Текст книги "Убийство жестянщиков"

Тело Саттона так и не нашли. За его картинами теперь гоняются коллекционеры. Французы называют страшный сон словом «кошмар» – cauchemar. Алкоголику снятся сны, какими не может похвастать ветеран Вьетнама. Закрываете глаза и бормочете: «Вот сейчас…» – и вам не до шуток. Сначала, что обидно, алкоголь препятствует снам, или, по крайней мере, вы их не помните. Зато потом он питает их и поднимает до девятого уровня. Того самого, на котором не стоит задерживаться. По-ирландски сны – broingloidi, прекрасное мягкое слово. Пьянице хочется невозможного, хочется приятных снов. Напрасно. Но я никогда не видел во сне Саттона. Разумеется, днем я часто о нем думаю, но он со мной в светлое время суток. И слава богу.

Мне требовались Мертон и пинта пива. Необязательно в этой последовательности. Я направился к Чарли Бирну, владельцу магазина подержанных книг. Тот самый магазин. Когда я имел дело с библиотекарем Томми Кеннеди, который учил меня, что и как надо читать, он рассказал мне о Сильвии Бич. В те замечательные дни в Париже ее книжный магазин посещали

Джойс

Хемингуэй

Фицджеральд

Гертруда Стайн

Форд Мэдокс Форд.

Когда мистер Кеннеди рассказывал, в голосе звучала такая тоска. Когда он описывал эту почти мифическую атмосферу, я практически ощущал запах сигарет «Голуаз» и аромат настоящего французского кофе. Но я был юн, поэтому, естественно, спросил:

– А вы там тоже были, мистер Кеннеди?

И он ответил, пряча потухшие глаза:

– Нет, нет… я там не был.

Среди стихов я выделяю «Вопль» Гинсберга. Почему-то никто из тех, кому я об этом говорил, не удивлялся. Наверное, слишком часто слышали, как я вою. Книга поехала со мной в Лондон в кармане пальто. Еще одна книга-путешественница – «Гончая небес». Эта книга коллекционная, в переплете из мягкого сафьяна с золотым тиснением. Когда я сказал Томми Кеннеди, что решил стать полицейским, он жутко расстроился. И на прощание подарил мне книгу Томпсона. Пьяные ночи оставили след в этой книге.

Магазин Чарли Бирна приближался к идеалу Томми. Несколько лет назад я копался в книгах в отделе детективов. Студент держал в руках прекрасное американское издание Уолта Уитмена. Он глядел на цену. Проходивший мимо Чарли сказал:

– Возьми ее.

– У меня денег не хватит.

– А, сочтемся в другой раз.

И протянул ему «Избранное» Роберта Фроста, добавив:

– Тебе это тоже понравится.

Класс.

Винни Браун копался в книгах. Он поднял голову и сказал:

– Ты вернулся.

Они работали командой – Чарли, Винни и Энтони. За то, что я познакомил Энтони с Пеликаносом, он подарил мне полное собрание сочинений Гарри Крюса. Этот американец на удивление вжился в рутину Голуэя. Чего до сих пор не удалось мне.

Винни спросил:

– Как там Лондон?

Я недавно прочел «Лондон: Биография» Питера Акройда. Не желая выпендриваться, я сказал:

– Лондон – настоящий хаос, лабиринт, из которого нет выхода.

Винни задумался, потом сказал:

– Акройд?

Я ничего не знаю о прозорливости. Я не имею в виду мерзкую песню Стинга, только простое совпадение.

В детском отделе бродила женщина. Прикидывала разницу между Барни и «Плюшевым кроликом». Я кивнул ей, и она сказала:

– Мистер Тейлор?

Это «мистер» меня убивает. Я спросил:

– Все путем?

– В воскресенье будет повторение.

– Вот как?

– Я молилась, чтобы мы победили англичан. Вы думаете, это нехорошо?

– Против Керри я сам свечку поставлю.

Она взглянула мне в лицо. Это было не любопытство, а озабоченность. Она сказала:

– Вы бороду отрастили.

– Правильно.

– Вам идет.

3

Лондон

За шесть месяцев до своей поездки в Азию Томас Мертон записал в журнале:

«Я сознаю, что мне надо расстаться с прошлым – скопищем инерции, ошибок, глупости, гнили и мусора. Испытываю огромную потребность в ясности, в разумности или, скорее, в безрассудстве. Потребность вернуться к настоящему делу, к деяниям в нужном направлении. Потребность разделаться с великими сомнениями. Потребность увидеть свет в конце тоннеля».

Его убьет в середине путешествия подстроенная кем-то катастрофа с электричеством в Бангкоке.

Аура ушедших.

В Лондоне меня тянуло к пропащим. Моя аура непрерывного гниения служила маяком для бродяг, потерявших путь. Алкашей, наркоманов, бывших зеков, неудачников, потерянных ангелов. Идите ко мне все, кто потерял себя, и я найду для вас имя. Я особо возился с двумя людьми. Они находились на самой грани той группы, которую я описал.

Детектив сержант Киган был свиньей. Более того, он этим гордился. Он каким-то боком вел свое происхождение из Ирландии и предпочитал жить и работать в юго-восточном Лондоне, Брикстоне и Пекхэме. Он был громкоголосым и вульгарным, и его вот-вот должны были выгнать из полиции.

Я пил в кабачке на Рейлтон-роуд, страдая от похмелья и желания вмазать по кокаину. Посетители были в основном черные. И несколько белых, завернувших не за тот угол. Пили главным образом черный ром, с кокаином или без. Боб Марли разошелся не на шутку. Парень с дредами предложил продать мне «Ролекс». Я отказался:

– Мне плевать на время.

– Да ладно, мужик, подаришь своей бабе.

– Нет бабы.

Он откинул свои лохмы и запел «Нет бабы, нет слез».

Обожаю эту песню.

Ржание заглушило музыку и всколыхнуло дым. Я взглянул через плечо и увидел толстого мужчину, возвышающегося над группой людей. Его пиджак лежал на полу, брюхо уже разделалось с несколькими пуговицами на рубашке. Лицо красное, потное. Он рассказывал анекдот, сопровождая его непристойными жестами.

Я пробормотал:

– Красномордый.

Может, получилось громче, чем я собирался, потому что парень в дредах услышал и сказал:

– Ты не связывайся с этим мужиком, слышь?

Я уже выпил ту рюмку рома, которая лишила меня осторожности, поэтому спросил:

– Это почему?

– Так это Киган. От него одни пакости.

– По мне он жирная сволочь.

Парень с дредами взглянул мне в глаза и сказал:

– Не иначе как ты ирландец, мужик. – И поспешно ретировался.

Я жестом заказал еще выпивку. На мой вкус она была слишком сладкой, но проскальзывала в организм с легкостью складного вранья. Я снова взглянул на Кигана. Теперь он пел «Живу по соседству с Алисой». Я точно расслышал в тексте слово «минет», что можно считать достижением, хотя и бессмысленным. Я решил, что он одно из двух – со связями или полицейский. Не то чтобы одно исключало другое.

Я пытался восстановить в памяти слова из «Философского камня». Позднее, в моей поганенькой комнатенке, я попытаюсь вспомнить версию «Мадам Джордж» Марианны Фейтфул. Вот это песня так песня.

Кто-то толкнул меня плечом, расплескав мою рюмку. Я пробормотал:

– Какого черта…

Он услышал:

– Извини, приятель.

Я обернулся и уставился в лицо Кигана, который явно не чувствовал себя виноватым. По сути, его слова можно было перевести как: «А пошел ты на…» Он внимательно оглядел меня, что-то прикинул и сказал:

– Ты полицейский.

– Уже нет.

– Полицейский-ирландец. Это, как его, твою мать… «Гарда Чикини».

– Шокана.

– Ты о чем?

– Неправильно произнес, задом наперед.

На какой-то жуткий момент мне показалось, что он меня обнимет. Эта мысль светилась в его глазах, потом погасла, и он заметил:

– Люблю ирландцев, во всяком случае некоторых.

– Почему?

Он от души расхохотался. Посетители повернули головы, потом снова отвернулись. Все говорило о том, что он красномордое животное. Но за его смех можно было простить многое. Он смеялся утробно, и в его смехе чувствовалась боль. Он сказал:

– Я однажды ездил в отпуск в Голуэй, там были скачки, но мне так и не удалось увидеть хотя бы одну клятую лошадь.

– Я из Голуэя.

– Ты шутишь.

Никто никогда не врет по такому поводу. Либо ты оттуда, либо нет. Я мог покончить со всем одним махом, сказав: «Мы не любим англичан». Но, возможно, меня подкупил его смех, или на меня действовал ром, только я протянул руку и сказал:

– Джек Тейлор.

Он пожал мою руку:

– Киган.

– И все?

– Если не считать того, что я сержант сыскной полиции.

Он свистнул женщине, та послушно подошла. Никакое количество выпитого рома не заставило бы признать ее хорошенькой. Но от нее несло сексом, просто перло. Он положил руку ей на задницу и спросил:

– Как, ты сказала, тебя зовут, милочка?

– Рода.

– Рода, это Джек Тейлор, работает тут под прикрытием на ирландскую полицию.

Она широко улыбнулась. Ее ничем нельзя было удивить. Он снова шлепнул ее по заду и велел:

– Пойди попудри носик, дорогуша. Это мужской разговор.

Он проследил, как она отошла, и спросил:

– Ну как, Джек, желаешь на ней прокатиться?

* * *

Лондон предлагает вам почти все, о чем человек только может мечтать. Е.Б. Уайт так писал о Нью-Йорке: «Помимо прочего, он предлагает вам шанс на везение».

О Лондоне так сказать нельзя, но все равно это где-то близко. Он никогда не перестает удивлять.

Мне требовалось образование. Читал я очень много, но беспорядочно. Мне хотелось определиться. Я поступил на вечерние курсы Лондонского колледжа.[3]3
  Имеется в виду Кингз-колледж, самостоятельное высшее учебное заведение в составе Лондонского университета.


[Закрыть]

Изучал литературу и философию. По крайней мере, у меня имелась борода. Я купил шарф в «Оксфаме» и стал смахивать на студента. Я не был там самым старым, но уж точно был самым потрепанным. В ноябре в Лондоне погода – мало не покажется. Просыпаешься в Лэдброук-гроув под завывание ветра и чувствуешь, что закоченел. Моя квартирка была такой убогой, дальше некуда. Кровать, кресло, электрический обогреватель и душ. Да, еще электроплитка. Обои висели клочьями, я не шучу. В довершение всего этого кошмара я читал Патрика Гамильтона «Площадь похмелья». Мрачная вещь. Он писал: «Те, кого оставил Господь, могут погреться у огня на Эрлзкорт». Мне тоже пора было туда подаваться.

Есть такое магическое ирландское слово sneachta. Произносится гортанно как «шникта». Означает «снег». В первый год моей учебы в колледже этого снега было хоть жопой ешь. Никакого не было от него спасенья. Я ходил в теплом белье, ботинках на толстой подошве, теплой рубашке, куртке. Сверху напяливал кожаное пальто, на голову кепку. И все равно мерз. Цвет лица всегда был синюшным. И все равно я нравился женщинам. По крайней мере, мне так казалось. Но меня это совершенно не интересовало. Энн Хендерсон – там, в Голуэе, – разбила мое сердце. Я не верил, что когда-нибудь подойду ближе, чем на милю, к другой женщине.

Лектор был сволочью. Кстати, тоже бородатый. Он обращался с нами, как с дерьмом. Меня это задевало. Он что-то блекотал насчет Троллопа, и я отключился. По крайней мере, там было тепло. Я обратил внимание на брюнетку слева. Немного за сорок, сильное лицо, впалые щеки. Под тяжелой паркой угадывалось крупное тело. Она заметила, что я на нее смотрю, задержала на мне взгляд, снова отвернулась. Занятия закончились, лектор принялся раздавать задания. Женщина повернулась ко мне и сказала:

– Guten tag, gedichte und briefe zweispachig.

– Что?

– Эмили Диксон, это ее стихи.

– Верю вам на слово.

Она протянула руку и представилась:

– Кики.

Ты немедленно выдаешь свой возраст, если тебе на ум приходит «Кики Ди». Я сказал:

– Джек Тейлор.

– Ну, Джек Тейлор, не хотите ли со мной выпить?

– Попытаюсь.

Она говорила с акцентом жительницы Европы, изучавшей английский в Америке. Довольно приятным.

У английских пабов есть определенное величие. Они совсем не похожи на своих ирландских собратьев. Как ни противно мне в этом признаться, в них уютно.

По дороге в паб мы молчали, сражаясь с холодом. Войдя внутрь, мы оттаяли во всех смыслах этого слова. Она остановилась у камина и принялась разоблачаться. Меня ломало. Я не нюхал кокаин вот уже четыре дня. Не то чтобы я решил бросить, просто мой торговец попал в руки полиции. Так что мое шмыганье носом не имело никакого отношения к температуре. Я промерз снаружи и изнутри.

– Что будем пить? – спросил я.

– Ну, я думаю, горячий пунш, я права?

– Разве вы когда-нибудь ошибаетесь?

Бармен был выпивохой. Выдавали его красное лицо, несвежий костюм и кольца, которые явно были ему малы. Он сказал низким басом:

– Добрый вам вечер, сэр.

– Дайте два горячих пунша, да побольше… И то, что вы сами пьете.

У англичан есть прелестное правило – можно пить на работе. Мне лично это стоило карьеры. Он пил бренди и заметил:

– С превеликим удовольствием.

Кики уселась практически в огонь. Я сказал:

– Вам жарко.

– Выдаете желаемое за действительное.

Я слишком стар для секса на людях. Но в тот момент я ощутил желание, близкое к этому. Протянул ей пунш и сказал:

– Slainte.

– Простите?

– Это по-ирландски.

– Звучит мило.

Обычно я виски ничем не порчу. Никакого льда или воды. Но эта горячая штука была что надо. Мы заказали еще по стакану, и я почувствовал, что пальцы на ногах согрелись. Я спросил:

– Вы откуда?

– Из Гамбурга.

Я уверен, что можно было найти достойный ответ, но у меня не получилось. Заклинило на сериале Джона Клиза и мысли: не говори о войне. Поэтому я произнес:

– А…

Она присмотрелась ко мне и заметила:

– Пятьдесят три.

– Что?

– Вам пятьдесят три.

Теперь я уже различал немецкий акцент. Возразил:

– Сорок девять.

Она не поверила.

Происходила странная вещь. В голове у меня звучали братья Фьюри, исполняющие «Когда тебе было всего шестнадцать». И не просто отрывок. Вся песня, целиком. На мгновение в ней все утонуло. Я видел, как шевелятся губы Кики, но не слышал ни звука. Тряхнул головой, музыка отдалилась. Она спрашивала:

– Вы будете со мной спать?

* * *

Убили еще одного тинкера.

Я проснулся поздно и не сразу понял, где я. Удобная кровать, чистая комната, ситцевые занавески. Хидден Вэлли. Мать твою. Я стал домовладельцем. Мне нравилось это ощущение. Я не торопясь принял душ, похмелье было вполне терпимым. Ничего не болело. Надел спортивные штаны, тонкий свитер. Прошелся босиком, чтобы насладиться деревянными полами. Сварил пару яиц всмятку и решил побаловать себя настоящим кофе. В кухне замечательно пахло. Я побрызгался «Харлеем», так что вполне вписался в общую атмосферу.

Включил радио и нашел станцию, передававшую старый рок. Прослушал «Чикаго» и «Супертрэмп». Словил кайф.

Зазвонил дверной звонок. Оказалось – Трубочист. Он ворвался в дом и заорал:

– Вы слышали?

– Что слышал?

– Убили еще одного из наших.

– О господи!

Я закрыл дверь и решил действовать осторожно. Он уставился на яйца всмятку. Я спросил:

– Будете есть?

– Чай, пожалуйста.

Он сел и достал сигарету. Не пачку, нет, одну мятую сигаретину. Я передал ему зажигалку. Он заметил:

– Полгода пытался бросить.

И закурил. Я налил ему чаю, закурил свою сигарету. Яйца уже остыли.

– Я испортил вам завтрак, – сказал он.

– Не беспокойтесь. Ненавижу яйца.

Я не стал расспрашивать о подробностях, пусть сам все выложит. Он сказал:

– Шон Нос был моим племянником. Я купил ему первый фургон. Прошлой ночью его нашли голым в Фэер Грин. Одна рука отрублена.

– Бог мой.

– Оставили его истекать кровью.

Он опустил руку и нашарил спортивную сумку «Адидас». Я не обратил на нее внимания сразу. Он толкнул ее ко мне и сказал:

– Откройте.

– Не стоит.

– Откройте, мистер Тейлор.

Я наклонился, глубоко вздохнул и расстегнул молнию. Увидел окровавленную кисть руки. Это сущее проклятие – быть наблюдательным. Хотя желудок мой переворачивался и накатывала тошнота, мозг запоминал детали. Ногти чистые, толстое обручальное кольцо на безымянном пальце, черные волосы по краю разреза. Я встал, кухня поплыла перед глазами. Повернулся, открыл холодный кран и сунул голову под струю. Не знаю, сколько я так простоял. Очнулся, когда Трубочист протянул мне полотенце и спросил:

– Налить выпить?

Я кивнул. Заметил, что сумка застегнута и снова стоит на стуле. Трубочист сунул мне в руку кружку. Я сделал глоток. Бренди. Когда я в последний раз пил бренди, я пришел в себя в психушке в Баллинсло. Если бы я был в состоянии подняться по лестнице, я бы добавил к бренди полоску кокаина. Черт, несколько полосок. В желудке потеплело, я ощутил искусственное спокойствие. Трубочист вытряс из моей пачки сигарету, прикурил ее и сунул мне в рот. Я сказал:

– Спасибо, не беспокойтесь, я в порядке.

Трубочист заварил еще чаю и заметил:

– Мне оставили это на пороге. Сумку мог открыть кто-нибудь из моих детей.

Я знал, что это бессмысленно, но решил действовать по правилам и спросил:

– В полицию звонили?

Он резко, со свистом втянул воздух и спросил:

– Разве вы сами не встречались вчера с их главным начальником?

– Откуда вы знаете?

– Вы на меня работаете, я должен знать, справляетесь ли вы.

Я не пришел в восторг от этого «вы на меня работаете» и решил, что пора расставить все по своим местам. Поставил кружку и сказал:

– Давайте кое-что проясним, приятель. Я вам помогаю. Я не работаю на вас, вы мне не босс, я не ваш служащий. Это понятно?

Он хмуро улыбнулся:

– Вы гордый человек, Джек Тейлор. Я имею понятие о гордости.

Он протянул мне что-то, завернутое в тряпку. Я попросил:

– Разверните сами.

Он послушался. Это был браунинг девятимиллиметрового калибра. Он объяснил:

– Здесь есть кнопка, видите?

Он нажал на кнопку, выскочила обойма. Он продолжил:

– Тринадцать выстрелов, одна пуля уже в стволе. Вот предохранитель. Нажмите на курок для проверки.

Он положил пистолет на стол.

Я спросил:

– По-вашему, что конкретно я должен с ним делать?

Он снова завернул пушку, прошел к раковине и открыл столик, расположенный под ней. Сунул сверток за трубу и заметил:

– Никогда не знаешь, что может понадобиться.

– Вы хотя бы догадываетесь, у кого может возникнуть желание убивать ваших людей?

– Читайте новости. Все ненавидят танкеров.

– Уже легче.

* * *

Мне требовались костюм и источники информации. «Оксфам» был мне не по карману. Как-то в Лондоне я зашел в их филиал на Хай-стрит в Кенсингтоне. Пиджаки там были прикреплены цепями, как в бутике на страдающей паранойей Риджент-стрит. Это что за дела? Нет уж, благодарю покорно.

Пошел в комиссионный магазин для пожилых людей, выбрал синий костюм. Немного великоват, но ведь я всегда могу поправиться. Повесь пушку – любой костюм подойдет. Запросили пятерку, причем добавили синюю рубашку и шерстяной галстук. Продавщица, естественно англичанка, извинилась:

– Простите, что так дорого.

– Вы это серьезно?

Она не шутила.

– Он совершенно новый, поэтому нам пришлось повысить цену.

Я задумался. Разумеется, она англичанка, но ведь и среди них встречаются люди с чувством юмора. Я сказал:

– Грабеж среди бела дня.

Широкая улыбка.

– Знаете что, я добавлю новый носовой платок.

– Ну, это уже чересчур.

Туфли у меня были. Кики купила мне пару мокасин.

Теперь предстояло самое трудное. Я презирал себя за то, что собирался сделать, но нами правит дьявол. Надо позвонить Кэти. Она сухо ответила:

– Джек, это ты?

Я сказал:

– Мне нужна твоя помощь, детка.

– Разумеется, Джек, что тебе нужно?

– Имя.

– Ох, Джек.

Она знала. Думается, она сама прошла через такое. Я подпустил умоляющих ноток:

– Мне плохо, Кэти.

Я ждал, что еще я мог поделать? Стоял в телефонной будке и держал в руке свой синий костюм. Как полицейский в отпуске. Потом услышал:

– Стюарт.

Еще она продиктовала адрес. Я спросил:

– Он будет дома?

– Он всегда дома.

Клик. Я держал в руке мертвую трубку. Джеффу она не скажет, но я поставил под угрозу нашу дружбу. Она выживет, но я сильно ее замарал.

Пошел по адресу, оказалось, что дом рядом с каналом. Самый обычный дом. Ничто на фасаде не подсказывало: «Торговец наркотиками». Я нажал кнопку звонка. Дверь открыл банковский служащий. По крайней мере, глаза у него были оценивающими. Я спросил:

– Стюарт?

– Кэти звонила, заходите.

Обыкновенная гостиная. Без летящих уток на стене, ну, вы понимаете, что я имею в виду. Стюарт спросил:

– Что-нибудь желаете?

– Да, грамм кокаина.

Он вежливо рассмеялся, поэтому я спросил:

– Вы случайно не работаете в Ирландском банке?

– Вряд ли. Хотя вас я знаю.

– Правда?

– Джек Тейлор, бывший полицейский. В прошлом году о вас писали в газетах.

– Стью, так как насчет кокаина?

Он извинился, вышел и вернулся с коричневым конвертом. Сколько их в этой стране, с ума сойти. Он сказал:

– Здесь полтора.

– Замечательно. На сколько потянет?

Оказалось многовато. Закрывая за мной дверь, он сказал:

– Заходите в любое время.

4

Вход на кладбище цыганам, бродягам и нищим запрещен.

Лондонское постановление

На похороны пришла толпа народа. Я такого ни разу в жизни не видел. А бог свидетель, похорон я повидал предостаточно. Иногда я сам себе кажусь старым кладбищем, забитым гробами. Ничто не может сравниться с похоронами бродяги. Практически хрустальная мечта нищего. Если правду говорят и ничто не идет вам так, как уход из жизни, тогда они по всем пунктам могут дать любому сто очков вперед. Если вы назовете это потрясающим зрелищем, вы не скажете ничего.

Первое, что следует знать, – расходы не имеют значения. Во-вторых, вы наверняка никогда не сталкивались с таким бурным проявлением горя. Считается, что арабские женщины – лучшие плакальщицы. Их даже близко нельзя поставить с этими кочевыми цыганками. И дело не в том, что они рвут на себе одежду. Они надрывают свои души. Дилан Томас, написавший о ярости по поводу умирания света, увидел бы, как его слова материализуются.

Я порадовался, что парня хоронили на кладбище Бохермор, потому что никто из моих там не похоронен. Моих всех уложили в Рахуне рядом с мертвым любовником Норы Барнакл. Надо будет как-нибудь туда смотаться.

Обычай идти пешком за катафалком почти устарел. Но не сегодня. Подошел Трубочист и предложил:

– Хотите, я попрошу кого-нибудь вас подвезти?

– Спасибо. Я пойду пешком.

Он был доволен. У могилы некоторые из тинкеров жали мне руку, хлопали по плечу. Видно, прошел слух, что я в порядке. Я в достаточной степени стоял вне закона, чтобы быть принятым ими. Они говорили:

– Да благословит вас Господь, сэр. Спасибо вам за вашу заботу. Да сохранит вас святая Богоматерь.

Вот таким путем. В их словах чувствовалась теплота.

Я пошел бродить между надгробиями и вот на что наткнулся:

Томми Кеннеди

Библиотекарь

1938–1989

Господи, до чего близко к моему теперешнему возрасту. Я не верю в дурные приметы, но кокаин верит. Я невольно поежился. И не расслышал, как сзади подошел Трубочист.

Он сказал:

– Джек.

Я подпрыгнул на два фута. Он кивнул на надгробный камень и сказал:

– Он был другом моих людей.

– Он был и моим другом.

– Лучшие уходят первыми.

– Так всегда говорят ирландцы.

Он взглянул на меня почти с сочувствием. Мужчины себе такое редко позволяют. Мы не любим выставлять свои чувства напоказ. Мне даже не хотелось догадываться, что вообще он может обо мне думать. Он сказал:

– Там в гостинице скромные поминки.

– Спасибо, я загляну.

– Я это знаю, Джек.

И ушел. Я положил дрожащую руку на надгробье Томми. Мало кто относился ко мне с такой теплотой и так многому научил. А я уехал в Темплмор учиться на полицейского и напрочь о нем забыл. К моему вечному стыду, я узнал о его смерти только через два года. Может, Господь и простит меня, это Его дело – прощать. Но я сам себя не прощу.

Присутствовавший на поминках священник был моим заклятым врагом. Отец Малачи. Приятель моей мамаши, который меня на дух не переносил. Он курил сигареты «Мейджер», которые когда-то недолго пользовались успехом, потому что их курил Робби Колтрейн в «Крекере». Настоящие гвозди в твой гроб, крепче, чем poitin, и в два раза более убийственные. Он сильно постарел, но чего ждать от заядлого курильщика? Малачи подошел и сказал:

– Ты вернулся.

– Верно замечено.

– Я бы убил за сигарету.

– Вы бросили?

– Господи, да нет же, просто забыл в церкви. Служки обязательно сопрут.

Я предложил ему свою сигарету. Он многозначительно взглянул на меня:

– А ты когда начал?

– Простите, святой отец, так вы будете курить или нет?

Он взял сигарету и сразу же оторвал фильтр. Я дал ему прикурить, и он жадно затянулся.

– Дерьмо.

– Милое выражение для священника.

– Ненавижу это дерьмо.

– Так не курите.

– Да не сигареты… похороны, особенно это сборище.

– Ведь все Божьи дети, так?

Он отбросил сигарету и заметил:

– Ничьи они дети, эти бомжи.

Он исчез, прежде чем я успел ответить.

Можете не сомневаться, в гостинице я появился первым. Как выразился человек получше меня: «Просто усраться можно, как это их сюда пустили».

В последнее время тинкеры восстали после долгих лет дискриминации, довольно успешно затевая судебные процессы против пабов, в которые их не пускали. Владельцам питейных заведений пришлось принять меры. Поскольку меня самого не пускали в большое количество заведений, мое сердце по этому поводу кровью не обливалось. Я подошел к стойке. Бармен с виду напоминал Робби Уильямса. Оставалось надеяться, что манеры у него получше.

– Доброе утро, сэр. Вы с похорон?

– Именно.

– В баре все бесплатно до половины третьего. Что вам налить?

– Пинту и рюмку «Джеймсона» вслед.

– Не желаете ли присесть, сэр? Я принесу заказ.

Я сунул в рот горсть арахиса. Странно, но в этот момент я думал о двух писателях. С ними меня познакомил Томми Кеннеди. Уолтер Макен, который и тогда уже был так же хорош, как и сейчас, и Поль Смит. Когда-то на моей полке стояли «Алтарь Эстер», «Упрямый сезон» и моя любимая книга – «Во мне поет лето». Не так давно в библиотеке Ламберт я отыскал «Крестьянку». С моей точки зрения, эта книга, изданная в 1961 году, превосходит и «Город проституток», и «Пепел Анжелы». С помощью Поля Смита я открыл для себя Эдну Сент-Винсент Миллей, а это что-нибудь да значит.

Бармен принес выпивку и сказал:

– Доброго здоровья.

– Спасибо.

Пиво оказалось едва ли не лучшим из того, что мне доводилось пить. Приходилось согласиться с Флэнном О'Брайеном: «Нет ничего лучше пинты простого пива». Легло на кокаин как пушинка. Будучи еще молодым полицейским, я как-то отправился посмотреть Имонна Морисси в «Брате». Еще я должен был посмотреть на Джека Макгоурена в «В ожидании Годо», но вместо этого надрался. Какая оплошность.

Я пригубил виски и вознесся почти до небес. В ресторане начали появляться тинкеры. Подошел Трубочист и сказал:

– Не сидите один.

– Это что, указание? Скажите, что вы сделали с кистью?

– Похоронили.

Я отпил добрый глоток виски. Обожгло, что надо, как доктор прописал. В ресторане уже собралась целая толпа. Я сказал:

– Много народа пришло.

– Мы отдаем честь нашим мертвым. Никто ведь больше о них не позаботится.

– Трубочист, не обижайтесь, но мне хотелось бы определиться, как вас называть.

– Не понимаю.

– Странники, бродяги, цыгане… как? Мне как-то неудобно называть вас танкерами.

– Нас все так зовут.

– Я же не о том спрашиваю, верно? Как мне вас называть?

– Племя. Братья.

– Да? Здорово.

В его глазах появилась задумчивость. Он сказал:

– После Великого голода, если кто-то из братьев умирал, они в отместку поджигали жилища друг друга, вот нас и выгнали.

Его окликнули сразу несколько голосов, он рывком вернулся в настоящее и сказал:

– Мне надо идти.

– Назад к племени.

Он слегка улыбнулся. Я заказал себе еще порцию выпивки и вдруг сообразил, что мне с ними легко. Я бы мог напиться в стельку, но понимал, что должен держаться в рамках. Сказал себе: «Дело совсем простое. Надо только обнаружить, кто это сделал и почему».

Прикончив виски, я решил: «Наплевать на „кто“. Достаточно узнать – „почему“».

Я стоял на Фэер-Грин. Взглянешь на север – там Саймон Комьюнити. Мне недоставало всего нескольких рюмок, чтобы оказаться там на койке. Если они меня примут. Из-за спины манили братья. Бог мой, как они манили, взывали, упрашивали: «Вернись, нажрись, мы о тебе позаботимся».

Я был уверен, что позаботятся. Разумеется, я пошел на восток, миновав, как минимум, четыре пивнушки, где мне если бы и не были рады, то по крайней мере пустили бы. Если по-честному.

Так уж повелось, что каждый раз, когда я принимал определенную дозу спиртного, меня охватывало желание. Мне хотелось всего лишь чипсов в газетном кульке, сдобренных уксусом и пахнущих божественно. Отзвуки детства, которого, к сожалению, у меня не было, а так бы хотелось.

Самым приятным воспоминанием детства были чипсы вечером в пятницу. В школу два дня ходить не надо, в воскресенье матч, и в кармане шесть пенсов на чипсы. Когда наконец наступало это время, ты почти никогда не бывал разочарован. Галопом мчался в лавку, где готовили чипсы, и с наслаждением вдыхал магический аромат уксуса и жира. Трудно было стоять на месте от нетерпения. Наконец подходила твоя очередь, и ты заказывал:

– Одна порция с солью и уксусом.

Тебе давали их в газетном кульке такими горячими, что нельзя было есть, поэтому ты совал нос в пакет и нюхал. Среди обещаний, даваемых себе на будущее, я чаще всего клялся, что, когда вырасту, не стану есть ничего, кроме чипсов. Я ненавижу все эти заведения типа фастфуд. Одной из причин является то, что они лишили детей удовольствия наблюдать, как готовятся чипсы. Осталось всего одно заведение в Бохерморе, где все еще можно получить только что поджаренные чипсы, и я теперь покупаю их только там.

Я шел по мосту Святой Бригитты, держа в руке горячий пакет. Затем перешел улицу, не доходя до роскошных домов, и поднялся на холм. Прямо над Хидден Вэлли можно видеть Лох-Корриб во всей его красоте. Ночью огни колледжа отражаются в воде и вызывают некоторую тоску, вот только по чему?

Я все еще не знал.

Около дома я по старинной традиции повозился с ключами. Услышал:

– Простите?

Повернулся и получил железным ломом по зубам. Почувствовал, как раскрошились зубы, и услышал голос:

– Тащи его в аллею.

Аллея проходила рядом с домом. Меня немного протащили, потом с силой пнули по яйцам. Меня вырвало чипсами и выпивкой, и голос сказал:

– Мать твою, он меня облевал.

– Сломай ему нос.

Он послушался, воспользовавшись тем же ломиком. На этом они сделали перерыв. Я лежал, привалившись к стене. Голос над ухом произнес:

– Нравится общаться с тинкерами?

Затем мужик шумно втянул воздух и ударил меня по голове.

Очнувшись, я никак не мог сообразить, сколько времени пролежал без сознания. Мимо прошла пожилая пара. Она сказала:

– Какой жуткий вид, позор да и только.

Если бы я мог, я бы крикнул: «А чего вы ждете? Я же тинкер».

Через некоторое время я заполз в дом, прошел к раковине и сплюнул кровь вперемешку с зубами. Я добрался до гостиной и бутылки ирландского виски и глотнул прямо из горлышка. Алкоголь обжег израненные десны, но все-таки проник в желудок. Костюм был безвозвратно испорчен, голубая рубашка разорвана в клочья. Вопреки тому, что показывают в фильмах, требуется приличная сила, чтобы разодрать рубашку. Я нашел смятые сигареты и закурил. Я держал тяжелую зажигалку «Зиппо», как талисман. Глотнул еще виски, немного полегчало. После недолгих поисков я нашел телефон Трубочиста и возился целую вечность, пока набрал номер. Наконец услышал:

– Алло?

– Это Джек, помогите мне.

И потерял сознание.

Когда я в следующий раз открыл глаза, то не сразу понял, где нахожусь. Лежу в кровати, в пижаме. Первая мысль: «Черт, только не больница».