Текст книги "Горький аромат фиалок. Роман. Том второй"

Среди гостей был и Владимир Иванович, и Виолетта, и Лариса Васильевна. Виолетта, увидев, что Бекхан пришел с женой, не сочла возможным подойти к нему. Лариса Васильевна двинулась было навстречу, чтобы взять его в оборот, но, заметив предостерегающий взгляд Аликеева, прошла мимо, лишь кивнув мужчинам. Владимир Иванович поздоровался с Бекханом за руку, но не стал присоединяться к хозяину и его гостю, а остался в обществе своих коллег – директоров и управляющих фирмами и компаниями.

Аликеев отвел Бекхана к группе солидных мужчин, среди которых были аким области и мэр города. Важные люди жали руку Бекхана на всякий случай почтительно, зная, что такой человек, как Аликеев, не станет водить знакомство с кем попало. Но они, тем не менее, не смогли скрыть своего удивления, узнав, что Бекхан всего лишь начальник охраны строительной фирмы.

К ним подошел человек с выпивкой на подносе, и Бекхан взял фужер с каким-то сухим вином. Ему не хотелось пить, но он, как и все, пригубил и похвалил напиток, хотя про себя отметил: «Кислятина!» Люди часто становятся рабами других людей, но все, и рабы, и господа – рабы условностей, приличий, правил и установлений. Они вынуждены придерживаться их, не понимая, для чего они придуманы и кому они нужны. Мужчины, среди которых были мужи, облеченные властью, вели бессодержательный разговор, пили напитки, которые им не нравились, усердно нахваливая, угощались фруктами, хотя предпочли бы сейчас вонзить зубы в увесистый и жирный кусок мяса, закусив им порцию хорошей водки; принужденно улыбались, церемонно раскланивались, выражали неискреннюю радость при встрече со значительными и нужными людьми и их женами – набитыми дурами, расфуфыренными гусынями, которых за глаза обзывали обидными и оскорбительными прозвищами.

После королевского застолья все в том же западном стиле, во время которого Бекхан непринужденно и весело перекидывался репликами с Аликеевым, его женой и дочерью, свободно и безошибочно пользуясь множеством самых разнообразных приборов, в то время как сидящая рядом Майра выказывала полное незнание правил столового этикета, Аликеев повел Бекхана на верхний этаж, и ввел в небольшую, уютно обставленную комнату, где их встретили две очаровательные девушки.

Бекхан принял их за других дочерей Аликеева, но понял свою ошибку, как только одна из них повисла на плече хозяина особняка, а тот поцеловал ее и похлопал по попе.

– Знакомьтесь, девочки – это Бекхан, – произнес он совершенно другим голосом, нежели накануне, и озорно подмигнул, – А это – Марина и Карина.

9

Алена впервые оказалась в столице. Но город ей не понравился с первого взгляда. Он был каким-то неуютным, холодным, высокомерным. Виталий встретил ее с помпой – лимузин, роскошный букет. Раньше, видя по телевизору звезд, катающихся на лимузинах, Алена мечтала хотя бы раз прокатиться на нем, но теперь длиннющий автомобиль с чопорным салоном подействовал на нее удручающе. Эта крутая тачка словно не могла скрыть своего негодования, оттого, что ее, предназначенную возить знаменитостей и богачей, заставили прислуживать какой-то простушке. Алена чувствовала себя неуютно в просторном салоне, где играла негромкая музыка неопределенного жанра.

Лимузин не спеша катил по улицам и проспектам, Виталий знакомил гостью с достопримечательностями, встречавшимися по пути к его особняку на вновь застраиваемой окраине. Алена рассеянно, без особого восторга поглядывала на новые высотные здания, в то время, когда в ней доминировало единственное желание – покинуть этот негостеприимный салон, оставить эту чванливую машину и пройтись по незнакомому городу пешком.

Виталий почувствовал ее настроение и спросил:

– Что-то не так? Чем недовольна миллиардерша?

На что Алена ответила:

– Все отлично, но нельзя ли нам походить пешком? Мне надоело сидеть и в поезде. И потом, не называй меня миллиардершей. Это глупо. У меня есть имя.

Виталий кивнул, соглашаясь, и велел водителю высадить их в оживленном месте у какого-то супермаркета.

– Отошли машину, – попросила Алена, – Я хочу походить, подышать свежим воздухом.

– Нет проблем, – согласился Виталий, – Походим, так подышим.

Алена рассмеялась этой шутке. Выйдя на тротуар, они взялись под ручки, и двинулись не спеша. День был ясный, но какой-то ветреный, неприветливый. Ветер, непостоянный, рваный, не знал покоя и, поминутно меняя направление, трепал подол дубленки на Алене, а то принимался теребить меховую шапку, водруженную на модную прическу.

Алена шла, плотно прижавшись к Виталию, прикрываясь им от порывов ветра. Ей не нравилось все – и эти высоченные здания разнообразной, местами причудливой архитектуры, глядевшие куда-то за город, словно стесненные собратьями, мечтали вырваться на простор. Мимо несся нескончаемый поток машин, преимущественно иномарки, среди которых шмыгали плебеи «Москвичи» и «Жигули» не первой молодости. Алена уже успела устать от великого множества спешащих людей. Все не нравилось ей, и только шагавший рядом крепкий парень в кожанке оправдывал ее присутствие в этом чужом неуютном городе.

– Это самый большой супермаркет в столице, – говорил Виталий меж тем, – Да что там в столице – во всей республике! А за ней – товарная биржа. Там сосредоточена вся информация обо всех товарах, производимых и реализуемых в стране. Там можно заключить любую сделку, и на любую сумму.

– Ага, я поняла – ваш город славится только своими коммерческими точками, – иронично заметила Алена, скосив глаза на Виталия, – Вот еще один торговый центр. А что за ним? Рынок?

– Как ты угадала? – удивился Виталий, – Ты же говорила, что впервые здесь?

– А что в этом здании? – вместо ответа спросила Алена.

– Агентство недвижимости.

– А там?

– А там – знаменитый косметический салон «Аяулым». Зайдем?

– Тебя не устраивает мой облик? Выгляжу провинциалкой?

Видавший виды, битый парень смутился. Он растерянно протянул:

– Не-е…

И, быстро оправившись, бросил:

– Все о кей!

После чего предложил:

– Зайдем в супермаркет? Я хочу подарить тебе что-нибудь.

– Не стоит! – отрезала Алена, – Лучше походим еще.

– Ладно, как хочешь…

– А где ваши культурные заведения? – спросила Алена, – Или здесь нет музеев, театров?

– Есть, наверное… – неуверенно отвечал Виталий. Затем признался:

– Но, я не знаю, где они находятся.

И добавил, оправдываясь:

– Некогда просто ходить по музеям.

– А казино есть?

– Конечно! – воодушевился Виталий, – И не одно. Вон там, в следующем квартале есть очень шикарный, вечером свожу тебя туда.

– Значит, в музей некогда, а в казино есть время?

Виталий замолчал. А Алена продолжала, и в ее голосе слышались назидательные нотки, словно она уже заимела какие-то права на него:

– Так, я вижу – нам нужно менять образ жизни. Мы очень увлечены материальной стороной в ущерб духовной. Так не годится. Человек должен развиваться гармонично, разносторонне.

«Ничего себе! – возмутился Виталий про себя, – Она распоряжается моей жизнью, будто уже жена мне».

Но вслух не сказал ничего. Он чувствовал, что с появлением этой девушки в его жизни неминуемо все изменится. Он был прирожденным лидером, и до сих пор никому не удавалось оказывать на него какое-либо влияние, кроме, конечно, бабушки, но это все осталось далеко позади, в детстве. Он привык мыслить и действовать по своему усмотрению и разумению, но теперь эта рослая, с уверенными манерами девушка, неизвестно по какому праву, взяла его в свои нежные, мягкие, но вместе с тем источающие силу руки и начала им повелевать.

– А вот наш знаменитый ресторан «Евразия», – произнес Виталий, бодрясь.

– А… – равнодушно скользнула взглядом по фешенебельному зданию Алена, – И, чем же он знаменит?

Виталий в очередной раз смутился. Алена его доконала. Он думал теперь о том, стоит ли говорить, что в этом ресторане кутят столпы столичного бизнеса и крестные отцы мафии.

«Куда бы ее сводить? Где здесь театры? И есть ли они вообще?» – думал он, разглядывая вывески и наружную рекламу, надеясь, что найдется что-либо подходящее. Но его взор натыкался на рекламу различных товаров и коммерческих фирм и компаний, глаза мозолили различные, штампованные названия магазинов, маркетов, салонов, мастерских и т. п. – «Дана», «Айдана», «Елдана», «Сана», «Пана», и даже – «Гана».

Виталий заметно нервничал. Алена бросала на него насмешливые взгляды. Он впервые ощутил досаду на свой город, устыдился его духовной убогости.

«А может, это я сам такой убогий? – подумал он, – Ведь должны же быть здесь и театры, и музеи, и стадионы!»

Он ухватился за последнее.

– Здесь, поблизости, есть стадион, – сказал он и неуверенно предложил, – Может, сходим туда?

– А что – должен состояться матч? Кто встречается?

Виталию пришлось смутиться в очередной раз. Конечно же, он не был информирован о спортивной жизни города. Он вновь замолчал, и шел, невесело глядя под ноги. Настроение испортилось вконец. Алена тоже не спешила нарушать молчания. Чужой город проживал очередной зимний день, в спешке и суете стараясь успеть сделать все дела. Даже голуби, мешаясь под ногами, искали пропитание, дерясь из-за крошек и просыпанных семечек. Взъерошенные серые воробьи и желтые пташки смело шмыгали среди больших птиц, и, прыгая – взлетая – садясь – перебегая, урывали себе часть корма.

Досаждали многочисленные попрошайки. Какие-то люди с пропитыми лицами – их Алена отшивала сразу, множество инвалидов на колясках – им не рекомендовал подавать Виталий, он был уверен, что это здоровые люди, и что инвалидные коляски – их «средства производства». Наводнившие город люди непонятной азиатской национальности, напоминающие цыган – нельзя было сделать шага, чтобы кто-нибудь не пристал с протянутой рукой или не встретил умоляющим взглядом. Всех обитателей этого каменного леса ждала холодная зимняя ночь, и нужно было любым способом набить зобы любым съестным, чтобы дожить, дотянуть до рассвета, до следующего короткого суматошного дня.

Тем временем Виталий собрался с мыслями и сделал попытку взять ситуацию под контроль. Неожиданно его осенила дельная мысль.

– Алена, хочешь покататься на лыжах?

– На лыжах? – удивилась она.

– Да. Если, конечно, умеешь…

– Эй! За кого ты меня принимаешь? – делано возмутилась Алена, – Не забывай, наш город – лыжная столица республики!

Виталий заулыбался. Он был доволен, что сумел заинтересовать ее хоть чем-то.

Лыжи оказались хорошими, трасса сносной. На базе выдавали всю лыжную амуницию. Алена облачилась в ярко-красный костюм, так ладно сидящий на ней. Она мчалась, как метеор. Виталий, в отрочестве занимавшийся горными лыжами, с трудом держался за спиной девушки, легко бравшей рискованные виражи и крутые трамплины. Горы были великолепны. Снег искрился, взметенный лыжами Алены, стремительное преследование нравящейся с каждой минутой девушки распалило Виталия, и он, поддав ходу, на рискованных скоростях поравнялся с Аленой и взглянул на нее. Она озорно улыбнулась ему и заложила такой умопомрачительный вираж, что он едва не сорвался в штопор, последовав ее примеру. Но ему так и не удалось перегнать ее.

Они катались дотемна, и вернулись на базу в совершенной темноте. Виталий хотел повезти гостью домой, но Алена попросилась остаться, и они, отужинав в ресторане при базе, остались ночевать в тамошнем отеле. Номер, с ее позволения, Виталий снял один. Правда, Алена оговорилась:

– Только, чур, спать будем раздельно.

– Ну, естественно… – пробормотал он.

Через некоторое время, расположившись у камина, они завели долгую беседу. Алена рассказала о себе, после чего попросила:

– А теперь ты.

Виталий вздохнул. Он не любил вспоминать детство и отрочество. Но не смог отказать своей новой подруге, вроде бы уже ставшей невестой. Усевшись, как турецкий паша, он начал рассказ о невеселых временах.

– Отец бросил нас с мамой, когда я был маленьким, я его не помню. Мама вторично вышла замуж за военного и стала с ним переезжать с места на место, поэтому оставила меня у бабушки. Она сказала, уезжая в какой-то гарнизон у границы с Китаем:

– Побудешь пока с бабушкой, я заберу тебя, как только немного обживемся на новом месте.

Виталий вновь вздохнул:

– Так до сих пор и забирает…

Затем махнул рукой и продолжал свой рассказ.

– Но я не держу на нее обиды – ей нужно было устроить свою жизнь, ну и потом пошли дети, ей и без меня пришлось несладко с походной-то жизнью военных. Ну и с бабушкой нужно было кому-нибудь жить, у нее, кроме нас с мамой никого не было – дед бросил их с моей мамой, а вторично выходить замуж она не захотела. Я думаю, мама не хотела повторить ее судьбу, почему и вышла замуж, хотя ей и пришлось пожертвовать мной ради этого.

Но я ни о чем не жалею – бабушка у меня замечательная, ты сама убедишься, я завтра познакомлю вас. Она получала мизерную пенсию, которой ни на что не хватало. Но мы не бедствовали – у нас был огород, у нас были: корова, козы и полный птичий двор. Правда, нам с ней приходилось вкалывать, как говорится, от зари до зари, зимой и летом. Но я благодарен и за это – бабушка приучила меня к труду, трудолюбию, прилежанию, а это, как я думаю, самое важное качество для человека.

В этом месте его повествования Алена одобрительно кивнула. Она с большим, нежели прежде, уважением взглянула на него – ведь до сих пор принимала его за маменькиного сынка, отпрыска богатых родителей. Виталий продолжал:

– Да, мы не бедствовали. Но жили скромно. Денег у нас не водилось, бабушка ухитрялась делать сбережения из своей пенсии, мне она давала копейки, чтобы я мог купить булочку и стакан чая или компота в школьной столовой. И все. Я, естественно не мог и мечтать ни о каких дефицитных и дорогих вещах, вроде магнитофона, джинсов или велосипеда. Не говоря о мопеде или мотоцикле. Когда я немного подрос, то начал зарабатывать деньги – летом ходил на совхозный огород на прополку, потом скирдовал сено на ферме. Приходилось и торговать в выходные и на каникулах – в двух километрах от нашего села находилась станция железной дороги, так мы с пацанами бегали туда торговать – пассажиры останавливающихся поездов покупали все – сигареты, пиво, водку, продукты. Мы носили на продажу то, что собирали в лесу – грибы и ягоды, и в огороде – огурцы, помидоры, редис и морковь. Бабушка не позволяла ничего брать из огорода на продажу, так мы «загоняли козла» – ходили по ночам в совхозный огород и бахчу воровать овощи и арбузы. Всякое бывало – сторожа стреляли в нас, зарядив патроны солью, и приходилось часами сидеть в бочке с водой – отмачивать соль.

Виталий улыбнулся, и его глаза выразили ностальгию по тем годам. Он продолжал:

– Я рано научился торговать и торговаться. Я рано познал цену деньгам, и за это я тоже благодарен бабушке. Она всегда говорила:

– Никогда не трать деньги зря, не бросай их на ветер – они результат труда, не твоего, так кого-либо другого.

И к вещам она научила относиться бережно, давая понять, что они – тоже результат труда людей. Так вот, я научился делать деньги, поэтому занялся торговлей, как только закончил школу. Поступать в вуз при бабушкиных доходах и не стоило думать, да мне и не хотелось тогда. Я решил завести дело, начать делать свои деньги, настоящие деньги. Я мечтал обеспечить себе и бабушке сытную жизнь, мечтал купить квартиру в городе. Поэтому, как только распрощался со школой, начал торговать спиртом на пару с одним другом – он жил в городе.

Алена взглянула озадаченно на Виталия. Он заметил этот взгляд, и повторил:

– Да, я занялся торговлей спиртом. Мне было все равно, чем торговать, а спирт тогда был единственным алкогольным напитком, кроме, конечно, самогона, но для него нужен был сахар, а сахар был в страшном дефиците. Друг доставал дешевый спирт, а я организовывал развоз по селам. Спустя некоторое время я имел целую торговую сеть – все ребята надежные, проверенные. Спирт у нас был качественный, продавал я его по умеренной цене, чтобы и партнеры мои имели навар, и чтобы и мне перепадало кое-что.

Вначале я возил спирт в поезде и на станциях и разъездах передавал канистры своим партнерам. Что происходило дальше, меня не интересовало, я доставлял спирт и забирал деньги, а обратным рейсом собирал пустую тару, чтобы потом, вновь наполнив ее, вернуться через день. Рисковал при этом я по-крупному – стоило какому-нибудь рейду конфисковать мой груз, как я мог «вылететь в трубу». Но о рейдах меня оповещали проводники – они имели свой процент с моего оборота и не были заинтересованы в моем провале.

Спустя год я смог разжиться и купил грузовичок – пирожковоз. На нем я мог развозить большие партии спирта, практически ничем не рискуя и не делясь доходом с проводниками. Тем более что скоро эпоху спирта сменила эпоха самопала. Людям надоело разбавлять спирт и подавать гостям бутылки, закупоренные пробками из газет. Они хотели иметь на столах водку, пусть самопальную, но в приличной посуде, с «заводской» крышкой и этикеткой. Я организовал у себя в пристройке мини-цех по розливу самопала. Привозил спирт, разбавлял его в больших емкостях, давал отстояться, закупал у населения бутылки за жвачки и сигареты, приобрел кустарный закупоривающий прибор, типографии снабжали меня этикетками – вот и весь бизнес. Но моя «заводская водка» имела успех в селах и деревнях – от заказов не было отбоя. Мне пришлось нанимать рабочих.

Деньги потоком полились в мой карман. Я сумел купить квартиру в городе, дачу, где организовал настоящий водочный цех, который стал приносить ощутимые дивиденды – народ наш пьющий и нет забот с поиском рынков сбыта. А сейчас у меня не цех, а целый завод, и оборудование у меня импортное, и бутылку я не скупаю у населения, а заказываю у производителей стеклотары. И спирт я приобретаю самый дорогой, но и самый качественный, и вода у меня проходит многократную очистку, зато моя водка высоко котируется и хорошо раскупается, несмотря на высокую цену. К слову сказать, она завоевала золотую медаль качества на выставке вино – водочных изделий в прошлом году.

Завод мой работает стабильно; у меня многочисленный коллектив. Прибыль растет, производство расширяется, я уже подумываю открыть еще одну линию розлива. Годовой оборот исчисляется миллионами. Вот и весь мой бизнес, вот и вся моя жизнь к данному моменту.

С этими словами Виталий взглянул на собеседницу, ожидая, что скажет она. Алена поняла, что он ждет от нее оценки его рассказу.

– Значит, ты богат, – сказала она, – Дела твои идут в гору. Все это хорошо. Но, доволен ли ты своим делом? Я имею в виду не материальную сторону твоего бизнеса. Приносит ли оно, это твое дело душевное удовлетворение? Ведь, как бы ни расхваливал ты свою водку, а это отрава. Разве не так? И, чем больше ты ее производишь, тем больше людей пьют, тем больше спиваются. Ты не думал об этом? Одно время мой папа очень сильно запил, и знал бы ты, как я проклинала тех, кто делает и продает водку. Возможно, что и он отведал твоего самопала.

Виталия помрачнел. Глаза его сузились.

– Алена, я понимаю, что, быть может, виноват отчасти в том, что люди пьют. Но, только отчасти. А, может быть, и вовсе нет. Я могу производить что-либо другое, например, выпекать хлеб или делать колбасу. И, если кто-то будет злоупотреблять едой, обжираться, и будет страдать от этого, то у тебя будет право обвинить меня в этом, ибо не будь хлеба и колбасы – не будет проблемы ожирения.

Да, я заинтересован в том, чтобы люди покупали мою водку, то есть, чтобы пили. Но я занимаюсь определенным видом бизнеса, и только. Не я, так другой будет заниматься этим, не я, так другой будет спаивать народ.

Да, я знаю – пьянство, алкоголизм, – страшная беда. И знаю об этом не понаслышке. Но, как с нею бороться? Запрет на производство и продажу не принес никаких результатов. Без хорошей водки люди травятся чем попало. Я произвожу качественную, чистую водку, содержание вредных примесей в ней минимальное. Я постоянно держу качество производимой водки под контролем, а люди пусть сами думают, сколько им пить. Моя голова загружена делами производства, и мне недосуг думать о постороннем. В конце концов, есть правительство, общество… органы, наконец! Пусть они борются с пьянством. Что касается меня, то я готов хоть завтра закрыть свой завод, если тем самым можно будет покончить с пьянством и алкоголизмом.

Установилось молчание. Алена думала над словами Виталия, и понимала, что он прав. Корень проблемы сидит слишком глубоко, чтобы взять, и просто осудить таких, как Виталий. Но и оправдать…

– А где сейчас твоя мама?

Алена не захотела возвращаться к прежней теме. Виталий благодарно взглянул на нее и ответил, вздохнув облегченно. Он-то думал, что она начнет полемизировать с ним, доказывать, что он – один из виновников, хоть и косвенных, распространения пьянства.

– Здесь, – отвечал он, – Отчим вышел в отставку и поселился здесь. Я купил им квартиру. Мама работает в разливочном цехе, отчим – в охране. У них есть две дочки, одна учится в университете на юриста, вторая сестренка еще в школе.

– Хорошо, – одобрила Алена то, что он не оставил свою маму. Затем спросила:

– А свою семью не собираешься заводить?

Виталий пристально взглянул на нее.

– Я как-то не думал об этом, – сказал он, – Все некогда.

– Ну, а девушка у тебя есть?

Виталий заметно порозовел.

– Нет пока, – сказал он, смущенно улыбаясь.

– Отчего? – прямолинейная девушка была неумолима.

– Да как-то не до этого было. Ну и девушки хорошей не встретил пока… хотя… быть может, уже…

– Что – уже?

Алена не поняла.

Виталий посерьезнел.

– Алена, – сказал он, – ты мне очень нравишься. У тебя твердый характер, свои взгляды на жизнь и людей, ты честна и прямолинейна, ты знаешь цену себе и при этом не стараешься строить из себя непонятно что. С тобой приятно общаться, хотя ты и доставляешь… хотя ты и заставляешь иногда смущаться… ну, и… рассердить ты тоже умеешь.

Он замолчал, собираясь с мыслями. Алена понимала, что он хочет сказать что-то важное.

«А вдруг он сделает сейчас предложение? – мелькнула мысль, но она отмела ее, – Да ну! Ни с того, ни с сего?»

И удивилась, когда он сказал:

– В общем, я прошу тебя стать моей девушкой.

Алена захохотала. Засмеялся, глядя на нее, и Виталий. Они долго смеялись, затем Алена сказала:

– Хорошо, я подумаю. И ты мне нравишься. Но, прошу не зазнаваться! Я, вообще-то, не знаю, за что можно испытывать к тебе симпатию. Просто понравился – и все. Но, выслушай, что я тебе скажу. У тебя за душой, кроме твоего завода и денег, ничего нет. Тебе нужно образовываться, нужно учиться, работать над собой, заниматься своим духовным развитием, самовоспитаньем…

– Ничего себе! – воскликнул Виталий, – Значит, я невоспитан?

– А как ты думаешь? Какие у тебя манеры?

– Какие?

– А то не знаешь!

– Представь себе!

Между ними возникла веселая бестолковая перепалка, они долго шумели и смеялись, подтрунивая и подначивая друг друга. Разошлись спать, истратив весь запал, далеко за полночь. Но оба долго не могли уснуть.

Виталия посещали нескромные мысли о Алене. А она… она думала о том, во что выльются их с Виталием отношения, – то ли в дружбу, то ли во что-то более серьезное. Он представлял ее в своей постели, в своих объятиях – она видела себя в подвенечном платье. Он мысленно раздевал ее, в то время, как она представляла себя, хозяйничающей в его доме, строящей отношения с его бабушкой и матерью. Он прикасался к ее прелестям, ласкал мысленно губами ее шею и грудь, в то время как ее заботила мысль о том, как она будет жить на деньги, доставшиеся таким сомнительным путем. Он думал о том, как она поведет себя в сексе, если у них дело дойдет до того, а она…

А она уже спала. Виталий же еще долго ворочался в своей постели.

Что же в это время поделывала Татьяна? Она жила безвылазно у Антона Жилина. Ей не хотелось никуда выходить. Спала она до десяти, а то и до одиннадцати часов. Затем, не спеша пила чай в одиночестве – Антон уезжал на работу рано. Татьяна проводила дни в каком-то меланхолическом оцепенении, долго сидела у окна и созерцала деревенскую идиллию.

Она почти ни о чем существенном не думала все эти дни; жила, как растение – ела, пила, спала, раз на дню прибиралась, готовила – Антон появлялся только к ужину. Раз в неделю устраивала генералку и стирку. И все! Ну, еще – занималась сексом с Антоном по ночам. И все это проделывала не спеша, степенно, ни о чем не задумываясь и ничего наперед не загадывая. Она словно понимала, что сегодняшнее ее положение нереальное, что оно не имеет будущего. Антон пытался иногда завести разговор о надлежащем оформлении их отношений, но она уходила от серьезного разговора, говоря: «Я подумаю, не торопи…»

Татьяна понимала, что она сейчас отдыхает. Отдыхает телом и душой, и что в ней сломалась некая пружина, всю жизнь приводившая ее в движение. Она обдумывала в одиночестве всю свою прежнюю жизнь, и начинала осознавать, что пружина та не имела смысла, поэтому было лишено смысла все, что она делала, к чему все это время стремилась. Нет, в житейском смысле все было разумно. Но все, что она делала, не имело конечной цели и определялось только давлением этой пружины, которая заставляла бездумно выполнять множество дел: работу, обязанности жены и матери, заставляла двигать руками и ногами, даже головой, но при этом последняя не поднималась над всей этой суетой, чтобы бросить взгляд дальше своего домашнего очага, домашних забот.

Она вдруг, на стремительном продолжении пожизненного бега, скачке по беличьему колесу, проснулась, очнулась, подняла голову, огляделась, и обнаружила, что эта скачка не имеет цели, что этот ее бег бессмысленен. И она, внезапно прекратив этот сумасшедший бег, упала с колеса, провалилась вниз, в никуда, и, лишившись свиста встречного потока, в наступившей тишине обдумывала свое странное прошлое и свое не менее странное настоящее.

Временами в ее сознании возникал всплеск, отголосок ее прежнего состояния. Ее посещало беспокойство, она спрашивала себя, что она делает здесь, каковы ее дальнейшие планы, что она должна предпринять.

Она вспоминала о существовании Семена Игнатьевича и Алены, но тут же давала отбой.

«Зачем я им? – спрашивала она себя, – И… зачем они мне?»

И она вновь погружалась в свою дрему и продолжала бездумное существование. Впервые в жизни она впала в растительное существование, в животное стояние в стойле, в чисто физиологическое отправление естественных потребностей. И, как ни странно, ей это нравилось. Она вспоминала прежние нервотрепки из-за неуплаченной вовремя платы за комуслуги, ссоры с Владимиром из-за каких-то мелочей, которых и не припомнить сейчас, переживания из-за пустяковых бед Алены, дрязги с соседями и партнерами по рынку, все то, чем наполнена была ее прежняя жизнь, и ей становилось грустно. И смешно.

Она вспоминала грандиозные скандалы и сцены, которые устраивала Владимиру из-за денег, вернее, из-за их нехватки. Вспоминала напряжение, возникавшее между ней и Семеном Игнатьевичем, когда дело касалось все тех же хрустящих бумажек, напряжение, стоившее по своим последствиям доброй ссоры. Напряжение, неослабно, изо дня в день закручивавшее, затягивавшее гайку над пружиной ее существа, пока та не лопнула под внезапным ударом. И ударом этим оказалась весть о неожиданном взлете Владимира, которого она поспешила похоронить и считала навсегда потерянным для себя. А ведь теперь стало ясным то, что он всегда присутствовал в ней, и, как оказалось, добавлял натягу на ту же пружину.

Удивительно устроена душа человека. Годами она испытывает неприязнь к другому человеку, который абсолютно всем не устраивает, но, избавившись от него, добившись изгнания недруга, лишившись раздражителя, отравлявшего жизнь, она начинает испытывать острую потребность в той отраве. В первые дни пребывания у Антона Жилина Татьяна решила, что обрела, наконец, то, чего ей недоставало всю жизнь. Она подумала, что именно о такой жизни, о таком мужчине, о таком быте и существовании мечтала она всю жизнь. Она блаженствовала, испытывая наслаждение от ощущения полноты физиологического существования, наслаждение от того, что нет нужды ни о чем думать, что-то делать, планировать, рассчитывать, подсчитывать, нет нужды кривить душой, подстраиваться под кого-то, нет поводов к беспокойству. Антон, чувствуя ее состояние, ни о чем практически не заговаривал, ничего с ней не обсуждал, и измотанный делами, по приходу домой попросту отдавался в ее заботливые руки, беседуя на незначительные темы поглощал приготовленный ужин, переодевался в чистое, выстиранное и выглаженное и, просмотрев фильм или передачу по телевизору, ложился спать, и спал после желанной и приятной близости с Татьяной, спал глубоким и крепким сном хорошо, честно отработавшего человека.

Татьяна не помнила, сколько времени находится она у Антона, на этих задворках города и жизни; она не считала дней, не интересовалась календарем, не смотрела новостей, только сериалы, сериалы, сериалы и тупела, тупела, тупела…

Но, время шло, она насыщалась постепенно этой жизнью, этим животным существованием, она полностью удовлетворила свои физиологические потребности, дала отдых душе и телу, она пресытилась этой дремой, насозерцалась вдоволь размеренной жизни за окном, и в один прекрасный день задала себе вопрос: «Что я здесь делаю?»

Деятельная натура ее проснулась и вновь взвелась прежняя пружина. Она как бы обрела новое зрение и поняла, что квартира тесна, быт убог, картина за окном навевает скуку, сериалы однообразны, глупы и фальшивы. А Антон…

Татьяна задумалась о нем. Кто он? Зачем он ей? Что у них общего? Что он может дать, кроме удовлетворения животных инстинктов?

Владимир… Его образ возник рядом с образом Антона и заслонил его. Татьяна поняла, и впервые призналась себе, что только он единственный нужен ей, и нужен был всю жизнь. Ей страстно захотелось вернуть его, вернуть их прежнюю жизнь, так, что она заплакала, заревела, укоряя себя за совершенную ошибку, очевидно, неисправимую ошибку, за которую наказана сейчас таким горьким раскаянием.

Вдоволь наплакавшись, она быстро собралась и покинула свой временный приют. На кухонном столе она оставила записку:

«Антон, я возвращаюсь к себе. Спасибо тебе, ты хороший человек, настоящий мужчина, друг, но я поняла, что люблю только Владимира. Прошу, не ищи меня, у нас с тобой нет будущего. Прости, если что…»

Татьяна вернулась в свою прежнюю квартиру, как к разбитому корыту, и ее душа потеплела от вида этого заскорузлого, потрескавшегося, но такого родного корыта.