкой рвущийся наружу смех. Яринка хихикнула, а еще через некоторое время молчаливого наблюдения сделала вывод:

– Знаешь, не такие они и пригожие, русалки эти. Мои волосы куда сильнее блестят. – Она с гордостью потрепала свою русую драгоценность и снисходительно добавила: – Да и твоя коса куда гуще их жиденьких паклей будет.

Немира скривила смешную рожицу, изображая водяницу, Яринка прыснула со смеху и тут же зажала рот. Вздрогнула. Попятилась:

– Мамочки!

Всего в аршине от круга стояла нагая русалка.

Немира мертвой хваткой вцепилась в подол подружки – не дайте боги, еще сдуру через обережную защиту перелезет.

– Стой, Яринка!

Вот уж теперь водяницу точно нельзя было назвать красавицей. Перекошенное от злости лицо, торчащие во все стороны волосы и остекленевший взгляд, уколовшись о который, Немира тут же отвела свой:

– Только в глаза ей не гляди!

Возобновилась дивная песня. Нежный голос успокаивал, слова проникали в самое сердце, и то вместе с кровью разгоняло по телу покой…

Подружки малость расслабились.

Но водяница вдруг как бросится! Девицы взвизгнули и теснее прижались друг к дружке.

И снова песня. Обволакивающая, ласкающая…

– Ой! – взвизгнула Яринка и зажмурилась.

Водяница опять с глухим ударом отскочила от невидимой стены.

И снова дивный голос заполнил воздух.

Девицы старались не глядеть. Русалка не отступала – стучала, скреблась, ходила по кругу.

– Как же нам теперь домой-то добраться? – прохныкала Яринка.

– К утру она вернется в воду. Осень нынче, днем водяницам по берегу шастать не дозволяется, – заверила Немира, не сводя взгляда с невероятно бледных стоп, будто светящихся в ночной мгле.

– Ты уверена?

– Зуб даю!

Так говорили люди, точнее дядька Неманос. Правда, он плут и пьянчуга, где врет, где правду говорит – никогда не разберешь. Но Немира в истерику не впадала – рассвет покажет, а он, хвала богам, уже скоро. Когда же стало ясно, что к разъяренной водянице не присоединятся товарки, она и вовсе осмелела.

Скоро русалка угомонилась и вернулась восвояси. Подружки даже не сразу поверили своему счастью, но переползать обережную границу не спешили.

– Может, поедим?

– Как ты можешь сейчас о еде думать? – шепотом спросила Яринка.

– Голод не тетка, – пожала плечами Немира и принялась развязывать узелок под громкое урчание в животе.

– Неужели ты ничего не боишься? – восхитилась подружка, жуя сало с хлебом.

– Еще как боится! Ласк да поцелуев! – ответил за Немиру хриплый голос.

– Олелько! – обрадовалась Яринка, спешно приглаживая волосы и расправляя юбку.

– Тебе чего тут надобно? – хмуро поинтересовалась Немира.

– На русалок пришел поглядеть.

– Что ж, гляди, – зашипели из-за прибрежных зарослей.

– Не гляди! – так истошно завопила Яринка, что даже в заводи затихли.

– Скорее в круг! – позвала Немира. – Тут не достанут!

Но Олелько и не требовалось особого приглашения. Завидев разгневанную нежить, он в один прыжок долетел до самого центра обережной защиты, нечаянно толкнув Яринку и распластавшись на Немире.

– Слезь с меня!

– Только за поцелуй, – хохотнул Олелько и потянулся к девичьим устам.

– Еще чего! – фыркнула та и попыталась скинуть с себя тяжеленную тушу.

Ладную бы пару молодец с Яринкой составили. И сложением схожи, и к поцелуям да подобным глупостям оба безудержный интерес имеют.

– Смотрите! Смотрите! – позвала подружка – и, к счастью для Немиры, спасенный «груз» сполз-таки с ее тела. – Это случайно не Данутка?

Олелько остолбенел. У Немиры сжалось горло, отказываясь пропускать воздух. У берега, по колено в лунной дорожке, стояла светловолосая девочка весен пяти. Она тянула тоненькие бледные ручки. Сомнений не осталось – это была сестра Олелько, та самая, что утопла в реке две зимы назад.

– Олелько, братец милый! – певуче заговорила кроха. – Неужто не признал? Иль не рад мне?

– Данутка, – прошептал тот и сделал шаг навстречу.

– Родненький, холодно мне без тебя, плохо на дне речном. Иди сюда, согрей теплом своим.

– Стой! – крикнула Немира и обхватила Олелько за талию. – Это русалка! Не смотри ей в глаза – зачарует!

Но тот словно не замечал потуг девицы, тянувшей его назад.

– Помнишь, как ты мне свой тулупчик давал? – меж тем заговаривала водяничка.

Даже когда на помощь подоспела Яринка, подружки все равно не могли справиться с дюжим молодцем. Его немигающий взгляд не отрывался от утопленницы.

– Немира, еще один шаг, и он…

– Закрой ему глаза!

Яринка прижала ладошки к лицу зачарованного, но тут же была отброшена в сторону. Хорошо хоть, за черту не выбросил.

– А как от бешеной собаки спас, помнишь? И теперь спаси!

Немира изо всех сил пыталась удержать Олелько в одиночку – тщетно, он переступил черту. Она огляделась, но прочих русалок и след простыл.

– И теперь спасу!

– Ой, мамочки! – затравленно пропищала Яринка.

– Иди сюда, Данутка… – позвал завороженный, раскрывая объятия.

– Братец мой милый, – пропела девочка.

Немира в ужасе наблюдала за Олелько, ожидая, что русалки вот-вот вынырнут. Данутка ощерилась, обнажив острые, невероятно длинные клыки. Но братец точно и не заметил того, бормоча, словно теряя остатки разума:

– Иди… спасу… сестричка…

– Нет, Олелько! Вернись! – едва не лопалась от крика Немира.

– Милый мой братик! – Данутка улыбнулась неестественно широко – показалось, ее голова вот-вот распадется надвое.

– Ой-ой-ой, пропадет… – стенала Яринка, скрутившаяся в клубочек.

Немира сглотнула, покосилась на реку – подозрительно спокойно, – подхватила палку, которой недавно разводила камыш, но быстро поняла – до Данутки не достать. Зато…

– Да очнись ты, балбес!

Палка опустилась прямо на курчавую макушку. Но в себя молодец так и не пришел.

Данутка двинулась ему навстречу.

– Братец мой! Мой!

От жуткого шепота у Немиры волосы встали дыбом. От былой певучести не осталось и следа…

– Сестричка… Данутка… Спасу…

– Иди ко мне, скорее!

Жуткие клыки зловеще поблескивали. Еще чуть-чуть – и они вонзятся в теплую плоть… живого братца.

– Дудки!

Немира выскочила из круга, обвила крепкую шею и впилась в губы зачарованного поцелуем. Мелькнула запоздалая мысль, что сейчас он и ее отшвырнет. Но Олелько вдруг стал целовать в ответ. Немира чуть толкнула – и пара, не размыкая уст, шагнула в круг под размножившееся шипение. Невидимая стена задрожала от яростной атаки невесть откуда взявшихся утопленниц, только Олелько это, видать, ничуть не взволновало – жадная ладонь сползла пониже девичьей талии. Немира взвизгнула и, частично высвободившись, залепила нахалюге звонкую пощечину. Надо же, она тут жизнью рискует, а он вон что задумал!

– Ай! – схватился тот за щеку. – Сама целоваться лезет, а потом дерется!

– Надо было тебя еще раз палкой огреть, да посильнее, авось бы помогло, – буркнула Немира, отпрыгнув на безопасное расстояние.

– И так чуть мозги не вышибла, – пожаловался Олелько и потер макушку.

– Да что там выбивать! Там сроду ничего не было! – фыркнула она.

Русалки еще долго шипели, кидались на невидимую стену, но затем несолоно хлебавши все ж отступили к реке. Странно, но Данутки среди них высмотреть не удалось. Будто сквозь землю провалилась.

– Куда она подевалась? – спросил Олелько.

– Кто ж ведает? – Немире и самой было интересно.

– Может, привиделось? – робко предположила наконец пришедшая в себя от пережитого Яринка.

– Троим сразу? – мотнул головой молодец, провожая взглядом исчезающих в камышах водяниц.

– А Данутка ли это вообще была?

– Думаешь, видение? – переспросил Олелько.

Немира пожала плечами.

– Что-то холодно, – пожаловалась Яринка, сиротливо устроившись на сырой земле подальше от заводи.

– А я тебя согрею, – присел рядом Олелько.

Немира тихонько хмыкнула. Не зря про него в деревне говорят: наш пострел везде поспел.

– Вот еще! Ты бы прежде извинился.

– За что?

– А то не знаешь!

– Ну-ка поведай.

Немира скривилась и снова вытерла губы. Ну да ладно, зато можно спокойно поесть да домой собираться. Вон на востоке небо малость посветлело.

Скоро узелок со снедью опустел. Олелько и Яринка, вдоволь нацеловавшись, но так и не разомкнув объятий, восхищались дивным рассветом, что развернулся над рекой пестрым рушником с затейливыми узорами.

– Нам пора, – объявила Немира, дожевывая кусок.

– А русалки? – боязливо спросила Яринка. Олелько потянулся к узелку.

– Они уже давно под водой скрылись. Если бы вы не были так заняты, то заметили бы, что их даже камни, которые я в воду кидала, не побеспокоили.

– Ну не завидуй. Хочешь, я и тебя поцелую?

– Нет уж! – Немира вскочила на ноги и отошла подальше от ненасытного молодца. Тот хмыкнул и вывернул узелок:

– Надо же, все съела!

– А что, надо было тебя пождать? – спросила Немира, готовая в любой момент кинуться наутек. – Поцелуями не насытился?

– Не совсем, – хитро сощурился Олелько, а уже в следующий миг несся за Немирой, сиганувшей под защиту леса.