Текст книги "Опасный мужчина"

Кэндис Кэмп
Опасный мужчина
Роман

Пролог

Погребальный костер устроили на берегу моря. Простой катафалк из деревянных досок с двух сторон опирался на неровно сколоченные кресты из сучьев. Снизу сложили горку обтесанных поленьев, ветки и мелкие куски топляка, собранные на берегу, облили все это керосином, чтобы быстрее разгорелось и не гасло. На двух широких досках покоилось неподвижное тело, завернутое в покрывало, человеческая фигура без лица, из-за этого выглядевшая еще более жалко и одиноко.

Вдова, высокая статная женщина, величественная в суровом черном одеянии, стояла в стороне. Ближе ей подойти не позволили. Власти пытались отговорить вдову от участия в обряде, даже посылали священника, чтобы заставил ее прислушаться к доводам рассудка. Слишком печальное зрелище для слабых женских нервов, объясняли они, ей будет тяжело на это смотреть.

– Моему мужу пришлось не легче, – отвечала Элеонора, леди Скарбро, и по ее спокойному тону любой знавший эту женщину понял бы, что она не изменит решения. – Я останусь с ним до конца.

Итальянские власти имели с ней дело в первый раз, однако в конце концов убедились на собственном опыте, что Элеонора Таунсенд Скарбро редко уступает в спорах, и пошли навстречу ее пожеланиям, однако настояли, чтобы она держалась в стороне. В пылу раздражения они отбросили деликатные фразы и напрямую заявили, что около костра запах будет невыносимый.

Поэтому теперь Элеонора стояла на пригорке, неподвижная, с прямой спиной, и смотрела туда, где нашло свой последний приют тело сэра Эдмунда Скарбро. Порывы ветра заставили длинный черный плащ облепить ее фигуру, трепали вуаль, и Элеонора дрожала, печально удивляясь тому, что на солнечном побережье королевства Неаполь может быть так холодно.

Спутник Элеоноры, маленький круглый человечек, бросил на нее тревожный взгляд. При менее печальных обстоятельствах они выглядели бы комично рядом друг с другом – она высокая и прямая, он полный и низкорослый, да еще и напускал на себя важность, играя роль заступника. Мужчина положил ладонь ей на плечо, потом убрал руку, на некоторое время зависшую около спины Элеоноры, будто хотел дотронуться до этой несгибаемой фигуры, но не отваживался. Наконец заглянул ей в лицо, потом перевел взгляд на костер и обеспокоенно нахмурился. Быстро отвел глаза:

– Мне кажется… вы, должно быть, замерзли… прошу вас, леди Скарбро…

Элеонора пронзила его резким взглядом:

– Можете идти, синьор Кастеллати. Со мной все будет в порядке.

Круглое лицо мужчины исказилось от потрясения.

– Нет, нет, нет…

Он разразился страстной речью на итальянском, но тараторил так быстро, что Элеонора разобрала не все, однако суть уловила: оперный импресарио беспокоится не за себя, его прежде всего тревожит состояние леди. В конце речи он испуганно глянул на костер, опровергая собственные слова.

– Благодарю вас, синьор, – искренне ответила Элеонора и похлопала его по руке. Как бы комично этот человек ни выглядел, он твердо настоял на том, чтобы быть с ней до последней минуты, несмотря на явное неудовольствие и даже страх. Смелый поступок, считала Элеонора.

– Вы мне очень помогли.

И это была правда. Кастеллати оставался рядом с ней последние несколько дней, с тех пор как сэр Эдмунд не вернулся с лодочной прогулки. Да, намерения Кастеллати были не вполне бескорыстны, поскольку он как раз ставил оперу Эдмунда, и иногда Элеоноре хотелось остаться одной, однако импресарио оказался незаменим при общении с итальянскими властями.

Разумеется, Дарио Параделла, ближайший друг сэра Эдмунда в Неаполе, тоже был рядом, но, поглощенный собственным горем, ничем помочь не мог. К тому же отношения с неаполитанским правительством у Дарио были напряженные – им не слишком нравились его достаточно либеральные идеи.

– Ах, ma donna bella…[1]1
  Моя прекрасная госпожа (ит.).


[Закрыть] – Дарио, стоявший по другую сторону от Элеоноры, повернулся к ней и сжал ее руку. – Какое горе… какое горе… истинный гений…

– Да.

Тут разожгли погребальный костер, языки пламени начали лизать облитые керосином дрова, танцевать на мелких кусках топляка. Мужчины, которые развели огонь, поспешно отступили, несколько раз перекрестившись.

Зрелище было жуткое – безжизненное тело под покрывалом, подбирающийся к нему огонь… Вдруг Элеонору пробила сильная дрожь.

Как же так? Эдмунд не должен был умереть таким молодым. Элеонору охватило раскаяние и чувство вины. Наверное, ей вовсе не нужно было привозить его сюда.

Элеонора была уверена, что действует во благо мужу. Здесь ему будет лучше, он укрепит здоровье. Но теперь она осознала, какой была самонадеянной, какая ложная гордость заставила ее возомнить, что можно отнять у смерти намеченную жертву.

Элеонора привезла Эдмунда в Неаполь, надеясь, что теплый итальянский климат окажет на него благотворное действие. Разумеется, чахотку вылечить невозможно, однако врачи согласились, что от сырой английской погоды будет только хуже. Здесь, думала Элеонора, Эдмунд сможет дышать свежим морским воздухом, отдохнуть от бесконечных требований навязчивых родственников и посвятить всего себя сочинению музыки в стране, где опера процветает.

Но Эдмунд погиб.

Тем временем костер разгорелся сильнее, и вытянутый силуэт на катафалке поглотило пламя. Даже издалека запах горелой плоти было ни с чем не спутать. Синьор Кастеллати поднес к лицу руку в перчатке, закрыл нос и рот платком и отвернулся, чтобы не видеть ужасной картины. Даже Дарио опустил глаза.

Но Элеонора не позволила себе отвести взгляд. Это ее последний долг. Единственное, что она может сделать для мужа.

Элеонора будет смотреть, как в пламени исчезают его бренные останки, а потом заберет прах. А после того как завершится труд Эдмунда и его опера будет поставлена в Неаполе, Элеонора привезет его прах домой, в Англию.

Глава 1

Энтони, лорд Нил, срезал печать с конверта, который только что принес ему лакей, и быстро прочел письмо. Вздохнул. Старшая сестра Гонория сообщала, что во второй половине дня планирует нанести ему визит. Зная Гонорию, он предвидел, что карета прибудет почти одновременно с посыльным.

Энтони охватило трусливое желание приказать, чтобы на конюшне седлали лошадь, а потом притвориться, что его не было дома и письма он не получал. Но, увы, так поступить Энтони не мог. Со дня смерти сэра Эдмунда прошло всего полгода. И хотя сестра его частенько раздражала, нельзя вести себя подобным образом с горюющей матерью.

Бросив письмо на стол, Энтони позвонил в колокольчик, вызывая лакея, и велел тому зайти на кухню и сказать дворецкому, что леди Гонория останется к чаю… а может, и к ужину.

Энтони подошел к окну и посмотрел на подъездную дорожку. Это был его любимый вид – широкий главный двор, дорожка и деревья, но сейчас Энтони ничего перед собой не замечал. Мысли его были обращены к племяннику, погибшему полгода назад.

Энтони не был особенно близок с Эдмундом, как, впрочем, и с другими родственниками. Гонория, несомненно, сказала бы, что виной тому его нрав. Однако Энтони хорошо относился к Эдмунду и считал его человеком талантливым и многообещающим. Энтони опечалило известие о смерти Эдмунда, и он считал, что теперь прекрасные музыкальные произведения так и останутся несозданными.

Давно уже стало понятно, что Эдмунд долго не проживет. Он с детства был болезненным. Но еще нелепее было потерять его из-за несчастного случая. Энтони невольно приходила в голову мысль, что молодой человек остался бы жив, если б не упрямая женщина, которую он по глупости взял в жены.

В свое время, несмотря на неприязнь к Элеоноре Таунсенд, ныне леди Скарбро, Энтони одобрял переезд в Италию, полагая, что для чахоточного больного теплый солнечный климат полезнее, чем сырые английские зимы. К тому же молодому человеку не помешает уехать подальше от постоянных жалоб и требований матери.

Но с тех пор как Эдмунд погиб, Энтони чувствовал себя виноватым за то, что не уговорил племянника остаться на родине. Только сам Энтони знал, что не обсуждал этот вопрос с сэром Эдмундом исключительно потому, что не хотел лишний раз бывать в его доме, где был риск столкнуться с леди Элеонорой.

Вспоминая о леди Элеоноре, Энтони всегда чувствовал одно и то же – диковинную смесь раздражения и острого плотского желания, а еще мучительную вспышку досады оттого, что не может контролировать ни одно из этих чувств. Черт побери эту женщину, думал Энтони. Что бы она ни делала, леди Элеонора была совершенно невозможна, и, наверное, поэтому ее было невозможно забыть.

С момента их первой встречи прошел год, однако Энтони помнил каждую секунду…

Энтони постучал в дверь дома Элеоноры Таунсенд и ждал, мечтая оказаться где угодно, только не здесь. Он жалел, что обещал сестре поговорить с невестой сэра Эдмунда.

Просьба сестры претила сэру Энтони. Все в душе его восставало при одной мысли. Сам сэр Энтони предпочитал, чтобы в его жизнь никто не вмешивался, и не желал лишать других той же привилегии.

Но Гонория буквально умоляла его, театрально прижав руки к трепещущей груди. Энтони должен спасти ее единственного сына из лап жадной до денег гарпии, говорила сестра. По молодости и неопытности Эдмунд сделал предложение авантюристке из Америки. Эта Элеонора Таунсенд наверняка завлекла его обманом, уверяла Гонория. Энтони должен нанести визит охотнице за женихами, поймавшей в свои сети Эдмунда, и расстроить брак. По мнению Гонории, достаточная сумма денег поможет разубедить любую авантюристку.

Гонория, на самом деле являвшаяся не родной, а сводной сестрой Энтони, напомнила ему о долге главы семьи, особенно по отношению к ней. Гонории было четырнадцать, когда мать Энтони умерла при родах, едва произведя его на свет. Если верить словам Гонории, она практически одна вырастила Энтони. И уж он-то, напомнила Гонория, должен лучше всех понимать, каких бед может наделать красавица-авантюристка, женив на себе богатого мужчину.

Энтони никогда не забывал о своем долге перед семьей – этот урок ему внушали с детства. Но для сестры обязанности графа непостижимым образом совпадали с ее собственными желаниями. Кроме того, Энтони знал, что Гонория вышла замуж и уехала из дома, когда ему было пять лет, и воспитывали его старая няня и несколько сменявших друг друга гувернанток, а когда мальчик подрос, его отправили в школу, в Итон. Поэтому Энтони не трогали заверения Гонории, что она «заменила ему мать».

В другой ситуации Энтони бы отказался, заявив, что не считает своей обязанностью вмешиваться в личную жизнь взрослого мужчины двадцати четырех лет от роду.

Но сэр Эдмунд – дело другое. Была в нем какая-то детская наивность – редкое качество для молодого аристократа, к тому же Эдмунд обладал талантом, восхищавшим и удивлявшим Энтони. Он предполагал, что Эдмунд гениальный музыкант, однако жизненный опыт молодого человека был настолько же мал, насколько велик его дар. Энтони, относившийся к нему с большей теплотой, чем к другим родственникам, не желал, чтобы мальчику пришлось разрываться между матерью и невестой.

Кроме того, в одном Гонория была права: Энтони и правда не понаслышке знал об опасности, исходящей от корыстных красавиц. Его отец женился как раз на такой женщине, когда Энтони было шестнадцать, и та сумела вбить клин между отцом и сыном и чуть было вовсе их не рассорила.

Наконец Энтони согласился, и вот теперь он стоял и ждал на пороге Элеоноры Таунсенд. Энтони робко понадеялся, что никого нет дома, но напрасно.

Двери распахнулись, и он увидел слугу, подобных которому ни разу не встречал. Это был низкорослый коренастый мужчина, на груди и руках у него бугрились мускулы, от напряжения которых едва не лопался пиджак. Одно ухо неровной формы, нос перебит, на лице несколько коротких шрамов. Больше похож на боксера или разбойника, подумал Энтони.

– Лорд Нил, – представился Энтони, достал из портфеля визитную карточку и протянул слуге.

У британского лакея или дворецкого был бы маленький серебряный поднос для визитных карточек, но этот человек просто взял ее в руку. Подозрительно рассмотрел, затем кивнул Энтони.

– Я ей скажу, – проговорил мужчина и ушел, оставив Энтони стоять у двери.

Тот удивленно смотрел вслед слуге. В первый раз его заставили ждать в холле. Человека с таким титулом и состоянием всегда встречали почтительным поклоном и провожали в лучшую гостиную.

Другой бы на его месте оскорбился. Но Энтони ситуация позабавила.

Гонория предупреждала, что мисс Таунсенд «не нашего круга». Во-первых, она американка. Во-вторых, будучи не замужем, живет в Лондоне, не имея компаньонки, если не считать молодую индийскую няню, присматривавшую за прибывшими вместе с ней двумя детьми, а ее, по мнению Гонории, можно не считать. В-третьих, когда один из слуг Гонории по ее поручению наблюдал за домом с другой стороны улицы, выяснилось, что здесь проживают самые диковинные люди из разных стран. Двое детей, о чьих родителях ничего известно не было, – мальчик американец, девочка, кажется, француженка, – вышеупомянутая индианка, а также африканец, носящий не ливрею, как подобает слуге, а костюм джентльмена. Если верить сплетням, собранным шпионом Гонории в ближайшем пабе, этот человек – поверенный мисс Таунсенд.

Ожидая хозяйку, Энтони разглядывал скромную, но элегантную обстановку. Как бы там ни было, вкус у мисс Таунсенд безупречный.

Энтони задумался, действительно ли эта женщина – жадная гарпия, какой ее описала его сестра. Гонория была склонна драматизировать и вдобавок, по мнению Энтони, слишком опекала сына. Эдумунд был болезненным мальчиком, склонным к катарам, и постоянно кашлял. Несколько раз врачи уверяли Гонорию, что очередную зиму ее любимому сыну не пережить.

По этой причине, а также в силу характера Гонория всю жизнь продержала Эдмунда около себя, всячески его балуя, пока мальчик не вырос и не настоял на переезде в Лондон, где начал самостоятельную жизнь. Даже тогда Гонория все время вызывала его к себе под разными предлогами, при этом то обращаясь с ним как с маленьким, то прося, чтобы решил ту или иную ее проблему. Гонория не уделяла внимания ни своей дочери Саманте, ни теперь уже покойному мужу, будучи одержима сыном. Впрочем, считал Энтони, в этом Саманте повезло.

Конечно, Гонория не собиралась без боя отдавать сына другой женщине, и Энтони подозревал, что даже святая не заслужила бы одобрения старшей леди Скарбро.

Однако от подозрений Гонории нельзя было просто отмахнуться. Титул и состояние Эдмунда, хотя и не настолько впечатляющие, как у Энтони, легко могли послужить приманкой для авантюристки. А учитывая неважное здоровье Эдмунда, его частый жар и легочные недомогания – Энтони опасался, что это смертельная чахотка, а не просто слабые легкие, как утверждала Гонория, – вышеупомянутая авантюристка могла рассчитывать, что ей не придется слишком долго играть роль любящей жены и через пару лет она останется богатой вдовой.

Заслышав шаги, Энтони обернулся и застыл. Вышедшая к нему женщина сражала наповал.

Высокая и статная, с густыми волосами цвета воронова крыла и ярко-голубыми глазами. Подбородок, пожалуй, чересчур волевой, да и скулы слишком сильно выдаются, но эти черты смягчали мягкие очертания пухлых губ и большие завораживающие глаза. На ней было ярко-синее платье, слишком смелое для благовоспитанной девицы, и держалась она уверенно, высоко подняв голову, глядя ему прямо в лицо.

Мощная волна чисто физического желания нахлынула на Энтони, совершенно его ошеломив. Энтони привык полностью себя контролировать, а в возрасте тридцати пяти лет считал, что дни юности, когда страсть захлестывает и бьет через край, давно в прошлом. Но эта женщина…

Энтони бессознательно шагнул к ней, но тут же опомнился и замер. Усилием воли он поборол всплеск желания.

Неудивительно, подумал Энтони, что такая женщина покорила сердце сэра Эдмунда. И очевидно, что сестра оказалась права – мисс Элеонору Таунсенд интересует только кошелек жениха. Не может такая женщина полюбить его застенчивого, неловкого племянника. Хотя странно, что она не подыскала себе мужчину побогаче или познатнее.

Подобные красавицы вдохновляют поэтов, из-за таких начинаются войны. И, судя по уверенным манерам, она прекрасно знает о своих чарах. Окажись перед Энтони милая робкая девочка из деревни, он еще мог бы поверить, что она влюбилась в его племянника – скажем, была очарована его гением или ощущала желание проявить о нем материнскую заботу.

Но Элеонора Таунсенд – далеко не наивная девушка. Это женщина в самом расцвете красоты, сильная и уверенная. Только глупец поверил бы, что ее пленил Эдмунд.

Увы, Энтони отлично знал натуру властных красавиц и способы, какими они заманивают в ловушку слабых или одиноких мужчин, чтобы те не почуяли подвоха.

– Лорд Нил? – произнесла Элеонора Таунсенд. В глазах ее читалась настороженность, и это лишний раз убедило Энтони, что она авантюристка. Женщине с честными намерениями незачем опасаться родственников жениха. – Вы дядя Эдмунда?

Энтони коротко кивнул, злясь, что от ее низкого гортанного голоса с легким американским акцентом возникают совершенно неуместные ощущения ниже пояса.

– Да.

Элеонора Таунсенд чуть приподняла брови, и Энтони осознал, что ответ его прозвучал грубо. Энтони вообще чувствовал себя скованно в светской обстановке. Он любил интеллектуальные беседы, однако искусство бессодержательной вежливой болтовни так и не освоил. Впрочем, Энтони и не пытался, с презрением относясь и к самим светским разговорам, и к ситуациям, когда их надо поддерживать. Он имел репутацию человека резкого и нелюдимого, и на высокие приемы его продолжали звать только из-за денег и положения. Но сейчас Энтони был еще скованнее, чем обычно, выведенный из равновесия непредвиденной реакцией своего тела.

– Не желаете пройти в гостиную? – предложила Элеонора Таунсенд, указывая на дверь в конце коридора, потом повернулась и зашагала в указанном направлении. – К сожалению, Эдмунда нет дома.

– Я и не ожидал его застать. – В конце концов, еще нет и двенадцати – слишком рано для визита. – Я пришел поговорить с вами, мисс Таунсенд.

– В самом деле? Я польщена.

Энтони уловил ироническую нотку в ее голосе. Элеонора Таунсенд опустилась в кресло, жестом предложила Энтони последовать ее примеру и посмотрела на него спокойно и выжидательно.

Лорд Нил от такого взгляда смутился и без всяких предисловий выпалил:

– Моя сестра, леди Скарбро, просила меня встретиться с вами.

– Ах вот как? – только и произнесла Элеонора.

– Она… я… вы не можете стать женой Эдмунда.

Уже произнося эти слова, Энтони понял, что побил все рекорды бестактности. Он почувствовал, что краснеет. Проклятая авантюристка! В ее присутствии он стеснялся будто школьник.

– Неужели? Отчего же? Есть какое-то препятствие? – с холодным сарказмом спросила Элеонора.

Энтони ждал бурного негодования, и ее спокойная реакция, как ни странно, его разочаровала. Видимо, Элеонора была готова к чему-то подобному.

– Есть элементарные приличия, – отрезал Энтони.

– Разве прилично, что Эдмунд живет в моем доме, не будучи связан со мной узами брака? – ответила Элеонора. Ее голубые глаза с вызовом смотрели на него.

Этот взгляд послужил последней каплей, и Энтони захлестнула злость.

– Могли бы догадаться, что его родные будут против, – сердито бросил он.

– Разумеется. Для вас это будет немалая потеря, – ответила Элеонора. Ее слова будто сочились ядом. Энтони не совсем понял, что она имела в виду, но почувствовал ее презрение. Бесполезно убеждать и уговаривать эту женщину. Лучше сразу перейти к делу.

– Я готов вам заплатить.

– Заплатить? – Брови Элеоноры взлетели вверх, и она нежно промурлыкала: – Чтобы я не выходила за Эдмунда? – Элеонора скрестила руки на груди. – И сколько вы готовы предложить?

На секунду Энтони решил, что она согласна. Его охватила надежда, почему-то смешанная с разочарованием, и Энтони назвал сумму гораздо бóльшую, чем собирался.

Элеонора без всякой поспешности встала, в каждом движении сквозило королевское изящество и властность, и Энтони сразу понял, как ошибался. Он недооценил противницу.

– Как интересно, – язвительно проговорила Элеонора. – Стало быть, ваша родственная забота выражается исключительно в денежном отношении. Я не скажу Эдмунду о вашем предложении, ведь он так восхищается вами, а я не хочу причинять ему боль.

Элеонора чуть подрагивала от ярости, голубые глаза сверкали, а Энтони, к собственному удивлению и отвращению, почувствовал, что похоть его усилилась.

– Мне очень жаль, – сухо продолжила Элеонора, ясно давая понять, что на самом деле ни о чем не жалеет, – но вынуждена ответить «нет». Пожалуйста, передайте леди Скарбро, что она опоздала. Сын вырвался из ее цепких рук. Мы с сэром Эдмундом поженились вчера по особому разрешению.

С тех пор Энтони ни разу не видел Элеонору. Спустя два месяца они с сэром Эдмундом отплыли в Италию. А еще через год сэр Эдмунд погиб.

Звук колес, катившихся по подъездной дорожке, вывел Энтони из раздумий. Прибыла карета сестры. Лакей подбежал, опустил ступени, открыл дверцу и помог Гонории спуститься.

Сестра была одета во все черное, фигура ее, несмотря на средний возраст, до сих пор была безупречно стройна. Гонория казалась трогательно хрупкой. Со шляпы спадала плотная траурная вуаль, дойдя до крыльца, Гонория отбросила ее так, что ткань красиво обрамила лицо. Гонория всегда стремилась произвести нужное впечатление, но не в ущерб внешности.

Энтони укорил себя за циничную мысль, ведь старшая сестра недавно потеряла единственного сына, и неудивительно, что она так тяжко скорбит – пусть даже несколько преувеличенно.

Энтони вышел поприветствовать Гонорию, стараясь не показывать нетерпения.

– Гонория.

– Ах, Энтони!

Слезы заполнили ее прозрачные голубые глаза, и Гонория протянула руки к брату, чуть наклонившись вперед, будто давая понять, что вот-вот лишится чувств.

Энтони взял ее за руки и быстро проводил в гостиную, к дивану. Опыт общения с сестрой подсказывал, что бурной сцены лучше избежать.

– Чем обязан? – спросил Энтони, сразу беря быка за рога.

– Ах, Энтони, – повторила Гонория, прижав ладонь к сердцу, и заглянула ему в глаза: – Эта женщина убила моего сына!