Текст книги "Сталинградские новеллы"

Глава 2
Румынский парень

Боюсь, что могу стать штатным «исповедальщиком», коим «назначил» меня мой друг перед тем, как перейти в мир иной. Очевидно, он хотел снять с себя тяжёлую ношу и переложить её на меня, но не подумал о том, каково будет мне, если вдруг ноша окажется непомерно тяжёлой…

Что тут греха таить, у каждого из нас есть такая слабость – хочется свалить с плеч бремя каких-то забот. А на чьи плечи они упадут – об этом мы не задумываемся. Пусть каждый из вас ответит честно – думал ли он когда-нибудь об этом до прочтения моих слов? Если среди вас окажется хоть один из таковых, то я жму ему руку, хотя и не уверен в том, что это рукопожатие для него что-то значит. Ведь нынешний век славен не рукопожатиями, а рукоприкладством, да уж ладно…

А мой небезвременно ушедший друг, чую, лежит там спокойно и ухмыляется: вот, мол, я его перехитрил, и пусть теперь у него болит голова! И действительно, тогда мне день ото дня легче не становилось, так как спустя какое-то время, он подложил под меня очередную бомбу замедленного действия. Правда, она была старая и ржавая, времён Великой Отечественной войны, но если учесть, что я совсем не сапёр, то опасность мне грозила нешуточная. И пусть это касалось не физического, а духовного состояния, но тем не менее!..

Я понимаю, что дружба подразумевает взаимную помощь, но не до такой же степени! Разумеется, Арсен, свою долю этой взаимной выручки вносил исправно и регулярно. Он оберегал меня от стихийных стрел сонма ратников тоталитарного режима и был для меня крепким щитом, от которого отскакивали эти стрелы. Но его последние «презенты» меня так загрузили, что я уже и не знал, что ещё дальше ожидать.

А у него, очевидно, было другое мнение, он не соизмерял реальные вещи и шёл напролом, как танк. Начал выкладывать свои воспоминания, а у меня и своих хоть отбавляй! Я понимал, что ему их некуда девать, по себе знал, но ведь это не оправдание!.. Я уверен, что он никому до этого не доверял эту тайную сторону своей жизни, возможно, не было такого человека, которому он мог бы излить душу, а возможно, ещё не пришло то время, когда человек начинает думать о своей смерти. Так или иначе, но он меня озадачил и вместе с этим возложил на меня ответственность за свои духовные ценности. И представьте себе – каково человеку, когда он не может и в своих внутренних проблемах разобраться, а ему ещё добавляют чужие?.. Но, однако же, ближе к делу!

Как-то у нас вышел разговор о той войне, о жертвах, о человеческом факторе, о Сталинградской битве и прочих глубоких материях. Обсуждали сложные мировые проблемы, прошлись от Гая Юлия Цезаря до Георгия Константиновича Жукова. Почему так, а не иначе? И что представляет из себя тот водораздел, откуда одни реки начинают течь на север, а другие на юг? Где и каким образом возникают мировые идеологии и что первично – сам дух, в недрах которого уже возникают и утверждаются сатанинские лидеры, или, наоборот, сначала рождаются эти аномальные лидеры, и потом они уже создают свои бредовые идеи?

Вспомнили всевозможные толкования возникновения фашизма в Германии, Италии, Испании; поговорили о ефрейторе Адольфе Гитлере, который уже набил изрядную оскомину; о Бенито Муссолини, ученике монашеской школы, педагоге и социалисте, ставшем из шуточного «пикколо дуче» (маленького вождя) настоящим вождём и Первым маршалом империи; о генералиссимусе Франсиско Франко и прочих мировых социалистах-фашистах. Вскользь задели их «еврейство»: полное – Гитлера (Шикельгрубера и Франкенбергера – по одному из дедов), частичное – испанского диктатора и косвенное – Бенито Муссолини, жёны и любовницы которого преимущественно были еврейками.

Когда речь зашла о представителях других народов, участвовавших в Сталинградской битве, Арсен «вдруг вспомнил» один эпизод из своих боевых будней, который был связан с военнопленным румынского происхождения. Для кого-то может и будней, а для кого-то – важной судьбоносной жизненной трагедией! Давайте послушаем рассказ, и пусть каждый определит сам – что это для него.

* * *

Поручили мне однажды доставить в штаб дивизии какого-то важного пленного. Даже не знаю, почему выбор пал именно на меня. Возможно, я был самый молодой или потому что закончил Ташкентское военное училище командного состава, а может быть, ещё по каким-то другим причинам. Одним словом, почему-почему – не знаю почему, знал только одно: это очень далеко, транспорта никакого не было, а идти надо пешком, и кто согласится на такой подвиг души и тела? Вот и не нашлось желающих на такой марш-бросок, и это «очень ответственное» дело доверили мне – как комсомольцу и кандидату для вступления в партию.

Поручили причём с важным напутствием: что я с честью справлюсь с этим заданием. Ну как же не оправдать доверие высокого начальства и своих старших товарищей по партии? И я козырнул, притопнув ещё и ногой! Меня снабдили всем необходимым: пакетом с секретными документами, винтовкой и по такому случаю выдали бывалый пистолет неизвестного возраста и происхождения, а ещё фляжку с водой и сухой паёк.

Вот мы и тронулись в путь. Впереди мой пленник со связанными руками, за ним – шлейф из протоптанного песка и я – «страж порядка». Вот тебе и оказия, пусть не такая помпезная, как в «Путешествии в Арзрум» Пушкина, но всё-таки чем-то схожая с ней. Вместо заржавелой пушки у меня такое же старинное и ржавое оружие, дороги не очень-то отличаются друг от друга, да и времена тоже военные.

Что касается дорог, то тут разговор особый – степи что там, что здесь мало чем отличались друг от друга, география-то одна! И ещё, если кто-то знает или видел приволжские степи или хотя бы читал повесть А. П. Чехова «Степь», то он поймёт, какая это тягомотина – ехать по степи, а уж идти пешком – это ад земной.

Мы прошли километров пять-шесть, не больше, но такое чувство, будто все двадцать-тридцать. А что же будет дальше?..

– Господи, спаси и сохрани! – взмолился я куда-то наверх.

Погода была знойная, солнце начало припекать, и я старался поскорее закончить этот путь и освободиться, наконец, от этой тягомотины.

Тьфу ты, я уже говорил это, от этого кошмарного сна, который помимо моей воли мне навязали. Эти приказы, приказы! Да кто их издаёт, сидя там, на мягких креслах?! Хотя попробовал бы кто-нибудь при Сталине или Берии раскрыть рот! А не мешало бы на них исполнить хотя бы один этот «Секретный приказ номер 227». Зато нас тут за дураков держат! Да ещё и этот паршивец перед глазами мелькает – «век свободы не видать», но, видите ли, приказ такой! Шлёпнули бы его сами, да и только! А тут возись с ним, как с малым дитём… Но за неисполнение приказа я точно знаю, что бывает – да я просто-напросто окажусь в положении этого слюнтяя, так что надо его толкать и толкать вперёд.

Этот румынский парень, я тебе скажу, какой-то хлюпик – всю дорогу капризничает и треплет мне нервы, а они у меня и так на пределе. Весёленькая ситуация, я тебе скажу. То он остановится, как тот упрямый жеребец, и ни шагу вперёд, приходилось стращать его затвором. А то вдруг возьмёт, да и сядет на придорожный камень, и что-то лепечет, мол, никуда я больше не пойду, делай со мной, что хочешь!

А что я могу с ним сделать, если у меня опять-таки этот поганый приказ – отвести и сдать под роспись? Как вспомню, что мне с этой самой проклятой распиской опять топать назад столько же вёрст – у меня в желудке холодело.

Я вынужден был тыкать его штыком в спину – он встанет, несколько шагов сделает и опять что-то бубнит на своём. Да я в этот момент не то что на своём, армянском, но и на русском языке не хотел выслушивать всё это, а он мне – на румынском! Представляешь моё положение? Хоть вешайся на первом попавшемся суку, но тут и за версту не найдёшь нормальную ветку.

Не знаю, что там у Чехова было с терпением, когда он писал всю эту галиматью – пусть уж мне классик простит, но я к этому времени готов был вычеркнуть эту самую степь вообще из карты, до того она мне осточертела. А время-то идёт…

Понимаешь, я его не только должен доставить до места, но самое главное – вовремя вернуться в свою часть. Сегодня утром, я слышал, что приехал киномеханик, и вечером должны крутить фильмы. И вот теперь из-за этого вот дохляка я должен всё пропустить?! Представляешь, в каком расположении духа я был?

А тут ещё попалась какая-то речушка. Мы её должны были переходить вброд, так он добрался до середины и начал имитировать бегство, вроде того, или утопление… Тут по колено – он лёг на живот и булькает, хочет утонуть там в гальках. Не знаю, какие фильмы будет показывать вечером этот киношник, но тут у меня своё кино, похлеще любого художественного фильма. Я его еле-еле вытолкал из воды, и тут он начал валяться у меня в ногах, как собачонка, вот этого ещё мне не хватало!

Я не ожидал этого, да и сам был в каком-то стрессовом состоянии, не знал, что делать и как быть. С меня лил пот градом, я весь дрожал от злости, усталости и ещё от чего-то непонятного, омерзительно-липкого, которое, как мокрая холодная жаба, дёргалось у меня в груди. Вот у меня и не выдержали нервы… и я его…

* * *

Дальше Арсен не мог говорить, я ждал, и в голове у меня крутились самые разнообразные мысли – и хорошие, и не совсем, и уже совсем плохие.

Я посмотрел ему в глаза и, так как он продолжал молчать, я спросил:

– И ты его?..

Он утвердительно кивнул:

– А что я должен был делать с ним?.. Нести его на своём горбу, или, или… Меня бы расстреляли самого, если бы я его отпустил. Или же мне тоже надо было бежать, как трусу – меня это не устраивало. Теперь вот рассуди, я молодой, вся жизнь впереди, только-только закончил училище, комсомолец, отличник боевой и политической подготовки, патриот, и вдруг вот такое?..

Арсен, как всегда, начал барабанить пальцами по полированной поверхности стола. Задел пиалу с горячим чаем, опрокинул её; мы засуетились и за счёт этого мгновенно отрезвели от этого «ядовитого зелья», которое только что невольно употребили.

Продолжение этой «спецоперации» мне неизвестно, так как мы к нему не возвращались, и я не хотел бы тут сочинять всякие были и небыли. Как развивались дальнейшие события и отразились ли они на его судьбе? Не знаю, я был занят упорядочиванием своих эмоций. Много размышлял на тему услышанного и никак не мог найти алиби своему другу, как ни старался. Прошло уже достаточно много времени после смерти Арсена, но я всё никак этого не могу сделать. Иногда эти оправдания-алиби стоят очень дорого, и за них порой платят большие деньги. А тут – как их купить или продать, когда дело касается дружбы, справедливости, правды и совести?

Вот и представляю я иногда этого румынского парня, балансирующего в тот момент между смертью и жизнью; метущегося между страхом, жаждой жизни и проблесками надежды. Сколько непонятных чувств и переживаний претерпел организм этого, по сути, ещё неокрепшего парня? Иногда мне кажется, что он стоит не перед тем бывшим моим другом, а передо мной – умоляюще смотрит мне в глаза и вдруг простреливает меня каким-то чудовищно-страшным оружием, которое ни с каким огнестрельным сравнить нельзя. Но я почему-то не умираю, а продолжаю жить с этой раной, в глубине которой находится какой-то таинственный осколок.

Не знаю, как жили те, кто отправил его и миллионы таких же парней на мировую бойню, и те, кто их расстреливал… И нам не суждено узнать, какие у них были сердца.

Но пусть каждый из нас, кто очень строг в суждениях, задаст себе вопрос: «А каково же было нашему герою, по сути, тоже ещё ребёнку, когда убил того парня (пусть он и враг), и каково ему с такой незаживающей раной жить на этом свете? Да ещё и без всяких скидок выполнять свои житейские обязанности?». Ведь, по сути, он не варвар какой-нибудь, не оккупант, он всего-навсего наш парень, который защищал свою землю и свой дом от таких вот бандитов.

И мне ли его судить, мне повезло, и я не оказался перед таким выбором! И нам ли его судить, если он сам себя уже осудил по самой высшей мере? Вот в чём заключается человеческая мудрость, а не в том, чтобы уметь перемножать в уме сложные числа.

А тот убиенный парень с того момента пополнил бесконечный ряд без вести пропавших и попал в ту мировую виртуальную братскую могилу, где кроме останков нет ни имён, ни фамилий. В этой безымянной могиле покоятся миллионы затерянных тел, души которых в поисках пристанища до сих пор блуждают между небом и землёй. Их безутешно разыскивают родственники, близкие и любимые.

И я думаю, что нам надо судить не этих парней, которые – один вольно, другой невольно – стали предметом нашего порицания, а их вдохновителей. Нам надо искоренять зло в человеческих душах. Ведь зло зарождается, как маленькая точка, затем разрастается в маленькую звезду, дающую метастазы. Так что матерям, отцам и обществу в целом надо быть внимательными, дабы из маленьких Бонапартиков, Бениточек и Адольфчиков не выросли монстры!

А что касается этой братской могилы, то там, между прочим, находится прах и моего отца, следы которого затерялись в одном из Северо-Кавказских лагерей для политзаключённых. Наша мать долго его ждала, потом столько же оплакивала, а мы, потомки, будем хранить в своей памяти! Всё в этом мире относительно и непредсказуемо.

Ну а этот парень, по воле рока оказавшийся в чужой стране, для кого-то стал героем, для кого-то – врагом, а для вселенной – он всего лишь мизерная частица бытия, которая из одной формы перешла в другую. А мне он метафорически представился вон той бумажной салфеткой, которую Арсен взял из коробки, протёр руки и выбросил в корзину.

Вот истинная суть и великая тайна человека. А вот и духовная аура, превратившая его в поток горьких слёз, капля за каплей стекающих из глаз любимых людей. И всё-таки, тайна сия – велика?..

Глазами ребёнка. Рисунок ученика 7-го класса, Виктора Шанаева

Глава 3
Русская баня

Жизнь, однако, состоит не из одного минора, скажут мне, и будут правы, ведь мажор в нашей жизни бывает так же важен, как глоток кислорода.

Расскажу вам ещё один эпизод из той же сталинградской серии, связанный с моим персонажем. Попробую показать с его участием некую сцену из жизни молодого бойца, а вы уж сами будете определять – удалось мне это сделать или нет.

Деревенская баня

В любом случае вы заметите, что рассказчик, насколько был скуп в первых двух случаях, настолько теперь словоохотлив и раскован, очевидно, эта тема ему близка по духу и больше его вдохновляла. А что касается лирического настроя, то я и сам не уверен, мажор это или полумажор, но точно знаю, что это уже позитив, по сравнению с тем, что мы до этого слышали. И вообще, как бы нам не хотелось покритиковать моего героя, нельзя не отметить, что он легко мог перейти от негатива к позитиву, и в этом смысле данный сюжет можно занести ему в актив. Не скажу, что он меня считал потенциальным слушателем своих баек, ну, некоей «спортивной грушей» для отработки боксёрского удара, то бишь своего литературного языка, так сказать. Нет, всё получалось как-то спонтанно и случайно, как следствие удобной комфортной обстановки, располагающей к откровенным интимным беседам.

Однажды в один из таких вечеров у нас зашёл разговор о прелести русской бани, пользе для здоровья и её атрибутах.

Арсен улыбнулся в усы и начал.

* * *

Это было в 1942 году, помню, наш отряд остановился в какой-то деревушке на Волге. А дело шло к концу осени, голубое небо и жёлтое поднебесье создавали в душе чудный колорит – симбиоз небесного и земного. Не зря Пушкин это назвал болдинской осенью, он знал, что говорит! Глядя на всю эту красоту, хотелось и плакать, и петь, и грустить, и радоваться – и всё это одновременно. А ведь неизвестно – чему радоваться-то и от чего тосковать… Кто находился в таком состоянии хоть раз в жизни, тот меня поймёт и не будет смеяться.

Перед этой небесной красотой умолкли даже пушки. И что меня больше всего поразило – казалось бы, откуда им взяться в такое роковое время? Но на вечернем небе я заметил ту живую, пульсирующую стрелу, которую ни с чем нельзя перепутать, жаль только, до меня не доходили их крики. Они, конечно, летели на юг, а я оставался здесь, у стен покосившейся избушки с копной обветшалой соломы вместо крыши.

Нас распределили по хатам, и я не знаю, кто куда попал. Меня приютила семья из двух женщин. Одна лет сорока, очевидно, мать, а другая, вдвое моложе – дочь. Мужчин в доме, конечно же, не было – ведь война идёт! Обыкновенные на первый взгляд женщины, ничем не приметные, которых кругом полным-полно и мы их не замечаем. А может быть, мы просто не присматриваемся и не всегда заглядываем женщине в душу, где именно и живёт её красота? Смотрим на серую телогрейку, стоптанные туфли или сапоги, на съёжившуюся фигуру. А что за ними таится, это разглядеть недосуг – нам подавай яркие размалёванные мордашки. Однако ведь, что под этой штукатуркой хранится, мы тоже не ведаем…

Но, я тебе скажу, совсем другое дело – в домашней семейной обстановке, именно здесь раскрывается женщина во всей её правде и неправде. И вот, перешагнув порог этого дома, я совершенно неожиданно попал в иной мир, то есть отличный от того, который готовился встретить. Книжные полки, пианино, над которым висел Моцарт – да-да, тот самый композитор; на полу – дешёвые, но чистые хлопчатобумажные дорожки. Что ещё? Да много чего, что удивило меня.

Оказалось, я попал к учительнице – и музыки, и русского языка, и всего на свете. И действительно, никто не знает, где солнце спит! Я с облегчением вздохнул и уже знал, что проведу время не только культурно, но и сытно, в чём, скажу честно, до этого сомневался. Мои надежды оправдались с лихвой, это я понял, когда меня пригласили к столу. Такой тихой, уютной и желанной обстановки я никогда ещё в жизни не встречал, даже в то, мирное, время.

Ну а после плотного домашнего ужина и рюмки какой-то ароматной цветочной настойки я в этих женщинах разглядел не только гостеприимных хозяек дома, приютивших меня по долгу и необходимости, но очень даже прекрасных и симпатичных особ женского пола. «Вот он где – путь к сердцу мужчины», – вспомнил я народную мудрость.

Ещё через какое-то время они вообще превратились в красавиц. Я смотрел на них с удивлением и никак не мог понять ни себя, ни их, ни того, что со мной происходит, я окончательно обалдел – глупее не бывает! Я сидел «кумом короля», а напротив меня – королева с пышными, гладко зачёсанными назад волосами, посередине которых линией судьбы был прочерчен пепельный пробор. Чистый гладкий лоб и два полумесяца бровей под цвет тёмных волос. Но удивительнее всего оказались два огонька, которые время от времени источали бриллиантовые лучи. Цвет этих глаз нельзя было определить точно, так же, например, как и цвет солнца. Эти прожекторы просматривали меня, пронзали насквозь и, как некогда материнские, спрашивали: «Ну и что ты получил за вчерашнее сочинение?».

Я сидел, как и тогда, молча, боялся спугнуть этот прекрасный миг, но, когда опустил голову ниже небольшого ровного носа и свежих лепестков губ, то и вовсе оказался в волшебном царстве грёз, описывать который надо особо. И вообще, женская грудь, после чела и ног, в моём воображении занимает особое, привилегированное место. Очевидно, что лицо со всеми его нюансами есть зеркало души и источник всей информации о женщине, ну а что такое геометрия женских ног – каждому мужчине известно, и это даже не подлежит обсуждению. А вот женские груди, которые, в отличие от лица и ног, глубоко сокрыты, являются источником всех тайн, вложенных в неё природой. Женщина своё лицо, так или иначе, может показать, ноги – тоже, а вот груди – это та вершина, покорить которую не каждый сможет!..

Сейчас-то я смотрю на всё это спокойно, а тогда был молод, жаден до женского пола, кровь бурлила, как в котле, и кто знает, как сложилась бы моя жизнь, не будь у меня каких-то внутренних тормозов… Но, однако, вкус домашней еды, который никогда и ничем не заменить, и этот волшебный, уже не запретный напиток сделали своё подлое дело. А присутствие этих прекрасных существ ещё добавило, и я готов был хоть сейчас уничтожить всю фашистскую нечисть, посягающую на этих ангелов, крылья которых, я, правда, так и не разглядел. Вот так, не меньше и не больше!.. Я готов был забодать кого угодно на своём пути, благо что никто мне в этом не препятствовал, кроме меня самого. В тот момент я едва ли чем отличался от того самого животного, которое распаляется при виде красного полотенца, разве только тем, что не рычал и даже не мычал.

Но, однако же, эти страсти, что я тебе рассказываю, всё это я переживал где-то внутри, а на самом деле я сидел очень даже спокойно и выглядел пристойно, если не считать, что у меня начали дрожать коленки. А такое – в отличие от тех, у кого коленки дрожат от страха – у меня случается при виде красивой женской фигуры, то есть женщины своей мечты.

И пусть это останется между нами. Я тебе просто описал своё внутреннее состояние как мужчины, и не каждый признается в своих слабостях, большинство скрываются под маской скромности и благочестия и просто-напросто боятся выглядеть маньяками. Но я-то на самом деле никого и ничего не боюсь, тем более что я и тогда был совсем нормальным младшим офицером Красной Армии и никоим образом не мог переступить границы дозволенного. Да и не мне говорить и не тебе слышать, какие страсти и вожделения бурлят внутри некоторых святых мужей и как необузданно они их реализуют… Короче, я с тобой разговариваю, как мужик с мужиком, без всяких там хитростей и скажу, что тот вечер – и не только вечер – мне запомнился на всю оставшуюся жизнь. И таких приятных воспоминаний у меня в жизни было не так уж и много, думаю, ты меня поймёшь.

Тот Обед между тем продолжался, и для меня он был и ужином, и завтраком, и чем хочешь, короче пир во время чумы. Старшая, как я уже сказал, сидела напротив меня и отдыхала. Теперь за столом ухаживала молодая – подавала, убирала, наливала, и вообще, обслуживала, что ли, – и я её мог разглядеть во всех ракурсах. Для женщины нет лучшего варианта, как прислуживать за столом, если она хочет показать свои прелести и достоинства, и для мужчины тоже нет другого более выгодного случая разглядеть интересующую его особу.

У дочки была на редкость для деревенской девчонки стандартный размер одежды – сорок шесть плюс-минус, и богатое породистое тело, с такими формами не в захудалой деревне сидеть, а жить в царских хоромах. Но многие женщины, я тебе скажу, к добру это или к худу, просто-напросто не знают, чего они стоят, кого они стоят и сколько они стоят. Я бы её не назвал моделью из глянцевых журналов, сейчас в моде длинноногие, как каланча, и плоские, как доска, мадамы. А по мне, так на досках мы ещё успеем полежать в гробу, здесь-то лучше – на мягком. Так вот, эта девочка была как раз в моём вкусе. Коса умеренной длины; глаза тёплые, в отличие от глаз матери, и глубокие, как колодец, они не только улыбались, но и согревали и чего-то ещё обещали. А её мягкие плавные движения свидетельствовали о том, что она имела прямое отношение к музыкальному инструменту.

И как было мне не понять, что имею дело с богемными людьми? А что касается меня, то я тоже старался не ударить лицом в грязь. Тостам меня никто не учил – они у меня в природе, поэтому за неимением других средств я ухватился за них, как за спасательный круг, и чувствовал себя на плаву; по крайней мере, не уходил ко дну, это я точно знал.

После второго тоста голос мой уже не дрожал, что не скажешь о коленях, и я способен был уже внятно произносить остроты и комплименты. Как я понял, дамы тоже время зря не теряли, они давно уже ко мне привыкли и чувствовали себя не только хозяйками дома, но и хозяйками положения. Я потерял между ними разницу и не мог уже понять, кто из них кто, обе были на одно лицо – красавицы, феи и, что тут греха таить, – не менее желанные, чем воздух, который я время от времени, между паузами, пытался заглотить…

И ты думаешь, женщина всего этого не чувствует? Ещё как чувствует, даже если не умом, то телом – точно, инстинктивно, по природе! Так что она помимо своей воли становится частью того веяния Духа, который создал Бог для того, чтобы объединять мужчину и женщину. И этот животворящий, таинственный акт, как ты его не именуй – любовью, сексом или половым влечением, является основополагающим камнем земной жизни. Если кто-то думает иначе, то он или дилетант, не успевший ещё изучить эту тему, или моральный урод, или вовсе импотент. Других объяснений у меня нет.

Мы все умнеем задним числом, а тогда я сидел, как телёнок, и знал лишь одно – я хочу их, и всё тут, и никакие другие мысли в голову не шли. Причём в это понятие – их или её – я не вкладывал никакого конкретного смысла и не подразумевал именно их, иначе я был бы сознательным извращенцем или маньяком. Ты же сам понимаешь, что абстрактное мышление не имеет ни рамок, ни границ, ни грамматических обоснований, ни других пространственных ограничений.

На моё счастье они были вот здесь, рядом со мной, тёплые и покорные, улыбчивые и доступные. Я отдавал себе отчёт, что эта доступность совсем не означает, что они ничего не стоят или никому не нужны. Нет, эта доступность была следствием чего-то другого, которое никто из нас не мог объяснить. И собственно, где тот умник, который бы нам всем разъяснил, что представляют собой этот вечный зов природы и эта вечная тяга двух полов друг к другу, на которых и держится жизнь планеты?

В связи с этим мне представился известный всем популярный рисунок, на котором изображены две детские голышки – девочка и мальчик. Да, ты видел это, он смотрит на что-то, отсутствующее в её анатомии, и спрашивает: «Потеяя?». Она отвечает: «Нее, так бия!». Вот она, вся философия жизни: так было, так есть и так будет, и что было, то и будет.

А мы, однако, сидели и пировали, и сами не знали, по какому поводу. На дворе – ночь, в мире – война, а тут торжественный обед без обозначения времени суток и степени родства пирующих. Неизвестно, сколько времени прошло – счастливые часов не наблюдают, и тут хозяйка дома, она же и мать, как бы между прочим, и шутя, и не шутя, объявила, что она растопила баню и скоро мы пойдём мыться.

Множественное местоимение «мы» подразумевало нескольких, но кого именно, не определяло, поэтому я сидел и гадал: кто же всё-таки пойдёт в баню? Себя, как гостя и путника, я не исключал, но другого участника я никак не мог вычислить и положился на то, что если она старшая в доме и сама же объявила об этом, то, очевидно, она знает и кто пойдёт. Лично мне было всё равно, кто из них составит мне компанию, устраивал любой вариант, тем более что в данном случае у меня не было права выбора – даренному коню, как говорится…

Я с нетерпением ждал конца трапезы и, боясь что-то пропустить, заглядывал в рот своей благодетельнице. А младшая искоса поглядывала на меня, этого я не мог не заметить, и видно было, что она обуреваема такими же мыслями, как и у меня. Она была полная противоположность своей матери, разве только за исключением генетически передавшейся женственности и внешних форм, – стеснительная и молчаливая, что было мне тоже по душе.

Что касается имён, то всё как-то так получилось, что у нас официального знакомства не было, мы не протягивали друг другу руки и не произносили свои имена. Просто никто этот вопрос не поднимал и всех всё и так устраивало. Почему бы и нет? Постоялец на одну ночь – переночевал и спасибо, до свидания, никаких обязательств, ведь никто не знал, что с ним завтра может произойти. Короче, имена я не помню, да и причём тут имена, если люди никогда больше не встретятся?

И так ещё получилось, что мы не говорили о войне, немцах и прочих неприятных вещах, просто было не до этого, у нас были более интересные занятия. Мы наслаждались той тишиной и свободой, которые последнее время нам редко выпадали из-за постоянных бомбардировок и бомбёжек. И кто нас мог осудить за то, что нам попался такой счастливый случай, возможно, последний в нашей жизни, и мы его не упустили?

Я вышел подышать свежим воздухом, ко мне нехотя, превозмогая лень или усталость, подошла хозяйская собака, посмотрела мне в глаза и, убедившись в моём миролюбии, повиляла хвостом и вернулась на своё место. Небо прочертила яркая линия прожектора, где-то за деревней взвилась красная ракета, как бы подтверждая, что он это видел, за моей спиной прокричал филин. Тоже мне ещё, хозяин ночи! Видите ли, без него не знают, где что происходит! Если он такой умный, то пусть остановил бы эту войну!

Когда я вернулся в хату, там уже полным ходом шли сборы к ночлегу – приготовление постелей, полотенец и прочего белья, и всё это подразумевало приближение вожделенной бани. Я получил свою кровать в дальнем углу комнаты и инструкцию: где вода, где ночная лампада, где что и как. Не пятизвёздочный отель, конечно, но для меня это высший класс, которого я не видывал уже почти год. Мягкий матрац, чистая белая простынь и настоящая пуховая подушка, которой можно было накрыть целый пулемёт. Ну и, самое главное, конечно, как бесплатное приложение ко всему этому комфорту (как будто всё остальное платное) – настоящая баня, как я догадывался, в компании, по крайней мере, одного из этих небесных созданий.

Не успел я обо всём этом подумать, как меня предупредили: баня готова, и если что, я могу привести себя в порядок и идти. Я в ответ что-то буркнул и благо, что находился в тени, а то бы выдал свою нерешительность, с которой это произнёс.

За моей спиной хлопнула дверь, и комната опустела – это означало, что меня ждёт не пустая баня. Снял верхнюю одежду, кобуру с содержимым сунул под подушку – налицо нарушение воинского устава, но не могу же я эту пушку взять с собой в баню и пугать там женщин? Накинул на плечи большое полотенце, влез в мягкие шлёпанцы, не успел я сделать и нескольких шагов, как керосиновая лампа высветила в противоположном углу подобие иконы, и я инстинктивно, в порыве озорства, хотел было перекреститься, но вдруг вспомнил – я ведь комсомолец и прочее!

Вышел я во двор и резво направился к столбу дыма в глубине двора, уж тут-то я могу обойтись без компаса. Наверное, баню нельзя спутать с блиндажом или туалетом. Приоткрыл дверь и попал в предбанник, скупо освещённый горящими поленьями, сбросил с себя нижнее бельё и бросил его на полок. В нос ударил запах сосны, каких-то трав и хвойных деревьев, и я, одурманенный этими волшебными духами, ступил во мрак таинственной бани. Прикрыл за собой дверь, но дальше не знал, что надо делать.